Я расскажу как прожил. 1 часть
Я расскажу как прожил - на своём примере...
1.
В плен к немцам родителей моих угнали, тупо,
Там встретились, и выжить было бы не глупо,
Едой делились, новостями с фронта и мечтали,
А в день Победы сыночка Вову, с радости, зачали.
Голодные года - сорок шестой и далее седьмой,
Хотели выжить в детях, вот и занялись мной,
И даже с животом маму очередь не пропускала,
За хлебом стоя, побледнела и в обморок упала.
Левшой родился, и имя выбрали мне - Клава,
Но веская пипетка всех убедила - это Слава,
Тех, кто под "немцем" был в города - запрет,
В Донецк и Крым, откуда "предки"- прописки нет.
На шахте "двадцать два", вот так и приютились,
Шахтёры и мой отец полгода в корыте мылись,
Пока котельною, с горячим душем, строили спеша,
Ходили мужики чернее негров, детей своих страша.
Ещё топор, пила и фляга в сумке, за плечами,
Мы спать, но мыть отца ведь приходилось маме,
И зубы рвал отец, когда уж боль мешала жить,
Брал плоскогубцы, таз с водой, просил не заходить.
В лет пять я помню, плакали понурые калеки,
Они войну прошли, и вплавь форсировали реки,
Сирены взвыли, и паровозы рвали небо свистом,
Так мы прощались с отцом страны и коммунистом!
"Молчи на улице, сынок, и даже при соседях дома"
Такая просьба мамы - непонятна, но была знакома,
Хотя нам нечего скрывать, лишь жить желаем,
О чём шептались взрослые, теперь мы точно знаем.
Любое слово против власти могло попасть на стол,
Доносом от соседа и вот допрос, где явки, ствол?
Тебя заставят подписать - смолчал, знать будешь бит,
Клеймо предателя, а сколько дать - там суд решит.
Ну не расстрел, те времена Хрущёв, похоже, отменил,
Страну голодную Никита кукурузой накормить решил,
Да, хлеб по вкусу был другой, к тому ж бесплатно,
В столовой шахтной он возвышался горкою опрятной.
Мы, пацанами, забегали и ели с горчицей за столом,
Никто нас не гонял, и даже тайно брали, "на потом",
Да, чернозёма есть четверть всех запасов в Украине,
За землю спор и накормить себя не удалось поныне.
В те годы, помню, зимой навалит снега метра три,
Да так, что дверь из дома не открыть самим внутри,
И тишина такая, что слышен бег, мышей под полом,
Тогда ковры на пол ещё не слали, и он был голым.
А в балке, меж деревьев, из снега сделали трамплин,
Брат на санях летает с горки, а я стою, грушу один,
И жду я санки, прижавшись к стволу дерева щекой,
Нет, я кору холодную нагреть не смог. Итог другой:
Две операции и пол стакана гноя - боюсь больниц,
Недели две на грани был, с тех пор я ненавижу шприц,
Врачи под глаз из-за щеки усердно его втыкали,
Я перед этим под кроватью прятался, меня искали.
Прошли года, забыта боль, а воспаление след имело,
Лишь в десять лет сознание проснулось и созрело,
Учиться стало мне легко, летать - лелеял я мечту,
Хотя в семнадцать лет облом, я с ней подвел черту.
Вернее вагонетка с брёвнами промёрзлыми, со льдом,
Решила всё. Ведь я с ребятами на ней сидел верхом,
Мне не летать, когда раздроблена нога и я в постели,
Под гипсом чувствую возню червей на ране, в теле.
Я маму попросил забрать меня с больницы и привет!
А план был - всё снять, помыть, отпарить и в корсет,
Его из проволоки стальной я плёл и верил, что пойду,
Пусть не летать - хромым не быть, исправил я беду.
Костям, в оправе, пришлось, с хрустом подровняться,
Те месяцы мучений мне до сих пор кошмаром снятся,
Как по утрам на велик и вперед, чтоб мышцы нарастали,
А через год на флот матросом меня, повесткою, позвали.
Да не простой, с пометкою "ПЛ" на документах в уголках,
Таких двух букв я не встречал не в прозе, не в стихах,
И лишь на сборах в области узнал, что лодка под водой,
Заменит на три года надежды и мечты, сполна, собой.
Про "дедовщину" на флоте противно вспоминать,
Кто званием повыше, тот дурь свою способен показать,
Обидеть словом, или приёмом прижать до боли тело,
А ты улыбочку держи, пока в глазах не потемнело.
Но хуже, когда на утро встал, по окрику, с постели,
А новые ботинки, полотенце, паста куда-то улетели,
Идешь в бытовку, там куча обуви на выбор из старья,
И меркнут идеалы флота, а с ними и Родина моя.
Учебы год в Крыму и год на Севере прошли уныло,
Другим я стал, романтика ушла, служение опостыло,
Весь экипаж ПЛ на девять лет на дне морском остался,
Достали, хоронили с почестями, но я комиссовался.
Нет, я не прыгнул со скалы, как двое из нашего отряда,
Шалило сердце, нервы, почки, но дома мама была рада,
Сынок вернулся потрепанный, угрюмый, чуть живой,
Я форму школьникам отдал и срочно занялся собой.
продолжение следует...
1.
В плен к немцам родителей моих угнали, тупо,
Там встретились, и выжить было бы не глупо,
Едой делились, новостями с фронта и мечтали,
А в день Победы сыночка Вову, с радости, зачали.
Голодные года - сорок шестой и далее седьмой,
Хотели выжить в детях, вот и занялись мной,
И даже с животом маму очередь не пропускала,
За хлебом стоя, побледнела и в обморок упала.
Левшой родился, и имя выбрали мне - Клава,
Но веская пипетка всех убедила - это Слава,
Тех, кто под "немцем" был в города - запрет,
В Донецк и Крым, откуда "предки"- прописки нет.
На шахте "двадцать два", вот так и приютились,
Шахтёры и мой отец полгода в корыте мылись,
Пока котельною, с горячим душем, строили спеша,
Ходили мужики чернее негров, детей своих страша.
Ещё топор, пила и фляга в сумке, за плечами,
Мы спать, но мыть отца ведь приходилось маме,
И зубы рвал отец, когда уж боль мешала жить,
Брал плоскогубцы, таз с водой, просил не заходить.
В лет пять я помню, плакали понурые калеки,
Они войну прошли, и вплавь форсировали реки,
Сирены взвыли, и паровозы рвали небо свистом,
Так мы прощались с отцом страны и коммунистом!
"Молчи на улице, сынок, и даже при соседях дома"
Такая просьба мамы - непонятна, но была знакома,
Хотя нам нечего скрывать, лишь жить желаем,
О чём шептались взрослые, теперь мы точно знаем.
Любое слово против власти могло попасть на стол,
Доносом от соседа и вот допрос, где явки, ствол?
Тебя заставят подписать - смолчал, знать будешь бит,
Клеймо предателя, а сколько дать - там суд решит.
Ну не расстрел, те времена Хрущёв, похоже, отменил,
Страну голодную Никита кукурузой накормить решил,
Да, хлеб по вкусу был другой, к тому ж бесплатно,
В столовой шахтной он возвышался горкою опрятной.
Мы, пацанами, забегали и ели с горчицей за столом,
Никто нас не гонял, и даже тайно брали, "на потом",
Да, чернозёма есть четверть всех запасов в Украине,
За землю спор и накормить себя не удалось поныне.
В те годы, помню, зимой навалит снега метра три,
Да так, что дверь из дома не открыть самим внутри,
И тишина такая, что слышен бег, мышей под полом,
Тогда ковры на пол ещё не слали, и он был голым.
А в балке, меж деревьев, из снега сделали трамплин,
Брат на санях летает с горки, а я стою, грушу один,
И жду я санки, прижавшись к стволу дерева щекой,
Нет, я кору холодную нагреть не смог. Итог другой:
Две операции и пол стакана гноя - боюсь больниц,
Недели две на грани был, с тех пор я ненавижу шприц,
Врачи под глаз из-за щеки усердно его втыкали,
Я перед этим под кроватью прятался, меня искали.
Прошли года, забыта боль, а воспаление след имело,
Лишь в десять лет сознание проснулось и созрело,
Учиться стало мне легко, летать - лелеял я мечту,
Хотя в семнадцать лет облом, я с ней подвел черту.
Вернее вагонетка с брёвнами промёрзлыми, со льдом,
Решила всё. Ведь я с ребятами на ней сидел верхом,
Мне не летать, когда раздроблена нога и я в постели,
Под гипсом чувствую возню червей на ране, в теле.
Я маму попросил забрать меня с больницы и привет!
А план был - всё снять, помыть, отпарить и в корсет,
Его из проволоки стальной я плёл и верил, что пойду,
Пусть не летать - хромым не быть, исправил я беду.
Костям, в оправе, пришлось, с хрустом подровняться,
Те месяцы мучений мне до сих пор кошмаром снятся,
Как по утрам на велик и вперед, чтоб мышцы нарастали,
А через год на флот матросом меня, повесткою, позвали.
Да не простой, с пометкою "ПЛ" на документах в уголках,
Таких двух букв я не встречал не в прозе, не в стихах,
И лишь на сборах в области узнал, что лодка под водой,
Заменит на три года надежды и мечты, сполна, собой.
Про "дедовщину" на флоте противно вспоминать,
Кто званием повыше, тот дурь свою способен показать,
Обидеть словом, или приёмом прижать до боли тело,
А ты улыбочку держи, пока в глазах не потемнело.
Но хуже, когда на утро встал, по окрику, с постели,
А новые ботинки, полотенце, паста куда-то улетели,
Идешь в бытовку, там куча обуви на выбор из старья,
И меркнут идеалы флота, а с ними и Родина моя.
Учебы год в Крыму и год на Севере прошли уныло,
Другим я стал, романтика ушла, служение опостыло,
Весь экипаж ПЛ на девять лет на дне морском остался,
Достали, хоронили с почестями, но я комиссовался.
Нет, я не прыгнул со скалы, как двое из нашего отряда,
Шалило сердце, нервы, почки, но дома мама была рада,
Сынок вернулся потрепанный, угрюмый, чуть живой,
Я форму школьникам отдал и срочно занялся собой.
продолжение следует...
Метки:
