В сосредоточье четырёх стихий
Номинация 3-его Конкурса объёмных произведений. МФ ВСМ.
Венок неклассических сонетов
1
И снова крик мое рожденье явит.
Под своды залы сумрачной войдя,
в стране черник и вереска объявят,
что родилось ещё одно дитя.
Как водится, скатеркою застелят
стол для подарков, щедро одаря'т.
Внесут ларцы танцующие эльфы,
на языке растений говоря.
Найдутся доблесть, красота, уродство,
богатство, подлость, ум и благородство, –
эльф глаз прищурит, в травы уходя.
Что будет выбрано, про то ребёнок знает.
Младенческие ямочки играют,
людей ушедших души бередя.
2
Людей ушедших души бередя –
не им досталось счастье потянуться,
сжав пальчики, барахтаясь, прогнуться, –
?Я так хорош, а выбрали – тебя!?
Дух победивший в тельце притаится.
?Какой ты слабенький, послушай, научу:
для долгой жизни нужно закалиться,
и что б ни пожелал – всё будет по плечу?.
Для нас безделье, для него работа –
на золотом песке ползти до пота,
встаёт, и падает, и снова ножку ставит.
На воле подрастает, как цветок,
смуглеют щёки, гуще в жилах сок –
так солнца жар земной росток оплавит.
3
И солнца жар земной росток оплавит.
В горниле пламенеющих лучей
сын человеческий светило славит,
ещё нагой, невинный и ничей.
В дали – гроза. Сверкающих дождинок
неисчислимый налетает рой.
Посвистыванье шёлка пелеринок,
и ангелы летят над головой,
храня и направляя. Перестроит
даль в дол, из дола дом построит
архитектоника растущего дитя.
Но как бы прочен дом ни получился,
дверь настежь – и чертёнок в пляс пустился,
пусть выхлещет потоками дождя!
4
Синь выхлещет потоками дождя
пустынный пляж и киснущее поле.
После жары дневной в себя придя,
побеги вырываются на волю,
и множатся отростки на лету –
под каплями растут цветы и дети.
А лес растрёпанный наводит красоту:
промытых листьев блеск важней всего на свете!
Крадясь и слушая, копытца вместо ног,
он отщипнёт берёзовый листок,
ещё не человек, но кентаврёныш,
и дрожь пронизывает: это жизни ток!
Султан мелиссы, земляничина, вьюнок –
в зелёный плен попал беспомощный детёныш.
5
Я в плен попал, беспомощный детёныш,
к лесному духу. Он слегка расстроен –
сложны капризы каждого сластёны!
Лес ждет гостей, всерьёз обеспокоен –
оценят ли изящество построек
пернатой мелочи, лес приглашает ко столу.
А партитуру для безумных соек
он беличьим хвостом распишет по стволу.
Смахнёт иголки на хозяйский муравейник,
на сутки заведет кукушку наш затейник,
на славу будет бал, не жаль трудов!
Из тайной кладовой пускает стаи
красавиц-бабочек, а с ними посылает
гонцов травы, и листьев, и цветов.
6
К гонцам травы, и листьев, и цветов
бегут, летят, смеясь и кувыркаясь,
и туча крыльев, раковин-возков
несётся над землей, переливаясь.
Метаморфозы тайной летней ночи!
Да смертных не пускают в Духов день.
Я в кресле старом засыпаю, но воочью
двух девочек танцующая тень
видна мне. Ростом с пальчик малый,
беспечно кружатся под лентой алой.
Притоптывая, дразнятся – не тронешь!
Проснусь и думаю: чья ленточка лежит?
И детскую стирая память, он летит,
мой год, как день (а день – ночной приёмыш).
7
И год, как день (а день – ночной приёмыш),
мелькает за окном. Всегда одна,
ночь ненасытна – снами не накормишь,
ей на глоток бессонница нужна.
Никто, дыша и снова сострадая,
не возвратится из земли своей.
Не спрашивая и не понимая,
день ищет игр в зеркальной стае дней.
День колокольный, дорогой, мятежный,
за ним – обычный с ореолом нежным,
но оба из ночных и жгучих строф,
их полотно прозрачно и бесценно.
Год горестный, а следом – сокровенный
сменяют год, сплетая мне покров.
8
Сменяет год, сплетая мне покров,
лет череда. Цыганкой пёстрой у костра
танцует и куражится любовь,
кому погибель, а кому сестра.
Ты выбираешь или выбрали тебя.
И в этом всё. Сполна заплатишь за ошибку.
Никак не выбраться, когда идешь, любя,
из каждой встречи, как из почвы зыбкой.
Несовпаденья полосатый очерк,
улыбка – в светлую полоску, в тёмной – прочерк:
не рада, не глядит, не слушает; но масок
горячечный восторг, под радостью – болит.
?Уйди? подумает, но ?здравствуй? говорит.
Смягчает рабство чувств лишь роскошь красок.
9
Узнав и рабство чувств, и роскошь красок,
полутонов мерцание ловлю.
Струятся, словно локон Златовласки,
мне открывают, как тебя люблю.
Перебирая камушкины венки,
свет моделирует из гальки самоцвет.
Неяркие зелёного оттенки
смешал в одно Чюрлёнис – вышел Цвет:
цвет вечереющий, таинственный, небрежный,
сквозящий звёздами и счастьем прежним,
цвет невозможный, ненаглядный, страстный.
Когда-нибудь я в этот холст войду,
в нем безмятежную тебя найду...
Хотя я юн, угас капризный праздник.
10
Я только юн, когда капризный праздник
вальсируя, заложит разворот,
шутихи подожжёт, и сотню разных
причуд придумает, и все запустит в ход.
И арабески прихотливой вязью,
и мушкетёрским дьявольским клинком
порадует и выучит с приязнью
другим затеям пышным, но потом
убавит свет, гостей отправит за порог,
по полу нервно загуляет ветерок;
какой в конце концов увижу хит?
Присяду отдохнуть, устало веки смежив,
а гость непрошеный, факир заезжий,
меня рассыплет горсточкой трухи.
11
Меня рассыплет горсточкой трухи
забытый мной, неправильный и странный,
божок-придира. Он сочтёт мои грехи,
вдохнёт их аромат, привязчивый и пряный.
Рассердится, начнёт ногами топать,
точь-в-точь как разозлённый человек.
'Души готической рассудочная пропасть'
не переносит меркантильный век.
Сольёт с ручьём, развеет по тропинке,
а голос мой впечатает в тростинку.
В неё приня'вшись дуть, пастух застынет,
услышав, как взволнован голос мой.
И пыль теплеет под босой ногой.
Что ж, это вечность – пухом в твердь отныне.
12
Что ж, это вечность - пухом в твердь, но ныне
живу бегом, повсюду с вестью ждут.
Ум изворотливый уверенно прикинет:
их уйма впереди, часов, минут, секунд.
Напиток знатный, захлебнуться им не жаль, –
перетекает из столетия столетье,
дымится облако, посверкивает сталь
над млечностью реки, задумчивой и летней.
Гротескный часовщик нацеливает глаз
на часики, строчащие для нас
обрывки времени как раз по середине,
пока не выпита до капельки река,
а лодка корни не пустила, и пока
я жизнь живу на медленной равнине.
13
Я жизнь живу на медленной равнине,
семьёю окружён, и всё ж всегда один.
Мне горек мёд и сладок вкус полыни,
когда себя так безрассудно губит сын.
Пройдёт моё земное воплощенье,
как дождь проходит узкой полосой.
Прости меня, отец! Не вымолить прощенья...
Качает мама головой седой.
Увижу в печке саламандры огонёк,
пойму: меня зовут, подходит срок.
И ленточку насмешливых эльфиек
я на прощанье к сердцу приложу.
Зачем я жил? Печально ухожу
в сосредоточье четырёх стихий.
14
В сосредоточье четырёх стихий
как мир хорош, как неизменно вечен,
а мы – несовершенны, мы – плохи,
и я ещё не верю, что конечен
я сам, что этих улиц плоть
останется дышать, когда меня не будет.
Добро измучено, красноречиво зло –
до срока сердце мне изранит и остудит.
Но очарован жизнью, жизнь пою,
а душу неразумную мою
божественный корректор правит.
Пусть стану птицей, деревом, травой, –
трепещет лист – взгляни-ка: он живой, –
и снова крик моё рожденье явит.
15
МАГИСТРАЛ
И снова крик моё рожденье явит,
людей ушедших души бередя.
И солнца жар земной росток оплавит,
синь – выхлещет потоками дождя.
Я в плен попал, беспомощный детёныш,
к гонцам травы, и листьев, и цветов.
И год, как день (а день – ночной приёмыш),
сменяет год, сплетая мне покров.
Узнав и рабство чувств, и роскошь красок,
я только юн, когда капризный праздник
меня рассыплет горсточкой трухи.
Что ж, это вечность – пухом в твердь, но ныне
я жизнь живу на медленной равнине
в сосредоточье четырёх стихий.
Иллюстрация - М. Чюрлёнис "Сказка королей"
2 место конкурса ?Медленно минуты…?. Т М "Гуси-лебеди".
Венок неклассических сонетов
1
И снова крик мое рожденье явит.
Под своды залы сумрачной войдя,
в стране черник и вереска объявят,
что родилось ещё одно дитя.
Как водится, скатеркою застелят
стол для подарков, щедро одаря'т.
Внесут ларцы танцующие эльфы,
на языке растений говоря.
Найдутся доблесть, красота, уродство,
богатство, подлость, ум и благородство, –
эльф глаз прищурит, в травы уходя.
Что будет выбрано, про то ребёнок знает.
Младенческие ямочки играют,
людей ушедших души бередя.
2
Людей ушедших души бередя –
не им досталось счастье потянуться,
сжав пальчики, барахтаясь, прогнуться, –
?Я так хорош, а выбрали – тебя!?
Дух победивший в тельце притаится.
?Какой ты слабенький, послушай, научу:
для долгой жизни нужно закалиться,
и что б ни пожелал – всё будет по плечу?.
Для нас безделье, для него работа –
на золотом песке ползти до пота,
встаёт, и падает, и снова ножку ставит.
На воле подрастает, как цветок,
смуглеют щёки, гуще в жилах сок –
так солнца жар земной росток оплавит.
3
И солнца жар земной росток оплавит.
В горниле пламенеющих лучей
сын человеческий светило славит,
ещё нагой, невинный и ничей.
В дали – гроза. Сверкающих дождинок
неисчислимый налетает рой.
Посвистыванье шёлка пелеринок,
и ангелы летят над головой,
храня и направляя. Перестроит
даль в дол, из дола дом построит
архитектоника растущего дитя.
Но как бы прочен дом ни получился,
дверь настежь – и чертёнок в пляс пустился,
пусть выхлещет потоками дождя!
4
Синь выхлещет потоками дождя
пустынный пляж и киснущее поле.
После жары дневной в себя придя,
побеги вырываются на волю,
и множатся отростки на лету –
под каплями растут цветы и дети.
А лес растрёпанный наводит красоту:
промытых листьев блеск важней всего на свете!
Крадясь и слушая, копытца вместо ног,
он отщипнёт берёзовый листок,
ещё не человек, но кентаврёныш,
и дрожь пронизывает: это жизни ток!
Султан мелиссы, земляничина, вьюнок –
в зелёный плен попал беспомощный детёныш.
5
Я в плен попал, беспомощный детёныш,
к лесному духу. Он слегка расстроен –
сложны капризы каждого сластёны!
Лес ждет гостей, всерьёз обеспокоен –
оценят ли изящество построек
пернатой мелочи, лес приглашает ко столу.
А партитуру для безумных соек
он беличьим хвостом распишет по стволу.
Смахнёт иголки на хозяйский муравейник,
на сутки заведет кукушку наш затейник,
на славу будет бал, не жаль трудов!
Из тайной кладовой пускает стаи
красавиц-бабочек, а с ними посылает
гонцов травы, и листьев, и цветов.
6
К гонцам травы, и листьев, и цветов
бегут, летят, смеясь и кувыркаясь,
и туча крыльев, раковин-возков
несётся над землей, переливаясь.
Метаморфозы тайной летней ночи!
Да смертных не пускают в Духов день.
Я в кресле старом засыпаю, но воочью
двух девочек танцующая тень
видна мне. Ростом с пальчик малый,
беспечно кружатся под лентой алой.
Притоптывая, дразнятся – не тронешь!
Проснусь и думаю: чья ленточка лежит?
И детскую стирая память, он летит,
мой год, как день (а день – ночной приёмыш).
7
И год, как день (а день – ночной приёмыш),
мелькает за окном. Всегда одна,
ночь ненасытна – снами не накормишь,
ей на глоток бессонница нужна.
Никто, дыша и снова сострадая,
не возвратится из земли своей.
Не спрашивая и не понимая,
день ищет игр в зеркальной стае дней.
День колокольный, дорогой, мятежный,
за ним – обычный с ореолом нежным,
но оба из ночных и жгучих строф,
их полотно прозрачно и бесценно.
Год горестный, а следом – сокровенный
сменяют год, сплетая мне покров.
8
Сменяет год, сплетая мне покров,
лет череда. Цыганкой пёстрой у костра
танцует и куражится любовь,
кому погибель, а кому сестра.
Ты выбираешь или выбрали тебя.
И в этом всё. Сполна заплатишь за ошибку.
Никак не выбраться, когда идешь, любя,
из каждой встречи, как из почвы зыбкой.
Несовпаденья полосатый очерк,
улыбка – в светлую полоску, в тёмной – прочерк:
не рада, не глядит, не слушает; но масок
горячечный восторг, под радостью – болит.
?Уйди? подумает, но ?здравствуй? говорит.
Смягчает рабство чувств лишь роскошь красок.
9
Узнав и рабство чувств, и роскошь красок,
полутонов мерцание ловлю.
Струятся, словно локон Златовласки,
мне открывают, как тебя люблю.
Перебирая камушкины венки,
свет моделирует из гальки самоцвет.
Неяркие зелёного оттенки
смешал в одно Чюрлёнис – вышел Цвет:
цвет вечереющий, таинственный, небрежный,
сквозящий звёздами и счастьем прежним,
цвет невозможный, ненаглядный, страстный.
Когда-нибудь я в этот холст войду,
в нем безмятежную тебя найду...
Хотя я юн, угас капризный праздник.
10
Я только юн, когда капризный праздник
вальсируя, заложит разворот,
шутихи подожжёт, и сотню разных
причуд придумает, и все запустит в ход.
И арабески прихотливой вязью,
и мушкетёрским дьявольским клинком
порадует и выучит с приязнью
другим затеям пышным, но потом
убавит свет, гостей отправит за порог,
по полу нервно загуляет ветерок;
какой в конце концов увижу хит?
Присяду отдохнуть, устало веки смежив,
а гость непрошеный, факир заезжий,
меня рассыплет горсточкой трухи.
11
Меня рассыплет горсточкой трухи
забытый мной, неправильный и странный,
божок-придира. Он сочтёт мои грехи,
вдохнёт их аромат, привязчивый и пряный.
Рассердится, начнёт ногами топать,
точь-в-точь как разозлённый человек.
'Души готической рассудочная пропасть'
не переносит меркантильный век.
Сольёт с ручьём, развеет по тропинке,
а голос мой впечатает в тростинку.
В неё приня'вшись дуть, пастух застынет,
услышав, как взволнован голос мой.
И пыль теплеет под босой ногой.
Что ж, это вечность – пухом в твердь отныне.
12
Что ж, это вечность - пухом в твердь, но ныне
живу бегом, повсюду с вестью ждут.
Ум изворотливый уверенно прикинет:
их уйма впереди, часов, минут, секунд.
Напиток знатный, захлебнуться им не жаль, –
перетекает из столетия столетье,
дымится облако, посверкивает сталь
над млечностью реки, задумчивой и летней.
Гротескный часовщик нацеливает глаз
на часики, строчащие для нас
обрывки времени как раз по середине,
пока не выпита до капельки река,
а лодка корни не пустила, и пока
я жизнь живу на медленной равнине.
13
Я жизнь живу на медленной равнине,
семьёю окружён, и всё ж всегда один.
Мне горек мёд и сладок вкус полыни,
когда себя так безрассудно губит сын.
Пройдёт моё земное воплощенье,
как дождь проходит узкой полосой.
Прости меня, отец! Не вымолить прощенья...
Качает мама головой седой.
Увижу в печке саламандры огонёк,
пойму: меня зовут, подходит срок.
И ленточку насмешливых эльфиек
я на прощанье к сердцу приложу.
Зачем я жил? Печально ухожу
в сосредоточье четырёх стихий.
14
В сосредоточье четырёх стихий
как мир хорош, как неизменно вечен,
а мы – несовершенны, мы – плохи,
и я ещё не верю, что конечен
я сам, что этих улиц плоть
останется дышать, когда меня не будет.
Добро измучено, красноречиво зло –
до срока сердце мне изранит и остудит.
Но очарован жизнью, жизнь пою,
а душу неразумную мою
божественный корректор правит.
Пусть стану птицей, деревом, травой, –
трепещет лист – взгляни-ка: он живой, –
и снова крик моё рожденье явит.
15
МАГИСТРАЛ
И снова крик моё рожденье явит,
людей ушедших души бередя.
И солнца жар земной росток оплавит,
синь – выхлещет потоками дождя.
Я в плен попал, беспомощный детёныш,
к гонцам травы, и листьев, и цветов.
И год, как день (а день – ночной приёмыш),
сменяет год, сплетая мне покров.
Узнав и рабство чувств, и роскошь красок,
я только юн, когда капризный праздник
меня рассыплет горсточкой трухи.
Что ж, это вечность – пухом в твердь, но ныне
я жизнь живу на медленной равнине
в сосредоточье четырёх стихий.
Иллюстрация - М. Чюрлёнис "Сказка королей"
2 место конкурса ?Медленно минуты…?. Т М "Гуси-лебеди".
Метки:
