День рождения
Мамочке моей любимой посвящается.
Сегодня мой день рождения. Мне 10 лет. Мама ещё не вернулась с работы. Юрка все время ноет, что хочет есть. Я вышла во двор всего на пять минут, а он залез на полку и выпил все молоко для маленького. Я не знаю, как сказать об этом маме, ей и так тяжело. С работы ее выгнали, и судили даже, за то, что она хлебные крошки в кулечек собирала для нас. Напарница на нее нажаловалась, и маму забрали, и судили в настоящем суде. Нас туда тоже привели, чтобы попрощаться. Валерка на моих руках орал громко от голода, а Юрка от страха, что маму посадят и мы одни останемся. Когда судья сказала, что нас в детский дом заберут, я тоже начала плакать и просить громко, чтобы маму от нас не забирали. И что мы готовы совсем ничего не есть, лишь бы маму отпустили. Дальше все в зале громко кричали, а мы еще громче плакали. Тогда судья порвала свою бумагу, по которой читала, и объявила, что мама может идти, но не может больше продавать хлеб. Я очень хотела поцеловать судью, но меня к ней не пустили.
Маму больше никто не хотел брать на работу, и она за еду попросилась убирать и стирать в богатый дом. Сама почти не ела, все приносила нам. Но мы все равно были голодные, особенно Юрка, он хоть и худой, но длинный для 8 лет и все время ноет, что есть хочет. Я тоже хочу, но я старшая в семье, и понимаю, что мама и так всю еду нам отдает, а сама говорит, что уже наелась и больше не хочет. Валерке нужно молоко, но карточек ему не положено, нет метрик. А где мама их возьмет, если их отец украл вместе со всеми нашими вещами. Хотел и Валерку украсть, но не смог, мама его спрятала.
Мы так радовались, когда отец с войны вернулся живым! Он привез нас в Севастополь, на самое Черное море, хотели там жить. Дома в Севастополе были разбиты бомбами и снарядами, и отец нашел такой, чтобы сразу можно было жить, и матросиков своих привез, дом по-новой отстраивать. Это мама называла их так, матросики, ласково. А отец на них всегда кричал и наказывал, если ему что не нравилось. Отец вернулся с войны другим. Так мама говорит. Я не знаю, как было до войны, мне пять было тогда, но помню, что мама и тогда плакала. Но тогда у нас было много вкусной еды, даже мороженое и шоколад, а мама носила красивые платья и туфли на тонком каблуке. А после войны мама плакала каждый день. Отец много гулял, пил, и ночевал у других женщин. А ночью кричал, что мама и так счастливая, что он живой вернулся, другие бабы совсем одни. Мама снова плакала, и хотела уехать обратно домой с нами, но забеременела Валеркой, и мы остались. А когда Валерка родился, отец ушел жить к другой женщине, без детей, и она захотела, чтобы он забрал Валерку, и он был их ребенком. Мама как-то узнала и спрятала маленького, отец не нашел. Тогда он украл его метрики и чемодан, с которым мама бежать хотела. Но мы все равно убежали, совсем без ничего. Люди добрые помогли, доехали мы до самой Польши. Мама работу нашла, и домик без хозяев…
Хорошо, хоть Валерка не кричит, когда голодный. Он такой слабенький, что почти всегда спит. Соседка тетка Агата говорит, что у него рахит, потому, что сам очень худой, а живот, наоборот, толстый. А еще она говорит, что он скоро помрёт. Мы с мамой ей не верим, тетка Агата злая, у неё хороший теплый дом, и красивая одежда. У неё есть все, но нет детей, и она просила маму продать ей Валерку. Но это было ещё до зимы. Больше она не просит, говорит, все равно не выживет. А вчера принесла нам новую белую материю, целый рулон, сказала, для Валерки, чтобы было в чем хоронить.
Мама вернулась с работы совсем поздно, одной рукой она держала немного дров и другую руку, сильно распухшую. Она села у порога не раздевшись, закрыла глаза и тяжело дышала. Ее лицо было очень бледным, и мне стало страшно, что она может умереть и мы останемся одни. И я не стала ей говорить, что Юрка все молоко выпил и маленький остался голодным. Зима была студеная, а дом нечем было топить. И я знала, что мама ходила воровать дрова с полениц. А знала, потому что иногда ей помогала, чтобы больше донести. В этот раз поленица осыпалась и поломала мамину руку. Это мама так сказала, но я думаю, что хозяин поймал ее и сам перебил ей правую руку, чтобы больше не воровала. Люди здесь не добрые, снега зимой не выпросишь, меня с Юркой за сливы чуть из ружья не убили, стреляли. А сливы-то через забор висели, уже сами на землю падали.
Мама посидела еще немного на пороге, пока я печь растапливала, посмотрела на свои часики и сказала, чтобы мы одевались. Нам хотелось спросить, куда мы пойдем так поздно, но не стали, маму сильно трясло и она очень спешила. Я завернула Валерку в одеяльце и мы пошли.
Мы стояли прямо на рельсах, все вместе. Мама обнимала Юрку одной рукой, а я держала спящего Валерку. Мама все время повторяла: ?Все вместе, все вместе…? Рельсы загудели, поезда еще не было видно, но мама велела не смотреть туда и набросила нам с Юркой на головы свою шаль, чтобы нам было не страшно умирать. Юрка опять начал ныть, что хочет домой, Валерка проснулся и заплакал. А мама повторяла: ?Все вместе, все вместе. Сейчас, сейчас.? Поезд приближался, я обняла маму и закричала, что очень ее люблю, и что мы всегда будем вместе. И зажмурила глаза, крепко-крепко.
… Он остановился прямо перед нами. Машинист выпрыгнул из поезда и побежал к нам. Он кричал, и другие, кто бежал к нам, тоже кричали. Дальше я плохо помню. Маму с Валеркой увезли в больницу, а нас с Юркой - в детский дом. А потом нас разыскал дедушка. Он тоже воевал, но поваром. Он увез всех нас к себе на Дальний Восток, мы пожили немного у него, пили парное молоко и ели самый вкусный борщ на свете. А вскоре мама получила работу и жилье. Наш Валерка поправился, стал красивеньким и смешным, и научился ходить. Хорошо, что мама его не продала!
Сегодня мой день рождения. Мне 10 лет. Мама ещё не вернулась с работы. Юрка все время ноет, что хочет есть. Я вышла во двор всего на пять минут, а он залез на полку и выпил все молоко для маленького. Я не знаю, как сказать об этом маме, ей и так тяжело. С работы ее выгнали, и судили даже, за то, что она хлебные крошки в кулечек собирала для нас. Напарница на нее нажаловалась, и маму забрали, и судили в настоящем суде. Нас туда тоже привели, чтобы попрощаться. Валерка на моих руках орал громко от голода, а Юрка от страха, что маму посадят и мы одни останемся. Когда судья сказала, что нас в детский дом заберут, я тоже начала плакать и просить громко, чтобы маму от нас не забирали. И что мы готовы совсем ничего не есть, лишь бы маму отпустили. Дальше все в зале громко кричали, а мы еще громче плакали. Тогда судья порвала свою бумагу, по которой читала, и объявила, что мама может идти, но не может больше продавать хлеб. Я очень хотела поцеловать судью, но меня к ней не пустили.
Маму больше никто не хотел брать на работу, и она за еду попросилась убирать и стирать в богатый дом. Сама почти не ела, все приносила нам. Но мы все равно были голодные, особенно Юрка, он хоть и худой, но длинный для 8 лет и все время ноет, что есть хочет. Я тоже хочу, но я старшая в семье, и понимаю, что мама и так всю еду нам отдает, а сама говорит, что уже наелась и больше не хочет. Валерке нужно молоко, но карточек ему не положено, нет метрик. А где мама их возьмет, если их отец украл вместе со всеми нашими вещами. Хотел и Валерку украсть, но не смог, мама его спрятала.
Мы так радовались, когда отец с войны вернулся живым! Он привез нас в Севастополь, на самое Черное море, хотели там жить. Дома в Севастополе были разбиты бомбами и снарядами, и отец нашел такой, чтобы сразу можно было жить, и матросиков своих привез, дом по-новой отстраивать. Это мама называла их так, матросики, ласково. А отец на них всегда кричал и наказывал, если ему что не нравилось. Отец вернулся с войны другим. Так мама говорит. Я не знаю, как было до войны, мне пять было тогда, но помню, что мама и тогда плакала. Но тогда у нас было много вкусной еды, даже мороженое и шоколад, а мама носила красивые платья и туфли на тонком каблуке. А после войны мама плакала каждый день. Отец много гулял, пил, и ночевал у других женщин. А ночью кричал, что мама и так счастливая, что он живой вернулся, другие бабы совсем одни. Мама снова плакала, и хотела уехать обратно домой с нами, но забеременела Валеркой, и мы остались. А когда Валерка родился, отец ушел жить к другой женщине, без детей, и она захотела, чтобы он забрал Валерку, и он был их ребенком. Мама как-то узнала и спрятала маленького, отец не нашел. Тогда он украл его метрики и чемодан, с которым мама бежать хотела. Но мы все равно убежали, совсем без ничего. Люди добрые помогли, доехали мы до самой Польши. Мама работу нашла, и домик без хозяев…
Хорошо, хоть Валерка не кричит, когда голодный. Он такой слабенький, что почти всегда спит. Соседка тетка Агата говорит, что у него рахит, потому, что сам очень худой, а живот, наоборот, толстый. А еще она говорит, что он скоро помрёт. Мы с мамой ей не верим, тетка Агата злая, у неё хороший теплый дом, и красивая одежда. У неё есть все, но нет детей, и она просила маму продать ей Валерку. Но это было ещё до зимы. Больше она не просит, говорит, все равно не выживет. А вчера принесла нам новую белую материю, целый рулон, сказала, для Валерки, чтобы было в чем хоронить.
Мама вернулась с работы совсем поздно, одной рукой она держала немного дров и другую руку, сильно распухшую. Она села у порога не раздевшись, закрыла глаза и тяжело дышала. Ее лицо было очень бледным, и мне стало страшно, что она может умереть и мы останемся одни. И я не стала ей говорить, что Юрка все молоко выпил и маленький остался голодным. Зима была студеная, а дом нечем было топить. И я знала, что мама ходила воровать дрова с полениц. А знала, потому что иногда ей помогала, чтобы больше донести. В этот раз поленица осыпалась и поломала мамину руку. Это мама так сказала, но я думаю, что хозяин поймал ее и сам перебил ей правую руку, чтобы больше не воровала. Люди здесь не добрые, снега зимой не выпросишь, меня с Юркой за сливы чуть из ружья не убили, стреляли. А сливы-то через забор висели, уже сами на землю падали.
Мама посидела еще немного на пороге, пока я печь растапливала, посмотрела на свои часики и сказала, чтобы мы одевались. Нам хотелось спросить, куда мы пойдем так поздно, но не стали, маму сильно трясло и она очень спешила. Я завернула Валерку в одеяльце и мы пошли.
Мы стояли прямо на рельсах, все вместе. Мама обнимала Юрку одной рукой, а я держала спящего Валерку. Мама все время повторяла: ?Все вместе, все вместе…? Рельсы загудели, поезда еще не было видно, но мама велела не смотреть туда и набросила нам с Юркой на головы свою шаль, чтобы нам было не страшно умирать. Юрка опять начал ныть, что хочет домой, Валерка проснулся и заплакал. А мама повторяла: ?Все вместе, все вместе. Сейчас, сейчас.? Поезд приближался, я обняла маму и закричала, что очень ее люблю, и что мы всегда будем вместе. И зажмурила глаза, крепко-крепко.
… Он остановился прямо перед нами. Машинист выпрыгнул из поезда и побежал к нам. Он кричал, и другие, кто бежал к нам, тоже кричали. Дальше я плохо помню. Маму с Валеркой увезли в больницу, а нас с Юркой - в детский дом. А потом нас разыскал дедушка. Он тоже воевал, но поваром. Он увез всех нас к себе на Дальний Восток, мы пожили немного у него, пили парное молоко и ели самый вкусный борщ на свете. А вскоре мама получила работу и жилье. Наш Валерка поправился, стал красивеньким и смешным, и научился ходить. Хорошо, что мама его не продала!
Метки:
