За гранью
...Так в легкой туче ангельских цветов,
Взлетавших и свергавшихся обвалом
На дивный воз и вне его краев,
В венке олив, под белым покрывалом,
Предстала женщина, облачена
В зеленый плащ и в платье огнеалом.
Данте Алигьеги. Божественная комедия.
Чистилище. Песнь XIII.
Перевод М.Л. Лозинского
Совсем молодой, его можно принять за школьника. Юноша сидит, обхватив голову обеими руками, раскачивается вперёд-назад. Иссушенный, выжженный – от человека оставили оболочку. Понятия не имеет, сколько времени прошло, зачем его заперли здесь. Не имеет – да и не хочет. Молча ждёт, почти с любопытством. Подкарауливает надёжно спрятанную справедливость: вдруг та покажется. Он почти не верит, что справедливость спрятана поблизости, в известном ему мире, но продолжает ждать.
В соседней комнате с надрывом говорят о его кровожадности. Юноша хочет возразить. Его не тянет убивать, он никогда в жизни не сжигал младенцев заживо. Но это мало кого волнует, люди снаружи - суетливы, заняты.
В восемь вечера парнишку соскребают с кровати (он успел намертво срастись с ней), молча ведут во двор, сажают в фургон. Он не выходил из комнаты с момента суда и не помнит запаха улицы. Человечья оболочка наполняется звуками и цветами: пёстро колючий гравий, сухой шелест машин, истекающие закатом тучи. Юноша заглядывает в глаза тем, кто его ведёт; они отворачиваются, непреклонные, но смущённые.
Новая комната – просторнее и уютнее предыдущей. Кровать с пологом, какой был у него в детстве над люлькой; к такой кровати нельзя прирасти – в ней можно утонуть. Рядом – письменный стол и цветные карандаши в стаканчике. Люди, наверное, поняли, как жестоко поступили с ним, и теперь неловко пытаются искупить вину. Юноша рад пологу и карандашам – так рад, что почти простил. Ему кажется, что он разглядел справедливость: улыбается по-детски облегчённо. Человек в форме приносит домашнюю одежду, невероятно мягкую после казённой. Парнишка кутается в неё, жадно обнимает подушки; он впервые за долгое время засыпает без страха, ноющего на краю сознания. Люди одумались, люди поняли.
Юношу будят в пять утра, хотя тот был готов проваляться в облаке снов до полудня. Он суетится: люди твердят, что пора умываться и идти, они взбудоражены. Наверное, так же волнуются натуралисты, перед тем как выпустить на свободу выращенного ими рысёнка. Завтрак кажется сытнее обычного: юноша тут же мысленно прощает повара за былые отвратительные каши на воде.
В зале парнишку ждёт мама, растерянно-наивная, как и он сам. Она обнимает поблекшие остатки сына, утверждает, что всё будет в порядке и зачем-то плачет. Мягкий свитер, знакомые руки, белые прядки у висков и на затылке – от них по телу пробегает мурашками чувство защищённости и покоя. Мама долго смотрит, запоминает каждую черту его лица, цепляется пальцами за домашний костюм. Она говорит, что не будет уходить далеко, дождётся вечера. Парнишка радостно соглашается; он уверен, что люди в форме сегодня вкусно накормят и её тоже. Рядом с мамой стоит бородач с библией и в рясе, тихонько совершает крестные знамения, блестит глазками во все стороны. Убеждает прощать ближнего, а юноша про себя улыбается, он ведь уже и так всех простил. "Какие глупые – думает про себя – ещё не догадываются, что люди раскаялись и я скоро буду свободен".
В три часа приходит мужчина в халате, тараторит ласково и жалостливо о подготовке к чему-то великому, расчёсывает парнишке волосы. Тот доверяет рукам, пахнущим шампунями и духами – они напоминают папины. Волосы осыпаются на пол; голова становится гладкой и белой. Парнишка думает, что мужчина в халате прав и что так гораздо удобнее: теперь никогда не будет колтунов, да и мыться станет намного легче. Он смотрит в зеркало и радостно смеётся, благодарит, а мужчина поспешно уходит, пряча глаза.
Люди в форме спрашивают у юноши, что бы ему хотелось на ужин. Никогда ещё в запертых комнатах об этом не спрашивали – просто приносили еду, называемую "паёк". Паренёк теряется и задумывается, ему говорят – проси сколько хочешь. Поэтому через час в комнату тащат килограмм клубничного мороженого, пакет картошки фри, поднос кислородных коктейлей и домашние макароны с сыром. На свободе это были его любимые блюда, они с мамой так обедали по праздникам в кафе напротив зоопарка. Юноша уверен, что и сегодня – какой-то величайший праздник, но он пока не может понять, почему все вокруг так усердно готовятся.
Вечереет. В комнату входят пять человек в форме и говорят, что больше юноша сюда не вернётся. Он вскакивает, обрадованный, и идёт с ними по коротенькому коридору к чёрной двери. Благодарит за то, что ему наконец поверили, несмотря на старания подкупленных обвинителей. Трогательный, смотрит на дверь, ждёт, что вот-вот откроется, а за ней – свобода.
Перешагивают через порог, сзади гремят замки. В зале – кресло с ремнями, из-за него выглядывает уже знакомый бородач в рясе. Рядом молча стоит мама, какая-то тревожно-полупрозрачная, её лица не видно, только руки подрагивают. Юноша удивлён настолько, что не пытается возразить или вырваться. Его пристёгивают к кожаной спинке и подлокотникам намертво, так, что венки на руках набухают. Чем-то прокалывают, что-то подсоединяют, напряжённо ждут. Мама, кажется, плачет. Бородач говорит мягко, но с напором: "А ведь это всё-таки вы младенца сожгли. Покайтесь, с чистой душой умирать, поди, легче". Парнишка взвивается, сжимает зубы. Земная справедливость, стаявшая рядом, заглядывая ему в лицо, испаряется. Он догадывается, обо всём догадывается. Вспоминает о вынесенном много недель назад приговоре.
Когда в комнату входит человек с инъекцией, юноша в последний раз говорит. Говорит что-то банальное и обиженное. Тошнотворно неотвратимый яд – по венам.
За гранью – абсолютная свобода. За гранью всё становится понятно. За гранью он успевает простить земных слепцов, даже их пожалеть. Его встречает Справедливость в зелёном плаще и алом платье, обнимает, ведёт в свой мир.
27.08.2021, Спасское-Лутовиново
Взлетавших и свергавшихся обвалом
На дивный воз и вне его краев,
В венке олив, под белым покрывалом,
Предстала женщина, облачена
В зеленый плащ и в платье огнеалом.
Данте Алигьеги. Божественная комедия.
Чистилище. Песнь XIII.
Перевод М.Л. Лозинского
Совсем молодой, его можно принять за школьника. Юноша сидит, обхватив голову обеими руками, раскачивается вперёд-назад. Иссушенный, выжженный – от человека оставили оболочку. Понятия не имеет, сколько времени прошло, зачем его заперли здесь. Не имеет – да и не хочет. Молча ждёт, почти с любопытством. Подкарауливает надёжно спрятанную справедливость: вдруг та покажется. Он почти не верит, что справедливость спрятана поблизости, в известном ему мире, но продолжает ждать.
В соседней комнате с надрывом говорят о его кровожадности. Юноша хочет возразить. Его не тянет убивать, он никогда в жизни не сжигал младенцев заживо. Но это мало кого волнует, люди снаружи - суетливы, заняты.
В восемь вечера парнишку соскребают с кровати (он успел намертво срастись с ней), молча ведут во двор, сажают в фургон. Он не выходил из комнаты с момента суда и не помнит запаха улицы. Человечья оболочка наполняется звуками и цветами: пёстро колючий гравий, сухой шелест машин, истекающие закатом тучи. Юноша заглядывает в глаза тем, кто его ведёт; они отворачиваются, непреклонные, но смущённые.
Новая комната – просторнее и уютнее предыдущей. Кровать с пологом, какой был у него в детстве над люлькой; к такой кровати нельзя прирасти – в ней можно утонуть. Рядом – письменный стол и цветные карандаши в стаканчике. Люди, наверное, поняли, как жестоко поступили с ним, и теперь неловко пытаются искупить вину. Юноша рад пологу и карандашам – так рад, что почти простил. Ему кажется, что он разглядел справедливость: улыбается по-детски облегчённо. Человек в форме приносит домашнюю одежду, невероятно мягкую после казённой. Парнишка кутается в неё, жадно обнимает подушки; он впервые за долгое время засыпает без страха, ноющего на краю сознания. Люди одумались, люди поняли.
Юношу будят в пять утра, хотя тот был готов проваляться в облаке снов до полудня. Он суетится: люди твердят, что пора умываться и идти, они взбудоражены. Наверное, так же волнуются натуралисты, перед тем как выпустить на свободу выращенного ими рысёнка. Завтрак кажется сытнее обычного: юноша тут же мысленно прощает повара за былые отвратительные каши на воде.
В зале парнишку ждёт мама, растерянно-наивная, как и он сам. Она обнимает поблекшие остатки сына, утверждает, что всё будет в порядке и зачем-то плачет. Мягкий свитер, знакомые руки, белые прядки у висков и на затылке – от них по телу пробегает мурашками чувство защищённости и покоя. Мама долго смотрит, запоминает каждую черту его лица, цепляется пальцами за домашний костюм. Она говорит, что не будет уходить далеко, дождётся вечера. Парнишка радостно соглашается; он уверен, что люди в форме сегодня вкусно накормят и её тоже. Рядом с мамой стоит бородач с библией и в рясе, тихонько совершает крестные знамения, блестит глазками во все стороны. Убеждает прощать ближнего, а юноша про себя улыбается, он ведь уже и так всех простил. "Какие глупые – думает про себя – ещё не догадываются, что люди раскаялись и я скоро буду свободен".
В три часа приходит мужчина в халате, тараторит ласково и жалостливо о подготовке к чему-то великому, расчёсывает парнишке волосы. Тот доверяет рукам, пахнущим шампунями и духами – они напоминают папины. Волосы осыпаются на пол; голова становится гладкой и белой. Парнишка думает, что мужчина в халате прав и что так гораздо удобнее: теперь никогда не будет колтунов, да и мыться станет намного легче. Он смотрит в зеркало и радостно смеётся, благодарит, а мужчина поспешно уходит, пряча глаза.
Люди в форме спрашивают у юноши, что бы ему хотелось на ужин. Никогда ещё в запертых комнатах об этом не спрашивали – просто приносили еду, называемую "паёк". Паренёк теряется и задумывается, ему говорят – проси сколько хочешь. Поэтому через час в комнату тащат килограмм клубничного мороженого, пакет картошки фри, поднос кислородных коктейлей и домашние макароны с сыром. На свободе это были его любимые блюда, они с мамой так обедали по праздникам в кафе напротив зоопарка. Юноша уверен, что и сегодня – какой-то величайший праздник, но он пока не может понять, почему все вокруг так усердно готовятся.
Вечереет. В комнату входят пять человек в форме и говорят, что больше юноша сюда не вернётся. Он вскакивает, обрадованный, и идёт с ними по коротенькому коридору к чёрной двери. Благодарит за то, что ему наконец поверили, несмотря на старания подкупленных обвинителей. Трогательный, смотрит на дверь, ждёт, что вот-вот откроется, а за ней – свобода.
Перешагивают через порог, сзади гремят замки. В зале – кресло с ремнями, из-за него выглядывает уже знакомый бородач в рясе. Рядом молча стоит мама, какая-то тревожно-полупрозрачная, её лица не видно, только руки подрагивают. Юноша удивлён настолько, что не пытается возразить или вырваться. Его пристёгивают к кожаной спинке и подлокотникам намертво, так, что венки на руках набухают. Чем-то прокалывают, что-то подсоединяют, напряжённо ждут. Мама, кажется, плачет. Бородач говорит мягко, но с напором: "А ведь это всё-таки вы младенца сожгли. Покайтесь, с чистой душой умирать, поди, легче". Парнишка взвивается, сжимает зубы. Земная справедливость, стаявшая рядом, заглядывая ему в лицо, испаряется. Он догадывается, обо всём догадывается. Вспоминает о вынесенном много недель назад приговоре.
Когда в комнату входит человек с инъекцией, юноша в последний раз говорит. Говорит что-то банальное и обиженное. Тошнотворно неотвратимый яд – по венам.
За гранью – абсолютная свобода. За гранью всё становится понятно. За гранью он успевает простить земных слепцов, даже их пожалеть. Его встречает Справедливость в зелёном плаще и алом платье, обнимает, ведёт в свой мир.
27.08.2021, Спасское-Лутовиново
Метки:
