Французский велосипед
...Мне не повезло с первой учительницей. Теперь, в очень зрелом своём возрасте, я понимаю, что моя первая учительница - Фирра Абрамовна – очевидно, пережила в войну какие-то особенные ужасы.
Может быть, концлагерь, может быть, чудом уцелела после фашистского расстрела, может, долго пряталась в подвале, скрываясь от вездесущих ищеек – полицаев, не знаю.
Знаю одно: она со смертной тоской исполняла свои учительские обязанности и ненавидела, очевидно, всех и вся: и проклятого Гитлера, и не очень ласкового к евреям Сталина, и свою жизнь, и школу, и нас, её учеников.
А дети и животные очень чутко воспринимают как искреннюю доброту, так и неприязнь, как бы она старательно не ретушировалась.
Нет, я вместе со всеми с удовольствием и слезой в голосе, при случае, пою: ?Учительница первая моя-я-я-я!?
Но: во-первых, песня эта хорошая, как говорил киногерой ?Мамочка? - ?Жалистная!?.
А, во-вторых, под воспеваемой ?первой учительницей? я подразумеваю кого угодно, – хороших учителей в моей жизни было немало, – но только не Фирру Абрамовну...
...Но уж зато мне повезло с Первым Врачом! Елизавета Ильинична была, что называется, сельским врачом, хоть древний и знаменитый город наш – Белую Церковь - селом назвать никак нельзя было. Но она была сельским врачом по призванию.
...Когда-нибудь кто-нибудь более талантливый опишет этих земных святых – представителей сельской интеллигенции; учителей и врачей…
...Елизавета Ильинична была детским участковым врачом и появлялась у нас, естественно, когда болел я, либо моя младшая сестрёнка, Зоинька.
Но Зоенька, несмотря на то, что была поздним ребёнком, имела на удивление крепенькое здоровье и болела только ?стандартными? детскими болезнями, которыми уж лучше переболеть в детстве: коклюшем, скарлатиной и тому подобными.
Зато я со своим голодно-эвакуационно-тифозным младенчеством имел такой подорванный иммунитет, что стоило мне глубоко подышать морозным воздухом, как вечером у меня обнаруживалась очередная ангина.
И так моё нежное горло к ангине привыкло, что стало моей ?ахиллесовой пятой? на всю жизнь. Горло мне не дало исполнить мечту юности – стать военным моряком – меня ?зарезала? первая же врачебная комиссия. Горло и сейчас даёт о себе немедленно знать, стоит мне выпить чего-нибудь, чуть холоднее комнатной температуры…
…Приход Елизаветы Ильиничны для нашей, не богатой на события и визиты семьи, был всегда почти праздничным событием.
Она бодро входила с мороза - немолодая миниатюрная женщина, всегда бойкая и активная - и сразу же начинала командовать, пока над плитой грела зябко руки и, заодно, свою маленькую врачебную трубочку, через которую прослушивала мои внутренности:
- Тоня! Приготовьте ложку – горлышко его нежное посмотрим! А потом и сердечко, и лёгкие послушаем! Потом осмотрим всех остальных, начиная с бабушки!
...Эта маленькая пожилая фея, скрывающая под стареньким, но чистым и накрахмаленным халатом, свои ангельские крылья, казалось, видела больного насквозь.
Это она мне поставила диагноз ?недостаточность полу лунного клапана?, который я запомнил на всю жизнь только из-за благозвучности названия.
Диагноз, установленный ею, вооруженной только своей маленькой трубочкой, через полвека, с изобретением УЗИ, подтвердил профессор-кардиолог. Оказалось, что у меня в этом клапане врождённый порок – не хватает одного лепестка. Профессор тогда успокоил:
- Ничего! Ваш организм давно к этому приспособился и меньшее количество лепестков исправно исполняют ту же работу!..
…Может быть, с Елизаветы Ильиничны у меня родилось и укоренилось на всю оставшуюся жизнь глубоко почтительное, с примесью мистицизма, отношение к людям в белых халатах.
И, хотя мне за мою долгую жизнь встречались разные люди в белых халатах, всё-таки я считаю настоящих медиков – особой кастой людей.
Замечательной кастой!
И въевшееся в меня почтение перед врачом я испытываю даже к младшей моей сестре – медику от Бога. И, хотя она выросла у меня на руках, и я менял ей в своё время пелёнки, сейчас при её приказе: ?А ну-ка, ложись… посмотрим!? я испытываю патологическую покорность, как кролик перед удавом…
…Представители этой святой касты много раз, если не спасали, то, во всяком случае, продлевали мне жизнь.
Последний раз совсем недавно. Старый профессор – уролог отстоял в операционной над моим неподвижным телом три с половиной часа, чтобы продлить мне счастье этой земной жизни.
Низкий ему поклон!..
...Елизавета Ильинична видела всё насквозь и знала массу рецептов, которые нельзя вычитать ни в одном медицинском учебнике,- их дарует настоящему врачу только великий учитель – врачебная практика.
Как-то, когда рентген после очередного моего воспаления легких показал ?затемнение? - предвестник туберкулёза, врач-рентгенолог наставлял мать:
- Только хорошее питание поможет: сливочное масло, яйца, сметана, парное молоко…
А мать тихо плакала, слушая её, ибо не представляла, где она всё это возьмёт для меня. При нашей-то бедности, мы картошку жарили на рыбьем жире за недоступностью подсолнечного масла…
...Вечером появился Ангел – Елизавета Ильинична, которая принялась успокаивать мать:
- Это ещё только затемнение. Ничего пока страшного. Надо бы молока парного ему попить! А, ещё лучше, если он будет сосать молоко во время дойки прямо из вымени коровы. Корова чувствует сосание, принимает его за телёнка и выпускает в молоко какие-то лечебные вещества…
Договоритесь с Евой Ивановной. Всё-таки, она ваша сестра! И у неё корова...
...У тёти Евы муж вернулся с войны капитаном в орденах и целёхонький. Редко кому так везло. Он работал каким-то начальником, и эта семья жила припеваючи. Но тётя Ева имела патологическую жадность и нас, бедных родственников, в упор не видела.
Она приносила ежедневно нашей бабушке - своей маме – пол-литровую баночку парного молока. Это был её ?посильный? взнос на содержание нашей бабушки.
И пытаться ?выбить? из этого Плюшкина в юбке ещё что-либо было, практически, бессмысленно.
А чтобы бабушка не пыталась поделиться этим подношением с нами, детьми, она сидела напротив бабушки и приказывала непреклонным голосом:
- Мамо, пыйте! Я не пиду, покы вы не выпьетэ!..
...Уж и не знаю, какие там волшебные слова сказала моя мать своей жаднющей сестре, но договор состоялся, и я был допущен к вымени. Правда, сходил я всего с десяток раз, так как хитрая тётка так выдаивала сосок, прежде чем меня к нему допустить, что из него мне удавалось с большим трудом отсосать лишь пару глотков молока. Но с мамы она брала плату за поллитра.
...Очевидно, корова, таки, приняла меня за своего телёнка и отпустила мне порцию спасительных своих веществ.
Или, что скорее всего, Всевышний пожалел мою мать и снова (в который раз!) продлил мне жизнь.
Так или иначе, через месяц рентген показал, что затемнение рассосалось...
...Но это затемнение. А вот приговор ?врождённый порок сердца? продолжал висеть над всем моим детством. Врач-кардиолог учил:
- Поменьше движения, побольше спокойствия и спокойных игр. Никаких нагрузок! Бег исключён! Самокат исключен! Велосипед исключён! Если хотите, чтобы сын ваш выжил...
Мать хотела. Мать очень хотела. Она меня любила. Очень любила. И было свыше её сил привязать меня к стулу. Я рос очень энергичным пацаном, непоседливой натурой, и сделать меня спокойным было практически невозможно.
Эту дилемму разрешила мудрая Елизавета Ильинична:
- Знаешь, Тоня, - сказала она задумчиво и доверительно моей матери, - неизвестно, что этой деятельной натуре вреднее: принудительный покой или ребяческая активность...
Да...
Болячек у него хватает, - продолжала вслух размышлять она, пристально глядя на меня, - но положимся на Бо... на природу.
(Время было не то, чтобы врачу упоминать Господа!)
Он... она...… природа - умная. Суждено твоему парню выжить, значит выживет. А нет, так один раз оплачешь...
И, уже обращаясь ко мне, весело сказала:
- Он же парень у тебя смышлёный, верно, Матвеюшка? И перетруждать своё слабое сердечко не будет, да?
Я ободренный её словами радостно воскликнул:
- И бегать можно?
- Можно, - улыбнулась врач. – Только не быстро и не много!
- Ладно! – щедро согласился я. – А на самокате?
- Ну, уж раз бегать можно, то и на самокате можно, - смилостивилась Елизавета Ильинична. – Только не долго и с перерывами! Ты меня понимаешь?
- Конечно, - радостно согласился я и с затаённым дыханием выдал, наконец-то, сокровенное:
- А на велосипеде... можно? – и замер в ожидании приговора.
Врач улыбчиво посмотрела на меня, загоревшегося открывающимися перспективами, радующими пацанскую душу и сказала:
- Ну, что ж... можно и на велосипеде... понемногу... не перетруждаясь... с передышками.
И, перехватив мамин удивлённо–встревоженный взгляд, добавила:
- ...когда он у тебя появится... насколько я знаю, у тебя его ещё нет?!
- Не-е-а... - враз потускневшим голосом протянул тоскливо я.
...Велосипед в послевоенные годы был почти недосягаемой мечтой. Тем паче при наших, ?поющих романсы?, финансах...
Да и выпускал велосипеды только один заводик в Киеве, перестроившийся на мирную продукцию.
Да и то – взрослые.
А подростковых в СССР в 1947-м году, вероятно, не выпускал ни один завод.
На нашей длиннющей улице велосипеды были разве что в пяти-шести домах. На них ездили на работу мужчины.
А когда они приезжали на обед или с работы, их детишкам предоставлялась краткая возможность прокатиться на "батином велике".
Из-за большого размера велосипеда и малого роста "наездника", кататься на "взрослом" велосипеде приходилось "через раму", то есть просовывая одну ногу сквозь раму велосипеда. В таком изогнутом состоянии и катались, счастливо, не обращая внимания на такие мелочи, как ссадины на ногах.
А вот детских, точнее, подростковых велосипедов на нашей улице не было вовсе...
...Но, Боже мой! Как я мечтал о велосипеде! Наверное, больше в своей жизни я ни о чём так страстно не мечтал! Отлично зная нашу удручающую и неимоверную бедность, я, тем не менее, как мне казалось - очень дипломатично, постоянно ?атаковал? свою многострадальную и добрую маму:
- Вон Петька пойихав на батькином велосипеде!
И, с жестоким эгоизмом ребёнка, добавлял:
- Добре йому - в нёго е батько…
Или, в сотый раз ремонтируя свой старенький самодельный самокат и врезав неумелой ребячьей рукой вместо гвоздя по пальцу, с горькой слезой в голосе, непонятно на кого обижаясь, доказывал:
- Як бы це був велосипед, то нияки гвозди забывать не треба б було!..
На мои по-детски эгоистичные и жестокие упрёки мать только тяжело вздыхала и молча и терпеливо сносила их, забивая непокорные мне гвозди и залечивая подорожником мои ссадины...
...И вот однажды пришла радостная для меня весна!
Обычно весной мама с отложенных и тщательно хранимых деньжат покупала козу, которую мы держали всё лето и продавали перед зимой.
За козой мы ходили на городской рынок.
Эти замечательные для меня поездки на ?толкучку? описаны мной в новелле ?Наша коза?.
И в этот раз я радостно предвкушал интересное наше с мамой путешествие-приключение. И даже не возражал, когда мать меня рано уложила спать. Дескать, завтра вставать спозаранку...
...Это был необычный день! Утро началось с сюрприза! Наша бабушка, которой давно перевалило за девяносто лет, с утра подошла к маме и тусклым голосом, которым говорят глуховатые люди, сказала:
- Ось, Тоню, бэры! Визьмы хлопчине лисапет! - и протянула маме древнюю ассигнацию, неведомо откуда ею добытую, из каких потайных схронь.
...Ассигнация была ?керенкой?, на которую купить ничего было нельзя. Периодически, в трудные моменты жизни, бабуля наша неведомо откуда добывала старые деньги.
То царские, то Временного правительства, то вообще, непонятно каким атаманом Грыцько выпущенные.
И никто на свете не мог её, старую натруженную крестьянку, убедить, что это уже не деньги, а просто бумажки. Мусор. Больно тяжко ей с дедом давались эти ?заначки на чёрный день?, чтобы мозг мог воспринять их обесцененность.
...Мама и в этот раз не стала расстраивать бабушку, пытаясь разъяснить ей никчемность её подарка. Я подскочил и с интересом стал рассматривать красивую радужную бумажку. Я тоже понимал бесполезность бабушкиной щедрости, но она меня тронула, и я обнял бабушку и сказал ей проникновенно, с детской откровенной хитростью, рассчитывая на мамины уши:
- Дякую тоби, бабуля! Ты мэни ничого не жалкуешь! Ты – моя коханка! Колы я выросту, я тоби тоже ничого не буду жалкуваты!
Бабушка, польщенная моими словами, проговорила, целуя меня:
- Та хиба мени чого жалко для тебе, мий Розум!
А мама, как всегда, только тяжело вздохнула…
...Хоть мы встали и рано, базар уже вовсю бушевал, когда мы до него добрались.
Поскольку этот поход был для нас с мамой ещё и развлечением, мы не спеша бродили по базару.
Добрались до самых интересных для меня рядов, где продавалась всякая всячина бытового назначения: кастрюли, примусы, самодельные зажигалки, патефоны, пластинки к ним и прочее нужное в быту барахло.
Потом прошли коновязи, где мирно жевали что-то кони, сунув свои покорные морды в навешенные им на шею мешки-кормушки. Поверх кормушек поблёскивали только их всегда очень печальные и очень умные глаза.
Здесь же продавались коровы, бычки, нетели и козы. Мать прошлась взглядом по ряду коз, приготовленных к продаже, и ни одна не привлекла её внимания. Мать подошла поближе.
И в это время и появился этот однорукий солдат. Один рукав его старенькой гимнастёрки был сложен вдвое и приколот булавкой к боку. В единственной руке он вёл за руль... замечательный, синий как небо, подростковый велосипед!
До сих пор не пойму, почему он оказался здесь среди живности, хоть ряды техники были гораздо дальше, на окраине базара?! Не иначе как Господь в этот день решил воплотить мою давнюю мечту в реальность.
Инвалид цепким взглядом сразу выхватил из толпы мою маму:
- Женщина! Купите велосипед для вашего пацана!
Мама оторопело глянула на него:
- Да нам не нужен велосипед! С чего вы взяли?! Мы за козой...
- Да обойдётесь вы без козы! Посмотрите на пацана! Он же мечтал сто лет о таком велосипеде! Иди пацан, прокатись! Умеешь?
- А то! - самолюбиво ответил я. Осторожно забравшись на велик, я сделал небольшой круг.
Солдат одобрил:
- Молодец, сынку! Добре умеешь кататься! И велосипед тебе впору, только седло сейчас трошки подопустим, и гоняй на славу!
Он вытащил из необъятного своего галифе пассатижи и, ловко орудуя одной своей рукой, понизил мне седло:
- Бери!
Мать возмутилась:
- Отстаньте вы со своим велосипедом! Не нужен нам никакой велосипед! Мы козу покупаем! У нас и денег-то таких нет! На велосипед... - неуверенно закончила она.
Эх-ма! Женщина! Да вы поглядите на пацана! Какая коза?! Он же о велосипеде таком мечтает!
Мать невольно глянула на меня. Мой вид был красноречивей всяких слов. Просить мне не позволяло знание нашей финансовой несостоятельности и того факта, что козье молоко нужно младшей сестрёнке. Я молчал и только робко и просительно глядел на мать.
А солдат продолжал:
- Да я и продам вам незадорого. Больно ваш пацан мне приглянулся! У меня такой же... был.
Голос его пресёкся и он шмыгнул носом.
- Мать инстинктивно спросила:
- А за сколько?
- А сколько у вас на козу есть?
Мать растерявшись от такого поворота событий и напора солдата, выдала нашу тайну:
- Пятьдесят рублей...
...Это была действительно небольшая сумма для такой покупки. 50 рублей стоил маленький детский 3-х колёсный велосипед. Я приуныл...
Солдат, прислонив велосипед к себе, почесал единственной рукой затылок в коротком раздумье:
- Маловато, конечно… А если накинуть?
Мать вынула из-за пазухи платок и развернув его показала деньги:
- Вот - всё, что есть...
Солдат крякнул:
- Эх! Где наша не пропадала! Садись, пацан, рули на здоровье!
Он пододвинул ко мне велосипед, я в него вцепился, и не было теперь такой силы, которая бы вырвала это чудо, эту мечту из моих рук!
Солдат принял от вконец растерявшейся моей матери деньги и, не считая их, сунул в свой карман, крикнув мне на прощанье:
- Будь здоров, пацан! Велосипед – что надо!
Французский!..
...Я не шёл домой, а летел, словно у меня за спиной выросли крылья!
Всё свершившееся казалось мне таким нереальным, будто я пребывал в счастливом сне!
Я любовно и осторожно вёл своего новоприобретённого друга рядом с собой, гордо посматривая по сторонам и предвкушая, как я пройду с ним по своей улице под восторженный шёпот знакомых пацанов.
Я даже забыл, что это чудо можно не только вести в поводу, но можно ещё и ехать на нём!!!
Из моей нереальности меня вывел голос мамы:
- А чего же ты пешком идёшь, если у тебя теперь есть велосипед?
И тогда я сел на это французское чудо.
И поехал!
Я то вырывался вперёд, примериваясь к его скоростным данным, то, вспомнив про отставшую маму, возвращался к ней и описывал вокруг неё круги.
Моя мама, моя милая и добрая мама улыбалась мне.
И только по её пыльным щекам неудержимо катились слезинки…
Я не замечал этого, как не замечал ничего вокруг!
Я БЫЛ АБСОЛЮТНО СЧАСТЛИВ!
Автор не счёл необходимым давать перевод украинской речи, приведённой в диалогах.
Эта родственная русскому языку речь, пожалуй, всем понятна. В случае возникновения трудностей с переводом, прошу обращаться - помогу.
Может быть, концлагерь, может быть, чудом уцелела после фашистского расстрела, может, долго пряталась в подвале, скрываясь от вездесущих ищеек – полицаев, не знаю.
Знаю одно: она со смертной тоской исполняла свои учительские обязанности и ненавидела, очевидно, всех и вся: и проклятого Гитлера, и не очень ласкового к евреям Сталина, и свою жизнь, и школу, и нас, её учеников.
А дети и животные очень чутко воспринимают как искреннюю доброту, так и неприязнь, как бы она старательно не ретушировалась.
Нет, я вместе со всеми с удовольствием и слезой в голосе, при случае, пою: ?Учительница первая моя-я-я-я!?
Но: во-первых, песня эта хорошая, как говорил киногерой ?Мамочка? - ?Жалистная!?.
А, во-вторых, под воспеваемой ?первой учительницей? я подразумеваю кого угодно, – хороших учителей в моей жизни было немало, – но только не Фирру Абрамовну...
...Но уж зато мне повезло с Первым Врачом! Елизавета Ильинична была, что называется, сельским врачом, хоть древний и знаменитый город наш – Белую Церковь - селом назвать никак нельзя было. Но она была сельским врачом по призванию.
...Когда-нибудь кто-нибудь более талантливый опишет этих земных святых – представителей сельской интеллигенции; учителей и врачей…
...Елизавета Ильинична была детским участковым врачом и появлялась у нас, естественно, когда болел я, либо моя младшая сестрёнка, Зоинька.
Но Зоенька, несмотря на то, что была поздним ребёнком, имела на удивление крепенькое здоровье и болела только ?стандартными? детскими болезнями, которыми уж лучше переболеть в детстве: коклюшем, скарлатиной и тому подобными.
Зато я со своим голодно-эвакуационно-тифозным младенчеством имел такой подорванный иммунитет, что стоило мне глубоко подышать морозным воздухом, как вечером у меня обнаруживалась очередная ангина.
И так моё нежное горло к ангине привыкло, что стало моей ?ахиллесовой пятой? на всю жизнь. Горло мне не дало исполнить мечту юности – стать военным моряком – меня ?зарезала? первая же врачебная комиссия. Горло и сейчас даёт о себе немедленно знать, стоит мне выпить чего-нибудь, чуть холоднее комнатной температуры…
…Приход Елизаветы Ильиничны для нашей, не богатой на события и визиты семьи, был всегда почти праздничным событием.
Она бодро входила с мороза - немолодая миниатюрная женщина, всегда бойкая и активная - и сразу же начинала командовать, пока над плитой грела зябко руки и, заодно, свою маленькую врачебную трубочку, через которую прослушивала мои внутренности:
- Тоня! Приготовьте ложку – горлышко его нежное посмотрим! А потом и сердечко, и лёгкие послушаем! Потом осмотрим всех остальных, начиная с бабушки!
...Эта маленькая пожилая фея, скрывающая под стареньким, но чистым и накрахмаленным халатом, свои ангельские крылья, казалось, видела больного насквозь.
Это она мне поставила диагноз ?недостаточность полу лунного клапана?, который я запомнил на всю жизнь только из-за благозвучности названия.
Диагноз, установленный ею, вооруженной только своей маленькой трубочкой, через полвека, с изобретением УЗИ, подтвердил профессор-кардиолог. Оказалось, что у меня в этом клапане врождённый порок – не хватает одного лепестка. Профессор тогда успокоил:
- Ничего! Ваш организм давно к этому приспособился и меньшее количество лепестков исправно исполняют ту же работу!..
…Может быть, с Елизаветы Ильиничны у меня родилось и укоренилось на всю оставшуюся жизнь глубоко почтительное, с примесью мистицизма, отношение к людям в белых халатах.
И, хотя мне за мою долгую жизнь встречались разные люди в белых халатах, всё-таки я считаю настоящих медиков – особой кастой людей.
Замечательной кастой!
И въевшееся в меня почтение перед врачом я испытываю даже к младшей моей сестре – медику от Бога. И, хотя она выросла у меня на руках, и я менял ей в своё время пелёнки, сейчас при её приказе: ?А ну-ка, ложись… посмотрим!? я испытываю патологическую покорность, как кролик перед удавом…
…Представители этой святой касты много раз, если не спасали, то, во всяком случае, продлевали мне жизнь.
Последний раз совсем недавно. Старый профессор – уролог отстоял в операционной над моим неподвижным телом три с половиной часа, чтобы продлить мне счастье этой земной жизни.
Низкий ему поклон!..
...Елизавета Ильинична видела всё насквозь и знала массу рецептов, которые нельзя вычитать ни в одном медицинском учебнике,- их дарует настоящему врачу только великий учитель – врачебная практика.
Как-то, когда рентген после очередного моего воспаления легких показал ?затемнение? - предвестник туберкулёза, врач-рентгенолог наставлял мать:
- Только хорошее питание поможет: сливочное масло, яйца, сметана, парное молоко…
А мать тихо плакала, слушая её, ибо не представляла, где она всё это возьмёт для меня. При нашей-то бедности, мы картошку жарили на рыбьем жире за недоступностью подсолнечного масла…
...Вечером появился Ангел – Елизавета Ильинична, которая принялась успокаивать мать:
- Это ещё только затемнение. Ничего пока страшного. Надо бы молока парного ему попить! А, ещё лучше, если он будет сосать молоко во время дойки прямо из вымени коровы. Корова чувствует сосание, принимает его за телёнка и выпускает в молоко какие-то лечебные вещества…
Договоритесь с Евой Ивановной. Всё-таки, она ваша сестра! И у неё корова...
...У тёти Евы муж вернулся с войны капитаном в орденах и целёхонький. Редко кому так везло. Он работал каким-то начальником, и эта семья жила припеваючи. Но тётя Ева имела патологическую жадность и нас, бедных родственников, в упор не видела.
Она приносила ежедневно нашей бабушке - своей маме – пол-литровую баночку парного молока. Это был её ?посильный? взнос на содержание нашей бабушки.
И пытаться ?выбить? из этого Плюшкина в юбке ещё что-либо было, практически, бессмысленно.
А чтобы бабушка не пыталась поделиться этим подношением с нами, детьми, она сидела напротив бабушки и приказывала непреклонным голосом:
- Мамо, пыйте! Я не пиду, покы вы не выпьетэ!..
...Уж и не знаю, какие там волшебные слова сказала моя мать своей жаднющей сестре, но договор состоялся, и я был допущен к вымени. Правда, сходил я всего с десяток раз, так как хитрая тётка так выдаивала сосок, прежде чем меня к нему допустить, что из него мне удавалось с большим трудом отсосать лишь пару глотков молока. Но с мамы она брала плату за поллитра.
...Очевидно, корова, таки, приняла меня за своего телёнка и отпустила мне порцию спасительных своих веществ.
Или, что скорее всего, Всевышний пожалел мою мать и снова (в который раз!) продлил мне жизнь.
Так или иначе, через месяц рентген показал, что затемнение рассосалось...
...Но это затемнение. А вот приговор ?врождённый порок сердца? продолжал висеть над всем моим детством. Врач-кардиолог учил:
- Поменьше движения, побольше спокойствия и спокойных игр. Никаких нагрузок! Бег исключён! Самокат исключен! Велосипед исключён! Если хотите, чтобы сын ваш выжил...
Мать хотела. Мать очень хотела. Она меня любила. Очень любила. И было свыше её сил привязать меня к стулу. Я рос очень энергичным пацаном, непоседливой натурой, и сделать меня спокойным было практически невозможно.
Эту дилемму разрешила мудрая Елизавета Ильинична:
- Знаешь, Тоня, - сказала она задумчиво и доверительно моей матери, - неизвестно, что этой деятельной натуре вреднее: принудительный покой или ребяческая активность...
Да...
Болячек у него хватает, - продолжала вслух размышлять она, пристально глядя на меня, - но положимся на Бо... на природу.
(Время было не то, чтобы врачу упоминать Господа!)
Он... она...… природа - умная. Суждено твоему парню выжить, значит выживет. А нет, так один раз оплачешь...
И, уже обращаясь ко мне, весело сказала:
- Он же парень у тебя смышлёный, верно, Матвеюшка? И перетруждать своё слабое сердечко не будет, да?
Я ободренный её словами радостно воскликнул:
- И бегать можно?
- Можно, - улыбнулась врач. – Только не быстро и не много!
- Ладно! – щедро согласился я. – А на самокате?
- Ну, уж раз бегать можно, то и на самокате можно, - смилостивилась Елизавета Ильинична. – Только не долго и с перерывами! Ты меня понимаешь?
- Конечно, - радостно согласился я и с затаённым дыханием выдал, наконец-то, сокровенное:
- А на велосипеде... можно? – и замер в ожидании приговора.
Врач улыбчиво посмотрела на меня, загоревшегося открывающимися перспективами, радующими пацанскую душу и сказала:
- Ну, что ж... можно и на велосипеде... понемногу... не перетруждаясь... с передышками.
И, перехватив мамин удивлённо–встревоженный взгляд, добавила:
- ...когда он у тебя появится... насколько я знаю, у тебя его ещё нет?!
- Не-е-а... - враз потускневшим голосом протянул тоскливо я.
...Велосипед в послевоенные годы был почти недосягаемой мечтой. Тем паче при наших, ?поющих романсы?, финансах...
Да и выпускал велосипеды только один заводик в Киеве, перестроившийся на мирную продукцию.
Да и то – взрослые.
А подростковых в СССР в 1947-м году, вероятно, не выпускал ни один завод.
На нашей длиннющей улице велосипеды были разве что в пяти-шести домах. На них ездили на работу мужчины.
А когда они приезжали на обед или с работы, их детишкам предоставлялась краткая возможность прокатиться на "батином велике".
Из-за большого размера велосипеда и малого роста "наездника", кататься на "взрослом" велосипеде приходилось "через раму", то есть просовывая одну ногу сквозь раму велосипеда. В таком изогнутом состоянии и катались, счастливо, не обращая внимания на такие мелочи, как ссадины на ногах.
А вот детских, точнее, подростковых велосипедов на нашей улице не было вовсе...
...Но, Боже мой! Как я мечтал о велосипеде! Наверное, больше в своей жизни я ни о чём так страстно не мечтал! Отлично зная нашу удручающую и неимоверную бедность, я, тем не менее, как мне казалось - очень дипломатично, постоянно ?атаковал? свою многострадальную и добрую маму:
- Вон Петька пойихав на батькином велосипеде!
И, с жестоким эгоизмом ребёнка, добавлял:
- Добре йому - в нёго е батько…
Или, в сотый раз ремонтируя свой старенький самодельный самокат и врезав неумелой ребячьей рукой вместо гвоздя по пальцу, с горькой слезой в голосе, непонятно на кого обижаясь, доказывал:
- Як бы це був велосипед, то нияки гвозди забывать не треба б було!..
На мои по-детски эгоистичные и жестокие упрёки мать только тяжело вздыхала и молча и терпеливо сносила их, забивая непокорные мне гвозди и залечивая подорожником мои ссадины...
...И вот однажды пришла радостная для меня весна!
Обычно весной мама с отложенных и тщательно хранимых деньжат покупала козу, которую мы держали всё лето и продавали перед зимой.
За козой мы ходили на городской рынок.
Эти замечательные для меня поездки на ?толкучку? описаны мной в новелле ?Наша коза?.
И в этот раз я радостно предвкушал интересное наше с мамой путешествие-приключение. И даже не возражал, когда мать меня рано уложила спать. Дескать, завтра вставать спозаранку...
...Это был необычный день! Утро началось с сюрприза! Наша бабушка, которой давно перевалило за девяносто лет, с утра подошла к маме и тусклым голосом, которым говорят глуховатые люди, сказала:
- Ось, Тоню, бэры! Визьмы хлопчине лисапет! - и протянула маме древнюю ассигнацию, неведомо откуда ею добытую, из каких потайных схронь.
...Ассигнация была ?керенкой?, на которую купить ничего было нельзя. Периодически, в трудные моменты жизни, бабуля наша неведомо откуда добывала старые деньги.
То царские, то Временного правительства, то вообще, непонятно каким атаманом Грыцько выпущенные.
И никто на свете не мог её, старую натруженную крестьянку, убедить, что это уже не деньги, а просто бумажки. Мусор. Больно тяжко ей с дедом давались эти ?заначки на чёрный день?, чтобы мозг мог воспринять их обесцененность.
...Мама и в этот раз не стала расстраивать бабушку, пытаясь разъяснить ей никчемность её подарка. Я подскочил и с интересом стал рассматривать красивую радужную бумажку. Я тоже понимал бесполезность бабушкиной щедрости, но она меня тронула, и я обнял бабушку и сказал ей проникновенно, с детской откровенной хитростью, рассчитывая на мамины уши:
- Дякую тоби, бабуля! Ты мэни ничого не жалкуешь! Ты – моя коханка! Колы я выросту, я тоби тоже ничого не буду жалкуваты!
Бабушка, польщенная моими словами, проговорила, целуя меня:
- Та хиба мени чого жалко для тебе, мий Розум!
А мама, как всегда, только тяжело вздохнула…
...Хоть мы встали и рано, базар уже вовсю бушевал, когда мы до него добрались.
Поскольку этот поход был для нас с мамой ещё и развлечением, мы не спеша бродили по базару.
Добрались до самых интересных для меня рядов, где продавалась всякая всячина бытового назначения: кастрюли, примусы, самодельные зажигалки, патефоны, пластинки к ним и прочее нужное в быту барахло.
Потом прошли коновязи, где мирно жевали что-то кони, сунув свои покорные морды в навешенные им на шею мешки-кормушки. Поверх кормушек поблёскивали только их всегда очень печальные и очень умные глаза.
Здесь же продавались коровы, бычки, нетели и козы. Мать прошлась взглядом по ряду коз, приготовленных к продаже, и ни одна не привлекла её внимания. Мать подошла поближе.
И в это время и появился этот однорукий солдат. Один рукав его старенькой гимнастёрки был сложен вдвое и приколот булавкой к боку. В единственной руке он вёл за руль... замечательный, синий как небо, подростковый велосипед!
До сих пор не пойму, почему он оказался здесь среди живности, хоть ряды техники были гораздо дальше, на окраине базара?! Не иначе как Господь в этот день решил воплотить мою давнюю мечту в реальность.
Инвалид цепким взглядом сразу выхватил из толпы мою маму:
- Женщина! Купите велосипед для вашего пацана!
Мама оторопело глянула на него:
- Да нам не нужен велосипед! С чего вы взяли?! Мы за козой...
- Да обойдётесь вы без козы! Посмотрите на пацана! Он же мечтал сто лет о таком велосипеде! Иди пацан, прокатись! Умеешь?
- А то! - самолюбиво ответил я. Осторожно забравшись на велик, я сделал небольшой круг.
Солдат одобрил:
- Молодец, сынку! Добре умеешь кататься! И велосипед тебе впору, только седло сейчас трошки подопустим, и гоняй на славу!
Он вытащил из необъятного своего галифе пассатижи и, ловко орудуя одной своей рукой, понизил мне седло:
- Бери!
Мать возмутилась:
- Отстаньте вы со своим велосипедом! Не нужен нам никакой велосипед! Мы козу покупаем! У нас и денег-то таких нет! На велосипед... - неуверенно закончила она.
Эх-ма! Женщина! Да вы поглядите на пацана! Какая коза?! Он же о велосипеде таком мечтает!
Мать невольно глянула на меня. Мой вид был красноречивей всяких слов. Просить мне не позволяло знание нашей финансовой несостоятельности и того факта, что козье молоко нужно младшей сестрёнке. Я молчал и только робко и просительно глядел на мать.
А солдат продолжал:
- Да я и продам вам незадорого. Больно ваш пацан мне приглянулся! У меня такой же... был.
Голос его пресёкся и он шмыгнул носом.
- Мать инстинктивно спросила:
- А за сколько?
- А сколько у вас на козу есть?
Мать растерявшись от такого поворота событий и напора солдата, выдала нашу тайну:
- Пятьдесят рублей...
...Это была действительно небольшая сумма для такой покупки. 50 рублей стоил маленький детский 3-х колёсный велосипед. Я приуныл...
Солдат, прислонив велосипед к себе, почесал единственной рукой затылок в коротком раздумье:
- Маловато, конечно… А если накинуть?
Мать вынула из-за пазухи платок и развернув его показала деньги:
- Вот - всё, что есть...
Солдат крякнул:
- Эх! Где наша не пропадала! Садись, пацан, рули на здоровье!
Он пододвинул ко мне велосипед, я в него вцепился, и не было теперь такой силы, которая бы вырвала это чудо, эту мечту из моих рук!
Солдат принял от вконец растерявшейся моей матери деньги и, не считая их, сунул в свой карман, крикнув мне на прощанье:
- Будь здоров, пацан! Велосипед – что надо!
Французский!..
...Я не шёл домой, а летел, словно у меня за спиной выросли крылья!
Всё свершившееся казалось мне таким нереальным, будто я пребывал в счастливом сне!
Я любовно и осторожно вёл своего новоприобретённого друга рядом с собой, гордо посматривая по сторонам и предвкушая, как я пройду с ним по своей улице под восторженный шёпот знакомых пацанов.
Я даже забыл, что это чудо можно не только вести в поводу, но можно ещё и ехать на нём!!!
Из моей нереальности меня вывел голос мамы:
- А чего же ты пешком идёшь, если у тебя теперь есть велосипед?
И тогда я сел на это французское чудо.
И поехал!
Я то вырывался вперёд, примериваясь к его скоростным данным, то, вспомнив про отставшую маму, возвращался к ней и описывал вокруг неё круги.
Моя мама, моя милая и добрая мама улыбалась мне.
И только по её пыльным щекам неудержимо катились слезинки…
Я не замечал этого, как не замечал ничего вокруг!
Я БЫЛ АБСОЛЮТНО СЧАСТЛИВ!
Автор не счёл необходимым давать перевод украинской речи, приведённой в диалогах.
Эта родственная русскому языку речь, пожалуй, всем понятна. В случае возникновения трудностей с переводом, прошу обращаться - помогу.
Метки:
