Tristan Tzara - L Homme Approximatif Часть 18 пере
L’HOMME APPROXIMATIF
Часть XVIII
следы твои незримые на глади моря
времянки водных пагод пробуждают к жизни
иисус воздушного фермента пышных нимбов и сеятель птиц
цепь возвращается к спирали облаков
взбирается неощутимый вздох плавучий дьявол
на горлышко бутыли цирковой
слова твои снаряженные парусами поспевают во все памяти порты
паром связует наши две руки что в сене сна друг друга ищут
рука - открытой диадемой сердца что венцам плодов открыто
кроткое слово что покоится в руке моей волшебная прохлада
в баклане скрытом у него в груди летящем во вращеньи звёздных знаков
свет высказанный лепестки свои теряет
под сенью господа ядущего траву пасётся стадо городов и деревень
не более листка дубового господь
сверчка не громче щебетанья
благоуханья лютиков не ярче
не больше бриллиантовой оправы
а сколько ж бесполезных мук над сим цветком архипелагов с островами
от капелек воды безмолвно канули в лазурь
вселенная материки понтоны океаны
а связи что между явленьями и архитравами сложились
столь сложны
вот человек чуть-чуть животное чуть-чуть цветок металл чуть-чуть и человек местами
связи что неподвластны голосам и берегам речным
связи подобные планетам что растут и убывают
раздутые от опухолей прозябая медленною смертью
колючей проволокой фонарей окружены мы слишком тяжела броня
чтоб дальше двигаться чтобы бороться с этой ложной сутью
неугомонный не упокоённый смертью
непознанный в глуши себя что торит дней моих тропу надеждой ослеплённый
Х Х Х
россыпи золота между лесами и озёрами
инстинктов дурь дремлет в ленивой глубине кувшинов
нет хватит этого покоя
я жажду битвы жжение почуять жажду я судьбы клеймённой
на моём сердце ярмарочным богом
горячее дыхание почуять телом к телу ложность битва
тяжкое наваждение сбросить - множествами смутных уз обременённый
и хитрых искушений разносящих слух который множество иных и прочих
изрекало до меня
неведомое
несут стволы деревьев на своих верхушках планисферы не имеющие листьев
ртутные крылья на лодыжках телеграфного столба
белые птицы как километровая разметка
уносятся вспять дали
и в хрустальных глобусах вулканов проплывают субмарины
средь длинных ожерелий мигрирующих рыб
и в поезде по-прежнему я ощущаю на плечах своих пустынею столь долго мятых
бремя воспетого легендами скота ведомого на бойни штилевой погоды
мельницы ветра мельницы терзаний
крушат гиперборейские края там где любви зачатки иссыхают
языки неба скашивают трубы тесных фабрик
реки склоняются чтоб тайную историю тебе на ухо прожурчать
все торгаши столпились вкруг пророческого клича
вкруг пальца на губах метеорологических сигналов
укрытая цветами морда дерева обнюхивает шторм украдкой подходящий
и всё ещё стрекочет поезд азбукою морзе рассекая голоса и страны
весёлая толпа обменивается словами из костей и плоти
в то время как для страждущих на вес золота слово
слово что жду я слово-самородок в угловатости портовой
близ улья сладости твоей грядущей
мы сонм пчёл полёт чей обещаньями твоими сдержан
и в лёгком ветерке нежная горестная песнь тех кто
вздёрнул сам себя на небо
тела чьи изъязвляет ветер и чьи клочья задевают
льдины точно лопасти винта
машинный дым кашляет ныне и захватывает запасные выходы
штурвал смертельный корабля сродни с извилинами мозга
что сами по себе спираль людских страданий вертят
и всяких разных и иных и прочих
но вой сирен становится зловещим
он палубу потопом подметает
русалочьи аватары сопутствуют призывам тайным к кораблекрушеньям
и в огне парусов любови полыхают наши
они далече реки взбухшие от суматошных песен
пылает карусель
и домочадцы все в венах барометров становятся несносны
превратности любви века любви посланья
посланья коим суждено было желудочными соками написанными быть
но поколенье подхватило походя их в поисках очарований
кладбищ что надувают мертвецы как бурдюки воспоминаньями
и вся обида что из лёгких столь легко исторгнуться не может
они далече вестники столь страстно ожидаемые на бумаге
навязывающие жизни свои нам закрыв глаза на то что вдаль страна
вмётнута дискоболом тёмным
порывы нетерпимости на дно мешка в канаву пали
людская лесопилка поезда-экспрессы что везут переплетённых
и ошарашенных людей
вот истинное направленье поезда и мысли
я чую как во мне отчаянье целого города о стену бьётся
жгучие слёзы проливаемые свыше взрывы страхи грязь
я чую как во мне отчаяние города о стену бьётся
жестокость многословная проклятья беззаконья хвори
я чую как во мне отчаянье целого города о стену бьётся
кошмары чьи морщины замалёваны инферно удушенья от испарин сажи
гримасы бурь заразы катаклизмов грады склепы
я жду я жду когда ж удела моего терпенье до огарка догорит
последний трепет мотылька вот всё что мне осталось
что тень в меня сначала окунула а затем тихонько извлекла
и тихо сокрушила камень тихо задушила во мне веру
я жду связанный в узел рабскою покорностью своей
спасаясь словно пьяный око тусклое осилив
на свет явившись из пучка лучей негромких
я жду божественной неосмотрительности выронить любовный кубик
на голову мою чьи корни к этому давно готовы
сурова добродетель масс она меня освобождает и явлена мне
я жду чтоб апокалиптическая колесница
взяла меня в свой смерч златой и безграничный
ради пророчества предписанного наконец сформироваться в смерти
и всяким разным и иным и прочим
ПРИМЕЧАНИЯ
[В нижеследующих примечаниях римские цифры относятся к девятнадцати частям всей поэмы; вторая цифра относится к строфе; третья означает номер строки в строфе.]
XVIII.3. в основном. Этот фрагмент являет собой наиболее глубокое и наиболее поэтическое истолкование попыток, чаяний и частых неудач, содержащихся в языке приблизительного человека. Это тихое вступление к финальному ожиданию и проблематичному ключевому моменту поэмы.
XVIII.3.1. В машинописном тексте: "между людскими проявленьями и упоеньями". Ритм был громоздким и в окончательной версии два трёхсложных существительных и их лёгкий ассонанс иронически контрастируют с глубиной противоречия.
XVIII.3.3. Прежде "людям и вещам", клише, затем заменённое на данные отсылки к речи и, возможно, к течению времени.
XVIII.3.7. Строка читалась как trop lourde carcasse ("слишком туша тяжела"), пока окончательно не была заменена на менее мелодраматичную форму, созвучную с предшествующей: carcasse, cuirasse.
XVIII.3.9. Прежде было более личное выражение "в глубинах самого себя", пока поэма не приняла универсальный характер.
XVIII.4.1 и 2. Между двумя первыми строками была пропущена посредственная строка: "а ведь достаточно для человека жить в товариществе тихом добром". Отрывок целиком был сокращён; изначально пять строк были длиннее. Из частей, ныне пропущенных, было добавлено немного; например, вторая строка заканчивалась словами "грязны их тел жбаны катафалки"; третья строка: "сей мир чей механический прогресс жаждет молитвою быть назван"; шестая строка: "сокрытый бунтами плевками мордобоем".
XVIII.4.8. В первой версии, это были "похождения" поэта, вдохновленные искушениями, или, с другой стороны, посредственная жизнь сама собой: "искусительница вносящая остроту в серость бытия".
XVIII.5.8. Повторяющееся вращательное движение ветряных мельниц обуславливает отголоски: первоначально moulin-a-temps moulin-a-espoirs ("мельницы срока мельницы надежды"), отсюда отзвук слова vent привел к temps; в конце концов замещено словом tourments, сохранив звуковую составляющую, но изменив смысл в трагичную сторону.
XVIII.5.10. Образ косы сопоставлялся с орудием сельского хозяйства, но окончательный образ языков, выступающих в качестве кос, способствует проявлению более значительной поэтической силы абстракции в дополнение к языковым намёкам, продолжающимся в следующей строке отсылками к слуху и речи.
XVIII.5.13. Сначала сигналы были апокалипсическими, библейскими. Финальная поэма сохраняет все возможное великолепие религиозных образов, в то время как наиболее характерные отсылки к религии удалялись.
XVIII.5.15. Изначально pays et yeux ("страны и глаза") затем изменено на doigts (образ пальцев, вероятно, подсказан предполагаемым образом азбуки Морзе), покуда не нашлась рифма voix ("голоса"). Как было замечено, зачастую окончательный выбор касается либо разговорной речи, либо языка в целом; это, должно быть, свойственно столь частым повторениям звуковых отголосков.
XVIII.5.16. Изначально звучало как en chair et en os ("во плоти, как есть"), и звук первого из слов привёл к chere ("дорого") в следующей строке, продолжая отголосок. (Переведено как "на вес золота" во имя соблюдения ритмической структуры - примечание переводчика*)
XVIII.5.16-18. Наподобие "материализации конструкции обыденного образа", духовная тема языка здесь привязывается к материальной метафоре. См. также сравнения с вербальной структурой языка и навесом, созданным из множества аналогичных форм, которые каким-то образом становятся потоком, соединяющим слово и золотые слитки (самородки) или же мёд, и так далее.
XVIII.5.24-26. Повторяющиеся образы штурвала и винта в очередной раз передают ощущение бесконечного цикла приближений и повторов.
XVIII.6.9. Грандиозная аллитерация, выбранная из дословной коллекции "почтовых" писем, собранных из тех лет.
XVIII.6.11. В начале была субъективная оговорка "поэту", но позднее была удалена со всеми чересчур личностными отметками.
Часть XVIII
следы твои незримые на глади моря
времянки водных пагод пробуждают к жизни
иисус воздушного фермента пышных нимбов и сеятель птиц
цепь возвращается к спирали облаков
взбирается неощутимый вздох плавучий дьявол
на горлышко бутыли цирковой
слова твои снаряженные парусами поспевают во все памяти порты
паром связует наши две руки что в сене сна друг друга ищут
рука - открытой диадемой сердца что венцам плодов открыто
кроткое слово что покоится в руке моей волшебная прохлада
в баклане скрытом у него в груди летящем во вращеньи звёздных знаков
свет высказанный лепестки свои теряет
под сенью господа ядущего траву пасётся стадо городов и деревень
не более листка дубового господь
сверчка не громче щебетанья
благоуханья лютиков не ярче
не больше бриллиантовой оправы
а сколько ж бесполезных мук над сим цветком архипелагов с островами
от капелек воды безмолвно канули в лазурь
вселенная материки понтоны океаны
а связи что между явленьями и архитравами сложились
столь сложны
вот человек чуть-чуть животное чуть-чуть цветок металл чуть-чуть и человек местами
связи что неподвластны голосам и берегам речным
связи подобные планетам что растут и убывают
раздутые от опухолей прозябая медленною смертью
колючей проволокой фонарей окружены мы слишком тяжела броня
чтоб дальше двигаться чтобы бороться с этой ложной сутью
неугомонный не упокоённый смертью
непознанный в глуши себя что торит дней моих тропу надеждой ослеплённый
Х Х Х
россыпи золота между лесами и озёрами
инстинктов дурь дремлет в ленивой глубине кувшинов
нет хватит этого покоя
я жажду битвы жжение почуять жажду я судьбы клеймённой
на моём сердце ярмарочным богом
горячее дыхание почуять телом к телу ложность битва
тяжкое наваждение сбросить - множествами смутных уз обременённый
и хитрых искушений разносящих слух который множество иных и прочих
изрекало до меня
неведомое
несут стволы деревьев на своих верхушках планисферы не имеющие листьев
ртутные крылья на лодыжках телеграфного столба
белые птицы как километровая разметка
уносятся вспять дали
и в хрустальных глобусах вулканов проплывают субмарины
средь длинных ожерелий мигрирующих рыб
и в поезде по-прежнему я ощущаю на плечах своих пустынею столь долго мятых
бремя воспетого легендами скота ведомого на бойни штилевой погоды
мельницы ветра мельницы терзаний
крушат гиперборейские края там где любви зачатки иссыхают
языки неба скашивают трубы тесных фабрик
реки склоняются чтоб тайную историю тебе на ухо прожурчать
все торгаши столпились вкруг пророческого клича
вкруг пальца на губах метеорологических сигналов
укрытая цветами морда дерева обнюхивает шторм украдкой подходящий
и всё ещё стрекочет поезд азбукою морзе рассекая голоса и страны
весёлая толпа обменивается словами из костей и плоти
в то время как для страждущих на вес золота слово
слово что жду я слово-самородок в угловатости портовой
близ улья сладости твоей грядущей
мы сонм пчёл полёт чей обещаньями твоими сдержан
и в лёгком ветерке нежная горестная песнь тех кто
вздёрнул сам себя на небо
тела чьи изъязвляет ветер и чьи клочья задевают
льдины точно лопасти винта
машинный дым кашляет ныне и захватывает запасные выходы
штурвал смертельный корабля сродни с извилинами мозга
что сами по себе спираль людских страданий вертят
и всяких разных и иных и прочих
но вой сирен становится зловещим
он палубу потопом подметает
русалочьи аватары сопутствуют призывам тайным к кораблекрушеньям
и в огне парусов любови полыхают наши
они далече реки взбухшие от суматошных песен
пылает карусель
и домочадцы все в венах барометров становятся несносны
превратности любви века любви посланья
посланья коим суждено было желудочными соками написанными быть
но поколенье подхватило походя их в поисках очарований
кладбищ что надувают мертвецы как бурдюки воспоминаньями
и вся обида что из лёгких столь легко исторгнуться не может
они далече вестники столь страстно ожидаемые на бумаге
навязывающие жизни свои нам закрыв глаза на то что вдаль страна
вмётнута дискоболом тёмным
порывы нетерпимости на дно мешка в канаву пали
людская лесопилка поезда-экспрессы что везут переплетённых
и ошарашенных людей
вот истинное направленье поезда и мысли
я чую как во мне отчаянье целого города о стену бьётся
жгучие слёзы проливаемые свыше взрывы страхи грязь
я чую как во мне отчаяние города о стену бьётся
жестокость многословная проклятья беззаконья хвори
я чую как во мне отчаянье целого города о стену бьётся
кошмары чьи морщины замалёваны инферно удушенья от испарин сажи
гримасы бурь заразы катаклизмов грады склепы
я жду я жду когда ж удела моего терпенье до огарка догорит
последний трепет мотылька вот всё что мне осталось
что тень в меня сначала окунула а затем тихонько извлекла
и тихо сокрушила камень тихо задушила во мне веру
я жду связанный в узел рабскою покорностью своей
спасаясь словно пьяный око тусклое осилив
на свет явившись из пучка лучей негромких
я жду божественной неосмотрительности выронить любовный кубик
на голову мою чьи корни к этому давно готовы
сурова добродетель масс она меня освобождает и явлена мне
я жду чтоб апокалиптическая колесница
взяла меня в свой смерч златой и безграничный
ради пророчества предписанного наконец сформироваться в смерти
и всяким разным и иным и прочим
ПРИМЕЧАНИЯ
[В нижеследующих примечаниях римские цифры относятся к девятнадцати частям всей поэмы; вторая цифра относится к строфе; третья означает номер строки в строфе.]
XVIII.3. в основном. Этот фрагмент являет собой наиболее глубокое и наиболее поэтическое истолкование попыток, чаяний и частых неудач, содержащихся в языке приблизительного человека. Это тихое вступление к финальному ожиданию и проблематичному ключевому моменту поэмы.
XVIII.3.1. В машинописном тексте: "между людскими проявленьями и упоеньями". Ритм был громоздким и в окончательной версии два трёхсложных существительных и их лёгкий ассонанс иронически контрастируют с глубиной противоречия.
XVIII.3.3. Прежде "людям и вещам", клише, затем заменённое на данные отсылки к речи и, возможно, к течению времени.
XVIII.3.7. Строка читалась как trop lourde carcasse ("слишком туша тяжела"), пока окончательно не была заменена на менее мелодраматичную форму, созвучную с предшествующей: carcasse, cuirasse.
XVIII.3.9. Прежде было более личное выражение "в глубинах самого себя", пока поэма не приняла универсальный характер.
XVIII.4.1 и 2. Между двумя первыми строками была пропущена посредственная строка: "а ведь достаточно для человека жить в товариществе тихом добром". Отрывок целиком был сокращён; изначально пять строк были длиннее. Из частей, ныне пропущенных, было добавлено немного; например, вторая строка заканчивалась словами "грязны их тел жбаны катафалки"; третья строка: "сей мир чей механический прогресс жаждет молитвою быть назван"; шестая строка: "сокрытый бунтами плевками мордобоем".
XVIII.4.8. В первой версии, это были "похождения" поэта, вдохновленные искушениями, или, с другой стороны, посредственная жизнь сама собой: "искусительница вносящая остроту в серость бытия".
XVIII.5.8. Повторяющееся вращательное движение ветряных мельниц обуславливает отголоски: первоначально moulin-a-temps moulin-a-espoirs ("мельницы срока мельницы надежды"), отсюда отзвук слова vent привел к temps; в конце концов замещено словом tourments, сохранив звуковую составляющую, но изменив смысл в трагичную сторону.
XVIII.5.10. Образ косы сопоставлялся с орудием сельского хозяйства, но окончательный образ языков, выступающих в качестве кос, способствует проявлению более значительной поэтической силы абстракции в дополнение к языковым намёкам, продолжающимся в следующей строке отсылками к слуху и речи.
XVIII.5.13. Сначала сигналы были апокалипсическими, библейскими. Финальная поэма сохраняет все возможное великолепие религиозных образов, в то время как наиболее характерные отсылки к религии удалялись.
XVIII.5.15. Изначально pays et yeux ("страны и глаза") затем изменено на doigts (образ пальцев, вероятно, подсказан предполагаемым образом азбуки Морзе), покуда не нашлась рифма voix ("голоса"). Как было замечено, зачастую окончательный выбор касается либо разговорной речи, либо языка в целом; это, должно быть, свойственно столь частым повторениям звуковых отголосков.
XVIII.5.16. Изначально звучало как en chair et en os ("во плоти, как есть"), и звук первого из слов привёл к chere ("дорого") в следующей строке, продолжая отголосок. (Переведено как "на вес золота" во имя соблюдения ритмической структуры - примечание переводчика*)
XVIII.5.16-18. Наподобие "материализации конструкции обыденного образа", духовная тема языка здесь привязывается к материальной метафоре. См. также сравнения с вербальной структурой языка и навесом, созданным из множества аналогичных форм, которые каким-то образом становятся потоком, соединяющим слово и золотые слитки (самородки) или же мёд, и так далее.
XVIII.5.24-26. Повторяющиеся образы штурвала и винта в очередной раз передают ощущение бесконечного цикла приближений и повторов.
XVIII.6.9. Грандиозная аллитерация, выбранная из дословной коллекции "почтовых" писем, собранных из тех лет.
XVIII.6.11. В начале была субъективная оговорка "поэту", но позднее была удалена со всеми чересчур личностными отметками.
Метки:
