Коммуналка. Глава 6
Г Л А В А 6.
И С П О В Е Д Ь
… Поезд ?Москва-Петербург? высекая из рельсов искры, тормозил уже где-то у Малой Вишеры. Кусты и деревья казались чёрным кружевом на плечах багрово-алого заката. Было около девяти часов вечера.
Евгения Владимировна Зотова стояла в тамбуре, смотрела на грязную консервную банку, набитую окурками, курила и думала:
- Попутал же меня чёрт на эту дурацкую поездку в Москву!
Ей хотелось не плакать, а выть, но слёзы, поднимаясь к горлу, дальше не шли. В голове была не боль, а какая-то спрессованная вата. Мысль пробивалась через неё с великим усилием.
- Дура, старая дура! – крутилось в голове заезженной пластинкой.
- Какая же я дура – вечная, непробиваемая.
Всё что она сказала при прощании казалось теперь напыщенным и лживым, как в бульварном романе. И этого она не могла себе простить.
Удар в спину оборвал лаву переживаний. В тамбур вошёл брюнет с густыми усами, похожий на кавказца.
- Извините.
- Вроде русский, слава богу, - медленно проползло по ватным мозгам.
- Не помешал?
Евгения Владимировна промолчала. Мужчина встал напротив, закурил и посмотрел прямо ей в лицо. Взгляд его тёмно-карих глаз был внимательный и добрый.
- Вам нехорошо? Что-нибудь случилось?
Слёзы потекли сами собой. Она заплакала, как не плакала уже очень давно – даже тогда, когда Зотов, бывший муж, с которым она недавно развелась, оскорблял её последними словами и размахивал перед носом волосатыми кулачищами. Евгения Владимировна отвыкла плакать и в глубине души считала себя ?железной? бабой.
Мужчина стал её успокаивать так ласково, как успокаивают ребёнка. Она закрыла глаза и отдалась на волю грозы, переходящей в тёплый, благодатный дождь. Сухарь, стоящий поперёк горла, размок и воздух пошёл в лёгкие. Евгения Владимировна почувствовала, что сегодня не умрёт.
Годами копившиеся слёзы и подробности её личной жизни за последние месяцы вылились в подставленную незнакомцем ?жилетку?. Он слушал не перебивая, сочувственно улыбался и гладил её руку. Дверь отворилась и вошедший дядька, окинув их любопытным взглядом, прошёл в другой вагон. Евгения Владимировна пришла в себя и отстранилась. Ей стало неловко. Чтобы как-то скрыть смущение, спросила:
- Как Вас зовут?
- Дмитрий Алексеевич.
?Алексеевич? ужалило ухо, как пчелиный укус. Подскочивший адреналин снова застучал в висках.
- Ну и напасть, везёт же. Отчеств, что ли других нет?! Но вежливость требовала представиться:
- Евгения Владимировна. Вы из Москвы?
- Нет – из Питера. Вы меня не помните? У нас с вами кресла рядом.
Она опешила. С того момента, как пальцы её прочертили на оконном стекле вагона крест перед равнодушными глазами Орлова, стоящего на перроне, реальность перестала существовать. Ей хотелось одного – выскочить на полном ходу из поезда и сломать себе шею.
Роман в письмах кончился адюльтером. Орлов был женат и уходить от жены не собирался. Дальнейшее существование представлялось бессмысленным. Сломано было всё – жизнь прошлая и, как казалось, жизнь будущая. Возвращаться было некуда. Надежды на помощь близкого по духу человека, на понимание, на любовь – рухнули. Евгения Владимировна чувствовала себя старой и униженной и это выводило её из состояния равновесия. Мужа она давно перестала уважать. От его грубостей – любви к нему не прибавлялось. Злость помогала держаться на плаву. После двух десятков лет фактического одиночества, попыток избыть в себе женскую слабость, Орлов разбудил в ней память о том, какой она была в юности. Захотелось света, радости, счастья. И вот опять – унижение равнодушием. У Евгении Владимировны изнывала душа – что она могла видеть вокруг?!
Размяв очередную сигарету – закурила.
Поезд, проезжая Вишеру, набавлял скорость. В вагонах включили свет. Из мутного окна дуло, стало холодно. Мелькали редкие огоньки каких-то убогих строений. В этих серых болотах – рождались дети, умирали старики.
Люди целовались, ругались, пили по-чёрному и в Москве, и в Питере. На стёклах появились капельки воды – заморосил дождик.
- Где вы будете ночевать? – прервал молчание Дмитрий Алексеевич.
- Не знаю. К тётке идти не хочется. У сестры семья – муж, взрослый сын, а квартира небольшая. Не хочется её обременять и расстраивать. Она всё воспринимает очень эмоционально, да и у самой счастье не намного больше моего. Домой нельзя – там бывший муж и дочь с зятем. Лучше уж на лавке на вокзале.
- Не говорите глупостей, я отвезу вас к себе. Комната небольшая, но есть телефон и ванна. Отдохнёте, отдышитесь.
- Это неприлично, Дмитрий Алексеевич, мы с вами едва знакомы, - запротестовала Евгения Владимировна, в тайной надежде, что он станет её уговаривать.
- Чушь! Мы взрослые люди. Вы посмотрите на себя – краше в гроб кладут. Не зверь же я лесной и не съем вас.
Евгения Владимировна не спала уже третью ночь – с момента, когда выехала в Москву. Голова была чугунной, в теле безвоздушное пространство. Ей хотелось заснуть летаргическим сном года на два. Терять было нечего.
- Спасибо, - проговорила она, стараясь придать голосу гордое достоинство. Долг платежом красен. Может быть, когда-нибудь и Вам моя помощь потребуется.
Он улыбнулся. Вернулись в вагон на свои места. Поезд подъезжал к Питеру.
Московский вокзал, по сравнению с Ленинградским в Москве, показался Евгении Владимировне благообразным и чинным. Не душевная, а какая-то чисто физиологическая радость встречи с родным городом, как с матерью или отцом, заполнили грудь теплом. Стало спокойнее. Здесь везде дом – всё своё. Дмитрий Алексеевич, видно, испытывал что-то похожее. Спустились в метро. Время было вечернее и обычная толпа на Площади Восстания значительно поредела.
- На какую ветку нам надо?
- На Московско-Петроградскую.
Евгения Владимировна прекрасно знала Московский район. С двенадцати лет до замужества она жила с родителями около Парка Победы. Ехали молча. Когда вышли из метро, было уже поздно и малолюдно. Народ сидел по домам, боясь выходить на улицу по вечерам. Евгения Владимировна с трудом привыкала к новому устройству жизни: к шикарным машинам, несущимся по ночному городу с огромной скоростью, к бесконечным ларькам, торгующим по ночам спиртным, куревом и презервативами.
Дмитрий Алексеевич купил что-то в одном из них и, показывая на приближающийся трамвай, поспешил к остановке. В вагоне не было ни души. Женщина, наконец, рассмотрела этого странного человека. Он был чуть выше её ростом, что вызывало непривычное для неё ощущение – ?глаза в глаза? и широк в плечах (Зотов и Орлов были гораздо выше). Коротко подстриженные волосы и густые, широкие усы с небольшой проседью, казались почти чёрными. Страха он не вызывал.
Доехали быстро. Дмитрий Алексеевич подвёл Евгению Владимировну к ?хрущевской? пятиэтажке и, как будто извиняясь, предупредил, что лифт отсутствует и надо подниматься на последний этаж собственным ходом.
- Не барыня, - попыталась пошутить она.
Крошечная прихожая, выкрашенная в тёмно-зелёный цвет, производила гнетущее впечатление. Комната метров одиннадцати была убрана, но вид имела нежилой. Евгения Владимировна украдкой пробежала взглядом по углам – пустых бутылок не было. Дмитрий Алексеевич достал из шкафа чистое полотенце:
- Женя, иди помойся, а я пока расстелю постель.
Ещё в поезде, в тамбуре, когда он вытирал слёзы с её щёк, они как-то сразу естественно, без напряжения перешли на ?ты?, что для Евгении Владимировны тоже было необычно.
Стоя под душем и, смывая с себя спазмы боли, она думала о провидении, которое послало ей этого человека, чтобы сохранить в ней остатки живой души.
Диван был застлан свежим бельём. Дмитрий Алексеевич сидел в кресле и ждал Женю.
- Ложись и постарайся заснуть.
Минутное смущение улетело также быстро, как пушинка, подхваченная ветром. Она легла, с облегчением вытянулась и закрыла глаза. Дмитрий Алексеевич выключил свет, разделся и лёг рядом. Через минуту, обнявшись, они уже спали, как люди любящие друг друга всю жизнь.
Евгению Владимировну разбудил солнечный свет, заполнивший всё свободное пространство в комнате. Дмитрия Алексеевича рядом не было. За стеной слышались звуки, похожие на кухонные. Был уже полдень – до работы ей надо было ехать около двух часов.
- Прогул! – кошмаром пронеслось в голове. – Лёля и тётя Зоя, наверное, с ума сходят.
Лоб у неё стал влажным. Открылась дверь и вошёл Дмитрий Алексеевич с дымящейся сковородкой и тарелками.
- Проснулась, Жека? Вставай завтракать
Евгению Владимировну так называли только в детстве, в родительском доме. Она охнула и забыла про все свои обязанности, про чувство ответственности, которым гордилась, как орденом. Время для неё перестало существовать.
Дмитрий Алексеевич подал ей длинный махровый халат, достал из серванта два хрустальных сапожка и бутылку коньяка. Он целовал её после каждого выпитого глотка. Меньше суток знакомые, немолодые уже мужчина и женщина, разговаривали, как родные люди встретившиеся после долгой разлуки. Она читала ему свои стихи, и он слушал их с неподдельным интересом и вниманием. Евгения Владимировна, привыкшая к откровенной тоске на лицах при одном только упоминание о стихах и полному равнодушию к тому, чем она занималась последние годы, испытывала райское блаженство.
Зотов периодически выкидывал её черновики в мусоропровод и выражал воинственную злобу за напрасно растраченное время, украденное у домашних дел.
Орлов, появившийся в её жизни год назад, проявил бурный интерес к творчеству Жени. Они познакомилась в подмосковном городке, родине её зятя. Евгения Владимировна сидела на привокзальной скамейке в ожидании электрички и записывала в блокнот строчки нового стихотворения. Орлов был журналистом и работал в каком-то московском журнале. Они обменялись адресами и телефонами. Он попросил её прислать ему стихи, чтобы показать их профессиональному поэту. Когда Евгения Владимировна открыла дверь своей квартиры в Питере, затрещал телефонный зуммер. Звонил Владимир Алексеевич Орлов. Сказав, что готов идти из Москвы пешком, лишь бы увидеть её снова и что постоянно думает о ней, он повесил трубку.
Евгения Владимировна испытала шок и одновременно очнулась от спячки. Вновь захотелось любить так, как хочется этого в семнадцать лет. Семья, работа, весь мир – отошли на второй план. Был только он – человек с прекрасными чувствами, которые щедро изливались словами в письмах и телефонных звонках. Она посылала ему свои стихи. Прошло девять месяцев. Евгения не выдержала и поехала в Москву. Её встретил высокомерный и недобрый человек: хрупкие надежды разбились об его железобетонную самоуверенность и похотливые взгляды.
- Жека, о чём задумалась?
- Да так, о делах своих скорбных.
Дмитрий Алексеевич поднял глаза. Взгляд был необычным. Создавалось впечатление, что зрачки направлены в себя, в невидимое другими пространство собственной судьбы.
- Ты знаешь, Жека, у меня был друг, он был инженером, как и я, но прекрасно рисовал. На картины его невозможно было глядеть без душевного трепета. Он умер – умер неожиданно для всех и, похоже, не своей смертью... В уголке его глаза показалась скупая слеза. Ей стало не по себе – Евгения Владимировна не любила слабости в мужчинах. Дмитрий Алексеевич разлил по ?сапожкам? остатки коньяка.
- Давай выпьем за него, за всех непонятых и неуслышанных, за живых и мёртвых.
Они молча выпили.
Остаток дня Евгения рассматривала фотографии родных Дмитрия Алексеевича. Лица у всех были кержацкие, породистые, редко встречающиеся в наше лизоблюдное время. Он рассказывал о детстве, юности, о заводе, на котором работал в молодости, об НИИ, где инженерил в советское время и, усмехаясь в усы, о своей новой полукоммерческой деятельности в том же институте, разбившемся на Акционерные общества.
На улице стемнело. Одинокая звезда такая огромная и яркая, какие бывают только на лубочных картинках, освещала разобранный диван. От выпитого коньяка в голове Евгении Владимировны началось приятное кружение. Мужчина, сидящий рядом, нежно шептал что-то ласковое, мягко прикасаясь губами к мочке её уха. Она обняла его, почувствовав острую жажду его желания. Он развязал пояс её халата и комната растворилась в потоке звёздного света.
Проснулась Евгения Владимировна непонятно от чего раздражённой. Надо было идти на работу.
- Слава богу, генеральный в командировке, - подумала она. Но Мусатов вытянет все жилы....
От мысли о родных – дочке, сестре, тётке – ей стало муторно. Во рту пахло кошками. Она встала, оделась. Глянуть в зеркало было страшно. Кое-как приведя себя в порядок, заторопилась уходить. Дмитрий Алексеевич, аккуратно одетый и чисто выбритый, уже разливал по кружкам крепкий чёрный чай. Из вежливости Евгения Владимировна отхлебнула глоток и сразу покрылась холодной испариной, ноги подкосились:
- Грымза старая, сдыхать пора, а всё туда же – любовью заниматься. Развальня, - в изнеможении опускаясь на диван, ругала она себя последними словами.
- Женечка, тебе плохо? – забеспокоился Дмитрий Алексеевич. Он засуетился в поисках лекарства.
- Лежи – не вставай, я сейчас полотенце мокрое принесу.
Благодаря его хлопотам, дурнота отошла быстро. Надо было торопиться. Пытаясь, как-нибудь поделикатнее развязать узелок ненужной ей связи, Евгения Владимировна пошутила:
- Ну что же... была случайною любовь, разлука будет беспечальной, - попыталась она сказать с благодарностью. Дмитрий Алексеевич шутки не принял.
- Когда мы встретимся снова? – Глаза его стали совсем чёрными.
Евгению Владимировну продолжение романа не вдохновляло. Она стыдилась своей откровенной слабости, боялась новой боли.
- Митя, ну зачем всё это нужно? Пусть вчерашний день останется прекрасным воспоминанием... К чему нам обоим лишние сложности?
- Жека, оставь мне свои координаты, я не выпущу тебя отсюда пока ты их не дашь.
Минуты катились под гору с неимоверной быстротой. Спорить было некогда. Евгения Владимировна продиктовала рабочий телефон.
Из дома они вышли вместе. Погода стояла промозглая и ветреная. Весны не чувствовалось совсем, хотя апрель был уже на исходе. На остановке – хмурый и какой-то зеленолицый народ, дожидался трамвая. Дмитрий Алексеевич пытался взять Евгению Владимировну под руку, но в ней нарастало глухое раздражение – резкие порывы холодного, северного ветра сдули остатки суточного сумасшествия. Ей хотелось, чтобы он сгинул, провалился сквозь землю. Мысли были заняты работой – прогулы не являлись её хобби и Евгения, как нашкодившая девчонка, боялась разборки с начальством. Утреннее время ?пик? подходило к концу и транспорт вымер до вечерний развозки.
- Чёрт подери, придёт трамвай когда-нибудь или нет?!
Дмитрий Алексеевич вышел на мостовую и поднял руку. Остановилась заморская ?навороченная" тачка. Молодой парень распахнул дверцу машины. Дмитрий Алексеевич, переговорив с ним, позвал:
- Жека, скажешь куда надо – он отвезёт. Я вечером позвоню!
Не глядя на него, садясь в уютную, пахнущую дорогой туалетной водой машину, она выдохнула:
- На Петроградскую.
Части: 1, 2, 3, 4, 5.
http://stihi.ru/2021/08/02/47
http://stihi.ru/2021/08/02/32
http://stihi.ru/2021/08/02/15
http://stihi.ru/2021/08/01/8053
http://stihi.ru/2021/08/01/8041
Продолжение: часть 7
http://stihi.ru/2021/08/01/8016
И С П О В Е Д Ь
… Поезд ?Москва-Петербург? высекая из рельсов искры, тормозил уже где-то у Малой Вишеры. Кусты и деревья казались чёрным кружевом на плечах багрово-алого заката. Было около девяти часов вечера.
Евгения Владимировна Зотова стояла в тамбуре, смотрела на грязную консервную банку, набитую окурками, курила и думала:
- Попутал же меня чёрт на эту дурацкую поездку в Москву!
Ей хотелось не плакать, а выть, но слёзы, поднимаясь к горлу, дальше не шли. В голове была не боль, а какая-то спрессованная вата. Мысль пробивалась через неё с великим усилием.
- Дура, старая дура! – крутилось в голове заезженной пластинкой.
- Какая же я дура – вечная, непробиваемая.
Всё что она сказала при прощании казалось теперь напыщенным и лживым, как в бульварном романе. И этого она не могла себе простить.
Удар в спину оборвал лаву переживаний. В тамбур вошёл брюнет с густыми усами, похожий на кавказца.
- Извините.
- Вроде русский, слава богу, - медленно проползло по ватным мозгам.
- Не помешал?
Евгения Владимировна промолчала. Мужчина встал напротив, закурил и посмотрел прямо ей в лицо. Взгляд его тёмно-карих глаз был внимательный и добрый.
- Вам нехорошо? Что-нибудь случилось?
Слёзы потекли сами собой. Она заплакала, как не плакала уже очень давно – даже тогда, когда Зотов, бывший муж, с которым она недавно развелась, оскорблял её последними словами и размахивал перед носом волосатыми кулачищами. Евгения Владимировна отвыкла плакать и в глубине души считала себя ?железной? бабой.
Мужчина стал её успокаивать так ласково, как успокаивают ребёнка. Она закрыла глаза и отдалась на волю грозы, переходящей в тёплый, благодатный дождь. Сухарь, стоящий поперёк горла, размок и воздух пошёл в лёгкие. Евгения Владимировна почувствовала, что сегодня не умрёт.
Годами копившиеся слёзы и подробности её личной жизни за последние месяцы вылились в подставленную незнакомцем ?жилетку?. Он слушал не перебивая, сочувственно улыбался и гладил её руку. Дверь отворилась и вошедший дядька, окинув их любопытным взглядом, прошёл в другой вагон. Евгения Владимировна пришла в себя и отстранилась. Ей стало неловко. Чтобы как-то скрыть смущение, спросила:
- Как Вас зовут?
- Дмитрий Алексеевич.
?Алексеевич? ужалило ухо, как пчелиный укус. Подскочивший адреналин снова застучал в висках.
- Ну и напасть, везёт же. Отчеств, что ли других нет?! Но вежливость требовала представиться:
- Евгения Владимировна. Вы из Москвы?
- Нет – из Питера. Вы меня не помните? У нас с вами кресла рядом.
Она опешила. С того момента, как пальцы её прочертили на оконном стекле вагона крест перед равнодушными глазами Орлова, стоящего на перроне, реальность перестала существовать. Ей хотелось одного – выскочить на полном ходу из поезда и сломать себе шею.
Роман в письмах кончился адюльтером. Орлов был женат и уходить от жены не собирался. Дальнейшее существование представлялось бессмысленным. Сломано было всё – жизнь прошлая и, как казалось, жизнь будущая. Возвращаться было некуда. Надежды на помощь близкого по духу человека, на понимание, на любовь – рухнули. Евгения Владимировна чувствовала себя старой и униженной и это выводило её из состояния равновесия. Мужа она давно перестала уважать. От его грубостей – любви к нему не прибавлялось. Злость помогала держаться на плаву. После двух десятков лет фактического одиночества, попыток избыть в себе женскую слабость, Орлов разбудил в ней память о том, какой она была в юности. Захотелось света, радости, счастья. И вот опять – унижение равнодушием. У Евгении Владимировны изнывала душа – что она могла видеть вокруг?!
Размяв очередную сигарету – закурила.
Поезд, проезжая Вишеру, набавлял скорость. В вагонах включили свет. Из мутного окна дуло, стало холодно. Мелькали редкие огоньки каких-то убогих строений. В этих серых болотах – рождались дети, умирали старики.
Люди целовались, ругались, пили по-чёрному и в Москве, и в Питере. На стёклах появились капельки воды – заморосил дождик.
- Где вы будете ночевать? – прервал молчание Дмитрий Алексеевич.
- Не знаю. К тётке идти не хочется. У сестры семья – муж, взрослый сын, а квартира небольшая. Не хочется её обременять и расстраивать. Она всё воспринимает очень эмоционально, да и у самой счастье не намного больше моего. Домой нельзя – там бывший муж и дочь с зятем. Лучше уж на лавке на вокзале.
- Не говорите глупостей, я отвезу вас к себе. Комната небольшая, но есть телефон и ванна. Отдохнёте, отдышитесь.
- Это неприлично, Дмитрий Алексеевич, мы с вами едва знакомы, - запротестовала Евгения Владимировна, в тайной надежде, что он станет её уговаривать.
- Чушь! Мы взрослые люди. Вы посмотрите на себя – краше в гроб кладут. Не зверь же я лесной и не съем вас.
Евгения Владимировна не спала уже третью ночь – с момента, когда выехала в Москву. Голова была чугунной, в теле безвоздушное пространство. Ей хотелось заснуть летаргическим сном года на два. Терять было нечего.
- Спасибо, - проговорила она, стараясь придать голосу гордое достоинство. Долг платежом красен. Может быть, когда-нибудь и Вам моя помощь потребуется.
Он улыбнулся. Вернулись в вагон на свои места. Поезд подъезжал к Питеру.
Московский вокзал, по сравнению с Ленинградским в Москве, показался Евгении Владимировне благообразным и чинным. Не душевная, а какая-то чисто физиологическая радость встречи с родным городом, как с матерью или отцом, заполнили грудь теплом. Стало спокойнее. Здесь везде дом – всё своё. Дмитрий Алексеевич, видно, испытывал что-то похожее. Спустились в метро. Время было вечернее и обычная толпа на Площади Восстания значительно поредела.
- На какую ветку нам надо?
- На Московско-Петроградскую.
Евгения Владимировна прекрасно знала Московский район. С двенадцати лет до замужества она жила с родителями около Парка Победы. Ехали молча. Когда вышли из метро, было уже поздно и малолюдно. Народ сидел по домам, боясь выходить на улицу по вечерам. Евгения Владимировна с трудом привыкала к новому устройству жизни: к шикарным машинам, несущимся по ночному городу с огромной скоростью, к бесконечным ларькам, торгующим по ночам спиртным, куревом и презервативами.
Дмитрий Алексеевич купил что-то в одном из них и, показывая на приближающийся трамвай, поспешил к остановке. В вагоне не было ни души. Женщина, наконец, рассмотрела этого странного человека. Он был чуть выше её ростом, что вызывало непривычное для неё ощущение – ?глаза в глаза? и широк в плечах (Зотов и Орлов были гораздо выше). Коротко подстриженные волосы и густые, широкие усы с небольшой проседью, казались почти чёрными. Страха он не вызывал.
Доехали быстро. Дмитрий Алексеевич подвёл Евгению Владимировну к ?хрущевской? пятиэтажке и, как будто извиняясь, предупредил, что лифт отсутствует и надо подниматься на последний этаж собственным ходом.
- Не барыня, - попыталась пошутить она.
Крошечная прихожая, выкрашенная в тёмно-зелёный цвет, производила гнетущее впечатление. Комната метров одиннадцати была убрана, но вид имела нежилой. Евгения Владимировна украдкой пробежала взглядом по углам – пустых бутылок не было. Дмитрий Алексеевич достал из шкафа чистое полотенце:
- Женя, иди помойся, а я пока расстелю постель.
Ещё в поезде, в тамбуре, когда он вытирал слёзы с её щёк, они как-то сразу естественно, без напряжения перешли на ?ты?, что для Евгении Владимировны тоже было необычно.
Стоя под душем и, смывая с себя спазмы боли, она думала о провидении, которое послало ей этого человека, чтобы сохранить в ней остатки живой души.
Диван был застлан свежим бельём. Дмитрий Алексеевич сидел в кресле и ждал Женю.
- Ложись и постарайся заснуть.
Минутное смущение улетело также быстро, как пушинка, подхваченная ветром. Она легла, с облегчением вытянулась и закрыла глаза. Дмитрий Алексеевич выключил свет, разделся и лёг рядом. Через минуту, обнявшись, они уже спали, как люди любящие друг друга всю жизнь.
Евгению Владимировну разбудил солнечный свет, заполнивший всё свободное пространство в комнате. Дмитрия Алексеевича рядом не было. За стеной слышались звуки, похожие на кухонные. Был уже полдень – до работы ей надо было ехать около двух часов.
- Прогул! – кошмаром пронеслось в голове. – Лёля и тётя Зоя, наверное, с ума сходят.
Лоб у неё стал влажным. Открылась дверь и вошёл Дмитрий Алексеевич с дымящейся сковородкой и тарелками.
- Проснулась, Жека? Вставай завтракать
Евгению Владимировну так называли только в детстве, в родительском доме. Она охнула и забыла про все свои обязанности, про чувство ответственности, которым гордилась, как орденом. Время для неё перестало существовать.
Дмитрий Алексеевич подал ей длинный махровый халат, достал из серванта два хрустальных сапожка и бутылку коньяка. Он целовал её после каждого выпитого глотка. Меньше суток знакомые, немолодые уже мужчина и женщина, разговаривали, как родные люди встретившиеся после долгой разлуки. Она читала ему свои стихи, и он слушал их с неподдельным интересом и вниманием. Евгения Владимировна, привыкшая к откровенной тоске на лицах при одном только упоминание о стихах и полному равнодушию к тому, чем она занималась последние годы, испытывала райское блаженство.
Зотов периодически выкидывал её черновики в мусоропровод и выражал воинственную злобу за напрасно растраченное время, украденное у домашних дел.
Орлов, появившийся в её жизни год назад, проявил бурный интерес к творчеству Жени. Они познакомилась в подмосковном городке, родине её зятя. Евгения Владимировна сидела на привокзальной скамейке в ожидании электрички и записывала в блокнот строчки нового стихотворения. Орлов был журналистом и работал в каком-то московском журнале. Они обменялись адресами и телефонами. Он попросил её прислать ему стихи, чтобы показать их профессиональному поэту. Когда Евгения Владимировна открыла дверь своей квартиры в Питере, затрещал телефонный зуммер. Звонил Владимир Алексеевич Орлов. Сказав, что готов идти из Москвы пешком, лишь бы увидеть её снова и что постоянно думает о ней, он повесил трубку.
Евгения Владимировна испытала шок и одновременно очнулась от спячки. Вновь захотелось любить так, как хочется этого в семнадцать лет. Семья, работа, весь мир – отошли на второй план. Был только он – человек с прекрасными чувствами, которые щедро изливались словами в письмах и телефонных звонках. Она посылала ему свои стихи. Прошло девять месяцев. Евгения не выдержала и поехала в Москву. Её встретил высокомерный и недобрый человек: хрупкие надежды разбились об его железобетонную самоуверенность и похотливые взгляды.
- Жека, о чём задумалась?
- Да так, о делах своих скорбных.
Дмитрий Алексеевич поднял глаза. Взгляд был необычным. Создавалось впечатление, что зрачки направлены в себя, в невидимое другими пространство собственной судьбы.
- Ты знаешь, Жека, у меня был друг, он был инженером, как и я, но прекрасно рисовал. На картины его невозможно было глядеть без душевного трепета. Он умер – умер неожиданно для всех и, похоже, не своей смертью... В уголке его глаза показалась скупая слеза. Ей стало не по себе – Евгения Владимировна не любила слабости в мужчинах. Дмитрий Алексеевич разлил по ?сапожкам? остатки коньяка.
- Давай выпьем за него, за всех непонятых и неуслышанных, за живых и мёртвых.
Они молча выпили.
Остаток дня Евгения рассматривала фотографии родных Дмитрия Алексеевича. Лица у всех были кержацкие, породистые, редко встречающиеся в наше лизоблюдное время. Он рассказывал о детстве, юности, о заводе, на котором работал в молодости, об НИИ, где инженерил в советское время и, усмехаясь в усы, о своей новой полукоммерческой деятельности в том же институте, разбившемся на Акционерные общества.
На улице стемнело. Одинокая звезда такая огромная и яркая, какие бывают только на лубочных картинках, освещала разобранный диван. От выпитого коньяка в голове Евгении Владимировны началось приятное кружение. Мужчина, сидящий рядом, нежно шептал что-то ласковое, мягко прикасаясь губами к мочке её уха. Она обняла его, почувствовав острую жажду его желания. Он развязал пояс её халата и комната растворилась в потоке звёздного света.
Проснулась Евгения Владимировна непонятно от чего раздражённой. Надо было идти на работу.
- Слава богу, генеральный в командировке, - подумала она. Но Мусатов вытянет все жилы....
От мысли о родных – дочке, сестре, тётке – ей стало муторно. Во рту пахло кошками. Она встала, оделась. Глянуть в зеркало было страшно. Кое-как приведя себя в порядок, заторопилась уходить. Дмитрий Алексеевич, аккуратно одетый и чисто выбритый, уже разливал по кружкам крепкий чёрный чай. Из вежливости Евгения Владимировна отхлебнула глоток и сразу покрылась холодной испариной, ноги подкосились:
- Грымза старая, сдыхать пора, а всё туда же – любовью заниматься. Развальня, - в изнеможении опускаясь на диван, ругала она себя последними словами.
- Женечка, тебе плохо? – забеспокоился Дмитрий Алексеевич. Он засуетился в поисках лекарства.
- Лежи – не вставай, я сейчас полотенце мокрое принесу.
Благодаря его хлопотам, дурнота отошла быстро. Надо было торопиться. Пытаясь, как-нибудь поделикатнее развязать узелок ненужной ей связи, Евгения Владимировна пошутила:
- Ну что же... была случайною любовь, разлука будет беспечальной, - попыталась она сказать с благодарностью. Дмитрий Алексеевич шутки не принял.
- Когда мы встретимся снова? – Глаза его стали совсем чёрными.
Евгению Владимировну продолжение романа не вдохновляло. Она стыдилась своей откровенной слабости, боялась новой боли.
- Митя, ну зачем всё это нужно? Пусть вчерашний день останется прекрасным воспоминанием... К чему нам обоим лишние сложности?
- Жека, оставь мне свои координаты, я не выпущу тебя отсюда пока ты их не дашь.
Минуты катились под гору с неимоверной быстротой. Спорить было некогда. Евгения Владимировна продиктовала рабочий телефон.
Из дома они вышли вместе. Погода стояла промозглая и ветреная. Весны не чувствовалось совсем, хотя апрель был уже на исходе. На остановке – хмурый и какой-то зеленолицый народ, дожидался трамвая. Дмитрий Алексеевич пытался взять Евгению Владимировну под руку, но в ней нарастало глухое раздражение – резкие порывы холодного, северного ветра сдули остатки суточного сумасшествия. Ей хотелось, чтобы он сгинул, провалился сквозь землю. Мысли были заняты работой – прогулы не являлись её хобби и Евгения, как нашкодившая девчонка, боялась разборки с начальством. Утреннее время ?пик? подходило к концу и транспорт вымер до вечерний развозки.
- Чёрт подери, придёт трамвай когда-нибудь или нет?!
Дмитрий Алексеевич вышел на мостовую и поднял руку. Остановилась заморская ?навороченная" тачка. Молодой парень распахнул дверцу машины. Дмитрий Алексеевич, переговорив с ним, позвал:
- Жека, скажешь куда надо – он отвезёт. Я вечером позвоню!
Не глядя на него, садясь в уютную, пахнущую дорогой туалетной водой машину, она выдохнула:
- На Петроградскую.
Части: 1, 2, 3, 4, 5.
http://stihi.ru/2021/08/02/47
http://stihi.ru/2021/08/02/32
http://stihi.ru/2021/08/02/15
http://stihi.ru/2021/08/01/8053
http://stihi.ru/2021/08/01/8041
Продолжение: часть 7
http://stihi.ru/2021/08/01/8016
Метки:
