Путь к знаниям
1957 год. Но сейчас я не буду мучить читателя историей страны. Расскажу только об одном дне семилетнего первоклассника, о себе то есть.
В тот год нам в школу предстояло пойти в соседнюю деревню, за два с половиной километра, по кочковатому степному пустырю. Самые старшие из нас были четвероклассники, а всего числом чуть больше десятка. В связи с очередной реорганизацией "наверху", между этими деревнями не стало хозяйственных связей. Сентябрь, мы топаем по "не топтанному" лугу, придерживаясь еле угадываемой тележной колеи. Вдали виднеется выросшая над серыми избами красная кирпичная школа, от нас пахнет ещё новой формой и портфелями, вокруг раскинулись такие знакомые поля, "горбы" междуречий, перелески (колки). Но вот октябрь, ноябрь, стало порошить, и в конце концов установилась наша многоснежная и пуржливая зима.
Алгоритм пути к знаниям мы выбрали такой: в восьмом часу утра собираемся у Надькиного дома, возле околицы; девчонки заходят в дом, а мужская половина ждёт у ворот. В четверть восьмого отчаливаем. Иногда из деревни в деревню кто-то проезжал на санях, и свою снежную тропу мы постарались проложить по этому начатому санному пути. По совету взрослых наломали веток и наставили с правой стороны вешек. Когда ломали, казалось, что у каждого огромная охапка, но когда расставляли - поняли, что надо бы ещё столько же. Решили наломать завтра же, но назавтра установилось вёдро, и о решении забыли, а по пути из школы, под морозным солнышком, любовались зовущими вперед вешками.
Январь. Опять повалило сверху, крутит ветром внизу": так называемая "падера". От Надьки, из тепла, вышли наши девки мал мала меньше, готовые в бой, а мы у ворот, "мужики", мы всегда готовы... На середине пути мы стали топтаться на месте, так как впереди идущий (вперед смотрящий) сообщил, что не может разглядеть вешку, а ей пора бы уж показаться. Вернулись к предыдущей, опять осторожно пошли вперёд, нащупывая ногами место потверже: вчерашнюю-позавчерашнюю тропу, но поскольку всё было нами же утолочено, путь к знаниям в этот раз мы окончательно потеряли. Тем не менее решили идти вперёд, почти наугад, ибо, по идее, должны все равно уткнуться в какой-то край этой деревни. Но когда прошёл примерно час, мы уже по пояс в снегу пробирались через высокие кочки, осока на которых была выше наших голов, мы поняли, что заблудились, и не было ничего видно кругом из-за пурги-падеры, хотя уже изрядно посветлело. Наконец стихло. Мы стояли на возвышенном междуречье в четырёх километрах от обоих деревень. У кого-то были отцовские часы, и он сказал время: пол-одиннадцатого. Конечно, мы отправились домой, по нехоженому снегу: как говорится, "в цело". Наши девки, умотанные шалями, вовсе закуржевели, глаз не видно, а мы, "мужики", в своих ушанках с завязанными тесемками были похожи один на другого, над каждым вился парок. Как неохота идти, когда ясно видишь цель, но очень-очень далеко и снега по грудь! Но надо идти, ведь завтра опять в школу...
За всю зиму мы только раза два разошлись от Надькиного дома - по своим, то есть не пошли в школу. А вскоре после того коллективного блуждания опять была падера. Моя сестра, четвероклассница, убежала к Надьке пораньше, сверить решенные примеры, а я долго собирал с полу рассыпанные карандаши и едва успевал к Надькиным воротам. Прибежал, но там никого уже не было. Внутренне я попенял сестрёнке, но время торопило. Я на всякий случай посмотрел на следы у ворот: сегодняшние или вчерашние? Но и мои следы тут же заметало, и я, не теряя времени, бросился вдогонку.
На бегу я не забывал отмечать себе, что каждый шаг пока - по натоптанной тропке, там, под свежим снежным наносом. Но вот и злополучная середина пути, где мы однажды сбились с дороги. Я никого не догнал, но бежать "задрав глаза" не решился, надо осмотреться в этой утренней пуржливой темени. А между вешками в этом месте было метров по тридцать и даже больше. Отойдя значительно уже от одной заметной вешки, я нарочито остановился, опустил портфель на тропу. Сделал шага три вперед, всмотрелся, но очередной вешки не видно пока. Тогда я пошел вправо убедиться, что сбоку мягкая снежная целина; так оно и вышло. То же самое я проделал в левом направлении. С каждым шагом прощупывая тропу, пошёл вперёд, веря ногам и мысли, что если это действительно натоптанные следы - они ведут в ту деревню. Конечно, одному мне было страшно: то и дело я всматривался во все стороны, не заблестят ли где глаза волков, которых мужики иногда видели невдалеке от деревни. Конечно, можно было вернуться к пройденной вешке и вообще домой, но до школы было, пожалуй, ближе, да и вдруг вот-вот нагоню товарищей. Как это они без меня - без меня! - отправились в этот путь к знаниям. Я тогда думал именно так. Это не сейчас я придумал этакое ироничное выражение. Ведь и в семь лет - тоже всё без шуток!..
В школьном рекреационном зале, где отряхалась и раздевалась тамошняя деревенская ребятня, своих я не встретил взглядом. Спросил кого-то. Ответом было: "Не видели". И только на начавшемся уроке учительница долго смотрела на меня, а я на неё. Потом она сказала, что из нашей деревни позвонили с конного двора, что ребята не придут, что из Правления передали с пареньком записку в школу. "А ты-то как пришёл?" - спросила учительница. Я понял, что совершил заметный поступок, пожал плечами, оглянулся на одноклассников: "По тропе... по вешкам..."
Около полудня дверь класса приоткрылась прямо на уроке, заглянул мой отец, весь в снегу, в полушубке, увидел меня, извинительно пояснил учительнице: "Потеряли..." Учительница отпустила меня, и мы в санях поехали домой. С утра дома мать поспрашивала "школьщиков", но никто меня сегодня не видел, и возникло предположение, не убежал ли я один в школу? И отец, дождавшись обеденного перерыва, запряг лошадь и поехал в школу... Хорошо в санях на соломе, ближе к их передку, забранному плотно досками, чтобы не летело из-под копыт. Тут не чувствуется ветра. Иногда я поднимал голову, смотрел в сторону на снежные пуховые равнины, назад убегали торчащие из снега жиденькие ветки-вешки. Отец стоял коленями на соломе, грудью вперёд, к лошади, беспрестанно похлопывая её бока вожжами. Что у него было на душе? Во всяком случае, он понимал, что я в общем и целом был на верном пути, отправляясь один в школу; ведь я не девочка, я был мужик. Сам отец в голодном двадцать шестом в семь лет был отдан его отцом (стало быть, моим дедом) "во спасение" аж за двадцать километров к шурину - в батраки, за харч! И в семь лет он вставал в пять утра, ложился в одиннадцать вечера, весь день боронил поля верхом на лошади, управлялся со скотиной, иногда засыпал прямо на лошади, сваливался в пашню и "мертвО"спал, пока приехавший дядя не будил и не садил обратно на лошадь, которая была рада постоять рядом со спящим мальцом сколько угодно, лишь бы подольше отдохнуть; и отцу было тогда тоже семь. А я, его сын, ушёл один в январе в пургу в другую деревню в школу, по зимнему бездорожью - всё лучше, чем работать по восемнадцать часов в сутки и падать под борону. Да и путь к знаниям - разве может быть что-то интереснее, нужнее, простительнее?..
В тот год нам в школу предстояло пойти в соседнюю деревню, за два с половиной километра, по кочковатому степному пустырю. Самые старшие из нас были четвероклассники, а всего числом чуть больше десятка. В связи с очередной реорганизацией "наверху", между этими деревнями не стало хозяйственных связей. Сентябрь, мы топаем по "не топтанному" лугу, придерживаясь еле угадываемой тележной колеи. Вдали виднеется выросшая над серыми избами красная кирпичная школа, от нас пахнет ещё новой формой и портфелями, вокруг раскинулись такие знакомые поля, "горбы" междуречий, перелески (колки). Но вот октябрь, ноябрь, стало порошить, и в конце концов установилась наша многоснежная и пуржливая зима.
Алгоритм пути к знаниям мы выбрали такой: в восьмом часу утра собираемся у Надькиного дома, возле околицы; девчонки заходят в дом, а мужская половина ждёт у ворот. В четверть восьмого отчаливаем. Иногда из деревни в деревню кто-то проезжал на санях, и свою снежную тропу мы постарались проложить по этому начатому санному пути. По совету взрослых наломали веток и наставили с правой стороны вешек. Когда ломали, казалось, что у каждого огромная охапка, но когда расставляли - поняли, что надо бы ещё столько же. Решили наломать завтра же, но назавтра установилось вёдро, и о решении забыли, а по пути из школы, под морозным солнышком, любовались зовущими вперед вешками.
Январь. Опять повалило сверху, крутит ветром внизу": так называемая "падера". От Надьки, из тепла, вышли наши девки мал мала меньше, готовые в бой, а мы у ворот, "мужики", мы всегда готовы... На середине пути мы стали топтаться на месте, так как впереди идущий (вперед смотрящий) сообщил, что не может разглядеть вешку, а ей пора бы уж показаться. Вернулись к предыдущей, опять осторожно пошли вперёд, нащупывая ногами место потверже: вчерашнюю-позавчерашнюю тропу, но поскольку всё было нами же утолочено, путь к знаниям в этот раз мы окончательно потеряли. Тем не менее решили идти вперёд, почти наугад, ибо, по идее, должны все равно уткнуться в какой-то край этой деревни. Но когда прошёл примерно час, мы уже по пояс в снегу пробирались через высокие кочки, осока на которых была выше наших голов, мы поняли, что заблудились, и не было ничего видно кругом из-за пурги-падеры, хотя уже изрядно посветлело. Наконец стихло. Мы стояли на возвышенном междуречье в четырёх километрах от обоих деревень. У кого-то были отцовские часы, и он сказал время: пол-одиннадцатого. Конечно, мы отправились домой, по нехоженому снегу: как говорится, "в цело". Наши девки, умотанные шалями, вовсе закуржевели, глаз не видно, а мы, "мужики", в своих ушанках с завязанными тесемками были похожи один на другого, над каждым вился парок. Как неохота идти, когда ясно видишь цель, но очень-очень далеко и снега по грудь! Но надо идти, ведь завтра опять в школу...
За всю зиму мы только раза два разошлись от Надькиного дома - по своим, то есть не пошли в школу. А вскоре после того коллективного блуждания опять была падера. Моя сестра, четвероклассница, убежала к Надьке пораньше, сверить решенные примеры, а я долго собирал с полу рассыпанные карандаши и едва успевал к Надькиным воротам. Прибежал, но там никого уже не было. Внутренне я попенял сестрёнке, но время торопило. Я на всякий случай посмотрел на следы у ворот: сегодняшние или вчерашние? Но и мои следы тут же заметало, и я, не теряя времени, бросился вдогонку.
На бегу я не забывал отмечать себе, что каждый шаг пока - по натоптанной тропке, там, под свежим снежным наносом. Но вот и злополучная середина пути, где мы однажды сбились с дороги. Я никого не догнал, но бежать "задрав глаза" не решился, надо осмотреться в этой утренней пуржливой темени. А между вешками в этом месте было метров по тридцать и даже больше. Отойдя значительно уже от одной заметной вешки, я нарочито остановился, опустил портфель на тропу. Сделал шага три вперед, всмотрелся, но очередной вешки не видно пока. Тогда я пошел вправо убедиться, что сбоку мягкая снежная целина; так оно и вышло. То же самое я проделал в левом направлении. С каждым шагом прощупывая тропу, пошёл вперёд, веря ногам и мысли, что если это действительно натоптанные следы - они ведут в ту деревню. Конечно, одному мне было страшно: то и дело я всматривался во все стороны, не заблестят ли где глаза волков, которых мужики иногда видели невдалеке от деревни. Конечно, можно было вернуться к пройденной вешке и вообще домой, но до школы было, пожалуй, ближе, да и вдруг вот-вот нагоню товарищей. Как это они без меня - без меня! - отправились в этот путь к знаниям. Я тогда думал именно так. Это не сейчас я придумал этакое ироничное выражение. Ведь и в семь лет - тоже всё без шуток!..
В школьном рекреационном зале, где отряхалась и раздевалась тамошняя деревенская ребятня, своих я не встретил взглядом. Спросил кого-то. Ответом было: "Не видели". И только на начавшемся уроке учительница долго смотрела на меня, а я на неё. Потом она сказала, что из нашей деревни позвонили с конного двора, что ребята не придут, что из Правления передали с пареньком записку в школу. "А ты-то как пришёл?" - спросила учительница. Я понял, что совершил заметный поступок, пожал плечами, оглянулся на одноклассников: "По тропе... по вешкам..."
Около полудня дверь класса приоткрылась прямо на уроке, заглянул мой отец, весь в снегу, в полушубке, увидел меня, извинительно пояснил учительнице: "Потеряли..." Учительница отпустила меня, и мы в санях поехали домой. С утра дома мать поспрашивала "школьщиков", но никто меня сегодня не видел, и возникло предположение, не убежал ли я один в школу? И отец, дождавшись обеденного перерыва, запряг лошадь и поехал в школу... Хорошо в санях на соломе, ближе к их передку, забранному плотно досками, чтобы не летело из-под копыт. Тут не чувствуется ветра. Иногда я поднимал голову, смотрел в сторону на снежные пуховые равнины, назад убегали торчащие из снега жиденькие ветки-вешки. Отец стоял коленями на соломе, грудью вперёд, к лошади, беспрестанно похлопывая её бока вожжами. Что у него было на душе? Во всяком случае, он понимал, что я в общем и целом был на верном пути, отправляясь один в школу; ведь я не девочка, я был мужик. Сам отец в голодном двадцать шестом в семь лет был отдан его отцом (стало быть, моим дедом) "во спасение" аж за двадцать километров к шурину - в батраки, за харч! И в семь лет он вставал в пять утра, ложился в одиннадцать вечера, весь день боронил поля верхом на лошади, управлялся со скотиной, иногда засыпал прямо на лошади, сваливался в пашню и "мертвО"спал, пока приехавший дядя не будил и не садил обратно на лошадь, которая была рада постоять рядом со спящим мальцом сколько угодно, лишь бы подольше отдохнуть; и отцу было тогда тоже семь. А я, его сын, ушёл один в январе в пургу в другую деревню в школу, по зимнему бездорожью - всё лучше, чем работать по восемнадцать часов в сутки и падать под борону. Да и путь к знаниям - разве может быть что-то интереснее, нужнее, простительнее?..
Метки:
