Реквием по високосному году
Р Е К В И Е М
П О
В И С О К О С Н О М У
Г О Д У
лирический календарь
январь
февраль
март
апрель
май
июнь
июль
август
сентябрь
октябрь
ноябрь
декабрь
1996
В Е Ч Н О Е ИМЯ
Я правды вчерашней для чувств не искал
Пролистаны дни -
это истины храмы.
И исповедально с разбитых зеркал
стекает серебряный взгляд амальгамы.
Что знаем о тайных словах-письменах:
о рунах-загадках в глазах Поднебесья?
Все смертно:
и боли, и страхи, и прах...
И тени деревьев на тропах пролесья...
Но ветры - стихают...
А звезды - не лгут
в овальном и долгом колодце раздымья,
где плавно качается в пламени губ
твое обгорелое -
ВЕЧНОЕ ИМЯ...
И О С И Ф У БРОДСКОМУ
Расплеснуто последнее вино...
Бумажный ком буклетов и афишек -
как шар мастичный -
семь точеных фишек
сметает на зеленое сукно...
Инфарктом вспорот будничный клавир.
Моя судьба -
твоей не параллельна:
заплаканно -
глазами Жени Рейна
гляжу на этот потускневший мир.
Январь...
Берез примерзлых полубред.
Российские непрожитые зори
стекут в венецианские лазори,
оставив в небе свой червленый след.
Неистребим лирический протест...
Потрескивают, оплывают свечи.
Одышливо ты подставляешь плечи
и над землей
несешь библейский Крест!..
Ч Е Р Н А Я ОПАЛА
С морозным днем в союзе мы,
но туго снегирям с прикормом,
и над стерильностью зимы
нещадно пахнет хлороформом.
Судьба - в серебряных клинках...
Вот - ветром вздорным теребимы -
на беспощадных сквозняках
немые корчатся рябины.
Подходит, знаю, мой черед,
но справедлива божья милость:
на треснувший прибрежный лед
колечком слово покатилось...
В воронке муторной реки
оплавят обручально воды
и незаконченность строки,
и вечный Алфавит природы.
А черная стрела зари
пронзит смертельною опалой:
стряхнут на снеги
снегири
густые капли крови алой...
С К О Р Б Н Ы Й ВЗГОРОК
Дэну Пэншину - внуку
русского эмигранта
Скорбный взгорок. Утренняя церковь.
Колокола медная серьга...
Красной кровью белых офицеров
крашены декабрьские снега.
В год недобрый кони сбились с круга.
Дней вчерашних черное чело.
Над телами распростала вьюга
родины прощальное крыло.
Рубчат свет, рассыпчат и муаров:
горечью рябиновой каймы -
небезгрешной кровью комиссаров
запестрела простыня зимы.
Обернется тошнотой и рвотой
дикий хмель победного вина:
прячется за книжной позолотой
страшная
Гражданская война.
Горя человеческого вестник,
ворон,
карком душу не трави.
Так уж сталось.
Мы росли, ровесник,
на святыне мерзкой -
на к р о в и...
...Оправляя липкую рубашку
(милосердья запоздал Гонец),
с лязгом загоняет в ножны шашку,
может, твой,
а может... мой отец.
Ш Т Р А Ф Н О Й КРУГ
Вьюги погоня...
Февраль не кляня,
белопогонную славлю погоду:
кто же отслужит пером за меня
реквием по високосному году?!
Поступь остуды -
основа основ...
Страх ослепленного солнца несносен:
санно скользят над сугробами снов
полураскосые признаки сосен.
Настежь душа - настает полоса
масти ненастной...
Подвластен контрасту -
ангел-хранитель зовет в небеса,
тянет настырно по снежному насту.
Козни ознобья.
Снегов западня.
Вздох запоздалый тревоги занозной:
глупая шутка Касьянова дня -
редкого гостя светелки морозной.
Пенистой, парусною пеленой
не прекращается поля подбелка...
Где-то закончила круг свой штрафной
солнечных ходиков главная стрелка.
С Е Р Д Е Ч К О ЗИМЫ
Под заснежью сугробы топки.
В упряжке коренник храпит.
Слетают плотные нашлепки
из-под серебряных копыт.
Доверен ты судьбе и воле.
Просторно так и так светло
легло на хрусткое ополье
лазорей блесткое крыло.
Здесь все подчинено свободе.
И все так дорого - до слез.
Чиста в застывшем хороводе
немраморная стать берез.
Встают балетно на носочки.
Им вновь солирует пурга.
Надежно сохранит мне строчки
четверг, зарывшийся в снега.
А в святцы рьяной заворохи
вписался и приметный пень.
Я рад, что до последней крохи
мной собран этот будний день.
Все вижу мерзлую рябину.
Лист в ореоле бахромы -
наколото на хворостину
сердечко стылое зимы.
К Р И Ш Ь Я Н И С БАРОН
Время листает и судьбы, и лица...
Трудно мириться с засильем дремы:
на черноземы стекает снежница
доброй печалью российской зимы.
...Творчество это - упорство и тайны.
Мысли крылатостью полнятся вдруг:
в белых просторах разносятся дайны
колоколами декабрьскими вьюг.
Четки латышские - блестки горошин...
Слова народного дорог росток:
в мудрую Вечность уже переброшен
песенный многоголосый мосток.
Сколько разгадок в созвучии старом -
древние ритмы хранит фолиант...
Имя - Кришьянис,
фамилия - Барон,
предназначение - Труд и Талант.
Так вдохновенны, живучи уроки:
слиты давно с рябозначьем осин
жизнью ЕГО осиянные строки -
будто над миром звучит клавесин.
Слаще, пожалуй, не сыщется доли.
Случай в помощники ты не зови:
песня не может родиться без Боли,
выжить не может она без Любви...
В С Е Р Д Ц Е В И Н Е МАРТА
Не совесть ли наша -
снега лебединые эти?
Запевка живуча -
она не готова на слом.
Из Пушкина строчку
картавят наивные дети.
Все родину любят,
но будто бы - задним числом...
Приглядчивый мир
покачнулся амебно, и вроде
он логику фальши
принять в сердцевину готов.
- Не страшно ли, люди,
что стало у нас в обиходе
все меньше и меньше
прозрачных есенинских слов?
Безумное
и смертоносное буйство урана.
И чувству, и речи
заносчивый дан укорот:
Распутина Маша -
дитя голубого экрана -
опять беззастенчиво
лавочный шлягер поет.
Весна на подходе.
Навстречу бегут запоздало
ручьи в переулках...
Колеблется пламя свечей.
Стихи вымирают,
но так ли им времени мало
в пространстве безжалостных
остроконечных ночей?
Душа не в ладу
с этой преддождевой канителью.
Звучит разухабисто
на перепутьях попса.
И тычется март
нисходящей тяжелой капелью
в облезлую морду
дворового
мудрого пса.
К Р Е С Т Н Ы Й ХОД
Г.Песачинскому - другу и
журналисту, убитому на Сахалине.
Страшной вести надлом -
будто вовсе пора не весенняя.
Этот жуткий удар -
с нашей будничной логикой врозь.
Так ли короток путь
от распятия до вознесения,
если молния черная
душу пронзила насквозь?
До чего же крива
однородность и крови, и выстрела:
под накрылком беды
разобраться ли нам до конца, -
чьей рукой сатанинской
крамольно направлены в Листьева
два наполненных смертью
бездушных комочка свинца?
Мир взбуравлен зыбучестью
и панихидой прощальною.
В этой жизни прерывной
тропа нас уводит туда,
где ты будешь обласкан
просветлого неба пощадою:
вновь с простуженных пальцев
сосулек сочится вода...
Пустословы слывут
на российском расхлестье
провидцами.
С правдой встретился ты
у святого изножья креста.
...А в столице скорбящей
и в многострадальной провинции
смотрят горько на всех
безутешные очи Христа.
П Л А Т О Н О В С К О Е
Насмешлив смычок для скрипучего дерева...
Смотри, как семейно сомкнулась лоза!
Под пасмурной смушкой смолистого терема
слоистый рассвет открывает глаза.
Трагически мы понимаем: история -
лишь слепок слепой с епифанской глуши.
И в ней - беспощадно остра траектория
платоновской бескомпромиссной Души.
Безумство эпохи с делами соосными
доверено яростным честным словам:
холерный погост с лопухами и соснами,
бездумно всосавший тела Котлован...
Дубравы людские с безликими лешими.
Сумятица мыслей и действий сумбур.
Черны Ювенильного моря заплешины.
Обманчив по сути степной Чевенгур...
Где жизнь -
как отскок крутобокого мячика,
земля навсегда сохранила следы
мятежного и большеглазого мальчика
воронежской душной
Ямской слободы...
П А М Я Т Н И К БУНИНУ
Дней окаянных - черные тиски...
Ужель Всевышним
нам они простятся?..
Сквер...
В нем - деревья тянутся распяться...
И слепота осенняя тоски.
Россия не готова для суда:
минувшего еще живучи стоны...
Никольский храм
текуче правит звоны
Вдоль улицы Дзержинского сюда.
Пусть каждый платит личные долги.
К чему шептать заспинно и бесстыже:
- Подумать только -
тридцать лет в Париже...
И пес приблудно жмется у ноги.
Всему свое в безвременьи седом...
Но и с т и н ы
зернистый вызрел колос.
История свой прочищает голос.
Истец на месте.
Дело - за Судом!
"В О Р О Н Е Ж С К И Е ТЕТРАДИ"
Шестерка пик -
и поворот,
и черная дорога...
Морщинистый и дряблый рот
жующего острога.
Идешь воронежским дворьем
и оспенно отсюда
кричит уже осипшим ртом
опальная остуда.
Поэт в слоящемся дыму,
в несуетном затишье
сберег свой Дом,
свою тюрьму -
благословленье свыше..
М Н Е С Н И Т С Я КИЕВ
Марине Влади
Мне часто снится Киев по ночам.
Издалека, как неземному чуду,
Крещатика каштановым свечам
теперь всегда я поклоняться буду.
Мне часто снится Киев по ночам...
Сияют золотые купола -
бессмертный знак высокого искусства.
Судьба не зря меня с тобой свела:
над виражом Андреевского спуска
сияют золотые купола.
Уже проходит по Подолу ночь
зигзагами, спиралями, кругами:
ее не отвратить, не превозмочь -
булгаковскими тихими шагами
уже проходит по Подолу ночь.
...Так далеко - почти за тыщу верст -
о новой встрече с Киевом мечтаю.
Наивен я и до смешного прост:
недели, годы, даже дни считаю
так далеко -
почти за тыщу верст!
С В Я Т А Я ДРУЖБА
Олегу Григорьевичу
Ласунскому
Песня зазвенела родниково.
Золотая поплыла пыльца.
Я с ладони отпускаю Слово,
словно желторотого птенца.
Все святое от других сокрыл я.
Разминуться не сумел с Бедой.
Если вдруг судьба подрубит крылья -
окропи мой стих живой водой...
Сердце к сердцу - прочная кольчуга.
Грудь готова встретить острие:
рядом - ты...
Иметь такого друга -
разве не Спасение мое?!
Ц А Р С К О Е СЕЛО
Чуть прикрою глаза и меняюсь в лице я.
Греет душу плывущий из прошлого свет.
Возвращает мне память громада Лицея.
Словом солнечным в нем наполнялся поэт.
Соловьев царскосельских бездумные трели.
Мрамор Чесмы.
За ним - павильоны Растрелли...
И лучами пронизано празднество сини.
И Чугунных оград кружевное литье...
Светит дерзкое солнце
державной России -
и не меркнет его золотое шитье.
З В О Н К А Я ПОБУДКА
И опять седоглавый Архангел-трубач
небо взрезал лирически-звонкой побудкою:
в песне - мука и смех,
прибаутка и плач...
Ношу белую с плеч сбросил ельник-космач.
Задымились ветра серебристой полудкою.
Дважды тезка мой -
милый и добрый чудак -
все кроит в Переделкино строчку текучую.
Гонит в стружку слова -
строг таланта наждак!
У поэта в светлице всегда кавардак:
подбирает маэстро мелодию лучшую.
Вдруг припомню его с балалайкой в руках:
как никто, дружен Боков с ядреной
частушкою -
особливо про баб, наш струнарь - не монах...
Озорные глаза.
Головою отмах.
Сокровенный мотив над рыбацкой избушкою.
Древний замок замолк.
Стихла в улье пчела.
И крива под горбатым мостом буерачина.
И костер, и уха -
все, как будто вчера.
На мерцающий нимб -
одаренье чела -
по-простецки взирает рамонская Радчина...
К Р Ы Л А Т О С Т Ь
Завидую я
откровенной крылатости летчика,
но щедрость поляны лесной
мне мила неспроста:
папирус березы
и звон голубой колокольчика -
моя бесконечность,
земная моя Высота...
Вот тут и пойми -
в чем промашка моя безрасчетная?!
Все ценности мира
смешал, поспешая, прогресс:
крест-на-крест опять
синева под крылом перечеркнута,
отстойно завис
керосиновый запах небес.
И ты не услышишь
хрустального звона ручейного -
задерган громами
обвально ревущих турбин.
Не видишь сквозь вырез
зеленого платья вечернего
упругое
и розоватое тело рябин.
...Кислотные слезы -
ржавеют от них подоконники.
Крученые смерчи
косматят косынку ольхи.
Старлеи безусые
и отставные полковники,
покамест не поздно -
пишите, пишите стихи!..
И Ю Н Ь С К А Я ЭЛЕКТРИЧКА
Тихий звон... Голубое подлунье...
Принимаю душой молодой
коронацию леса в июне -
и листвой, и монаршей звездой.
Полухрамка забытого остов:
не навстречу ли новой Беде
деревенька,
как маленький остров,
на рассветной качнется воде?!
Глубина поднебесья бездонна.
Никому не захочется вдруг,
чтоб на выгреве росного склона
отдымился ромашковый луг.
Все приманчиво в празднестве этом:
спешка дней
и коней передых...
Свет встречается только со светом
на разломах времен годовых.
Существует извечно отличка:
март - капельщик,
апрель - листошвей...
Но сегодня гудит электричка
у платформы зеленой своей.
Что престольная эта морока
работящей, летящей пчеле!
Вслед несет беззаботно сорока
неотвязчивый ветер в крыле.
З А Т О Н Н А Я РЕКА
Мычание коровы в стойле.
Почти до ребер пес поджар.
Кострует дымно-дымно поле.
Невольно спросишь:
- Не пожар?
Когда-то славилась плотами,
но вот - безрадостно мелка -
затянутые тиной тайны
хранит затонная река.
В народе бают:
- Были верфи...
Сам государь строгал здесь брус...
Не потому ли наши ветры -
солоноватые на вкус?
Давно былого нет в помине.
Орут безбожно кочета,
поскольку здесь она и ныне
для них -
з а с е ч н а я черта!..
Ветрами выгнуло осину.
И облака плывут в дали:
вновь поднебесно парусину
над речкой тянут корабли.
П О Ц Е Л У Й Н О Е ЗЕЛЬЕ
Лукава новолунья бровь...
Провис июльской вязки невод.
Большой Медведицей любовь
в глазливое вломилась небо.
Надежны звездные плоты.
А ночь - разлучница и сводня -
на негативе пустоты
явила корчик свой сегодня.
Руками бережно беру.
Давно мгновенья эти любы:
как настоялся на ветру
тот хмель, что обжигает губы.
...Глотки глинтвейна у огня.
Рассвет уже грозит похмельем.
- Каким ты потчуешь меня
горячим приворотным зельем?
Опять любимая права:
пустое спрашивать доколе?
- Пей... Поцелуйная трава
вчера отколосилась в поле...
Л У Г О В О Е ВЕТРОПЛАВЬЕ
За Усманкою луг полог.
Ромашек в полдень вянут венчики.
Стремглав, как брызги, из-под ног
рекордно прыскают кузнечики -
к цикорию и камышу...
Река поет ключами донными.
Седому облаку спешу
прощально помахать ладонями.
Давно ленивая вода
рыбешкой бойкой не всполошена.
Свисает с неба борода -
лохматая, как у Волошина...
Воздушно, так легко возник -
(простим лирическую блажь его) -
божественный поэта лик
с косым углом крыла лебяжьего.
На ветроплавье и замри.
Все держится единой связкою:
мирское торжество земли
с высокой Благодатью райскою...
Р А Й С К И Й МЕДОСТОК
Округлы в море камни -
словно дыни...
Пора уже покинуть пустограй:
без спеси возвратиться,
без гордыни
в потерянный тобою раньше рай.
Ищу слова в береговом Закрымке,
где выржавела сонная земля,
где в солнечно-зеленоватой дымке
на облаках - чужие вензеля...
Янтарствуют полуденные соты.
И все - как миф - достаточно старо.
Загадочны астральные пустоты
за клинописной скобкою Таро.
Вглядись в ушедший день,
иначе тайный
смысл сущего перечеркнут лучи:
в слезливых зеркалах предначертаний -
жезл и динарий,
кубок и мечи...
Жизнь изначальна.
Суть ее - мгновенна.
Пустынен
Тихой бухты волнодром,
где женщина -
как с полотна Гогена -
в песок впаялась тяжело бедром.
Творца благоговенье и даренье -
и приторен звучащий медосток.
Спирально поднебесное паренье
дымящихся
голубоватых строк.
Н А Д Е Ж Н Ы Й ПРИЮТ
Глазам моим еще хватает света.
Но, словно крест, на нем - косая тень:
страшит опять недобрая примета -
немое возвращенье в прошлый день.
... Закатный омут надрезают чайки.
Мираж густеет, тайнами маня.
Мне дорог ныне инея стеклярус.
Туманец лет былых с зеркал сотру.
Вздохну невольно:
старенький мой парус
изодран в клочья на сыром ветру.
А у меня в цене - и полевица,
хмельной настой душисто-горьких трав,
смолистый сок - янтарная живица -
и ненасытный солнечный расплав.
Филейны кружевные оторочки
небесных розоватых лоскутов.
Их благодарно впитывают строчки,
что птицами я выпустить готов.
Отсалютует мне трехцветным флагом
рассвет, прощанье буднично верша...
И где-то,
может, рядом с Карадагом -
приют найдет российская душа.
О Р Г А Н Н Ы Е ДУШИ
Моря и Чайки органные души близки.
Дарят они предзакатью и крики, и гулы.
Стиснуты бухты скалистые скользкие скулы.
Шифры шуршащие шепчут сырые пески.
Рокот ракушки ладошкой к щеке прислони:
есть в партитуре строки роковые раскаты.
Вдруг осознаешь,
что держишь сейчас у виска ты
в панцирь моллюска
впрессованной вечности дни.
Лунный ковчег раскачало кичливой волной.
С неба стекают легко большеглавые звезды.
...Крест одинокий.
Ржавеют в нем гнутые гвозди.
Ангел беспечный беседует сладко со мной.
Время - чуток колченогое - движется вспять:
все, что бывало, бессчетно еще повторится.
Ойкнет пугливо бездомная глупая птица.
Чувство вчерашнее остро прихлынет опять.
- Вспомни внезапно.
- Прости.
- Пожалей.
- Позови...
Все учтено многозвучным и точным
клавиром.
Снова размашисто ветер ударил над миром
в колокол мудрый -
из стона, тоски и любви...
П Р О Г У Л К А С МЕЖИРОВЫМ
На взломанных отрогах Карадага
до вечности почти достать рукой:
хранит в себе медлительная сага -
бессмертье, сокровенность, непокой...
И, подчиняясь силе неизбежной,
идем - не восхищенные собой -
туда, где волноплещется мятежной
м о г у ч е с т ь ю
волошинский Прибой...
За ленточкой асфальта - Дом поэта.
Роняют чайки свой дежурный плач.
Ах, сколько же лирического света
оставил нам хозяин-бородач!
Ведет тропинка к пенистому слогу.
Звезду подносит ветер на крыле.
И мы земному кланяемся богу,
чей великанский профиль
на скале...
Д Е Н Ь АНГЕЛА
Днем Ангела пусть будет каждый день,
который рядом вдохновенно прожит:
рассвет легко зарю другую множит -
святая и верховная ступень!
Шаги, они - совсем как вешний дождь:
твоим теплом подпитывают землю.
Лишь только потому апрель приемлю,
что по нему так царственно идешь...
С гармонией свой идеал сличи.
Пусть отразит его слепяще строчка:
душой еще не пройденная точка
мгновенью дарит зрелые лучи.
Вновь облака подобны кружевам.
О, Ангел мой - посланник Благодати, -
твой ясный лик так навсегда,
так кстати
и чувству, и возвышенным словам.
Увижу и в земной поверю рай,
в котором место - моему кумиру.
Семь звезд Любви скитаются по миру,
и ты глазами их не потеряй.
П О С Л Е Д Н И Й СОЛНЦЕПАД
Небесная лазурь протерта мягким фетром.
Назойливым лучом пронизан гулкий свод.
Все главные слова сырым относит ветром
в стеклянную весну, где ломкий ледоход.
Солончаковых дней не остановишь бега.
И не спасешь судьбу от пришлых сквозняков
И умирает смех в немой простуде снега
над душами озер и донных родников.
Над пологом тугим плывущего тумана
и для себя возжег святой свечой звезду,
но не нашлось, увы, такого талисмана,
чтоб чувство сохранить и отвести беду.
...Грустящий светлый сад усеян лепестками.
Любовь качнет над ним серебряным крылом.
Последний солнцепад
переболею вами.
Пусть медленно шуршат страницы о былом.
П О Э Т У С Т О Р О Н У РАЗЛУКИ
Испито горькое прощанье
из жертвенной постылой чаши.
А в синеве - размыта напрочь
метафоричность облаков.
Разъединенно воспарили
обманутые души наши,
растерянно качая в небе
колючей явью плавников.
Ростки стихов грустят устало
по эту сторону разлуки.
Давно разобраны причалы.
И даже письма сожжены...
Срываются с подвесок звезды.
И глохнут, как в колодце, звуки.
И ночи вдруг баланс теряют
на самом кончике струны.
Ужели так бесповоротно
утеряны ключи от Рая,
где стынет бремя ожиданья
в первичной формуле крыла?
И мечутся слова в пространстве.
И строчки жухнут, обгорая.
В штрихах наскальных недвижимы
переплетенные тела.
Свечу плакучую затепли.
Но не возвысься над собою.
Перед иконным чистым ликом
смиренье и печаль излей...
Измучены большие птицы -
кричат с невыносимой болью:
как по этапу, гонит ветер
над белым храмом журавлей.
Опять меж нами - только Осень.
А жизнь - ни в чем не повторима.
Ну почему двоим так тесно
в необозримости Руси?
И яблони дичок корявый
застыл с кривой улыбкой Мима,
как будто фразу не закончил:
- Господь,
помилуй и спаси!..
П Ы Т К А ОДИНОЧЕСТВОМ
Трудно бодрствую,
молитву беспокойную твердя.
Будто путник у дорожного развилья.
Вбит надолго в подоконник
барабанный бой дождя.
Тошнотворной ночи
мокнут, никнут крылья.
За текучестью стеклянной
плачет матовый плафон.
Тень на стенке -
дреме омутной потатчик.
Возле стопки книг
сторожкий напряженный телефон:
раньше был он -
только времени растратчик...
Нить секундная пунктирна,
полупризрачно тонка -
зачастила
под гитарный всхлип матраца.
Почему так не хватает
дребезжащего звонка?
Видно, мне его
сегодня не дождаться.
Тяжелеет на подушке
от бессилья голова:
- Ну, за что же
наказанье болью это? -
вдруг вернет тебе обратно
мысли, чувства и слова,
как в лесу дремучем
вкрадчивое эхо.
Из стихов не возвратишься -
как с неправедной войны:
растворился ты
в неравенстве великом.
Сослан в черное пространство,
словно блудный блик луны,
и Душа зашлась
густым смертельным криком...
Н Е И С Ч Е З А Й !
Любви молитву кротко я шепчу
в пустую обреченность перекрестка:
там, где судьба невыносимо хлестка -
надсада теплет звездную свечу.
В обломках желтых репчатых лучей
ты мне опять лазорево приснилась...
Не исчезай, виденье,
сделай милость:
будь благодатью всех моих ночей!
Твой облик ясно и легко возник.
Струится свет лампадный от иконы:
так медленно снижается на кроны
от журавлей давно отставший крик.
Не отрекайся и не суесловь...
Кисейных снов обманчива одежда.
Живут на свете ВЕРА и НАДЕЖДА,
а значит - не изменит и ЛЮБОВЬ.
И счастье, и спасенье -
только ты.
От пустоты
мне защититься нечем.
...В шестой по счету августовский вечер
не вынимайте звезд из темноты.
Т В О Й З В Е З Д Н Ы Й СВЕТ
Над чувствами не властвует запрет.
Озвучен мир торжественным хоралом.
Твой звездный,
твой великодушный свет
ложится невесомым покрывалом.
Любовь – обречена быть молодой:
со знаком восхищенным – восклицанье…
В прозрачной чаше со Святой водой –
таинственно твоих зрачков мерцанье.
В них даже день обугленный – новей…
И я к нему немножечко ревную.
Ты с Высоты Божественной своей
не отпускай меня…
на твердь земную!
С Л Е П О Й НАПЕВ
Мыколе Сынгаевскому
Затень выползки сырые
манит к дремлющей опушке.
И в сиреневых раздымках
комарья не слышен лет.
Под крестом – кривым и ржавым –
на церквушке-развалюшке
Грустный аист аистенку
колыбельную поет.
Будто робкий колокольчик –
паутинные напевы:
ритмы их, слова слепые
разгадать нам не дано…
Королевы Зазеркалья,
отзовитесь:
- Кто вы?
- Где вы?
- В поднебесное какое
нынче смотритесь окно?..
Синевой ресничной брызнув,
звездный луч скользнул с рассвета.
Мысли трав, цветов, деревьев
только им самим ясны.
Пусть до солнечного взрыва
вновь икринками рассвета
заплывают в межковылье
удивительные сны!..
Л Е Т Н Е Е ПОСЛЕДЬЕ
Усманка… Ее излуки – четки…
Подзакатья синяя пора.
Празднично плывут из Лукичевки
к лесу тугодумы-вечера…
Солнце сонно медный лик впаяло
в медовуху медленных дымов.
Облаков лоскутных одеяло
греет крыши стареньких домов.
Поредели золотые ливни.
Стали неотчетливы стога.
Сладковатым запахом полыни
дышат августовские луга.
Клавиши речного перемостья.
лунные поляны трын-травы…
Никнут в грядках валкие охвостья
ночевой картофельной ботвы.
Тонут ветры в колыбелях теплых.
И оглохнув вдруг от тишины,
спит деревня крепким сном,
и в стеклах –
даже звезды не отражены.
Благость…
Святость…
Летнее последье!..
Пар над гладью истомленных вод.
…Разгадай составленный на Небе
из горячих светляков кроссворд.
Я С Н О Г О Р Ь Е
Ветров сторонних круговые склоки.
Доверен я и Богу, и судьбе…
Сметливые рыканские сороки
из проволоки гнезда вьют себе.
Куст бересклета в тонкой паутине.
Голубоглазо небо.
Даль чиста.
Веселый пес бежит по луговине
со стружкою на кончике хвоста.
Чего я жду от этой жизни спорой?
Ершистый куст татарника примят.
Благословенна та земля, в которой
сном праведников наши предки спят.
Слепая совка дремлет на колоде…
Кострище солнца на краю села.
В речушке пробивает мелководье
щуренок, как ногайская стрела.
По полосе медвяного настоя
день прошмыгнет оранжевой лисой.
Елена в самом центре травостоя
взмахнет прощально блесткою косой.
И улыбнется:
- Будет много сена…
Цикория и клевера полна –
осаниста, упруга и отменна –
поднимется еще одна копна.
Отворковало в палисадах лето.
Заботами нехитрыми живу
и верю:
ясногорье не допето.
оно во мне
и рядом – наяву!..
Ж И З Н И ЧИСТОВИК
Залатала розоватость занавески облаков.
Над землей завис луны закатный глечик.
В зоревом закрае поля,
в зрелых заводях лугов
на затравье
звонкий замолчал кузнечик.
По изломам неизбежным
боль затиснулась в груди.
Догорели в знойных храмах свечки лета.
Залетает за заборы –
на подворье погляди -
золотой листвы разменная монета.
Вновь в слезящемся излете эта зыбкая пора.
В закромах сердец запас тепла не прочен.
Каждый день, прогретый солнцем, -
как под взмахом топора.
Куст ракитника нахохлен и всклокочен…
В глубине всего живого
черный выстоялся крик.
Крутозем к зиме
зубастым диском взрежем.
Разве можно без раздумий?
Здравствуй, жизни чистовик!
Грусти должный час –
он тоже неизбежен…
С Л А Д К И Й ОМУТ
С каждым годом уходящим –
жизнь короче и новей…
Край зеленой смуты
вновь меня приветил.
По надломленной травинке
тянет ношу муравей.
В зыбках зябких ив
младенцем дремлет ветер.
Этот сладкий чистый омут
не забудешь никогда.
Изогнулся ясень над тропой –
подковой…
Отражает бесконечность
тугоплавкая вода
с безгреховною душою
родниковой.
Под пришумок колыбельной
желтой песни сентября
наплывает
подзабытый запах хлеба.
Мгла над Усманкой густеет…
И вечерняя заря
к нам на нитках
опускает звезды с неба.
Т Р И ПОВОРОТА
Тасует ветер листья всех мастей.
Сентябрь на них свои поставил метки.
И под осенней тяжестью кистей
уже прогнулись на рябинах ветки.
Здесь все восходит к собственным азам.
Кто тут родился – видно, был в сорочке.
Вновь ласточки летают по низам.
Планирует к плетню перо сорочье.
Вращает красновекие глаза,
топорщит жестко перья полушалка –
всему живому во дворе гроза! –
оранжевый грудастый петушака.
Стройны шершавокожие стволы.
Где царство сосен сквозняком продуто,
там крепости былой видны валы
и рыжика губастый репродуктор.
Мне суть природы в мелочах видна.
Разумно под приречными кустами
проходит путь по циферблату дна
живая стрелка окуневой стаи.
Щедра земля целебною травой.
Но все скупей живительная сила:
желтеют листья мяты луговой
и пересохли стебли девясила.
Редеет разнотравная строка.
И есть еще тревожная проруха:
в серебряной мишени паука
бензопилою разжужжалась муха.
Пугают непогожие деньки –
нас бабье лето пригревать устало.
Разодрано на пестрые клоки
Сырого поднебесья одеяло.
Ушедшее – уже не взять взаймы.
Журавль дождался дальнего отлета.
И как-то жаль, что всем нам до зимы
осталось
три последних поворота…
П Р О С Р О Ч К И
Где на уступах каменистых мхи
и небеса пророчествуют звездно –
библейски, основательно, серьезно –
познал и я, что мне вложить в стихи.
Пришли слова…
Но оказалось – поздно!..
Страшна последней мысли высота.
Уводит молчаливая Дорога
в осознанность смиренного чертога.
Предутренняя истина проста:
- Аз есмь Ничто…
И я – ничто без Бога!..
Несуетно плакучая волна
слизала сытный месяца объедок.
Простор прозрачный поднебесно редок.
И сладкая над миром тишина
подарена мне мудро напоследок.
Не тронет душу бумеранг молвы:
надорвана земная оболочка,
необратима времени просрочка.
Слова, слова –
как опоздали вы!
Уже поставлена рассудком точка.
Б Е Л Ы Е ЛОШАДКИ
Вечер синей убинтован мгою.
И равнины надтревожен сон:
снова колокольчик под дугою
осыпает в бездорожье звон.
Догорают в сумерках лампадки:
и Звезда, и Сердце – пополам…
И разлуки – белые лошадки –
скачут,
скачут,
скачут по полям…
Выплачусь и ветру, и простору…
Хрип собак.
Прострельные огни.
На смертельном повороте в гору –
не держи лошадушек –
- Гони!..
- Т О Р О П И С Ь !
В.Б. Азарову
…Лебедь откружил свое за озером,
где вода прогрета до тепла –
искупался в голубом и розовом,
отряхнул два радужных крыла.
Пахнет воздух листьями капустными.
Сквозняками огород продут.
В дымке неба –
От Рамони к Усмани
перья лебединые плывут…
- Что душа? – пустячная ответчица:
ей моя неподконтрольна мысль.
Сыном, не имеющим отечества,
стать в строке пророком не стремись…
Солнце догорает над деревьями.
Смутная на все ложится тень.
Для стихов осталось мало времени.
- Торопись!
Еще не умер день…
К Р А С Н О Я Г О Д Н Ы Й ДОЖДЬ
Вновь безлюдье полей – полинялые ситцы…
Мне тусовка дерев вдоль дорог дорога,
где с тягучих ветвей тараторки-синицы
красноягодный дождь
осыпают в снега.
На серебряных и зоревых гобеленах
святотатство рябиновых дней замоли:
в них пульсирует гулко –
зажатая в венах
кровь моя,
устремленная к центру земли.
Продувает ветрами природу-красильню.
И стекляшки хоралов хрустят на заре.
Без рябин
разве можно представить Россию:
даже в слякотном этом –
пустом ноябре?!.
П О
В И С О К О С Н О М У
Г О Д У
лирический календарь
январь
февраль
март
апрель
май
июнь
июль
август
сентябрь
октябрь
ноябрь
декабрь
1996
В Е Ч Н О Е ИМЯ
Я правды вчерашней для чувств не искал
Пролистаны дни -
это истины храмы.
И исповедально с разбитых зеркал
стекает серебряный взгляд амальгамы.
Что знаем о тайных словах-письменах:
о рунах-загадках в глазах Поднебесья?
Все смертно:
и боли, и страхи, и прах...
И тени деревьев на тропах пролесья...
Но ветры - стихают...
А звезды - не лгут
в овальном и долгом колодце раздымья,
где плавно качается в пламени губ
твое обгорелое -
ВЕЧНОЕ ИМЯ...
И О С И Ф У БРОДСКОМУ
Расплеснуто последнее вино...
Бумажный ком буклетов и афишек -
как шар мастичный -
семь точеных фишек
сметает на зеленое сукно...
Инфарктом вспорот будничный клавир.
Моя судьба -
твоей не параллельна:
заплаканно -
глазами Жени Рейна
гляжу на этот потускневший мир.
Январь...
Берез примерзлых полубред.
Российские непрожитые зори
стекут в венецианские лазори,
оставив в небе свой червленый след.
Неистребим лирический протест...
Потрескивают, оплывают свечи.
Одышливо ты подставляешь плечи
и над землей
несешь библейский Крест!..
Ч Е Р Н А Я ОПАЛА
С морозным днем в союзе мы,
но туго снегирям с прикормом,
и над стерильностью зимы
нещадно пахнет хлороформом.
Судьба - в серебряных клинках...
Вот - ветром вздорным теребимы -
на беспощадных сквозняках
немые корчатся рябины.
Подходит, знаю, мой черед,
но справедлива божья милость:
на треснувший прибрежный лед
колечком слово покатилось...
В воронке муторной реки
оплавят обручально воды
и незаконченность строки,
и вечный Алфавит природы.
А черная стрела зари
пронзит смертельною опалой:
стряхнут на снеги
снегири
густые капли крови алой...
С К О Р Б Н Ы Й ВЗГОРОК
Дэну Пэншину - внуку
русского эмигранта
Скорбный взгорок. Утренняя церковь.
Колокола медная серьга...
Красной кровью белых офицеров
крашены декабрьские снега.
В год недобрый кони сбились с круга.
Дней вчерашних черное чело.
Над телами распростала вьюга
родины прощальное крыло.
Рубчат свет, рассыпчат и муаров:
горечью рябиновой каймы -
небезгрешной кровью комиссаров
запестрела простыня зимы.
Обернется тошнотой и рвотой
дикий хмель победного вина:
прячется за книжной позолотой
страшная
Гражданская война.
Горя человеческого вестник,
ворон,
карком душу не трави.
Так уж сталось.
Мы росли, ровесник,
на святыне мерзкой -
на к р о в и...
...Оправляя липкую рубашку
(милосердья запоздал Гонец),
с лязгом загоняет в ножны шашку,
может, твой,
а может... мой отец.
Ш Т Р А Ф Н О Й КРУГ
Вьюги погоня...
Февраль не кляня,
белопогонную славлю погоду:
кто же отслужит пером за меня
реквием по високосному году?!
Поступь остуды -
основа основ...
Страх ослепленного солнца несносен:
санно скользят над сугробами снов
полураскосые признаки сосен.
Настежь душа - настает полоса
масти ненастной...
Подвластен контрасту -
ангел-хранитель зовет в небеса,
тянет настырно по снежному насту.
Козни ознобья.
Снегов западня.
Вздох запоздалый тревоги занозной:
глупая шутка Касьянова дня -
редкого гостя светелки морозной.
Пенистой, парусною пеленой
не прекращается поля подбелка...
Где-то закончила круг свой штрафной
солнечных ходиков главная стрелка.
С Е Р Д Е Ч К О ЗИМЫ
Под заснежью сугробы топки.
В упряжке коренник храпит.
Слетают плотные нашлепки
из-под серебряных копыт.
Доверен ты судьбе и воле.
Просторно так и так светло
легло на хрусткое ополье
лазорей блесткое крыло.
Здесь все подчинено свободе.
И все так дорого - до слез.
Чиста в застывшем хороводе
немраморная стать берез.
Встают балетно на носочки.
Им вновь солирует пурга.
Надежно сохранит мне строчки
четверг, зарывшийся в снега.
А в святцы рьяной заворохи
вписался и приметный пень.
Я рад, что до последней крохи
мной собран этот будний день.
Все вижу мерзлую рябину.
Лист в ореоле бахромы -
наколото на хворостину
сердечко стылое зимы.
К Р И Ш Ь Я Н И С БАРОН
Время листает и судьбы, и лица...
Трудно мириться с засильем дремы:
на черноземы стекает снежница
доброй печалью российской зимы.
...Творчество это - упорство и тайны.
Мысли крылатостью полнятся вдруг:
в белых просторах разносятся дайны
колоколами декабрьскими вьюг.
Четки латышские - блестки горошин...
Слова народного дорог росток:
в мудрую Вечность уже переброшен
песенный многоголосый мосток.
Сколько разгадок в созвучии старом -
древние ритмы хранит фолиант...
Имя - Кришьянис,
фамилия - Барон,
предназначение - Труд и Талант.
Так вдохновенны, живучи уроки:
слиты давно с рябозначьем осин
жизнью ЕГО осиянные строки -
будто над миром звучит клавесин.
Слаще, пожалуй, не сыщется доли.
Случай в помощники ты не зови:
песня не может родиться без Боли,
выжить не может она без Любви...
В С Е Р Д Ц Е В И Н Е МАРТА
Не совесть ли наша -
снега лебединые эти?
Запевка живуча -
она не готова на слом.
Из Пушкина строчку
картавят наивные дети.
Все родину любят,
но будто бы - задним числом...
Приглядчивый мир
покачнулся амебно, и вроде
он логику фальши
принять в сердцевину готов.
- Не страшно ли, люди,
что стало у нас в обиходе
все меньше и меньше
прозрачных есенинских слов?
Безумное
и смертоносное буйство урана.
И чувству, и речи
заносчивый дан укорот:
Распутина Маша -
дитя голубого экрана -
опять беззастенчиво
лавочный шлягер поет.
Весна на подходе.
Навстречу бегут запоздало
ручьи в переулках...
Колеблется пламя свечей.
Стихи вымирают,
но так ли им времени мало
в пространстве безжалостных
остроконечных ночей?
Душа не в ладу
с этой преддождевой канителью.
Звучит разухабисто
на перепутьях попса.
И тычется март
нисходящей тяжелой капелью
в облезлую морду
дворового
мудрого пса.
К Р Е С Т Н Ы Й ХОД
Г.Песачинскому - другу и
журналисту, убитому на Сахалине.
Страшной вести надлом -
будто вовсе пора не весенняя.
Этот жуткий удар -
с нашей будничной логикой врозь.
Так ли короток путь
от распятия до вознесения,
если молния черная
душу пронзила насквозь?
До чего же крива
однородность и крови, и выстрела:
под накрылком беды
разобраться ли нам до конца, -
чьей рукой сатанинской
крамольно направлены в Листьева
два наполненных смертью
бездушных комочка свинца?
Мир взбуравлен зыбучестью
и панихидой прощальною.
В этой жизни прерывной
тропа нас уводит туда,
где ты будешь обласкан
просветлого неба пощадою:
вновь с простуженных пальцев
сосулек сочится вода...
Пустословы слывут
на российском расхлестье
провидцами.
С правдой встретился ты
у святого изножья креста.
...А в столице скорбящей
и в многострадальной провинции
смотрят горько на всех
безутешные очи Христа.
П Л А Т О Н О В С К О Е
Насмешлив смычок для скрипучего дерева...
Смотри, как семейно сомкнулась лоза!
Под пасмурной смушкой смолистого терема
слоистый рассвет открывает глаза.
Трагически мы понимаем: история -
лишь слепок слепой с епифанской глуши.
И в ней - беспощадно остра траектория
платоновской бескомпромиссной Души.
Безумство эпохи с делами соосными
доверено яростным честным словам:
холерный погост с лопухами и соснами,
бездумно всосавший тела Котлован...
Дубравы людские с безликими лешими.
Сумятица мыслей и действий сумбур.
Черны Ювенильного моря заплешины.
Обманчив по сути степной Чевенгур...
Где жизнь -
как отскок крутобокого мячика,
земля навсегда сохранила следы
мятежного и большеглазого мальчика
воронежской душной
Ямской слободы...
П А М Я Т Н И К БУНИНУ
Дней окаянных - черные тиски...
Ужель Всевышним
нам они простятся?..
Сквер...
В нем - деревья тянутся распяться...
И слепота осенняя тоски.
Россия не готова для суда:
минувшего еще живучи стоны...
Никольский храм
текуче правит звоны
Вдоль улицы Дзержинского сюда.
Пусть каждый платит личные долги.
К чему шептать заспинно и бесстыже:
- Подумать только -
тридцать лет в Париже...
И пес приблудно жмется у ноги.
Всему свое в безвременьи седом...
Но и с т и н ы
зернистый вызрел колос.
История свой прочищает голос.
Истец на месте.
Дело - за Судом!
"В О Р О Н Е Ж С К И Е ТЕТРАДИ"
Шестерка пик -
и поворот,
и черная дорога...
Морщинистый и дряблый рот
жующего острога.
Идешь воронежским дворьем
и оспенно отсюда
кричит уже осипшим ртом
опальная остуда.
Поэт в слоящемся дыму,
в несуетном затишье
сберег свой Дом,
свою тюрьму -
благословленье свыше..
М Н Е С Н И Т С Я КИЕВ
Марине Влади
Мне часто снится Киев по ночам.
Издалека, как неземному чуду,
Крещатика каштановым свечам
теперь всегда я поклоняться буду.
Мне часто снится Киев по ночам...
Сияют золотые купола -
бессмертный знак высокого искусства.
Судьба не зря меня с тобой свела:
над виражом Андреевского спуска
сияют золотые купола.
Уже проходит по Подолу ночь
зигзагами, спиралями, кругами:
ее не отвратить, не превозмочь -
булгаковскими тихими шагами
уже проходит по Подолу ночь.
...Так далеко - почти за тыщу верст -
о новой встрече с Киевом мечтаю.
Наивен я и до смешного прост:
недели, годы, даже дни считаю
так далеко -
почти за тыщу верст!
С В Я Т А Я ДРУЖБА
Олегу Григорьевичу
Ласунскому
Песня зазвенела родниково.
Золотая поплыла пыльца.
Я с ладони отпускаю Слово,
словно желторотого птенца.
Все святое от других сокрыл я.
Разминуться не сумел с Бедой.
Если вдруг судьба подрубит крылья -
окропи мой стих живой водой...
Сердце к сердцу - прочная кольчуга.
Грудь готова встретить острие:
рядом - ты...
Иметь такого друга -
разве не Спасение мое?!
Ц А Р С К О Е СЕЛО
Чуть прикрою глаза и меняюсь в лице я.
Греет душу плывущий из прошлого свет.
Возвращает мне память громада Лицея.
Словом солнечным в нем наполнялся поэт.
Соловьев царскосельских бездумные трели.
Мрамор Чесмы.
За ним - павильоны Растрелли...
И лучами пронизано празднество сини.
И Чугунных оград кружевное литье...
Светит дерзкое солнце
державной России -
и не меркнет его золотое шитье.
З В О Н К А Я ПОБУДКА
И опять седоглавый Архангел-трубач
небо взрезал лирически-звонкой побудкою:
в песне - мука и смех,
прибаутка и плач...
Ношу белую с плеч сбросил ельник-космач.
Задымились ветра серебристой полудкою.
Дважды тезка мой -
милый и добрый чудак -
все кроит в Переделкино строчку текучую.
Гонит в стружку слова -
строг таланта наждак!
У поэта в светлице всегда кавардак:
подбирает маэстро мелодию лучшую.
Вдруг припомню его с балалайкой в руках:
как никто, дружен Боков с ядреной
частушкою -
особливо про баб, наш струнарь - не монах...
Озорные глаза.
Головою отмах.
Сокровенный мотив над рыбацкой избушкою.
Древний замок замолк.
Стихла в улье пчела.
И крива под горбатым мостом буерачина.
И костер, и уха -
все, как будто вчера.
На мерцающий нимб -
одаренье чела -
по-простецки взирает рамонская Радчина...
К Р Ы Л А Т О С Т Ь
Завидую я
откровенной крылатости летчика,
но щедрость поляны лесной
мне мила неспроста:
папирус березы
и звон голубой колокольчика -
моя бесконечность,
земная моя Высота...
Вот тут и пойми -
в чем промашка моя безрасчетная?!
Все ценности мира
смешал, поспешая, прогресс:
крест-на-крест опять
синева под крылом перечеркнута,
отстойно завис
керосиновый запах небес.
И ты не услышишь
хрустального звона ручейного -
задерган громами
обвально ревущих турбин.
Не видишь сквозь вырез
зеленого платья вечернего
упругое
и розоватое тело рябин.
...Кислотные слезы -
ржавеют от них подоконники.
Крученые смерчи
косматят косынку ольхи.
Старлеи безусые
и отставные полковники,
покамест не поздно -
пишите, пишите стихи!..
И Ю Н Ь С К А Я ЭЛЕКТРИЧКА
Тихий звон... Голубое подлунье...
Принимаю душой молодой
коронацию леса в июне -
и листвой, и монаршей звездой.
Полухрамка забытого остов:
не навстречу ли новой Беде
деревенька,
как маленький остров,
на рассветной качнется воде?!
Глубина поднебесья бездонна.
Никому не захочется вдруг,
чтоб на выгреве росного склона
отдымился ромашковый луг.
Все приманчиво в празднестве этом:
спешка дней
и коней передых...
Свет встречается только со светом
на разломах времен годовых.
Существует извечно отличка:
март - капельщик,
апрель - листошвей...
Но сегодня гудит электричка
у платформы зеленой своей.
Что престольная эта морока
работящей, летящей пчеле!
Вслед несет беззаботно сорока
неотвязчивый ветер в крыле.
З А Т О Н Н А Я РЕКА
Мычание коровы в стойле.
Почти до ребер пес поджар.
Кострует дымно-дымно поле.
Невольно спросишь:
- Не пожар?
Когда-то славилась плотами,
но вот - безрадостно мелка -
затянутые тиной тайны
хранит затонная река.
В народе бают:
- Были верфи...
Сам государь строгал здесь брус...
Не потому ли наши ветры -
солоноватые на вкус?
Давно былого нет в помине.
Орут безбожно кочета,
поскольку здесь она и ныне
для них -
з а с е ч н а я черта!..
Ветрами выгнуло осину.
И облака плывут в дали:
вновь поднебесно парусину
над речкой тянут корабли.
П О Ц Е Л У Й Н О Е ЗЕЛЬЕ
Лукава новолунья бровь...
Провис июльской вязки невод.
Большой Медведицей любовь
в глазливое вломилась небо.
Надежны звездные плоты.
А ночь - разлучница и сводня -
на негативе пустоты
явила корчик свой сегодня.
Руками бережно беру.
Давно мгновенья эти любы:
как настоялся на ветру
тот хмель, что обжигает губы.
...Глотки глинтвейна у огня.
Рассвет уже грозит похмельем.
- Каким ты потчуешь меня
горячим приворотным зельем?
Опять любимая права:
пустое спрашивать доколе?
- Пей... Поцелуйная трава
вчера отколосилась в поле...
Л У Г О В О Е ВЕТРОПЛАВЬЕ
За Усманкою луг полог.
Ромашек в полдень вянут венчики.
Стремглав, как брызги, из-под ног
рекордно прыскают кузнечики -
к цикорию и камышу...
Река поет ключами донными.
Седому облаку спешу
прощально помахать ладонями.
Давно ленивая вода
рыбешкой бойкой не всполошена.
Свисает с неба борода -
лохматая, как у Волошина...
Воздушно, так легко возник -
(простим лирическую блажь его) -
божественный поэта лик
с косым углом крыла лебяжьего.
На ветроплавье и замри.
Все держится единой связкою:
мирское торжество земли
с высокой Благодатью райскою...
Р А Й С К И Й МЕДОСТОК
Округлы в море камни -
словно дыни...
Пора уже покинуть пустограй:
без спеси возвратиться,
без гордыни
в потерянный тобою раньше рай.
Ищу слова в береговом Закрымке,
где выржавела сонная земля,
где в солнечно-зеленоватой дымке
на облаках - чужие вензеля...
Янтарствуют полуденные соты.
И все - как миф - достаточно старо.
Загадочны астральные пустоты
за клинописной скобкою Таро.
Вглядись в ушедший день,
иначе тайный
смысл сущего перечеркнут лучи:
в слезливых зеркалах предначертаний -
жезл и динарий,
кубок и мечи...
Жизнь изначальна.
Суть ее - мгновенна.
Пустынен
Тихой бухты волнодром,
где женщина -
как с полотна Гогена -
в песок впаялась тяжело бедром.
Творца благоговенье и даренье -
и приторен звучащий медосток.
Спирально поднебесное паренье
дымящихся
голубоватых строк.
Н А Д Е Ж Н Ы Й ПРИЮТ
Глазам моим еще хватает света.
Но, словно крест, на нем - косая тень:
страшит опять недобрая примета -
немое возвращенье в прошлый день.
... Закатный омут надрезают чайки.
Мираж густеет, тайнами маня.
Мне дорог ныне инея стеклярус.
Туманец лет былых с зеркал сотру.
Вздохну невольно:
старенький мой парус
изодран в клочья на сыром ветру.
А у меня в цене - и полевица,
хмельной настой душисто-горьких трав,
смолистый сок - янтарная живица -
и ненасытный солнечный расплав.
Филейны кружевные оторочки
небесных розоватых лоскутов.
Их благодарно впитывают строчки,
что птицами я выпустить готов.
Отсалютует мне трехцветным флагом
рассвет, прощанье буднично верша...
И где-то,
может, рядом с Карадагом -
приют найдет российская душа.
О Р Г А Н Н Ы Е ДУШИ
Моря и Чайки органные души близки.
Дарят они предзакатью и крики, и гулы.
Стиснуты бухты скалистые скользкие скулы.
Шифры шуршащие шепчут сырые пески.
Рокот ракушки ладошкой к щеке прислони:
есть в партитуре строки роковые раскаты.
Вдруг осознаешь,
что держишь сейчас у виска ты
в панцирь моллюска
впрессованной вечности дни.
Лунный ковчег раскачало кичливой волной.
С неба стекают легко большеглавые звезды.
...Крест одинокий.
Ржавеют в нем гнутые гвозди.
Ангел беспечный беседует сладко со мной.
Время - чуток колченогое - движется вспять:
все, что бывало, бессчетно еще повторится.
Ойкнет пугливо бездомная глупая птица.
Чувство вчерашнее остро прихлынет опять.
- Вспомни внезапно.
- Прости.
- Пожалей.
- Позови...
Все учтено многозвучным и точным
клавиром.
Снова размашисто ветер ударил над миром
в колокол мудрый -
из стона, тоски и любви...
П Р О Г У Л К А С МЕЖИРОВЫМ
На взломанных отрогах Карадага
до вечности почти достать рукой:
хранит в себе медлительная сага -
бессмертье, сокровенность, непокой...
И, подчиняясь силе неизбежной,
идем - не восхищенные собой -
туда, где волноплещется мятежной
м о г у ч е с т ь ю
волошинский Прибой...
За ленточкой асфальта - Дом поэта.
Роняют чайки свой дежурный плач.
Ах, сколько же лирического света
оставил нам хозяин-бородач!
Ведет тропинка к пенистому слогу.
Звезду подносит ветер на крыле.
И мы земному кланяемся богу,
чей великанский профиль
на скале...
Д Е Н Ь АНГЕЛА
Днем Ангела пусть будет каждый день,
который рядом вдохновенно прожит:
рассвет легко зарю другую множит -
святая и верховная ступень!
Шаги, они - совсем как вешний дождь:
твоим теплом подпитывают землю.
Лишь только потому апрель приемлю,
что по нему так царственно идешь...
С гармонией свой идеал сличи.
Пусть отразит его слепяще строчка:
душой еще не пройденная точка
мгновенью дарит зрелые лучи.
Вновь облака подобны кружевам.
О, Ангел мой - посланник Благодати, -
твой ясный лик так навсегда,
так кстати
и чувству, и возвышенным словам.
Увижу и в земной поверю рай,
в котором место - моему кумиру.
Семь звезд Любви скитаются по миру,
и ты глазами их не потеряй.
П О С Л Е Д Н И Й СОЛНЦЕПАД
Небесная лазурь протерта мягким фетром.
Назойливым лучом пронизан гулкий свод.
Все главные слова сырым относит ветром
в стеклянную весну, где ломкий ледоход.
Солончаковых дней не остановишь бега.
И не спасешь судьбу от пришлых сквозняков
И умирает смех в немой простуде снега
над душами озер и донных родников.
Над пологом тугим плывущего тумана
и для себя возжег святой свечой звезду,
но не нашлось, увы, такого талисмана,
чтоб чувство сохранить и отвести беду.
...Грустящий светлый сад усеян лепестками.
Любовь качнет над ним серебряным крылом.
Последний солнцепад
переболею вами.
Пусть медленно шуршат страницы о былом.
П О Э Т У С Т О Р О Н У РАЗЛУКИ
Испито горькое прощанье
из жертвенной постылой чаши.
А в синеве - размыта напрочь
метафоричность облаков.
Разъединенно воспарили
обманутые души наши,
растерянно качая в небе
колючей явью плавников.
Ростки стихов грустят устало
по эту сторону разлуки.
Давно разобраны причалы.
И даже письма сожжены...
Срываются с подвесок звезды.
И глохнут, как в колодце, звуки.
И ночи вдруг баланс теряют
на самом кончике струны.
Ужели так бесповоротно
утеряны ключи от Рая,
где стынет бремя ожиданья
в первичной формуле крыла?
И мечутся слова в пространстве.
И строчки жухнут, обгорая.
В штрихах наскальных недвижимы
переплетенные тела.
Свечу плакучую затепли.
Но не возвысься над собою.
Перед иконным чистым ликом
смиренье и печаль излей...
Измучены большие птицы -
кричат с невыносимой болью:
как по этапу, гонит ветер
над белым храмом журавлей.
Опять меж нами - только Осень.
А жизнь - ни в чем не повторима.
Ну почему двоим так тесно
в необозримости Руси?
И яблони дичок корявый
застыл с кривой улыбкой Мима,
как будто фразу не закончил:
- Господь,
помилуй и спаси!..
П Ы Т К А ОДИНОЧЕСТВОМ
Трудно бодрствую,
молитву беспокойную твердя.
Будто путник у дорожного развилья.
Вбит надолго в подоконник
барабанный бой дождя.
Тошнотворной ночи
мокнут, никнут крылья.
За текучестью стеклянной
плачет матовый плафон.
Тень на стенке -
дреме омутной потатчик.
Возле стопки книг
сторожкий напряженный телефон:
раньше был он -
только времени растратчик...
Нить секундная пунктирна,
полупризрачно тонка -
зачастила
под гитарный всхлип матраца.
Почему так не хватает
дребезжащего звонка?
Видно, мне его
сегодня не дождаться.
Тяжелеет на подушке
от бессилья голова:
- Ну, за что же
наказанье болью это? -
вдруг вернет тебе обратно
мысли, чувства и слова,
как в лесу дремучем
вкрадчивое эхо.
Из стихов не возвратишься -
как с неправедной войны:
растворился ты
в неравенстве великом.
Сослан в черное пространство,
словно блудный блик луны,
и Душа зашлась
густым смертельным криком...
Н Е И С Ч Е З А Й !
Любви молитву кротко я шепчу
в пустую обреченность перекрестка:
там, где судьба невыносимо хлестка -
надсада теплет звездную свечу.
В обломках желтых репчатых лучей
ты мне опять лазорево приснилась...
Не исчезай, виденье,
сделай милость:
будь благодатью всех моих ночей!
Твой облик ясно и легко возник.
Струится свет лампадный от иконы:
так медленно снижается на кроны
от журавлей давно отставший крик.
Не отрекайся и не суесловь...
Кисейных снов обманчива одежда.
Живут на свете ВЕРА и НАДЕЖДА,
а значит - не изменит и ЛЮБОВЬ.
И счастье, и спасенье -
только ты.
От пустоты
мне защититься нечем.
...В шестой по счету августовский вечер
не вынимайте звезд из темноты.
Т В О Й З В Е З Д Н Ы Й СВЕТ
Над чувствами не властвует запрет.
Озвучен мир торжественным хоралом.
Твой звездный,
твой великодушный свет
ложится невесомым покрывалом.
Любовь – обречена быть молодой:
со знаком восхищенным – восклицанье…
В прозрачной чаше со Святой водой –
таинственно твоих зрачков мерцанье.
В них даже день обугленный – новей…
И я к нему немножечко ревную.
Ты с Высоты Божественной своей
не отпускай меня…
на твердь земную!
С Л Е П О Й НАПЕВ
Мыколе Сынгаевскому
Затень выползки сырые
манит к дремлющей опушке.
И в сиреневых раздымках
комарья не слышен лет.
Под крестом – кривым и ржавым –
на церквушке-развалюшке
Грустный аист аистенку
колыбельную поет.
Будто робкий колокольчик –
паутинные напевы:
ритмы их, слова слепые
разгадать нам не дано…
Королевы Зазеркалья,
отзовитесь:
- Кто вы?
- Где вы?
- В поднебесное какое
нынче смотритесь окно?..
Синевой ресничной брызнув,
звездный луч скользнул с рассвета.
Мысли трав, цветов, деревьев
только им самим ясны.
Пусть до солнечного взрыва
вновь икринками рассвета
заплывают в межковылье
удивительные сны!..
Л Е Т Н Е Е ПОСЛЕДЬЕ
Усманка… Ее излуки – четки…
Подзакатья синяя пора.
Празднично плывут из Лукичевки
к лесу тугодумы-вечера…
Солнце сонно медный лик впаяло
в медовуху медленных дымов.
Облаков лоскутных одеяло
греет крыши стареньких домов.
Поредели золотые ливни.
Стали неотчетливы стога.
Сладковатым запахом полыни
дышат августовские луга.
Клавиши речного перемостья.
лунные поляны трын-травы…
Никнут в грядках валкие охвостья
ночевой картофельной ботвы.
Тонут ветры в колыбелях теплых.
И оглохнув вдруг от тишины,
спит деревня крепким сном,
и в стеклах –
даже звезды не отражены.
Благость…
Святость…
Летнее последье!..
Пар над гладью истомленных вод.
…Разгадай составленный на Небе
из горячих светляков кроссворд.
Я С Н О Г О Р Ь Е
Ветров сторонних круговые склоки.
Доверен я и Богу, и судьбе…
Сметливые рыканские сороки
из проволоки гнезда вьют себе.
Куст бересклета в тонкой паутине.
Голубоглазо небо.
Даль чиста.
Веселый пес бежит по луговине
со стружкою на кончике хвоста.
Чего я жду от этой жизни спорой?
Ершистый куст татарника примят.
Благословенна та земля, в которой
сном праведников наши предки спят.
Слепая совка дремлет на колоде…
Кострище солнца на краю села.
В речушке пробивает мелководье
щуренок, как ногайская стрела.
По полосе медвяного настоя
день прошмыгнет оранжевой лисой.
Елена в самом центре травостоя
взмахнет прощально блесткою косой.
И улыбнется:
- Будет много сена…
Цикория и клевера полна –
осаниста, упруга и отменна –
поднимется еще одна копна.
Отворковало в палисадах лето.
Заботами нехитрыми живу
и верю:
ясногорье не допето.
оно во мне
и рядом – наяву!..
Ж И З Н И ЧИСТОВИК
Залатала розоватость занавески облаков.
Над землей завис луны закатный глечик.
В зоревом закрае поля,
в зрелых заводях лугов
на затравье
звонкий замолчал кузнечик.
По изломам неизбежным
боль затиснулась в груди.
Догорели в знойных храмах свечки лета.
Залетает за заборы –
на подворье погляди -
золотой листвы разменная монета.
Вновь в слезящемся излете эта зыбкая пора.
В закромах сердец запас тепла не прочен.
Каждый день, прогретый солнцем, -
как под взмахом топора.
Куст ракитника нахохлен и всклокочен…
В глубине всего живого
черный выстоялся крик.
Крутозем к зиме
зубастым диском взрежем.
Разве можно без раздумий?
Здравствуй, жизни чистовик!
Грусти должный час –
он тоже неизбежен…
С Л А Д К И Й ОМУТ
С каждым годом уходящим –
жизнь короче и новей…
Край зеленой смуты
вновь меня приветил.
По надломленной травинке
тянет ношу муравей.
В зыбках зябких ив
младенцем дремлет ветер.
Этот сладкий чистый омут
не забудешь никогда.
Изогнулся ясень над тропой –
подковой…
Отражает бесконечность
тугоплавкая вода
с безгреховною душою
родниковой.
Под пришумок колыбельной
желтой песни сентября
наплывает
подзабытый запах хлеба.
Мгла над Усманкой густеет…
И вечерняя заря
к нам на нитках
опускает звезды с неба.
Т Р И ПОВОРОТА
Тасует ветер листья всех мастей.
Сентябрь на них свои поставил метки.
И под осенней тяжестью кистей
уже прогнулись на рябинах ветки.
Здесь все восходит к собственным азам.
Кто тут родился – видно, был в сорочке.
Вновь ласточки летают по низам.
Планирует к плетню перо сорочье.
Вращает красновекие глаза,
топорщит жестко перья полушалка –
всему живому во дворе гроза! –
оранжевый грудастый петушака.
Стройны шершавокожие стволы.
Где царство сосен сквозняком продуто,
там крепости былой видны валы
и рыжика губастый репродуктор.
Мне суть природы в мелочах видна.
Разумно под приречными кустами
проходит путь по циферблату дна
живая стрелка окуневой стаи.
Щедра земля целебною травой.
Но все скупей живительная сила:
желтеют листья мяты луговой
и пересохли стебли девясила.
Редеет разнотравная строка.
И есть еще тревожная проруха:
в серебряной мишени паука
бензопилою разжужжалась муха.
Пугают непогожие деньки –
нас бабье лето пригревать устало.
Разодрано на пестрые клоки
Сырого поднебесья одеяло.
Ушедшее – уже не взять взаймы.
Журавль дождался дальнего отлета.
И как-то жаль, что всем нам до зимы
осталось
три последних поворота…
П Р О С Р О Ч К И
Где на уступах каменистых мхи
и небеса пророчествуют звездно –
библейски, основательно, серьезно –
познал и я, что мне вложить в стихи.
Пришли слова…
Но оказалось – поздно!..
Страшна последней мысли высота.
Уводит молчаливая Дорога
в осознанность смиренного чертога.
Предутренняя истина проста:
- Аз есмь Ничто…
И я – ничто без Бога!..
Несуетно плакучая волна
слизала сытный месяца объедок.
Простор прозрачный поднебесно редок.
И сладкая над миром тишина
подарена мне мудро напоследок.
Не тронет душу бумеранг молвы:
надорвана земная оболочка,
необратима времени просрочка.
Слова, слова –
как опоздали вы!
Уже поставлена рассудком точка.
Б Е Л Ы Е ЛОШАДКИ
Вечер синей убинтован мгою.
И равнины надтревожен сон:
снова колокольчик под дугою
осыпает в бездорожье звон.
Догорают в сумерках лампадки:
и Звезда, и Сердце – пополам…
И разлуки – белые лошадки –
скачут,
скачут,
скачут по полям…
Выплачусь и ветру, и простору…
Хрип собак.
Прострельные огни.
На смертельном повороте в гору –
не держи лошадушек –
- Гони!..
- Т О Р О П И С Ь !
В.Б. Азарову
…Лебедь откружил свое за озером,
где вода прогрета до тепла –
искупался в голубом и розовом,
отряхнул два радужных крыла.
Пахнет воздух листьями капустными.
Сквозняками огород продут.
В дымке неба –
От Рамони к Усмани
перья лебединые плывут…
- Что душа? – пустячная ответчица:
ей моя неподконтрольна мысль.
Сыном, не имеющим отечества,
стать в строке пророком не стремись…
Солнце догорает над деревьями.
Смутная на все ложится тень.
Для стихов осталось мало времени.
- Торопись!
Еще не умер день…
К Р А С Н О Я Г О Д Н Ы Й ДОЖДЬ
Вновь безлюдье полей – полинялые ситцы…
Мне тусовка дерев вдоль дорог дорога,
где с тягучих ветвей тараторки-синицы
красноягодный дождь
осыпают в снега.
На серебряных и зоревых гобеленах
святотатство рябиновых дней замоли:
в них пульсирует гулко –
зажатая в венах
кровь моя,
устремленная к центру земли.
Продувает ветрами природу-красильню.
И стекляшки хоралов хрустят на заре.
Без рябин
разве можно представить Россию:
даже в слякотном этом –
пустом ноябре?!.
Метки:
