Даже с Высоцким не выпьешь?
ДОСТОЙНОЕ ВРЕМЯ ЗАСТОЯ
Москва нахлынула волной,
Завис парнишка от Мархи.*
Общага маялась со мной –
Моя подруга из МАРХИ.
В лампадке лунного луча
Нас окропил щенок ничей.
Самаритянин – плащ с плеча,
Дверь Пётр открыл нам без ключей.
Три раза яблочко вкусил,
Анисовка – не лёжкий сорт,
И я просил что было сил:
?Апорт, апорт, ещё апорт!?
Нам на стене студент ингуш
Цветы гуашью подарил,
А чайник свадебную сушь
Вчерашним чаем похмелил.
Магнитофон хрипел всю ночь:
?Порвали парус?, ?… на краю?,
Так горько, что хотелось прочь!
Ведь я узнал, что был в раю.
*Марха – пригород Якутска
Ноябрьские праздники 72-го года встречал в Москве. За-вис в общаге я МАРХИ (Московский архитектурный институт) у одноклассников – Татьяны Жученко и Вовки Сафронова.
Весь день с Москвою был на ?ты?, а вечером в заветное окошко я кричал. Окошко открывалось, и в руки мне летел студенческий билет якута Вовки Сафронова или Абдуллы – соседа его, ингуша. И тогда лицо моё узкоглазо–широкоскуло якутилось или голубоглазо – горбоносо ингушилось . Погружённый в думу о н?суразностях архитектурных излишеств Москвы, я про?ходил через вахту, некоторое несходство с фотографией меня нисколько не смущало.
Наш одноклассник – якут Пит Гуляев, студент библиотечного института, где в своё время учился Искандер, праздники про?водил с нами. И когда на вахте его останавливали: ?Ваша фа?милия Жученко??, он как можно шире расклеивал глаза: ?А зовут Вас Таня??. С непроницаемой личины якутского шамана стекала вековая тайна. Таня – родовое имя старшего сына.
По Вовкиному студенческому я бесплатно посещал музеи и даже купил билет на само?лёт с 50-ти% скидкой. Денег у меня было в обрез, и ещё короче, так как я этот короткий отрез уже по?тратил. Билет-то я купил, но студенческий пришлось вер?нуть хозяину.
При посадке стюардесса потребовала его. И я явственно ощутил, как студенческий лежит в чемодане вместе с паспортом и рубашками, а чемодан в багаже. Вот и багажная квитанция. Времена были советско-наивные, я был убеждённо – убедителен.
После взлёта ко мне подсела девушка, и в течение беседы, не сразу поинтересовалась: ?А почему Вас при посадке задержали?? И я, глядя на её синюю фирменную юбку, провернул всю ту же шарманку: ?Билет – в чемодане, чемодан – в багаже?.
Подходит стюардесса ?Мисс Одесса?: ? Макарова, что же ты разговоры разговариваешь? Пора пассажиров шампанским поить?. Бедняжечка вся и раскраснелась.
Таким ?макаром? я из Москвы летел туда, куда Макар телят не гонял – по чужому студенческому, вернее в отсутствие оного.
В Москве я ходил в музеи, в театры за рубль двадцать, а сопровождала меня ?прекрасная еврейка? Аня. Мы условились встретиться возле Театра на Таганке, До срока оставалось минут сорок, в кассе не было билетов, но люди толпились.
Я вышел. За стеклом фойе актриса исполняла пластические этюды. А на афише Гамлет ?за десять дней потрясал мир?. Высоцкий охрипшим в тысяче перезаписей голосом сотрясал Советский Союз: ?Порвали парус, каюсь, каюсь? Слова были трудно различимые, но их и не надо было различать.
Я видел его в кино. Но то, что он актёр Театра на Таганке узнал недавно, от случайного знакомого. Тот был на всех спектаклях Ленинградских гастролей Театра. Гамлет в джинсах, свитере – всё просто и обжигающе.Открылась незаметная дверь, вышел невысокий человек в дублёнке – Высоцкий! Я был очень стеснючий и вряд ли посмел бы заговорить. Но вдруг стал лёгким – той легкостью, что во сне предлагает полёт. Меня подхватил сквознячок, я догнал Высоцкого: ?Владимир Семенович! Разрешите с Вами поговорить?? – Он, не обращая внимания, продолжал упрямо разрезать метель.
– ? Владимир Семенович, уделите мне минуту, ровно 65 секунд?. Он усмехнулся, мы отступили в сторону. Сквознячок затянул нас в подворотню. Так я помню – маленьким, держась за деревянные прутики кровати говорил отцу, когда он, на ночь глядя, в ноябрьские праздники, пошёл из дома: ?Не пей, папа, не ходи!? Я говорил так по наущенью мамы. Она же останавливала отца: ?Толя, устами младенца глаголет истина!? Я, конечно, не желал отцу ничего плохого, но действительно ждал, что что-то должно случиться. А в подворотне был я и не я – как через неделю в самолёте с Макаровой.
Дух подворотни ударил в ноздри. Пробежала собачка, в такой же коричневой дублёнке, только мехом наружу. Без улыбчиво улыбнулась улыбкой Высоцкого и, как знакомым, помахала хвостиком. Я начал читать:
Пел и пил, он не ведая меры,
Жил так - жилы рвались стон – струной
Он молитвы кричал нашей Веры,
Что искали мы всей страной.
Высоцкий приблизился ко мне. Энергия нетерпения движения перелилась в пристальное внимание. Рукой, что клещами, сжимал мою руку у локтя.
Он в сердцах разбивал границы,
О гранит, разбивая свое.
Нет границы у песни-птицы,
Нет страны, что прервала ее.
Чтоб сказать Союзу воскресни,
Если внуки спросят о нём?
Крикну песню с Высоцким вместе,
Замолчу вместе с Вечным огнем.
Лицо его закаменело, только играли желваки. А рука моя онемела. Наконец, он спросил: – Что это?! Чьё это?! Твоё?!- Моё и не моё. Я напишу через сорок один год. Несмотря на боль, я не смел, выдернуть руку. Незаметно тем же сквознячком нас вынесло на улицу. - Что значит 40 лет?! Что значит, ?Союзу воскресни??! Будет война? Китайцы бросят бомбу?
– Нет, китайцы взялись за ум, теперь весь мир одевают, а вот американцы ?обувают? весь мир. Холодную войну мы им проиграли. Через девятнадцать лет Союза не будет.
– А где КГБ?! КПСС?! Коммунисты?!
– В бочонок перестали доливать идеологическую водичку, всё рассохлось, обручи послетали, Союз развалился. Коммунисты, что понаглее и поглавнее, стали капиталистами – ?владельцы заводов, газет, пароходов, нефтяных скважин и Челси?
–А это что за чёрт?
– Английский футбольный клуб. Остальные – на за-дворках полощут красные флаги. Стирай – не стирай, - не отстираешь?.
– Так что, ?Мир во всём мире?? Коммунистов нет, с кем им теперь воевать? – Высоцкий криво усмехнулся.
– Нет, американцы придумали себе мусульманскую угрозу, да так, что поверили. И бомбят весь мир, где ни поподя!
– А мы кто?
– Россия! И только завтра вспомним, что мы – русские!?. –
Да,… А как люди живут?!
– Большинство, как могут и не могут, а некоторые, как хотят. Магазинов больше чем Театров, колбасы в магазинах больше чем покупателей. ( Сбылась мечта, правда, не всегда из мяса.) Борделей больше, чем магазинов, сотрудниц в них больше чем колбасы. Все турецкие бордели полны нашими Наташами, все московские полны хохлушами Олесями?.
– А кто у власти?
– Бандиты 90-х – теперь демократы и миллионеры
– А где же наша интеллигенция?!
– Она-то всё и замутила, да и выпала в осадок
– А Таганка? Любимов?
– Таганка жива, Любимов жив (я не стал расстраивать Вы?соцкого).
Он вдруг рассмеялся:
– Тебе только ?рОманы тискать.
Он поглядел на мои руки.
– Валерка Золотухин подучил? Любимов? Или оттуда? Та?кого и на Канатчиковой даче не услышишь.
Между тем мы зашли в ресторан, разделись. Народу было мало. Официант узнал Высоцкого, проводил к столику:
– Владимир Семенович, как всегда?
– Пару лангетиков, салатик какой-нибудь, графинчик да, Привет Васильевичу на кухне?.
Мы сели. Он смотрел, и сквознячок опять тянул меня к нему
– А как я?
– Помните? ? Евгений Онегин - энциклопедия русской жизни?… А Высоцкий – энциклопедия советской жизни 40-70-х годов. Песни звучат. Ниагара, по-прежнему, искрит высоким слогом. Ваш фильм крутят на все праздники. Один из лучших фильмов.
– Какой?
– Вы в нём ещё не снялись.
Официант принёс салат, графинчик, бутылку пива. Высоцкий кивнул, тот налил две стопки водки.
– Подожди! Ты сказал – семидесятых?! Сколько я проживу?!
– Всю свою жизнь.
Он пододвинул стопку ко мне:
– За встречу!?
– Если бы я был тот девятнадцатилетний пацан , я бы проглотил всё молча:
– Владимир Семенович, я не пью, и Вам не надо бы!
–Даже с Высоцким?! Он сглотнул комок– горло всё время хотело водки!
– Всю свою жизнь, если не будете пить, А так…
– Восемь лет! – сказал он сам, не проглотив комок. Он не отводил глаз – они высасывали мои! Лицо то каменело, то оживало. Губы шептали:
– Нее, ты не врёшь, похоже всё так и будет!
Зал наполнялся людьми. Из-за соседнего столика вырос мужик, как тогда говорили ?амбал?. Коричневая шоферская кожанка не вмещала плеч.
– Володя, здравствуй! Выпей со мной!
Высоцкий молчал – взгляд был опрокинут в себя. Очнулся: ?Нет, я не пью…?.
– Давно?! – шоферюга усмехнулся, щёлкнув по графинчику.
– С этой минуты!
Мужик взгромоздился над Высоцким. Широкой и чёрной, как рашпиль, ладонью притянул Высоцкого за плечо. Над именем Коля всходило или заходило холодное северное солнце. У Высоцкого под водолазкой заходили злые бугры.
– Пойдём ко мне! Я расскажу! Я пятерИк отмотал за аварию! - Он улыбнулся. Железное ночное светило тускло мерцало в зубах:
– А сейчас шоферю на Северах.
Они уже сидели за тем столиком:
– Я на МАЗе! На трассе! Дорогу всю измызгали! Истерзали, как эту шл…. А посредине, как между … глубокая колея! И ты – то вперёд, то – стоп, материшься, ползёшь! Деньги платят не за то, что ее... елозишь, а за то, что едешь! Плюнешь, и свернёшь налево! И по целику!.. Главное, не останавливаться!?. Ручищи сжимали баранку! Он всем телом выталкивал МАЗ из колеи! Высоцкий повторял все движения водилы.
– Главное – не останавливаться! Главное – не останавливаться! Проложить свою колею! – Глаза Володи горели, что фары. По лицу – лобовому стеклу, стекали капли. Голова утонула в буграх плеч. Он был одно с шоферюгой, с МАЗом, с колеёй.
– Главное – вперёд! Задние кусают пятки, им-то легко по твоей колее! Едешь сколько надо – день, сутки! Выпить – ни-ни! А в бардачке (на всякий случай) бутылка спирта. Главное, чтобы МАЗ не подвёл! А он не подведёт! Это твой МАЗ! Ты сам его шаманил. Это – твой напарник!
Высоцкий хрипел:
– Своя колея!? Жила на шее напряглась – трос, готовый лопнуть.
Водила выдохнул:
– И ты приехал! И можешь, обязан выпить! Он опрокинул графин в стаканы. Они с Высоцким в одно движение, глядя друг другу в глаза, выпили.
– Своя колея! своя колея!? У Высоцкого в руках была уже не баранка – гитара. Губы шептали: ?Своя колея!..?
Я положил три рубля на столик и, не прощаясь, вышел. В затылок ударил взгляд Высоцкого:
– Теперь-то ты понял?!
Сквознячок подхватил меня:
Каждый встречный тянул его – омут –
? Дно души бьёт ключей чистый Дар!?
Из глубин недоступных другому,
Нам дарил высоту Ниагар!
Я почему-то считал шаги. На сорок первом всё выветрилось…секунды – было и ушло, как забывается сон.
Я стоял возле афиши. Подбежала раскрасневшаяся Аня, освободила руку из муфты и ласково махнула меня по щеке, сметая то ли снег, то ли невесть откуда, прилетевшую ще?тинку. Чёрные пряди обрамляли лицо, её полные, чуть навыворот губы, улыбались. Тёмные семитские глаза ласково смотрели на меня. Лицо напоминало молодого Пушкина в прекрасном женском варианте:
– У меня есть билеты!
Я хотел написать: ?Обнявшись, мы поцеловались, и, не выпуская друг друга, пошли?, но все знают, в Советском Союзе секса не было, по крайней мере, на улице днём, поэтому мы просто взялись за руки.
А за стеклом, в трико актриса ,
ПикАсовских кистей изысканный зигзаг
Той девочкой на шаре,
Уже лет триста с лишком, Шекспировский вращает Глобус.
Бежит, стараясь не упасть, Лишь только потому он на Земле до наших дней стоит! Лишь только потому Земля не катится назад!
И люди, шли навстречу нам, а кто-то обгонял, толкая Землю к Счастью. Но, к несчастью, каждый в свою сторону. Ещё вчера на демонстрации они шли все вместе. И когда впереди кричали ?Ура!?, остальные подхватывали. Казалось, Счастье уже видно, ведь первые кричали ?Ура!?. Но сколько не толкали Землю, Счастья так и не было. Усталые люди шли после праздника, спешили. Сверху падал снег. Люди отворачивались, закрывались руками. То, что падает с неба , прямо в руки, никогда не ценится, не считается Счастьем.
Москва нахлынула волной,
Завис парнишка от Мархи.*
Общага маялась со мной –
Моя подруга из МАРХИ.
В лампадке лунного луча
Нас окропил щенок ничей.
Самаритянин – плащ с плеча,
Дверь Пётр открыл нам без ключей.
Три раза яблочко вкусил,
Анисовка – не лёжкий сорт,
И я просил что было сил:
?Апорт, апорт, ещё апорт!?
Нам на стене студент ингуш
Цветы гуашью подарил,
А чайник свадебную сушь
Вчерашним чаем похмелил.
Магнитофон хрипел всю ночь:
?Порвали парус?, ?… на краю?,
Так горько, что хотелось прочь!
Ведь я узнал, что был в раю.
*Марха – пригород Якутска
Ноябрьские праздники 72-го года встречал в Москве. За-вис в общаге я МАРХИ (Московский архитектурный институт) у одноклассников – Татьяны Жученко и Вовки Сафронова.
Весь день с Москвою был на ?ты?, а вечером в заветное окошко я кричал. Окошко открывалось, и в руки мне летел студенческий билет якута Вовки Сафронова или Абдуллы – соседа его, ингуша. И тогда лицо моё узкоглазо–широкоскуло якутилось или голубоглазо – горбоносо ингушилось . Погружённый в думу о н?суразностях архитектурных излишеств Москвы, я про?ходил через вахту, некоторое несходство с фотографией меня нисколько не смущало.
Наш одноклассник – якут Пит Гуляев, студент библиотечного института, где в своё время учился Искандер, праздники про?водил с нами. И когда на вахте его останавливали: ?Ваша фа?милия Жученко??, он как можно шире расклеивал глаза: ?А зовут Вас Таня??. С непроницаемой личины якутского шамана стекала вековая тайна. Таня – родовое имя старшего сына.
По Вовкиному студенческому я бесплатно посещал музеи и даже купил билет на само?лёт с 50-ти% скидкой. Денег у меня было в обрез, и ещё короче, так как я этот короткий отрез уже по?тратил. Билет-то я купил, но студенческий пришлось вер?нуть хозяину.
При посадке стюардесса потребовала его. И я явственно ощутил, как студенческий лежит в чемодане вместе с паспортом и рубашками, а чемодан в багаже. Вот и багажная квитанция. Времена были советско-наивные, я был убеждённо – убедителен.
После взлёта ко мне подсела девушка, и в течение беседы, не сразу поинтересовалась: ?А почему Вас при посадке задержали?? И я, глядя на её синюю фирменную юбку, провернул всю ту же шарманку: ?Билет – в чемодане, чемодан – в багаже?.
Подходит стюардесса ?Мисс Одесса?: ? Макарова, что же ты разговоры разговариваешь? Пора пассажиров шампанским поить?. Бедняжечка вся и раскраснелась.
Таким ?макаром? я из Москвы летел туда, куда Макар телят не гонял – по чужому студенческому, вернее в отсутствие оного.
В Москве я ходил в музеи, в театры за рубль двадцать, а сопровождала меня ?прекрасная еврейка? Аня. Мы условились встретиться возле Театра на Таганке, До срока оставалось минут сорок, в кассе не было билетов, но люди толпились.
Я вышел. За стеклом фойе актриса исполняла пластические этюды. А на афише Гамлет ?за десять дней потрясал мир?. Высоцкий охрипшим в тысяче перезаписей голосом сотрясал Советский Союз: ?Порвали парус, каюсь, каюсь? Слова были трудно различимые, но их и не надо было различать.
Я видел его в кино. Но то, что он актёр Театра на Таганке узнал недавно, от случайного знакомого. Тот был на всех спектаклях Ленинградских гастролей Театра. Гамлет в джинсах, свитере – всё просто и обжигающе.Открылась незаметная дверь, вышел невысокий человек в дублёнке – Высоцкий! Я был очень стеснючий и вряд ли посмел бы заговорить. Но вдруг стал лёгким – той легкостью, что во сне предлагает полёт. Меня подхватил сквознячок, я догнал Высоцкого: ?Владимир Семенович! Разрешите с Вами поговорить?? – Он, не обращая внимания, продолжал упрямо разрезать метель.
– ? Владимир Семенович, уделите мне минуту, ровно 65 секунд?. Он усмехнулся, мы отступили в сторону. Сквознячок затянул нас в подворотню. Так я помню – маленьким, держась за деревянные прутики кровати говорил отцу, когда он, на ночь глядя, в ноябрьские праздники, пошёл из дома: ?Не пей, папа, не ходи!? Я говорил так по наущенью мамы. Она же останавливала отца: ?Толя, устами младенца глаголет истина!? Я, конечно, не желал отцу ничего плохого, но действительно ждал, что что-то должно случиться. А в подворотне был я и не я – как через неделю в самолёте с Макаровой.
Дух подворотни ударил в ноздри. Пробежала собачка, в такой же коричневой дублёнке, только мехом наружу. Без улыбчиво улыбнулась улыбкой Высоцкого и, как знакомым, помахала хвостиком. Я начал читать:
Пел и пил, он не ведая меры,
Жил так - жилы рвались стон – струной
Он молитвы кричал нашей Веры,
Что искали мы всей страной.
Высоцкий приблизился ко мне. Энергия нетерпения движения перелилась в пристальное внимание. Рукой, что клещами, сжимал мою руку у локтя.
Он в сердцах разбивал границы,
О гранит, разбивая свое.
Нет границы у песни-птицы,
Нет страны, что прервала ее.
Чтоб сказать Союзу воскресни,
Если внуки спросят о нём?
Крикну песню с Высоцким вместе,
Замолчу вместе с Вечным огнем.
Лицо его закаменело, только играли желваки. А рука моя онемела. Наконец, он спросил: – Что это?! Чьё это?! Твоё?!- Моё и не моё. Я напишу через сорок один год. Несмотря на боль, я не смел, выдернуть руку. Незаметно тем же сквознячком нас вынесло на улицу. - Что значит 40 лет?! Что значит, ?Союзу воскресни??! Будет война? Китайцы бросят бомбу?
– Нет, китайцы взялись за ум, теперь весь мир одевают, а вот американцы ?обувают? весь мир. Холодную войну мы им проиграли. Через девятнадцать лет Союза не будет.
– А где КГБ?! КПСС?! Коммунисты?!
– В бочонок перестали доливать идеологическую водичку, всё рассохлось, обручи послетали, Союз развалился. Коммунисты, что понаглее и поглавнее, стали капиталистами – ?владельцы заводов, газет, пароходов, нефтяных скважин и Челси?
–А это что за чёрт?
– Английский футбольный клуб. Остальные – на за-дворках полощут красные флаги. Стирай – не стирай, - не отстираешь?.
– Так что, ?Мир во всём мире?? Коммунистов нет, с кем им теперь воевать? – Высоцкий криво усмехнулся.
– Нет, американцы придумали себе мусульманскую угрозу, да так, что поверили. И бомбят весь мир, где ни поподя!
– А мы кто?
– Россия! И только завтра вспомним, что мы – русские!?. –
Да,… А как люди живут?!
– Большинство, как могут и не могут, а некоторые, как хотят. Магазинов больше чем Театров, колбасы в магазинах больше чем покупателей. ( Сбылась мечта, правда, не всегда из мяса.) Борделей больше, чем магазинов, сотрудниц в них больше чем колбасы. Все турецкие бордели полны нашими Наташами, все московские полны хохлушами Олесями?.
– А кто у власти?
– Бандиты 90-х – теперь демократы и миллионеры
– А где же наша интеллигенция?!
– Она-то всё и замутила, да и выпала в осадок
– А Таганка? Любимов?
– Таганка жива, Любимов жив (я не стал расстраивать Вы?соцкого).
Он вдруг рассмеялся:
– Тебе только ?рОманы тискать.
Он поглядел на мои руки.
– Валерка Золотухин подучил? Любимов? Или оттуда? Та?кого и на Канатчиковой даче не услышишь.
Между тем мы зашли в ресторан, разделись. Народу было мало. Официант узнал Высоцкого, проводил к столику:
– Владимир Семенович, как всегда?
– Пару лангетиков, салатик какой-нибудь, графинчик да, Привет Васильевичу на кухне?.
Мы сели. Он смотрел, и сквознячок опять тянул меня к нему
– А как я?
– Помните? ? Евгений Онегин - энциклопедия русской жизни?… А Высоцкий – энциклопедия советской жизни 40-70-х годов. Песни звучат. Ниагара, по-прежнему, искрит высоким слогом. Ваш фильм крутят на все праздники. Один из лучших фильмов.
– Какой?
– Вы в нём ещё не снялись.
Официант принёс салат, графинчик, бутылку пива. Высоцкий кивнул, тот налил две стопки водки.
– Подожди! Ты сказал – семидесятых?! Сколько я проживу?!
– Всю свою жизнь.
Он пододвинул стопку ко мне:
– За встречу!?
– Если бы я был тот девятнадцатилетний пацан , я бы проглотил всё молча:
– Владимир Семенович, я не пью, и Вам не надо бы!
–Даже с Высоцким?! Он сглотнул комок– горло всё время хотело водки!
– Всю свою жизнь, если не будете пить, А так…
– Восемь лет! – сказал он сам, не проглотив комок. Он не отводил глаз – они высасывали мои! Лицо то каменело, то оживало. Губы шептали:
– Нее, ты не врёшь, похоже всё так и будет!
Зал наполнялся людьми. Из-за соседнего столика вырос мужик, как тогда говорили ?амбал?. Коричневая шоферская кожанка не вмещала плеч.
– Володя, здравствуй! Выпей со мной!
Высоцкий молчал – взгляд был опрокинут в себя. Очнулся: ?Нет, я не пью…?.
– Давно?! – шоферюга усмехнулся, щёлкнув по графинчику.
– С этой минуты!
Мужик взгромоздился над Высоцким. Широкой и чёрной, как рашпиль, ладонью притянул Высоцкого за плечо. Над именем Коля всходило или заходило холодное северное солнце. У Высоцкого под водолазкой заходили злые бугры.
– Пойдём ко мне! Я расскажу! Я пятерИк отмотал за аварию! - Он улыбнулся. Железное ночное светило тускло мерцало в зубах:
– А сейчас шоферю на Северах.
Они уже сидели за тем столиком:
– Я на МАЗе! На трассе! Дорогу всю измызгали! Истерзали, как эту шл…. А посредине, как между … глубокая колея! И ты – то вперёд, то – стоп, материшься, ползёшь! Деньги платят не за то, что ее... елозишь, а за то, что едешь! Плюнешь, и свернёшь налево! И по целику!.. Главное, не останавливаться!?. Ручищи сжимали баранку! Он всем телом выталкивал МАЗ из колеи! Высоцкий повторял все движения водилы.
– Главное – не останавливаться! Главное – не останавливаться! Проложить свою колею! – Глаза Володи горели, что фары. По лицу – лобовому стеклу, стекали капли. Голова утонула в буграх плеч. Он был одно с шоферюгой, с МАЗом, с колеёй.
– Главное – вперёд! Задние кусают пятки, им-то легко по твоей колее! Едешь сколько надо – день, сутки! Выпить – ни-ни! А в бардачке (на всякий случай) бутылка спирта. Главное, чтобы МАЗ не подвёл! А он не подведёт! Это твой МАЗ! Ты сам его шаманил. Это – твой напарник!
Высоцкий хрипел:
– Своя колея!? Жила на шее напряглась – трос, готовый лопнуть.
Водила выдохнул:
– И ты приехал! И можешь, обязан выпить! Он опрокинул графин в стаканы. Они с Высоцким в одно движение, глядя друг другу в глаза, выпили.
– Своя колея! своя колея!? У Высоцкого в руках была уже не баранка – гитара. Губы шептали: ?Своя колея!..?
Я положил три рубля на столик и, не прощаясь, вышел. В затылок ударил взгляд Высоцкого:
– Теперь-то ты понял?!
Сквознячок подхватил меня:
Каждый встречный тянул его – омут –
? Дно души бьёт ключей чистый Дар!?
Из глубин недоступных другому,
Нам дарил высоту Ниагар!
Я почему-то считал шаги. На сорок первом всё выветрилось…секунды – было и ушло, как забывается сон.
Я стоял возле афиши. Подбежала раскрасневшаяся Аня, освободила руку из муфты и ласково махнула меня по щеке, сметая то ли снег, то ли невесть откуда, прилетевшую ще?тинку. Чёрные пряди обрамляли лицо, её полные, чуть навыворот губы, улыбались. Тёмные семитские глаза ласково смотрели на меня. Лицо напоминало молодого Пушкина в прекрасном женском варианте:
– У меня есть билеты!
Я хотел написать: ?Обнявшись, мы поцеловались, и, не выпуская друг друга, пошли?, но все знают, в Советском Союзе секса не было, по крайней мере, на улице днём, поэтому мы просто взялись за руки.
А за стеклом, в трико актриса ,
ПикАсовских кистей изысканный зигзаг
Той девочкой на шаре,
Уже лет триста с лишком, Шекспировский вращает Глобус.
Бежит, стараясь не упасть, Лишь только потому он на Земле до наших дней стоит! Лишь только потому Земля не катится назад!
И люди, шли навстречу нам, а кто-то обгонял, толкая Землю к Счастью. Но, к несчастью, каждый в свою сторону. Ещё вчера на демонстрации они шли все вместе. И когда впереди кричали ?Ура!?, остальные подхватывали. Казалось, Счастье уже видно, ведь первые кричали ?Ура!?. Но сколько не толкали Землю, Счастья так и не было. Усталые люди шли после праздника, спешили. Сверху падал снег. Люди отворачивались, закрывались руками. То, что падает с неба , прямо в руки, никогда не ценится, не считается Счастьем.
Метки:
