Песнь Орфея

***
Счастливое лето уже на исходе.
Последние дни на работе проводим.
Тебя ждёт Кавказ, твой дом и семья.
Меня ждут печали и память моя.

Кавказские горы приветливым эхом
твоё возвращение встретят с успехом.
Московские горы – любовь и дела.
Алхимия тро'пы куда завела?

Пусть мы на вершине Москвы златоглавой,
но в Тартар сорвёмся под шумным обвалом.
Под натиском грусти в ущелье тоски
сорвёмся, по факту уже далеки.

На Каспии волны по нескольку метров –
то ты сокрушаешь счастливое лето.
В Воронеже дождик, в столице ветра –
то я остужаю вчерашний пожар.

И там, где мы были, закружатся листья,
и перед разлукой подступятся мысли,
что станет пустынно кругом наяву,
что ты навсегда переступишь Москву.

Московское лето припомнишь – забудешь,
намёком останешься, будешь – не будешь,
приедешь ко мне или встретишь меня;
ты ветер теперь, а была лишь моя.

На день, на неделю, на месяц, на дольше
я память, как бабочку, спрячу в ладоши.
Разнять нашу связь не хочу, не умею –
уроки любви или просто Психею.

***
Грусть особая в парках окраин,
в тихих скверах, сравнимых с дворами,
когда даже идём и не знаем,
что же грусть эта сделает с нами.

Столько воздуха, столько простора
в этой жизни - как жажды ответа.
Столько боли саднящей во взоре
на исходе счастливого лета.

Видит жизнь все мои притязанья
на её красоту и секреты,
все мои огневые страданья –
рубежом несчастливого лета.

ПЕСНЬ ОРФЕЯ

Эвредика, моя Эвредика.
Была лира то громкой, то тихой -
воспевала богов и тебя.
Я не славил из принципа долга,
просто я как сниматель, иголка
в граммофоне. Не петь мне нельзя.

Эвредика, моя Эвредика.
Поклоняюсь судьбе я великой -
Парке, сплетшей две нити в одну:
мою нить, мой удел песнопевца
и тебя - твою нить, твоё сердце -
чтобы пел я твою красоту.

Чтобы пел и богов я искусней.
Когда рядом есть ты, мои чувства
оголяются как провода.
Обостряются - чувствую тоньше,
задыхаюсь при вдохе на дольше
и живою - любая вода.

Днём встречались - я пел тебе песню.
(Очень часто нас видели вместе.)
Очень часто я сердцем сгорал.
От твоей лишь единой улыбки
грели душу мне бабочки-скрипки
и любовь. А потом я страдал...

Помнишь день? Злополучный денёчек.
День для смертной тоски одиночек.
День для смертной тоски по тебе.
Ты в расцвете ушла - как печально!
Сколько горя в исходе летальном.
Ах, "спасибо" за это змее.

Мне не нужен никто, Эвредика.
Будут часики медленно тикать.
Мне же песни тоскливые петь.
В кабаке, в подворотне, в проулке,
среди леса при пешей прогулке.
Или злая любовь, или смерть.

ПОСЛЕ РАССТАВАНИЯ

Прошу прощения и жду,
чем отольются просьбы эти.
Моя душа горит в аду
и падает в поля да в степи.

Где нет ни брата, ни сестры
и нету в ливнях постоянства,
а только мокрый след лисы
уводит и крадёт пространство.

И только зайца мокрый след
двойными метками петляет,
затем трагический балет
на полушаге отлетает.

И нету заячьих следов.
И нету ни сестры, ни брата.
Он жил как все и был таков,
каким его представят завтра.

В газете, в теленовостях,
по радио, в словце расхожем,
во всех расставленных сетях,
в любом случившемся прохожем.

На демонстрации (в листках),
сквозь рупор корабельных будней,
когда все сядут на места,
секрет откроется на судне.

Откроется, что я палач –
так никого и не казнивший.
Послышится далёкий плач,
во всём мой голос обвинивший.

СОНЕТ

Рассвет над миром в зареве восточном –
прелюдия короткая для жизни.
Читай, смотри – всегда есть между строчек
слова другие и другие мысли.

Там, где стоять могла давно уж точка,
нет никакого знака – только письма
переполняют ящики на почте,
пока курьеры в воздухе зависли.

У голубя короткая записка,
привязанная к лапке нитью тёмной,
но он не знает для кого посланье.

Он вылетел не далеко, не близко.
И солнце на закате стало томным.
А он кружит над бездной мирозданья.