Толян матерился редко
…Вдруг толчок о какое-то препятствие, и самолет… сам прибавил высоты…
…Солнце разгоралось, а над полем еще кое-где клубился легкий утренний пар. Едва заметный на фоне бесчисленных арыков, он испарялся из тысяч борозд, полных живительной влаги, струился из увлажненных стеблей и листьев невысоких ярко-зеленых кустов. Миллионным тиражом они обосновались в этих бороздах, придя на свет из малюсеньких семян, появлявшихся в яйце подобных, и похожих на большие орехи, коробочках, которые только еще набирают вес, чтобы к осени, подсохнув, раскрыться и явить миру чистейшую, нежную вату.
Сюда, к этой коряво очерченной трапеции поля, ведут мутные и прозрачные водные потоки. Их движением руководит самый умелый из земледельцев-крестьян, декхан, по- здешнему – поливальщик, от его усердия зависит будущий урожай белого золота. Кетмень в руках такого умельца каждый литр драгоценной пресной воды, (а ею здесь были в те годы полны все реки и все скважины, как возможно больше нигде во всем Мире), проводит в нужную сторону. Работа несложной на первый взгляд ирригационной системы, конструкции из рукотворных соединений мелких арыков в единый оросительный механизм, зависит от двух-трех взмахов примитивного орудия труда, подобного палочке дирижера, чтобы в нужный момент заиграл оркестр на сотне гектар. Поливальщик учитывает каждый изгиб и возвышенность, каждую ложбинку на относительно горизонтальной плоскости хлопковых полей, расположившихся возле рек, между кишлаками, редкими садами и огородами, рядом с холмами и подножиями близких гор. Сплошь пересеченные линиями электропередач, огрызки, по сути равнины, этих всего трех процентов всей площади горной республики, давали стране стратегическое сырье. Хлопок – это военная мощь и текстильная красота!..
Пока вода медленно журчит и струится, ровные, словно линии нотного стана, бесконечные желобки из бледно-желтых быстро превращаются в темно-коричневые. Поливальщик на особом счету. Размахивая кетменем, он с легкостью может послать на все буквы алфавита любого, включая начальство. Вот начальства сейчас только и не хватало…
Сам, правда, я ни разу этого не видел. Рассказывали… Даже о рукоприкладстве поливальшиков… Сам-то я, в этот миг пребывая в легком недоумении и тревоге, дрожащими руками и ногами разворачивал свой летательный аппарат. Он покачивает крыльями, снижается, и вот мы снова мчимся над дышащим влагой и зеленью полем, разливаем вонючую и очень дорогую отраву с дозировкой сто литров раствора на один гектар. От нее должны вроде как подыхать все многочисленные насекомые – вредители этого очень культурного растения, избалованного и нежного. Поэтому спешим, торопимся побольше успеть в самые ранние часы, когда воздух еще более-менее прохладный. Стараемся. А на дворе июнь, и жара начинается с самого утра.
…Летим… Вот уже темные полосы по хлопковому полю мчат навстречу… Их две. Да это же мои следы… Вернее, следы колес шасси, но оставленные моим самолетом. Они начинаются, вернее, заканчиваются… вот здесь… Это бруствер, заросший травой берег поперечного арыка… Длинный такой канал, до самой горушки тянется… Быстро смотрю влево и снова вперед… Секунды… Вот уже промелькнуло то самое жуткое препятствие, о которое и был тот нелегкий удар. После будто проснулись, и я, и самолет… Он первым… Вот начало этих полос… Новый заход, уже третий на это злополучное поле… и второй в этом направлении. И снова солнце бьет в глаза, и сквозь мутное стекло фонаря видны лишь разводы на нём, и с трудом угадывается пейзаж, над которым летим, почти касаясь… Шурик, гад, фонарь протирать надо!..
…Строго запрещено работать против низкого лежащего на горизонте солнца, с курсом… и под углом… к светилу…
На аэродром! Вернее, площадку, прямоугольный участок, отвоеванный у плодородных и не очень полей, покрытый травой, галькой и глиной, сухой, и влажной, а местами плотной пылью, поднимаемой в воздух всякий раз, когда по ней катится самолет. Он рычит и упирается на тормозящих и движущихся колесах, винтом двигателя с тысячью лошадей гонит желтоватую вьюгу во все стороны…
Садимся… У самого краешка посадочной полосы проходит дорога, она чуть выше, может, всего на сантиметры, но мешает, и приходится это учитывать. А то будет, как на поле… Чуть касаемся земли, я сразу торможу, чтобы далеко не укатиться от места заправки водой. Трава на аэродроме местами еще живая, колеса слегка скользят по ней и вот уже хватают своей толстой резиной все крепче … Разворачиваюсь. Пыль летит…
Работяги в цветных тюбетейках и мокрых фартуках уже подтягивают рукав. Подсоединили, взревела помпа-насос, потекла водица в трюм… Винт еще вращается. Выхожу на волю.
- Шурик! – кричу. Наш авиатехник, сонно мятый после вчерашнего, медленно крадется из тени к самолету. Разводит длинными руками… Подтягивает грязные штаны, спадающие с худого тела…
- Щас.. отмоем…
Вся нижняя часть нашей ?ласточки? покрылась зеленью. Центроплан, крылья и подкосы шасси, подвесная аппаратура. Стеблями и листьями всюду росписи ядовитым росчерком, а колеса, те еще и в сырой землице… Прокатились с ветерком да по полю!.. Вот и агроном подъехал на грузовике. Непривычно злое лицо…
- Ты зачем корчуешь?!..
- Спасибо скажи, что живые!..
Я улыбаюсь, глядя на мир сквозь дым сигареты… Суетливые движения вокруг. Ахают и причмокивают. Один лишь Толян еще в самолете, мой второй пилот, он следит, чтобы в бак лишнего не залили. Машет рабочим рукой. Хорош! Он еще ничего не понял. Весь недолгий полет занимался бумажными делами, писанины у нас полно… Вот он вышел, наконец, потянулся. посмотрел… Раскачивается всем телом. Недоумевает.
- Во, блин!.. Ну, дела…
Толик редко матерится… Пока он, увлеченный своей бесконечной отчетной макулатурой, весь полет спокойно сидел на рабочем месте в кабине, мы оба чудесным образом едва не грохнулись посреди хлопкового поля… Повезло? Ему и в голову не могло придти, что… командир самолета… вот так блестяще пилотировал… Старательно…
Долговязый Шурик заканчивал отмывать наш воздушный корабль. Четыре крыла торжественно возвышались над собственной тенью и огромная лужа растеклась, когда, наконец, появилась надежда, что в глаза не сильно бросаются следы происшествия… Побывали в переделке… Но ведь это мелочи… И все уже прекрасно! Вот, как там, на поле?.. Не перепашешь…
В тот день обработали, но успешно, еще несколько участков. А когда возвращались на базу, и солнце в вышине припекало вовсю, освещая место нашего ?приводнения – приземления?, то картина наводила ужас тем, что к двум глубоким полосам, оказалось, прилагается, еще и третий след – от ?дутика?, хвостового колеса, оно тоже почти катилось, след был не глубокий, но четкий. Словно по полю вслед за тяжелой машиной шел садовник и аккуратно стриг верхушки кустов большими ножницами…
Наверно мы оба вспомнили Южный Казахстан, где прошлым летом трудились. Рядом с аэродромом, возле большого канала, под высоковольтными проводами лежали свежие обломки Ан-2, голубенький и ослепительно сверкающий на солнце, металл напоминал о недавно рухнувшем здесь ?химике?. Видимо не смогли набрать высоту наши коллеги и зацепились за провода… Жертв кораблекрушений не видно, их поглощает пучина. Упавший самолет не спрячешь…
- Ни… себе! – выдохнул Толян и наша крестообразная тень промелькнула над полем…
…Солнце разгоралось, а над полем еще кое-где клубился легкий утренний пар. Едва заметный на фоне бесчисленных арыков, он испарялся из тысяч борозд, полных живительной влаги, струился из увлажненных стеблей и листьев невысоких ярко-зеленых кустов. Миллионным тиражом они обосновались в этих бороздах, придя на свет из малюсеньких семян, появлявшихся в яйце подобных, и похожих на большие орехи, коробочках, которые только еще набирают вес, чтобы к осени, подсохнув, раскрыться и явить миру чистейшую, нежную вату.
Сюда, к этой коряво очерченной трапеции поля, ведут мутные и прозрачные водные потоки. Их движением руководит самый умелый из земледельцев-крестьян, декхан, по- здешнему – поливальщик, от его усердия зависит будущий урожай белого золота. Кетмень в руках такого умельца каждый литр драгоценной пресной воды, (а ею здесь были в те годы полны все реки и все скважины, как возможно больше нигде во всем Мире), проводит в нужную сторону. Работа несложной на первый взгляд ирригационной системы, конструкции из рукотворных соединений мелких арыков в единый оросительный механизм, зависит от двух-трех взмахов примитивного орудия труда, подобного палочке дирижера, чтобы в нужный момент заиграл оркестр на сотне гектар. Поливальщик учитывает каждый изгиб и возвышенность, каждую ложбинку на относительно горизонтальной плоскости хлопковых полей, расположившихся возле рек, между кишлаками, редкими садами и огородами, рядом с холмами и подножиями близких гор. Сплошь пересеченные линиями электропередач, огрызки, по сути равнины, этих всего трех процентов всей площади горной республики, давали стране стратегическое сырье. Хлопок – это военная мощь и текстильная красота!..
Пока вода медленно журчит и струится, ровные, словно линии нотного стана, бесконечные желобки из бледно-желтых быстро превращаются в темно-коричневые. Поливальщик на особом счету. Размахивая кетменем, он с легкостью может послать на все буквы алфавита любого, включая начальство. Вот начальства сейчас только и не хватало…
Сам, правда, я ни разу этого не видел. Рассказывали… Даже о рукоприкладстве поливальшиков… Сам-то я, в этот миг пребывая в легком недоумении и тревоге, дрожащими руками и ногами разворачивал свой летательный аппарат. Он покачивает крыльями, снижается, и вот мы снова мчимся над дышащим влагой и зеленью полем, разливаем вонючую и очень дорогую отраву с дозировкой сто литров раствора на один гектар. От нее должны вроде как подыхать все многочисленные насекомые – вредители этого очень культурного растения, избалованного и нежного. Поэтому спешим, торопимся побольше успеть в самые ранние часы, когда воздух еще более-менее прохладный. Стараемся. А на дворе июнь, и жара начинается с самого утра.
…Летим… Вот уже темные полосы по хлопковому полю мчат навстречу… Их две. Да это же мои следы… Вернее, следы колес шасси, но оставленные моим самолетом. Они начинаются, вернее, заканчиваются… вот здесь… Это бруствер, заросший травой берег поперечного арыка… Длинный такой канал, до самой горушки тянется… Быстро смотрю влево и снова вперед… Секунды… Вот уже промелькнуло то самое жуткое препятствие, о которое и был тот нелегкий удар. После будто проснулись, и я, и самолет… Он первым… Вот начало этих полос… Новый заход, уже третий на это злополучное поле… и второй в этом направлении. И снова солнце бьет в глаза, и сквозь мутное стекло фонаря видны лишь разводы на нём, и с трудом угадывается пейзаж, над которым летим, почти касаясь… Шурик, гад, фонарь протирать надо!..
…Строго запрещено работать против низкого лежащего на горизонте солнца, с курсом… и под углом… к светилу…
На аэродром! Вернее, площадку, прямоугольный участок, отвоеванный у плодородных и не очень полей, покрытый травой, галькой и глиной, сухой, и влажной, а местами плотной пылью, поднимаемой в воздух всякий раз, когда по ней катится самолет. Он рычит и упирается на тормозящих и движущихся колесах, винтом двигателя с тысячью лошадей гонит желтоватую вьюгу во все стороны…
Садимся… У самого краешка посадочной полосы проходит дорога, она чуть выше, может, всего на сантиметры, но мешает, и приходится это учитывать. А то будет, как на поле… Чуть касаемся земли, я сразу торможу, чтобы далеко не укатиться от места заправки водой. Трава на аэродроме местами еще живая, колеса слегка скользят по ней и вот уже хватают своей толстой резиной все крепче … Разворачиваюсь. Пыль летит…
Работяги в цветных тюбетейках и мокрых фартуках уже подтягивают рукав. Подсоединили, взревела помпа-насос, потекла водица в трюм… Винт еще вращается. Выхожу на волю.
- Шурик! – кричу. Наш авиатехник, сонно мятый после вчерашнего, медленно крадется из тени к самолету. Разводит длинными руками… Подтягивает грязные штаны, спадающие с худого тела…
- Щас.. отмоем…
Вся нижняя часть нашей ?ласточки? покрылась зеленью. Центроплан, крылья и подкосы шасси, подвесная аппаратура. Стеблями и листьями всюду росписи ядовитым росчерком, а колеса, те еще и в сырой землице… Прокатились с ветерком да по полю!.. Вот и агроном подъехал на грузовике. Непривычно злое лицо…
- Ты зачем корчуешь?!..
- Спасибо скажи, что живые!..
Я улыбаюсь, глядя на мир сквозь дым сигареты… Суетливые движения вокруг. Ахают и причмокивают. Один лишь Толян еще в самолете, мой второй пилот, он следит, чтобы в бак лишнего не залили. Машет рабочим рукой. Хорош! Он еще ничего не понял. Весь недолгий полет занимался бумажными делами, писанины у нас полно… Вот он вышел, наконец, потянулся. посмотрел… Раскачивается всем телом. Недоумевает.
- Во, блин!.. Ну, дела…
Толик редко матерится… Пока он, увлеченный своей бесконечной отчетной макулатурой, весь полет спокойно сидел на рабочем месте в кабине, мы оба чудесным образом едва не грохнулись посреди хлопкового поля… Повезло? Ему и в голову не могло придти, что… командир самолета… вот так блестяще пилотировал… Старательно…
Долговязый Шурик заканчивал отмывать наш воздушный корабль. Четыре крыла торжественно возвышались над собственной тенью и огромная лужа растеклась, когда, наконец, появилась надежда, что в глаза не сильно бросаются следы происшествия… Побывали в переделке… Но ведь это мелочи… И все уже прекрасно! Вот, как там, на поле?.. Не перепашешь…
В тот день обработали, но успешно, еще несколько участков. А когда возвращались на базу, и солнце в вышине припекало вовсю, освещая место нашего ?приводнения – приземления?, то картина наводила ужас тем, что к двум глубоким полосам, оказалось, прилагается, еще и третий след – от ?дутика?, хвостового колеса, оно тоже почти катилось, след был не глубокий, но четкий. Словно по полю вслед за тяжелой машиной шел садовник и аккуратно стриг верхушки кустов большими ножницами…
Наверно мы оба вспомнили Южный Казахстан, где прошлым летом трудились. Рядом с аэродромом, возле большого канала, под высоковольтными проводами лежали свежие обломки Ан-2, голубенький и ослепительно сверкающий на солнце, металл напоминал о недавно рухнувшем здесь ?химике?. Видимо не смогли набрать высоту наши коллеги и зацепились за провода… Жертв кораблекрушений не видно, их поглощает пучина. Упавший самолет не спрячешь…
- Ни… себе! – выдохнул Толян и наша крестообразная тень промелькнула над полем…
Метки:
