Барсик
Павел Антокольский ?
?Кот?
? И кажется, что наши вещи -
Хозяйство личное его.
Его зрачков огонь зеленый
Моим сознаньем овладел.
Я отвернуться захотел,
Но замечаю удивленно,
Что сам вовнутрь себя глядел,
Что в пристальности глаз зеркальных,
Опаловых и вертикальных,
Читаю собственный удел. ?
Импровизация на тему двух стихотворений?
Шарля Бодлера “Кот” и “Коты”
В то утро, у Александра Ивановича было хорошее настроение — все ждали Дусю. Раз в месяц она приходила убирать квартиру. В воздухе уже пахло весной и наступил момент вымыть загрязнившиеся за зиму окна. Потеряв свои зимние узоры, стекла были покрыты пылью, а щели заклеены белой бумагой — это надо было отдирать, а потом мыть. Мыла Дуся холодной водой — другой не было, а протирала старыми тряпками и газетой ?Правда?, которую получал наш сосед Александр Иванович. Клочья грязных газет валялись повсюду — весь этот беспорядок не смущал нас, а совсем наоборот — он предвещал приход весны. Приближалось время, когда журчащие ручьи, несущиеся вдоль тротуаров, уносили в небытие детские ?секреты? — стеклышки, под которыми мы прятали блестящие бумажки с камешками и монетками — все это исчезало в лавине весенних вод. Ну, а осенью, снова приходилось выкапывать ямки и помещать в них все те же незатейливые детские богатства.
После того как одно единственное окно нашей комнаты было вымыто-солнце заиграло бликами на безупречно чистом стекле. Открылся привычный вид на тополь, растущий на противоположной стороне переулка, как раз там, где в двухэтажном деревянном домике и жила сама Дуся. Тополя, посаженные вдоль узенького переулка, были еще обнажены, но мы знали, что скоро они покроются зеленым убором, как и деревья в саду сказочного домика — избушки, принадлежавшего художнику Виктору Васнецову.
Окно комнаты, в которой жил Александр Иванович, как и окно нашей кухни, выходило во двор, похожий на каменный мешок. После ухода Дуси, Александр Иванович вышел из своего десятиметрового заточения в чистой и хорошо отглаженной полосатой пижаме — так он обычно расхаживал по квартире, — лишь иногда, надевая свой старый, когда-то прекрасный бархатный халат. Когда дверь в комнату Александра Ивановича была приоткрыта, то можно было увидеть огромный сундук, стоявший в правом углу, служивший ему ложем — удобно устроившись на мягких подушках, он что-то читал. Когда же лежачее положение ему надоедало, то он перемещался к мольберту, рядом с которым стоял маленький столик с расположенными на нем красками и кисточками — стояла и банка с какой-то жидкостью. Сидя перед мольбертом и прикрывая левой ладонью глаза, он пристально всматривался в очертания, появляющегося на холсте женского образа.
Знали мы об Александре Ивановиче не так много — лишь то, что был он живописцем и скульптором, что закончил Суриковский Институт. Жена Александра Ивановича-Татьяна Александровна, судя по всему, в молодости была красива, ибо до самой старости сохранила изящество черт лица и хрупкость фигуры. Она преподавала немецкий, зная при этом еще несколько иностранных языков — её занятием было чтение зарубежных романов, читала она их в подлиннике. Иногда к ней приходили ученики, в основном профессора. Да и сама она была дочерью профессора Московского Университета — Александра Васильевича Цингера. Именно ему когда-то принадлежала эта пятикомнатная квартира. У Татьяны Александровны и Александра Ивановичем детей не было, а был лишь черный кот, которого звали Барсик.
Кровать самой Татьяны Александровны стояла слева и была скрыта от наших глаз, — мы могли видеть лишь прекрасную репродукцию ?Сикстинской Мадонны? Рафаэля, — она висела рядом с её кроватью. Эта Мадонна поражала моё юное воображение голубизной одеяния — именно голубой цвет придавал ей легкость и прозрачность. Позже, я узнала, что "Сикстинская Мадонна" была полностью написана самим Рафаэлем, да и нарисовал он её за несколько лет до своей смерти. Особенностью именно этой Мадонны было то, что она смотрела прямо на зрителя, как будто устремляла к нему свой лучезарный взгляд. Недаром, ?Сикстинская Мадонна? Рафаэля произвела на Федора Михайловича Достоевского столь сильное впечатление, что он произнес свои, ставшие знаменитыми слова — “Красота спасёт мир”. А под образом Мадонны, вдоль стены, стояли картины и самого Александра Ивановича. В основном это были обнаженные женщины, в голубовато-сиреневых тонах — выглядели они загадочно, да и не было в них завершенности, как будто живописец искал и никак не мог найти образ той, которую хотел изобразить на своей картине.
Александр Иванович в те годы был уже немолод — лицо его, испещренное глубокими морщинами и покрытое огромными бородавками, преображалось лишь в те минуты, когда он начинал что-то увлеченно рассказывать: мгновенно, серо-землистый цвет его кожи покрывался легким румянцем. Округлость его глаз напоминала зоркий взгляд орла, устремленный вдаль — было впечатление, что облака, проплывавшие за окном, подсказывали ему какие-то мысли. Он обожал философствовать — элегантно держа в правой руке папиросу ?Беломорканал?, он стряхивал время от времени пепел — стряхивал он его в старую железную банку, стоявшую на уродливой газовой плите. За его спиной была раковина с заржавевшим краном, который вечно протекал; однако Александр Иванович не обращал на это никакого внимания — он стоял с хорошо выпрямленной спиной и гордо поднятой головой.
Раз в месяц, получив пенсию, он сбрасывал с себя домашний полосатый наряд и отправлялся в соседний Гастроном, где покупал для себя четвертинку водки, а для своего любимого кота — какой-нибудь рыбки. Вернувшись домой, он принимался готовить угощение для своего питомца — вся квартира, тотчас, наполнялась рыбьим духом, а ближе к вечеру, выпив свою четвертинку, Александр Иванович выходил в переднюю. Его немного пошатывало и он, спотыкаясь о ботики и галоши, вскрикивал время от времени — ?Я вам покажу, где у черта хвост!?. А моя тётя, в сотый раз, упрекала его в том, что художник он никакой — ибо ничего кроме как лиловых женщин рисовать не умеет. По всей вероятности, ей больше импонировали портреты Карла Брюллова или Валентина Серова. Да и кто тогда разбирался в авангарде, разве что сами художники…
А вот Александр Иванович в те времена был художником необычным и оригинальным. Возможно, что он был поклонником французских импрессионистов и подражал самому Анри Матиссу. Ведь портрет ?Мадам Матисс? также когда-то не понравился его современникам — они сочли его уродливым, ибо написан он был в ярких и необычных тонах. Не мог Александр Иванович ни почувствовать на себе и влияния самого Льва Бруни — они вместе, в тридцатые годы двадцатого века, делали фреску ?Китайские партизаны? для павильона Всесоюзной Сельскохозяйственной выставки. Несмотря на то, что главным автором и исполнителем фрески был сам Лев Бруни, но и Александр Иванович Сахнов помогал ему в той работе — оба были выпускниками ВХУТЕМАС а. А если вспомнить портрет Анны Ахматовой, кисти художника-авангардиста Натана Альтмана, то и в нём превалирует ярко-синий цвет, не говоря о портрете Бальмонта, выполненного самим Львом Бруни — он так и назывался ?Голубым портретом?. Яркие краски в картине Николая Рериха — ?Голубые горы? также придавали этим горам характер мистический, не говоря о том, что образ самих гор дает ощущение величия Мироздания, частью которого является и сам человек.
Рисуя свои розово-голубые портреты, Александр Иванович, возможно, вспоминал о своей молодости и юной Татьяне Александровне, тщетно пытаясь воспроизвести образ той, которая некогда поразила его пылкое воображение. Отныне, в тесноте коммунальной квартиры, они делили малюсенькую комнатку, с одной кроватью и огромным сундуком, напоминавшим о том, что миг восторга не вечен и что убогий быт способен охладить самые сильные страсти. Однако образ молодой жены, как и чувство к ней, когда-то испытанное, жили в нем, заставляя до бесконечности воспроизводить на холсте облик той, которая когда-то волновала его душу. Это была та ниточка, которая связывала его с жизнью.
Был в их комнате еще один жилец — огромный сибирский кот, по прозвищу Барсик. Когда хозяин Барсика садился за мольберт, то кот тотчас же занимал его место; лениво распластавшись на огромным сундуке, большеглазый и задумчивый, он смотрел на хозяина своими зелено-синими глазами. Куда был устремлен взгляд Барсика понять было трудно — то ли на согнутую под тяжестью прожитых лет спину своего хозяина, то ли на его руку, держащую кисть. А художник, хотя и не видел своего питомца, но чувствовал всей своей спиной его присутствие; кот, как и его жена, был тем, что помогало ему поддерживать интерес к жизни. Со стены смотрела великолепная Мадонна Рафаэля, а с мольберта молодая женщина в сиренево-голубых тонах напоминала художнику об ушедшей молодости…
В тот самый день, когда случилась трагедия, Александр Иванович был в таком отчаянии, что выплеснул из стакана остатки голубой жидкости — капли голубой воды попали на портрет — по щекам сиренево-лиловой женщины потекли голубые слезы. Кого она оплакивала? Кота? Или то, что не дано художнику создать из образов ночных наваждений образ той самой, которую он когда-то любил?.
А Барсик, устроившись у вымытого окна, мог теперь любоваться тем, что происходило по ту сторону оконной рамы. А там, за окном, в лучах весеннего солнца, дружно летали воробьи в поисках места для своего будущего потомства. Жизнерадостный черный кот прыгнул за своей добычей в пустоту, упав на асфальт мрачного двора — падение с четвертого этажа оказалось для него смертельным. Любящие руки хозяина пытались передать еле дышащему существу собственное дыхание жизни, но ничто не помогало, и так радостно начавшийся весенний день принес трагедию в жизнь Александра Ивановича. Он обнимал этот черный бархатный клубок, целовал его глаза и что-то шептал; мягкий пух его седых волос дрожал от дуновения легкого ветерка, проникавшего в комнату через открытую форточку. Он беззвучно рыдал…
И уже через пару дней, стоя на той же кухне и устремив взор куда-то вдаль, он был рассеян, говорил непонятно, отрывисто. Было впечатление, что он что-то там видит, ибо лицо его неожиданно преображалось — оно становилось спокойным, морщины разглаживались, а на глаза робко накатывались слезы. Возможно, что там, в облаках, уже весенних и розовых, он видел чеширскую улыбку своего любимого Барсика, манящего к себе. Александр Иванович начал все чаще покупать четвертинку, а вскоре мы узнали, что он попал в больницу, из которой ему не суждено было выйти…
Январь, Брюссель 2020 год
?Кот?
? И кажется, что наши вещи -
Хозяйство личное его.
Его зрачков огонь зеленый
Моим сознаньем овладел.
Я отвернуться захотел,
Но замечаю удивленно,
Что сам вовнутрь себя глядел,
Что в пристальности глаз зеркальных,
Опаловых и вертикальных,
Читаю собственный удел. ?
Импровизация на тему двух стихотворений?
Шарля Бодлера “Кот” и “Коты”
В то утро, у Александра Ивановича было хорошее настроение — все ждали Дусю. Раз в месяц она приходила убирать квартиру. В воздухе уже пахло весной и наступил момент вымыть загрязнившиеся за зиму окна. Потеряв свои зимние узоры, стекла были покрыты пылью, а щели заклеены белой бумагой — это надо было отдирать, а потом мыть. Мыла Дуся холодной водой — другой не было, а протирала старыми тряпками и газетой ?Правда?, которую получал наш сосед Александр Иванович. Клочья грязных газет валялись повсюду — весь этот беспорядок не смущал нас, а совсем наоборот — он предвещал приход весны. Приближалось время, когда журчащие ручьи, несущиеся вдоль тротуаров, уносили в небытие детские ?секреты? — стеклышки, под которыми мы прятали блестящие бумажки с камешками и монетками — все это исчезало в лавине весенних вод. Ну, а осенью, снова приходилось выкапывать ямки и помещать в них все те же незатейливые детские богатства.
После того как одно единственное окно нашей комнаты было вымыто-солнце заиграло бликами на безупречно чистом стекле. Открылся привычный вид на тополь, растущий на противоположной стороне переулка, как раз там, где в двухэтажном деревянном домике и жила сама Дуся. Тополя, посаженные вдоль узенького переулка, были еще обнажены, но мы знали, что скоро они покроются зеленым убором, как и деревья в саду сказочного домика — избушки, принадлежавшего художнику Виктору Васнецову.
Окно комнаты, в которой жил Александр Иванович, как и окно нашей кухни, выходило во двор, похожий на каменный мешок. После ухода Дуси, Александр Иванович вышел из своего десятиметрового заточения в чистой и хорошо отглаженной полосатой пижаме — так он обычно расхаживал по квартире, — лишь иногда, надевая свой старый, когда-то прекрасный бархатный халат. Когда дверь в комнату Александра Ивановича была приоткрыта, то можно было увидеть огромный сундук, стоявший в правом углу, служивший ему ложем — удобно устроившись на мягких подушках, он что-то читал. Когда же лежачее положение ему надоедало, то он перемещался к мольберту, рядом с которым стоял маленький столик с расположенными на нем красками и кисточками — стояла и банка с какой-то жидкостью. Сидя перед мольбертом и прикрывая левой ладонью глаза, он пристально всматривался в очертания, появляющегося на холсте женского образа.
Знали мы об Александре Ивановиче не так много — лишь то, что был он живописцем и скульптором, что закончил Суриковский Институт. Жена Александра Ивановича-Татьяна Александровна, судя по всему, в молодости была красива, ибо до самой старости сохранила изящество черт лица и хрупкость фигуры. Она преподавала немецкий, зная при этом еще несколько иностранных языков — её занятием было чтение зарубежных романов, читала она их в подлиннике. Иногда к ней приходили ученики, в основном профессора. Да и сама она была дочерью профессора Московского Университета — Александра Васильевича Цингера. Именно ему когда-то принадлежала эта пятикомнатная квартира. У Татьяны Александровны и Александра Ивановичем детей не было, а был лишь черный кот, которого звали Барсик.
Кровать самой Татьяны Александровны стояла слева и была скрыта от наших глаз, — мы могли видеть лишь прекрасную репродукцию ?Сикстинской Мадонны? Рафаэля, — она висела рядом с её кроватью. Эта Мадонна поражала моё юное воображение голубизной одеяния — именно голубой цвет придавал ей легкость и прозрачность. Позже, я узнала, что "Сикстинская Мадонна" была полностью написана самим Рафаэлем, да и нарисовал он её за несколько лет до своей смерти. Особенностью именно этой Мадонны было то, что она смотрела прямо на зрителя, как будто устремляла к нему свой лучезарный взгляд. Недаром, ?Сикстинская Мадонна? Рафаэля произвела на Федора Михайловича Достоевского столь сильное впечатление, что он произнес свои, ставшие знаменитыми слова — “Красота спасёт мир”. А под образом Мадонны, вдоль стены, стояли картины и самого Александра Ивановича. В основном это были обнаженные женщины, в голубовато-сиреневых тонах — выглядели они загадочно, да и не было в них завершенности, как будто живописец искал и никак не мог найти образ той, которую хотел изобразить на своей картине.
Александр Иванович в те годы был уже немолод — лицо его, испещренное глубокими морщинами и покрытое огромными бородавками, преображалось лишь в те минуты, когда он начинал что-то увлеченно рассказывать: мгновенно, серо-землистый цвет его кожи покрывался легким румянцем. Округлость его глаз напоминала зоркий взгляд орла, устремленный вдаль — было впечатление, что облака, проплывавшие за окном, подсказывали ему какие-то мысли. Он обожал философствовать — элегантно держа в правой руке папиросу ?Беломорканал?, он стряхивал время от времени пепел — стряхивал он его в старую железную банку, стоявшую на уродливой газовой плите. За его спиной была раковина с заржавевшим краном, который вечно протекал; однако Александр Иванович не обращал на это никакого внимания — он стоял с хорошо выпрямленной спиной и гордо поднятой головой.
Раз в месяц, получив пенсию, он сбрасывал с себя домашний полосатый наряд и отправлялся в соседний Гастроном, где покупал для себя четвертинку водки, а для своего любимого кота — какой-нибудь рыбки. Вернувшись домой, он принимался готовить угощение для своего питомца — вся квартира, тотчас, наполнялась рыбьим духом, а ближе к вечеру, выпив свою четвертинку, Александр Иванович выходил в переднюю. Его немного пошатывало и он, спотыкаясь о ботики и галоши, вскрикивал время от времени — ?Я вам покажу, где у черта хвост!?. А моя тётя, в сотый раз, упрекала его в том, что художник он никакой — ибо ничего кроме как лиловых женщин рисовать не умеет. По всей вероятности, ей больше импонировали портреты Карла Брюллова или Валентина Серова. Да и кто тогда разбирался в авангарде, разве что сами художники…
А вот Александр Иванович в те времена был художником необычным и оригинальным. Возможно, что он был поклонником французских импрессионистов и подражал самому Анри Матиссу. Ведь портрет ?Мадам Матисс? также когда-то не понравился его современникам — они сочли его уродливым, ибо написан он был в ярких и необычных тонах. Не мог Александр Иванович ни почувствовать на себе и влияния самого Льва Бруни — они вместе, в тридцатые годы двадцатого века, делали фреску ?Китайские партизаны? для павильона Всесоюзной Сельскохозяйственной выставки. Несмотря на то, что главным автором и исполнителем фрески был сам Лев Бруни, но и Александр Иванович Сахнов помогал ему в той работе — оба были выпускниками ВХУТЕМАС а. А если вспомнить портрет Анны Ахматовой, кисти художника-авангардиста Натана Альтмана, то и в нём превалирует ярко-синий цвет, не говоря о портрете Бальмонта, выполненного самим Львом Бруни — он так и назывался ?Голубым портретом?. Яркие краски в картине Николая Рериха — ?Голубые горы? также придавали этим горам характер мистический, не говоря о том, что образ самих гор дает ощущение величия Мироздания, частью которого является и сам человек.
Рисуя свои розово-голубые портреты, Александр Иванович, возможно, вспоминал о своей молодости и юной Татьяне Александровне, тщетно пытаясь воспроизвести образ той, которая некогда поразила его пылкое воображение. Отныне, в тесноте коммунальной квартиры, они делили малюсенькую комнатку, с одной кроватью и огромным сундуком, напоминавшим о том, что миг восторга не вечен и что убогий быт способен охладить самые сильные страсти. Однако образ молодой жены, как и чувство к ней, когда-то испытанное, жили в нем, заставляя до бесконечности воспроизводить на холсте облик той, которая когда-то волновала его душу. Это была та ниточка, которая связывала его с жизнью.
Был в их комнате еще один жилец — огромный сибирский кот, по прозвищу Барсик. Когда хозяин Барсика садился за мольберт, то кот тотчас же занимал его место; лениво распластавшись на огромным сундуке, большеглазый и задумчивый, он смотрел на хозяина своими зелено-синими глазами. Куда был устремлен взгляд Барсика понять было трудно — то ли на согнутую под тяжестью прожитых лет спину своего хозяина, то ли на его руку, держащую кисть. А художник, хотя и не видел своего питомца, но чувствовал всей своей спиной его присутствие; кот, как и его жена, был тем, что помогало ему поддерживать интерес к жизни. Со стены смотрела великолепная Мадонна Рафаэля, а с мольберта молодая женщина в сиренево-голубых тонах напоминала художнику об ушедшей молодости…
В тот самый день, когда случилась трагедия, Александр Иванович был в таком отчаянии, что выплеснул из стакана остатки голубой жидкости — капли голубой воды попали на портрет — по щекам сиренево-лиловой женщины потекли голубые слезы. Кого она оплакивала? Кота? Или то, что не дано художнику создать из образов ночных наваждений образ той самой, которую он когда-то любил?.
А Барсик, устроившись у вымытого окна, мог теперь любоваться тем, что происходило по ту сторону оконной рамы. А там, за окном, в лучах весеннего солнца, дружно летали воробьи в поисках места для своего будущего потомства. Жизнерадостный черный кот прыгнул за своей добычей в пустоту, упав на асфальт мрачного двора — падение с четвертого этажа оказалось для него смертельным. Любящие руки хозяина пытались передать еле дышащему существу собственное дыхание жизни, но ничто не помогало, и так радостно начавшийся весенний день принес трагедию в жизнь Александра Ивановича. Он обнимал этот черный бархатный клубок, целовал его глаза и что-то шептал; мягкий пух его седых волос дрожал от дуновения легкого ветерка, проникавшего в комнату через открытую форточку. Он беззвучно рыдал…
И уже через пару дней, стоя на той же кухне и устремив взор куда-то вдаль, он был рассеян, говорил непонятно, отрывисто. Было впечатление, что он что-то там видит, ибо лицо его неожиданно преображалось — оно становилось спокойным, морщины разглаживались, а на глаза робко накатывались слезы. Возможно, что там, в облаках, уже весенних и розовых, он видел чеширскую улыбку своего любимого Барсика, манящего к себе. Александр Иванович начал все чаще покупать четвертинку, а вскоре мы узнали, что он попал в больницу, из которой ему не суждено было выйти…
Январь, Брюссель 2020 год
Метки:
