Баллада о солдате

...Моему отцу -
Макарову Василию Ивановичу,
посвящается:


Он сидел на крыльце
и курил папироску...
Речь пойдет об отце,
о войны отголосках.

Расскажу об отце,
об отце - ветеране,
речь пойдет о свинце,
что нанёс ему раны.

Он курил, и курил,
и рассказывал снова,
как Берлин покорил,
не жалел своей крови.

Девятнадцать ему
в эту пору лихую,
фюрер Гитлер войну
объявил Мировую.

Он собрал вещмешок,
застегнул гимнастёрку,
стопку - на посошок,
на закрутку - махорку.

На минутку присев,
перед дальней дорогой,
пожелал, чтоб посев
не обижен был Богом.

Мать свою он обнял,
попрощался с женой,
у калитки сказал,
что вернётся живой.

Через всю круговерть,
через стоны и беды,
через слезы и смерть
добивался Победы.

Он шагал по стране,
воскресая из мёртвых,
то на жёстской броне,
то в шеренгах пехотных.

Убивал и страдал,
отдавая всю силу,
он и жизнь бы отдал
за родную Россию.

...Папироса "Прибой"
все не гаснет в ночИ.
Вдруг он вспомнил тот бой -
у деревни Грачи.

Шли в разведку. Отряд -
то бегом, то ползком...
А вернулись назад
лишь вдвоём с "языком".

Что случилось в пути,
помнит он до сих пор:
трудно было идти -
все тревожило взор.

Масхалаты троих
не видны на снегу.
Речка. Ночь. И враги
на другом берегу.

Тихо сняли с поста
спящих двух часовых,
повязав у моста,
но оставив в живых.

До Грачей - метров сто.
Пулеметы молчат.
Не заметил никто
тройку храбрых солдат.

Где-то рядом изба -
штаб дивизии в ней,
и торопит судьба:
ну, ребята, смелей!

Адьютант у перил
штык-ножом был убит.
Неожиданным был
для комдива визит.

Руки - зА спину, кляп,
документы найдя,
все покинули штаб,
пять минут погодя.

Замелькали огни
на обратном пути,
и успели они
лишь до речки дойти.

Взвод немецких солдат
догонял их по льду,
а вернуться назад -
оказаться в аду.

Двое русских ребят
подпустили врагов,
всех фашистских солдат
на пятнадцать шагов.

И гранаты взметнув,
лёд поставив стеной,
с немцами утонув,
так закончили бой...

Весь оставшийся путь
вёл разведчик один.
Не вздремнуть, не уснуть -
улизнёт господин.

Добирался отец
без еды восемь дней,
думал: скоро конец,
но не смерти поздней.

Думал: вряд ли дойти
до заветной черты,
"языка" привести,
отдохнуть, думал ты.

Только роща, да лес
их сумели спасти.
Тяжелее всё вес
приходилось нести.


Нарастающий вой
разорвал тишину.
Немец - хмурый и злой,
проклинал старшину.

Самолётов звено
круто входит в пике.
С головой суждено
здесь зарыться в песке.

Бомбы воют в ночИ,
землю рвут из под ног.
Полыхают Грачи,
полыхает восток.

Старшина загрустил,
старшине надо жить.
И слегка, он решил,
"языка" оглушить.

Он в воронку его,
как бревно закатил,
и потом на него
чей-то труп затащил.

Точно так же себя
тёплым трупом укрыл.
Вот, такая судьба -
заживо хоронил.

Как цветок полевой
погибал мой отец:
снизу - будто живой,
ну, а сверху - мертвец.

Сколько длился налет -
сто минут, или пять?
Но минута - как год,
стало трудно дышать.

Вдруг от взрыва, как днем,
в яме стало светло,
ногу, будто огнём,
сквозь подошву прожгло.

Старшина - молодец,
от разрывов ушёл,
но осколок - подлец,
всё же ногу нашёл.

Сыро стало, тепло
в кирзаче-сапоге.
Надо - ж, как припекло,
боль бушует в ноге.

Губы в кровь искусав,
он разрезал сапог,
вещмешок развязав,
выпил спирту глоток.

Он достал индпакет,
снял портянку рывком...
Жаль, махорочки нет,
что ж, покурим потом.

Вдруг, немое кино.
Иль, оглох старшина?
Он не слышал давно,
как звенит тишина.

Ногу перевязав,
он попробовал встать.
Встал, едва не упав,
вспомнив Бога и мать.

Знать, ещё поживем!
Немца в чувство привёл,
захромав тяжело,
молча дальше повёл.

Избегая дорог,
тихо шли, не спеша.
Знал один только Бог -
в чём держалась душа.

Их движенье прервал
окрик:"Стой! Кто идёт?..
Значит, скоро привал.
Значит, русский народ!

Чётко назван пароль,
точный отзыв в ответ.
Всё, закончена роль.
Русским братьям привет!

И когда он отдал
командиру доклад,
вдруг в землянке упал.
Обессилел солдат...

Он сидел на крыльце,
и курил папироску.
Я писал об отце,
о войны отголосках.

Папироска в руке,
приоткрыты глаза,
по небритой щеке
покатилась слеза.