жить или погибать

в верхах я возносился, дико прорастал в этих склоках. мое ближайшее ясновидение говорило - очнись в сон, пробудись от яви. это было похоже на то, как я крепил вечность на ось, заставляя ее вращаться вокруг себя. она потерпела крах, вернее я, и явь возвращалась вновь, заявляя себя против беспробудного. беспробудным было это лишение, это крестовоздвижение на утопающих горах. горы - эти верховные высоты, они погрязли в телах, в коже, в низком. земля доросла до гор, и реки разлились в безумном сочленении устьев. так жестоко и бессловесно не рыдал ни один бог, ни одно творение еще не взывало к себе с такой жгучей проникновенностью. в ветрах я был един, одинокий сановник нынешнего. время мне перечило, оно со мной спорило впопыхах, забывая слова и фразы, и сам предмет спора, забывая, что я перед ним, одинокий, изможденный гнетущей неприкосновенностью. похоть разлилась дождями, внутриутробным вихрем она родилась, чтобы поглотить все, чтобы утопить мир в себе. так рождались одинокие экстазы, так благополучие стирало грани, превосходя все возможное. благо вошло в сени и заснуло у беспробудности на устах. больше я ему не перечил, больше я не пытался его исковеркать, переиначить, перевести на другой язык, благо говорило в нутре, благо было благом. в одиночестве оно млело, когда божество о нем забывало, когда забывало плеснуть им в студеные глаза порожденного. я заклинал это благо, хотел очнуться от него, притворяясь то напившимся до забвения, то потерявшим сознание от боли. на боль оно не откликнулось. так оно грохотало, жестокое, бездушное, бессловесное. благо парило надо мной, над всеми моими добродетелями. суша гребла под себя, коверкала все имена, и даже падшим казалось, что смерть - это всего лишь неправильно надкушенное яблоко, что жизнь - это всего не с той мтороны обойденная жестокость. жизнь и смерть, мои величайшие друзья смотрели мне в лицо и дико хохотали. я пытался их постичь в своей несусветности, искры бежали по сердцу, по глазам, счастье вылазило из утробы, и перечень привычек сходил на нет, когда из инстинкта рождалось нечто несамотождественное, некие горы всхлипов, некие осипшие голоса, высохшие глаза и камни вместо голов, вместо сердец. камень я проглотил - теперь он навеки станет моим вместилищем, моим светом ,моей тьмой. во тьму я низошел - в рождение праведности я опустился. праведность ликовала, ей не нужен был никто и ничто. я ее каличную приютил, обогрел, но ей было в ее полоумии совершенно все равно, жить или погибать.