истлевание зрения

застрял я в этом кровосмешении. я пытался сгинуть в глубине этой страсти. она ликовала над моим страданием, она изгибалась в своем живородящем коварстве. я нищал под ее знаменами, опускался к гадам ползучим, становился пресмыкающимся в своих жестах. до осколков дошел я - осколков себя, осколков себя. тобой я бредил в своих леденящих пророчествах. гибелью казались мне эти минуты - минуты взмахов и редеющих окликов. скоро я пришел к трясине. она, как наркотик, жевала меня, перемалывала, переваривала, пока не выплюнула мешок с костями. до последней клетки кожи, до последних троеточий невысказанного дошла она, эта вседозволенность. кроткими шагами я ее благодарил своим благородством, пробираясь во тьме подобно погибающей ящерице. звоном колоколов я был пробужден, здесь в этом сквозняке они реяли, всепробуждающие, всевластные. мое обожание они подчинили, поставили под пяту, вытеснили в мир падших, в мир подонков, в мир рабов. в страсти я играл со своей памятью, воскрешал неизведанное. все казалось притворным - все забывалось на грани отчаяния. так я приближался к финишу своей гонки, прокладывая путь в оттесненном хворосте ощущений. ледяным ворсом меня касалась немая оплошность, ошибка, в которой я погрязал с головой, некое уродство на грани созерцания, невозможность видения, истлевание зрения. в этой невозможности я царствовал,
утешался я проходящими мигами. стезя одинокая мне соболезновала, она представляла меня оскудевшим старцем, который давно похоронил свое мироздание. царскою стезей шел я, чтобы царствовать, чтобы в забвении открыть невиданную сокровищницу, чтобы воскреснуть для тлена. немым заклинанием было мое слово, последнее чувство в этой игре, последняя игра над пропастью, брачная игра, оплодотворяющая плакучесть слов и мыслей. преобразовывался я, чтобы войти эту мысль, чтобы сделать ее для себя желанной.
осколок всего, эквивалент мироздания пасся за воротами моего дома, очерчивая тлеющий круг на области моих возможностей. возможности сгорали - под ледяным всевластием обратимости. последним шагом было отрицание, самоотрицание, принесение себя в жертву в единстве этой жестикуляции, перешедшей всякие границы. осколок меня вошел в эту радугу, в это сияние вопреки бессмыслице. сиянием я кормился, доставая его из сумки как жалкие крохи черствого хлеба. путь был долог. на задворках исчезновения я встречался со своей праведностью. она была нема в своем истоке. поэтому она мне о себе ничего не поведала. она проглотила меня вместе со своим молчанием. назад дороги не было. зияние состязания - оно разрушило мой покой, вытесняя все мнимое. ледяным осколком скорби я прошел мимо своей стези, которая вкрадчиво насмехалась надо мной и посылала волны гнева небожителей. боги пришли ко мне, чтобы вопрошать в расколотости моего сердца, чтобы объединить мою крошечную вселенную гулко копал свое я, копал я, в поисках сокровищницы истины. истина была далека и непреодолима. я хотел этого, я ждал ее в молчании, я был подобен пастушку, что ждет царствие леса, что задергивает шторы мироздания в поисках ночи. свирель его поет о загадочном, о недостижимом, о сокровищнице смысла. болен, болен он этой вековечной болью, боль в нем хрипит и ахает с тоски, и удрученно повелевает, снимая все запреты.