Чем снежинки отличаются от козликов?
Весной 1980 года я собралась замуж.
Причин к тому было две. Первая: я полюбила сокурсника - скрипача Славика. Нет, я его, вообще-то, действительно полюбила. Но мы с ним только что закончили Гнесинку и официальной женитьбой решили подстраховаться от распределение в какое-нибудь захолустье. Это и стало второй причиной для подачи заявления. Времена были сложные, советские, выбора особого не было: либо в ЗАГС, либо за полярный круг. Можно и то, и другое, но зачем ?
"Мы очень рады , - сказали нам родители, - но содержать молодую семью не намерены, поэтому ищите, дети, работу."
Вот те раз. Вот она, изнанка свадебного платья!
* * *
Пока мой жених охал и ахал, я решила действовать.
И для начала стала обзванивать всех знакомых, надеясь найти какое - нибудь место учителя пения в детском саду или в школе. Тогда это было невероятно сложно.
По большому блату моя родная тетя Ася, имеющая подругу в РОНО, выбила мне допуск на прослушивание в министерство культуры “на предмет работы музыкальным работником в яслях и детсаде”. Это прослушивание оказалось страшнее, чем Госэкзамены в гнесинке.
* * *
В коридоре старинного особняка на Арбате толпилось огромное количество выпускниц. Все они закончили училище по специальности “дирижер - хоровик” или “ вокалист”. Многие имели “красные” дипломы. Я, нагло нарушая традиции, была среди них единственной скрипачкой, лезла, так сказать, со свиным рылом в калашный ряд, но разве это могло меня остановить?
Претенденток по одной запускали в двойную, обитую дермантином зловещую дверь, за которой ничего не было слышно. Остальные девушки , бледные от страха, глядели в книжки с зайчиками и утятами и зубрили слова детских песенок : “Белые снежинки по ветру летят...” Было очень страшно и неуютно.
Я выучила для прослушивания песню о Ленине и детях, которые хотели вырасти коммунистами, и тогда нам грозы нипочем. Я ее выучила так, что смогу спеть сейчас, спустя 30 с лишним лет, если меня вдруг разбудят среди ночи бравурным мажорным вступлением. А тогда я просто ждала своей очереди и повторяла слова.
Вокруг шепотом говорили о том , что направление на работу дает какая-то Л-ова, корифей ясельного и детсадовского музыкального искусства. Главнее, чем она в этой отрасли не было никого в Москве, а может быть, даже во всей стране.
* * *
И вот меня вызывают. Отступать некуда. Я просовываю голову в дермантиновую дверь и, увидев строгую комиссию за длинным столом, тут же цепенею от страха. То есть буквально от страха не могу двигаться и дышать. Я вообще жуткая трусиха.
?Ну давайте уже, не задерживайте, что вы там застряли, - любезно приветствует меня худая старушка в зеленом платье, похожая на злую правительницу Гингему из ?Волшебника Изумрудного Города?. Она буравит меня колючими глазами и ненавидит - за свежесть, юность, 19 лет и всю жизнь впереди. (Ну один-в-один - Гингема! Не хватает только длинного зеленого колпака на сухой седой голове.)
Первая часть экзамена - проверка фортепианной техники. Я начинаю играть виртуозный этюд, а сама в это время думаю: и как эта злющая старуха может что-то писать для ДЕТЕЙ?
Я играла и слышала, что играю хорошо. Руки вообще никогда не подводили меня. Во время игры они всегда существовали как бы отдельно от меня. Никакое волнение, никакие обстоятельства не могли отразиться на технике.
Я с блеском закончила этюд. Поставила точку в басу. У членов комиссии довольные лица. Они тайком косятся на Гингему.
“Очень сумбурно,- скрипит она, - почему такой дикий темп?” Члены комиссии мгновенно меняют маски и начинают кивать головами: да, дескать, ужасно сумбурно! Пока комиссия, опустив головы, перебирает на столах свои бумажки, Гингема молчит, смотрит на меня, а я молчу, парализованная страхом и провалом. Прощайте, работа и зарплата в 70 рублей, прощай, замужество, прощай, проплаченный аванс за свадьбу в ресторане "Изба рыбака"! Я едва сдерживаюсь, чтобы не зареветь. “Ладно, - машет рукой Л-ова, - давайте песню.Какая песня?”
Наконец-то! Вот он, мой звездный час, вот он, мой славный путь к реабилитации!
Я с чувством играю вступление и звонким чистым сопрано начинаю петь о том, что “все на свете дети любят Ленина, потому что Ленин их любил”.
Л-ова недовольно молчит. Я угадала, выбирая песню. Попробуй теперь придерись к дедушке Ленину с его детьми-коммунистами. Сразу потеряешь свой волшебный колпак , а вместе с ним и королевское продавленное кресло в старинном арбатском особняке.А то и вылетишь из него прямо на пенсию. И твоя детсадовская власть помашет тебе ручкой. Хорошо, если не поддаст пинка напоследок. Спасибо тебе, дорогой Ильич!
Я закончила петь. Молчу. Жду. И комиссия молчит и ждет.
“ Диапазон...- наконец, бурчит Л-ова, - у этой песни очень сложный диапазон... Дети не справятся!”
“Почему не справятся? - вдруг осмелилась я возразить, - песня взята мною из последнего учебного пособия. "Для старшего дошкольного возраста, видите?" - я сую ей ноты под нос.
"Ладно, допустим" - отмахнулась от меня Гингема. Замолчала. Что-то наподобие человеческой улыбки чуть тронуло ее бледные узкие губы. И снова молчание.
"Сейчас будет лажа," - уверенно подумала я и вся сжалась, приготовившись к нападению.
Оно последовало незамедлительно.
“А скажите-ка, уважаемая, если вы такая умная, - проскрипела в тишине Л - ова, - для какой группы детсада написан ля-бемоль мажорный “Танец снежинок”?
Я наизусть знала этот "танец снежинок", но, хоть убей, нигде не видела той ямы, в которую должна была провалиться по замыслу Л-овой. Ну неужели автор “Танца снежинок”, родившийся задолго до революции, писал свое бессмертное произведение для какой-то группы детского сада? Тем более что этих детских садов тогда еще просто не существовало. А может быть, композитор был гениальным провидцем? Или гувернантки разбивали детей на какие-то группы?
“Я жду, - напомнила Л - ова, - так для какой группы был написан “Танец снежинок?”
Я поняла, что от моего ответа зависит, получу я сейчас разрешение на работу или нет. Моя судьба балансировала над пропастью, и только я могла ее спасти от ужасного падения.Или окончательно столкнуть в глубокую гибельную черноту. Поэтому я собралась и постаралась ответить как можно обстоятельнее и исчерпывающе.
“ Танец снежинок” был написан композитором Новиковым - уверенно начала я - для ВСЕХ детей дошкольного возраста. Следовательно, он может быть рекомендован для занятий как в младшей, так и в средней и старшей группах.” Я победоносно посмотрела на Л-ову.
“ А вот и неверно,- обрадовалась она,- вы ошиблись."
“Почему?” - изумилась я.
“А потому, что “Танец снежинок” написан “восьмыми”. Значит, он может быть использован только в старшей группе! Понятно?”
“ Нет,”- честно призналась я , - “ Непонятно. Какая связь между “восьмушками” и старшей группой?”
“ А связь такая, - Л-ова схватила длинной рукой мой листок и , взмахнув шариковой ручкой, как волшебной палочкой, быстро поставила на нем резолюцию “отказать”, - связь такая, что у детей старшего возраста ноги длиннее, следовательно, они перебирают ими медленнее, чем дети младшей группы, у которых ноги короче. А значит, “Снежинки” подходят только для старшей группы. А для младшей группы надо играть более подвижный “ Танец козликов”, написанный “шестнадцатыми”. Вот и все. Вы свободны.”
“Какая чушь,”- едва не вырвалось у меня.
Л- ва протянула мне лист с красной отказной резолюцией, давая понять, что аудиенция окончена.
“ Но ведь можно же “Танец снежинок” играть быстрее, и тогда он подойдет и для младшей группы,- отчаянно затараторила я, хватаясь за последнюю тонущую соломинку надежды, - а “танец козликов” - медленнее, чтобы его могли танцевать ребята постарше!”
“ Нельзя, - важно проскрипела Л-ова, - ибо профессиональная методика учит именно так, а не иначе. И вам рановато редактировать профессионалов. До свиданья.”
Я вышла обалдевшая и обескураженная. У меня было ощущение, что я посетила палату сумасшедшего дома. Еще у меня закралось подозрение, что именно Л-ова была автором той самой “профессиональной методики”. Позже я выяснила, что так оно и было на самом деле.
Сколько раз потом за свою жизнь я благодарила Бога за то, что не получила тогда от Гингемы тот самый недосягаемо-волшебный допуск! Через пару недель я нашла другую работу, которой посвятила всю свою жизнь, всю свою душу и любовь.
А замуж за Славика я так и не вышла.
Причин к тому было две. Первая: я полюбила сокурсника - скрипача Славика. Нет, я его, вообще-то, действительно полюбила. Но мы с ним только что закончили Гнесинку и официальной женитьбой решили подстраховаться от распределение в какое-нибудь захолустье. Это и стало второй причиной для подачи заявления. Времена были сложные, советские, выбора особого не было: либо в ЗАГС, либо за полярный круг. Можно и то, и другое, но зачем ?
"Мы очень рады , - сказали нам родители, - но содержать молодую семью не намерены, поэтому ищите, дети, работу."
Вот те раз. Вот она, изнанка свадебного платья!
* * *
Пока мой жених охал и ахал, я решила действовать.
И для начала стала обзванивать всех знакомых, надеясь найти какое - нибудь место учителя пения в детском саду или в школе. Тогда это было невероятно сложно.
По большому блату моя родная тетя Ася, имеющая подругу в РОНО, выбила мне допуск на прослушивание в министерство культуры “на предмет работы музыкальным работником в яслях и детсаде”. Это прослушивание оказалось страшнее, чем Госэкзамены в гнесинке.
* * *
В коридоре старинного особняка на Арбате толпилось огромное количество выпускниц. Все они закончили училище по специальности “дирижер - хоровик” или “ вокалист”. Многие имели “красные” дипломы. Я, нагло нарушая традиции, была среди них единственной скрипачкой, лезла, так сказать, со свиным рылом в калашный ряд, но разве это могло меня остановить?
Претенденток по одной запускали в двойную, обитую дермантином зловещую дверь, за которой ничего не было слышно. Остальные девушки , бледные от страха, глядели в книжки с зайчиками и утятами и зубрили слова детских песенок : “Белые снежинки по ветру летят...” Было очень страшно и неуютно.
Я выучила для прослушивания песню о Ленине и детях, которые хотели вырасти коммунистами, и тогда нам грозы нипочем. Я ее выучила так, что смогу спеть сейчас, спустя 30 с лишним лет, если меня вдруг разбудят среди ночи бравурным мажорным вступлением. А тогда я просто ждала своей очереди и повторяла слова.
Вокруг шепотом говорили о том , что направление на работу дает какая-то Л-ова, корифей ясельного и детсадовского музыкального искусства. Главнее, чем она в этой отрасли не было никого в Москве, а может быть, даже во всей стране.
* * *
И вот меня вызывают. Отступать некуда. Я просовываю голову в дермантиновую дверь и, увидев строгую комиссию за длинным столом, тут же цепенею от страха. То есть буквально от страха не могу двигаться и дышать. Я вообще жуткая трусиха.
?Ну давайте уже, не задерживайте, что вы там застряли, - любезно приветствует меня худая старушка в зеленом платье, похожая на злую правительницу Гингему из ?Волшебника Изумрудного Города?. Она буравит меня колючими глазами и ненавидит - за свежесть, юность, 19 лет и всю жизнь впереди. (Ну один-в-один - Гингема! Не хватает только длинного зеленого колпака на сухой седой голове.)
Первая часть экзамена - проверка фортепианной техники. Я начинаю играть виртуозный этюд, а сама в это время думаю: и как эта злющая старуха может что-то писать для ДЕТЕЙ?
Я играла и слышала, что играю хорошо. Руки вообще никогда не подводили меня. Во время игры они всегда существовали как бы отдельно от меня. Никакое волнение, никакие обстоятельства не могли отразиться на технике.
Я с блеском закончила этюд. Поставила точку в басу. У членов комиссии довольные лица. Они тайком косятся на Гингему.
“Очень сумбурно,- скрипит она, - почему такой дикий темп?” Члены комиссии мгновенно меняют маски и начинают кивать головами: да, дескать, ужасно сумбурно! Пока комиссия, опустив головы, перебирает на столах свои бумажки, Гингема молчит, смотрит на меня, а я молчу, парализованная страхом и провалом. Прощайте, работа и зарплата в 70 рублей, прощай, замужество, прощай, проплаченный аванс за свадьбу в ресторане "Изба рыбака"! Я едва сдерживаюсь, чтобы не зареветь. “Ладно, - машет рукой Л-ова, - давайте песню.Какая песня?”
Наконец-то! Вот он, мой звездный час, вот он, мой славный путь к реабилитации!
Я с чувством играю вступление и звонким чистым сопрано начинаю петь о том, что “все на свете дети любят Ленина, потому что Ленин их любил”.
Л-ова недовольно молчит. Я угадала, выбирая песню. Попробуй теперь придерись к дедушке Ленину с его детьми-коммунистами. Сразу потеряешь свой волшебный колпак , а вместе с ним и королевское продавленное кресло в старинном арбатском особняке.А то и вылетишь из него прямо на пенсию. И твоя детсадовская власть помашет тебе ручкой. Хорошо, если не поддаст пинка напоследок. Спасибо тебе, дорогой Ильич!
Я закончила петь. Молчу. Жду. И комиссия молчит и ждет.
“ Диапазон...- наконец, бурчит Л-ова, - у этой песни очень сложный диапазон... Дети не справятся!”
“Почему не справятся? - вдруг осмелилась я возразить, - песня взята мною из последнего учебного пособия. "Для старшего дошкольного возраста, видите?" - я сую ей ноты под нос.
"Ладно, допустим" - отмахнулась от меня Гингема. Замолчала. Что-то наподобие человеческой улыбки чуть тронуло ее бледные узкие губы. И снова молчание.
"Сейчас будет лажа," - уверенно подумала я и вся сжалась, приготовившись к нападению.
Оно последовало незамедлительно.
“А скажите-ка, уважаемая, если вы такая умная, - проскрипела в тишине Л - ова, - для какой группы детсада написан ля-бемоль мажорный “Танец снежинок”?
Я наизусть знала этот "танец снежинок", но, хоть убей, нигде не видела той ямы, в которую должна была провалиться по замыслу Л-овой. Ну неужели автор “Танца снежинок”, родившийся задолго до революции, писал свое бессмертное произведение для какой-то группы детского сада? Тем более что этих детских садов тогда еще просто не существовало. А может быть, композитор был гениальным провидцем? Или гувернантки разбивали детей на какие-то группы?
“Я жду, - напомнила Л - ова, - так для какой группы был написан “Танец снежинок?”
Я поняла, что от моего ответа зависит, получу я сейчас разрешение на работу или нет. Моя судьба балансировала над пропастью, и только я могла ее спасти от ужасного падения.Или окончательно столкнуть в глубокую гибельную черноту. Поэтому я собралась и постаралась ответить как можно обстоятельнее и исчерпывающе.
“ Танец снежинок” был написан композитором Новиковым - уверенно начала я - для ВСЕХ детей дошкольного возраста. Следовательно, он может быть рекомендован для занятий как в младшей, так и в средней и старшей группах.” Я победоносно посмотрела на Л-ову.
“ А вот и неверно,- обрадовалась она,- вы ошиблись."
“Почему?” - изумилась я.
“А потому, что “Танец снежинок” написан “восьмыми”. Значит, он может быть использован только в старшей группе! Понятно?”
“ Нет,”- честно призналась я , - “ Непонятно. Какая связь между “восьмушками” и старшей группой?”
“ А связь такая, - Л-ова схватила длинной рукой мой листок и , взмахнув шариковой ручкой, как волшебной палочкой, быстро поставила на нем резолюцию “отказать”, - связь такая, что у детей старшего возраста ноги длиннее, следовательно, они перебирают ими медленнее, чем дети младшей группы, у которых ноги короче. А значит, “Снежинки” подходят только для старшей группы. А для младшей группы надо играть более подвижный “ Танец козликов”, написанный “шестнадцатыми”. Вот и все. Вы свободны.”
“Какая чушь,”- едва не вырвалось у меня.
Л- ва протянула мне лист с красной отказной резолюцией, давая понять, что аудиенция окончена.
“ Но ведь можно же “Танец снежинок” играть быстрее, и тогда он подойдет и для младшей группы,- отчаянно затараторила я, хватаясь за последнюю тонущую соломинку надежды, - а “танец козликов” - медленнее, чтобы его могли танцевать ребята постарше!”
“ Нельзя, - важно проскрипела Л-ова, - ибо профессиональная методика учит именно так, а не иначе. И вам рановато редактировать профессионалов. До свиданья.”
Я вышла обалдевшая и обескураженная. У меня было ощущение, что я посетила палату сумасшедшего дома. Еще у меня закралось подозрение, что именно Л-ова была автором той самой “профессиональной методики”. Позже я выяснила, что так оно и было на самом деле.
Сколько раз потом за свою жизнь я благодарила Бога за то, что не получила тогда от Гингемы тот самый недосягаемо-волшебный допуск! Через пару недель я нашла другую работу, которой посвятила всю свою жизнь, всю свою душу и любовь.
А замуж за Славика я так и не вышла.
Метки:
