Курд, заметки
К нам на судно зашёл курдский беженец из Ирака. Чисто говорит на русском. Пять лет учился у нас в Ленинградском институте физической культуры им. Лесгафта на факультете журналистики. Сначала я принял его за армянина и очень удивился, когда он назвался Рашидом. Хорошим журналистским языком рассказал про свои злоключения.
– Перестройка выдавила меня из Союза. Остался без работы. Подался сначала в Швецию. Получил статус беженца. Спасибо Хусейну – притеснял нас крепко. Это повлияло на итоговое решение иммиграционной службы. Потом семью из Минска выписал. Жена у меня минчанка. Двое детей тогда уже было. Сейчас, слава Аллаху, четверо. Помыкались, конечно. Вот, оказались в Дании.
– Прижились? – задал я дежурный вопрос.
– Прижиться здесь трудно. Хотя жильё есть. Пособие получаем. Старшие дети в школе. Сами язык учим. Может быть, и работа со временем подвернётся. А пока на всём готовом. В целом – скучно. Мусульманин не должен проводить без пользы даже малой части своего времени. А чем я занимаюсь? Просто живу. Ради чего? Ведь сказано в хадисе: ?Поклоняйся Аллаху искренне, от души, так, как будто вот-вот умрёшь, и занимайся мирским так, как будто будешь жить вечно на этом свете?. Но в силу обстоятельств я не могу в полной мере следовать словам Пророка.
– У нас было по-другому?
– У вас были смыслы. Там я чувствовал себя истинным мусульманином. Я выполнял своё предназначение: учился, потом работал, содержал семью, растил детей и на своём примере занимался их воспитанием. А сейчас, какой из меня пример? Я стал придатком благополучного общества, которое меня содержит. Хуже ничего не придумаешь. Будучи ещё в иммиграционном центре беженцев под Копенгагеном, когда решался мой окончательный статус, я был просто убит докучливой заботой работников Красного Креста. В основном они занимаются содержанием беженцев в этих центрах. Одна из работниц целый день ходила за мной с бананом, который я должен был съесть на завтрак. Иначе рушилась их система сбалансированного питания. Я недополучал нужного количества калия, магния и витамина В. А поскольку они отвечали за моё здоровье, то не могли допустить, чтобы у меня расстроились нервы, началась бессонница, повысилось давление и прочее.
Мы уже сидели за столом в кают-компании и пили чай с остатками варенья из цельнотянутой английской алычи, намазывая его на белый датский хлеб.
– Но в любом случае здесь наверняка лучше, чем в Ираке при Саддаме, – сделал уверенное предположение Рудольф Хоттабыч, чувствуя духовное родство с пришедшим к нам курдом-шиитом.
– Там на юге Ирака творится сейчас невообразимое. Я боюсь не за себя, а за детей. Но там свои, там борьба, там – жизнь, и смерть, конечно, тоже. А здесь не жизнь, не смерть, а какое-то времяпровождение. Хорошего, честно говоря, мало.
– А где же тогда хорошо? – в недоумении поднял свои ятаганнные брови Хоттабыч.
– В Союзе у вас было хорошо! – сразу и уверенно ответил наш курд. – Время учёбы в Ленинграде – это лучшее время в моей жизни. У вас очень хорошие люди: приветливые, дружелюбные, весёлые.
– А здесь что – смурные, злобные и печальные? – удивился второй, откусывая большой кусок датского хлеба с алычёвым вареньем, – по внешнему виду не скажешь. Да и вообще, вокруг порядок, быт причёсан, так сказать, под гребёнку, не придерёшься.
– Не идеализируйте Запад, господа. Думаете здесь красиво и беззаботно? Миф! Запад всем пускает пыль в глаза. Здесь всё регламентировано до безумия, стандартизировано и прибрано до пылинки. Скука смертная. Недаром в той же Швеции и Дании, при всём их благополучии, самое большое в мире число суицидов среди населения. От хорошей жизни в петлю не лезут. А хорошесть жизни не от достатка, а ещё от чего-то. И вот этого ?чего-то? у них нет.
Здесь мысли пришлого курда тесно переплетались с моими.
– Я Союз тоже не идеализирую. Но у вас была закваска, которая, к сожалению, перебродила. Всё гнались за Западом, подражали их ценностям. А все их ценности упираются в доллары, фунты, марки, кроны. И больше ничего за этим не стоит. Много мертвечины здесь. А радости нет. Соль жизни выпарилась. Время проходит за каждодневной работой, едой и созерцанием якобы жизни – ешь свой банан и не мычи. Как сказал в своё время Альберт Эйнштейн: ?Человек остывает скорее планеты, на которой живёт?. И здесь это остывание уже началось. Боюсь, что доберётся и до вас.
– Похоже, уже добралось, – подтвердил я мысль Эйнштейна.
– К сожалению, невозможно высказать всё это датчанину. Во-первых, он ничего не поймёт. А во-вторых, это ему не нужно. Он варится в своём соку: работа, клуб, бар, дом. Он в своём непробиваемом коконе. И когда я влезаю к нему со своими вопросами и мыслями, ему становится неудобно, он чувствует дискомфорт и угрозу его сложившемуся миропорядку. Но когда нет живого общения, нет и живой жизни. Вы видели когда-нибудь, как общаются жители небольших датских городов в какой-нибудь воскресный день? Они, как по команде, собираются на ратушной площади, занимают свободные места в летнем кафе, и под полковой оркестр, который выдувает бравурные марши, начинают размеренно поглощать местное датское пиво из больших высоких кружек. После первого-второго повтора образуется общий шумовой фон из беспрерывно играющего оркестра и всеобщего говора собравшихся. Я называю всё это дискуссией по-датски, где каждый слышит только себя. Говорят при этом громко, запивая каждое слово пивом. На каком-то временном этапе, повинуясь невидимому общему ритму, они также внезапно встают и довольно быстро разбегаются по своим уютным домикам.
– А что тут плохого? – удивляется Хоттабыч. – Ведь не до мордобития напиваются.
– Я не говорю, что это плохо. Но как заметил в свою пору Маркс, каково бытие, таково и сознание.
– И бытие их гладко устроено, – продолжал гнуть своё наш незаменимый в своём деле матрос. – Посмотришь, все домики, как пряники. Как на рождественской картинке. Палисад с фонтанчиком, на клумбе гипсовые гномики, под стать им мельница, травка ровно подстрижена, мощёные плиткой дорожки, обложенный натуральным камнем водяной каскад: вода журчит, течёт из чаши в чашу, напоминает текучесть дней; ночью по всему участку в приятной глазу ассиметрии загораются разноцветные лампы-шары, подсвечивая то небольшой розарий, то каменный гротик с дрожащей водой. Красиво ведь!
– Красиво! – вторит ему наш курд. – Не поспоришь. А что кроме этого? Ничего! Всё вертится вокруг быта и внешней благоустроенности. Мой дом – моя крепость. В итоге пришли к замкнутому герметичному обществу, которое приучает человека к одиночеству – благополучному, размеренному, расписанному наперёд, с тёплым клозетом, одиночеству, защищённому якобы всеобщим общечеловеческим законом – Правами человека. Откуда взялся этот закон? Из Корана? Из Библии? За красивыми декларациями я вижу ту же пустоту, что и за красивым палисадом. Кого и от кого защищает этот закон? Я отвечу: человека от самого человека. Этот искомый общечеловек принадлежит чему и кому хотите: закону, инструкциям, регламенту, уставу, распорядку, государству, наконец, но только не самому себе. Он стиснут в этих рамках так, что не может и шага в сторону сделать. Он, правда, хорошо накормлен, одет и притравлен низменными соблазнами жизни. В итоге внешне благополучный, хорошо одетый и откормленный датчанин частенько и не догадывается, что свободу он давно потерял, живёт в духовном вакууме и похож больше на гомункулуса. На Западе повсеместно идёт процесс разрушения основы человека – его души. На это направлены все институции. Здесь каждый человек находится в своём стойле. А в стойле, как известно, очень легко превратиться в скотину.
(Продолжение следует)
– Перестройка выдавила меня из Союза. Остался без работы. Подался сначала в Швецию. Получил статус беженца. Спасибо Хусейну – притеснял нас крепко. Это повлияло на итоговое решение иммиграционной службы. Потом семью из Минска выписал. Жена у меня минчанка. Двое детей тогда уже было. Сейчас, слава Аллаху, четверо. Помыкались, конечно. Вот, оказались в Дании.
– Прижились? – задал я дежурный вопрос.
– Прижиться здесь трудно. Хотя жильё есть. Пособие получаем. Старшие дети в школе. Сами язык учим. Может быть, и работа со временем подвернётся. А пока на всём готовом. В целом – скучно. Мусульманин не должен проводить без пользы даже малой части своего времени. А чем я занимаюсь? Просто живу. Ради чего? Ведь сказано в хадисе: ?Поклоняйся Аллаху искренне, от души, так, как будто вот-вот умрёшь, и занимайся мирским так, как будто будешь жить вечно на этом свете?. Но в силу обстоятельств я не могу в полной мере следовать словам Пророка.
– У нас было по-другому?
– У вас были смыслы. Там я чувствовал себя истинным мусульманином. Я выполнял своё предназначение: учился, потом работал, содержал семью, растил детей и на своём примере занимался их воспитанием. А сейчас, какой из меня пример? Я стал придатком благополучного общества, которое меня содержит. Хуже ничего не придумаешь. Будучи ещё в иммиграционном центре беженцев под Копенгагеном, когда решался мой окончательный статус, я был просто убит докучливой заботой работников Красного Креста. В основном они занимаются содержанием беженцев в этих центрах. Одна из работниц целый день ходила за мной с бананом, который я должен был съесть на завтрак. Иначе рушилась их система сбалансированного питания. Я недополучал нужного количества калия, магния и витамина В. А поскольку они отвечали за моё здоровье, то не могли допустить, чтобы у меня расстроились нервы, началась бессонница, повысилось давление и прочее.
Мы уже сидели за столом в кают-компании и пили чай с остатками варенья из цельнотянутой английской алычи, намазывая его на белый датский хлеб.
– Но в любом случае здесь наверняка лучше, чем в Ираке при Саддаме, – сделал уверенное предположение Рудольф Хоттабыч, чувствуя духовное родство с пришедшим к нам курдом-шиитом.
– Там на юге Ирака творится сейчас невообразимое. Я боюсь не за себя, а за детей. Но там свои, там борьба, там – жизнь, и смерть, конечно, тоже. А здесь не жизнь, не смерть, а какое-то времяпровождение. Хорошего, честно говоря, мало.
– А где же тогда хорошо? – в недоумении поднял свои ятаганнные брови Хоттабыч.
– В Союзе у вас было хорошо! – сразу и уверенно ответил наш курд. – Время учёбы в Ленинграде – это лучшее время в моей жизни. У вас очень хорошие люди: приветливые, дружелюбные, весёлые.
– А здесь что – смурные, злобные и печальные? – удивился второй, откусывая большой кусок датского хлеба с алычёвым вареньем, – по внешнему виду не скажешь. Да и вообще, вокруг порядок, быт причёсан, так сказать, под гребёнку, не придерёшься.
– Не идеализируйте Запад, господа. Думаете здесь красиво и беззаботно? Миф! Запад всем пускает пыль в глаза. Здесь всё регламентировано до безумия, стандартизировано и прибрано до пылинки. Скука смертная. Недаром в той же Швеции и Дании, при всём их благополучии, самое большое в мире число суицидов среди населения. От хорошей жизни в петлю не лезут. А хорошесть жизни не от достатка, а ещё от чего-то. И вот этого ?чего-то? у них нет.
Здесь мысли пришлого курда тесно переплетались с моими.
– Я Союз тоже не идеализирую. Но у вас была закваска, которая, к сожалению, перебродила. Всё гнались за Западом, подражали их ценностям. А все их ценности упираются в доллары, фунты, марки, кроны. И больше ничего за этим не стоит. Много мертвечины здесь. А радости нет. Соль жизни выпарилась. Время проходит за каждодневной работой, едой и созерцанием якобы жизни – ешь свой банан и не мычи. Как сказал в своё время Альберт Эйнштейн: ?Человек остывает скорее планеты, на которой живёт?. И здесь это остывание уже началось. Боюсь, что доберётся и до вас.
– Похоже, уже добралось, – подтвердил я мысль Эйнштейна.
– К сожалению, невозможно высказать всё это датчанину. Во-первых, он ничего не поймёт. А во-вторых, это ему не нужно. Он варится в своём соку: работа, клуб, бар, дом. Он в своём непробиваемом коконе. И когда я влезаю к нему со своими вопросами и мыслями, ему становится неудобно, он чувствует дискомфорт и угрозу его сложившемуся миропорядку. Но когда нет живого общения, нет и живой жизни. Вы видели когда-нибудь, как общаются жители небольших датских городов в какой-нибудь воскресный день? Они, как по команде, собираются на ратушной площади, занимают свободные места в летнем кафе, и под полковой оркестр, который выдувает бравурные марши, начинают размеренно поглощать местное датское пиво из больших высоких кружек. После первого-второго повтора образуется общий шумовой фон из беспрерывно играющего оркестра и всеобщего говора собравшихся. Я называю всё это дискуссией по-датски, где каждый слышит только себя. Говорят при этом громко, запивая каждое слово пивом. На каком-то временном этапе, повинуясь невидимому общему ритму, они также внезапно встают и довольно быстро разбегаются по своим уютным домикам.
– А что тут плохого? – удивляется Хоттабыч. – Ведь не до мордобития напиваются.
– Я не говорю, что это плохо. Но как заметил в свою пору Маркс, каково бытие, таково и сознание.
– И бытие их гладко устроено, – продолжал гнуть своё наш незаменимый в своём деле матрос. – Посмотришь, все домики, как пряники. Как на рождественской картинке. Палисад с фонтанчиком, на клумбе гипсовые гномики, под стать им мельница, травка ровно подстрижена, мощёные плиткой дорожки, обложенный натуральным камнем водяной каскад: вода журчит, течёт из чаши в чашу, напоминает текучесть дней; ночью по всему участку в приятной глазу ассиметрии загораются разноцветные лампы-шары, подсвечивая то небольшой розарий, то каменный гротик с дрожащей водой. Красиво ведь!
– Красиво! – вторит ему наш курд. – Не поспоришь. А что кроме этого? Ничего! Всё вертится вокруг быта и внешней благоустроенности. Мой дом – моя крепость. В итоге пришли к замкнутому герметичному обществу, которое приучает человека к одиночеству – благополучному, размеренному, расписанному наперёд, с тёплым клозетом, одиночеству, защищённому якобы всеобщим общечеловеческим законом – Правами человека. Откуда взялся этот закон? Из Корана? Из Библии? За красивыми декларациями я вижу ту же пустоту, что и за красивым палисадом. Кого и от кого защищает этот закон? Я отвечу: человека от самого человека. Этот искомый общечеловек принадлежит чему и кому хотите: закону, инструкциям, регламенту, уставу, распорядку, государству, наконец, но только не самому себе. Он стиснут в этих рамках так, что не может и шага в сторону сделать. Он, правда, хорошо накормлен, одет и притравлен низменными соблазнами жизни. В итоге внешне благополучный, хорошо одетый и откормленный датчанин частенько и не догадывается, что свободу он давно потерял, живёт в духовном вакууме и похож больше на гомункулуса. На Западе повсеместно идёт процесс разрушения основы человека – его души. На это направлены все институции. Здесь каждый человек находится в своём стойле. А в стойле, как известно, очень легко превратиться в скотину.
(Продолжение следует)
Метки:
