Эпизоды О НАС Поиски выхода

На симферопольском кладбище Абдал покоятся, в основном, все родные отца те,
кто покинул свою родную землю естественным путём уже после войны. Ближе к семидесятым годам, советские евреи начали осваивать и чужую, американскую землю.
У меня был в приятелях детства младший сын папиной родной тёти Мани, Фимка Липкин*. Мы с ним были послевоенные дети, одногодки, и весело проводили время в ребячьих играх. Потом наша семья переехала жить к центральному рынку города Симферополя на улицу Субхи, что довольно далеко было от улицы Чехова, где жила папина семья. Мы с Фимкой потеряли связь, хотя я знала, что он окончил институт на инженера; я к тому времени, к слову, тоже.

Последний раз я встретила его на центральной улице Кирова, и он, радостно улыбаясь, сказал, что улетает с женой и двумя своими маленькими дочками в американскую Флориду.
Фимка был весёлый, синеглазый блондин с веснушчатой кожей, непокорными светлыми кудрями и полным ртом крупных, белых великолепных зубов(может,поэтому они и просились так часто напоказ?).
Но времена тогда были совсем неприветливые к таким отчаянным поступкам советских граждан. О них осуждающе писали в газетах, говорили по радио. Старший его брат (по матери) Миша Аврасин даже ?прорабатывался? на своей работе, как брат ?отщепенца?, так как многие прочли о Фимкином отъезде в местной газете, и это подпортило брату репутацию. Миша с семьёй всё же покинул родину, уехал к младшему, успешному, брату через 20 лет. Фимка стал в Америке к тому времени зажиточным фабрикантом, так говорила моя мама. Мишина жена Софа была у моего Лёши учительницей математики, когда ему пришлось жить в Симферополе вместе с бабушкой.
Мама всегда была в курсе всех семейных новостей, но я была тогда молода, совсем далека от этих событий, и вообще от всего, что происходило вокруг, так как на первое место после студенческой жизни вышли заботы о моих появившихся друг за другом троих детях.

Эти свои воспоминания о столь давно прошедших годах моей жизни я пишу в память о тех своих родных, которых давно нет на этом свете, но как часто мои мысли обращены туда, в моё детство и юность! И сейчас сердце моё - со своей несчастной родиной, где власть захватили чёрные силы алчных, ненасытных казнокрадов.

Тогда, в те далёкие времена, конечно же, тоже были страшные кровавые события, связанные с неафишируемыми подлыми деяниями властей, и были переполненные тюрьмы, и Афганистан, и другие локальные войны, где гибли молодые люди, солдаты. Но когда во времена перестройки стали в печати появляться материалы о ?дедовщине? в советской армии, мои мальчики были уже подростки, и я не хотела для них участи подневольного скота.
?Пушечное мясо? - такое расхожее выражение появилось на счёт службы в советской армии и завоёвывало газетные пространства вместо лицемерных призывов к патриотизму. Я не могла себе даже представить своих мальчиков в тягостях муштры и беззакония.

Я начала искать выход. Купила билеты на самолёт, и мы с Ильёй, которому исполнилось 16 лет, полетели во Львов, где жила его родная тётушка по отцу. Родня её мужа, Валеры Каплана, уже тоже обживала Америку, и они сами тоже стремились лишь в Америку. Но родители Валерия не давали согласия на их выезд; потом, конечно, всё же они стали жить в Америке, и даже мне удалось навестить их и там, но сколько ещё воды утечёт!

Встретили нас во Львове радушно. Мы познакомились получше. Ведь лет 10 назад они уже неожиданно приезжали к нам в Симферополь, и произвели на нас с Мишей неизгладимое впечатление своим неукротимым желанием покинуть Союз.
Вера, Мишина родная сестра, никогда прежде не видела своего отца Адольфа. Она 28 лет своей жизни проживала на Кавказе, в Сухуми, с другой бабушкой и дедом Ильёй Мизрахи – родителями общей матери Миши и Веры, вдали от родного отца.
Жизнь разлучила их с двухмесячного возраста, Мише было тогда два годика, он достался бабушке по отцу.

В те времена советские власти не давали разрешения на выезд из страны, пока ближайшие родственники, как – то мать, отец, не давали своего письменного согласия. Поэтому она вынуждена была познакомиться, наконец, со своим родным отцом, который давно проживал с новой женой и ещё с её родными (по отцу) братом и сестрой в Керчи.

Тогда, десять лет назад, внезапный приезд сестры изо Львова, Мишу очень приятно удивил. Они были дружны, Верочка всегда любила старшего брата, он тоже в дни школьных каникул часто ездил во Львов к родной матери, с которой уже жила и Верочка, а вырастившие её дед с бабушкой продолжали проживать в Сухуми. Только Миша мог отвезти сестру с её мужем и семилетней дочкой в Керчь познакомиться с ближайшим родственником, то есть отцом.
Конечно же, тем самым помочь ей получить нужный документ. Их приезд был под Новый Год. А их общая бабушка, Вера Васильевна, у которой мы тогда проживали, скончалась ранее, в ноябре, но речь не об этом.

Всё это было и ещё много было того, что изменило потом нашу семейную жизнь. Но я стараюсь не вспоминать все те события, после которых я осталась одна с детьми, отпустив своего Мишу в свободное плавание. Пусть будет так.
С Верочкой и Валерой мы остались дружны, потом поддерживали связь, когда мы уже жили сами, на Южном Берегу в Гаспре, поэтому я и отправилась с моим сыном Ильёй во Львов к ним за советом.
Мы были приняты очень сердечно. Но мои надежды на их помощь вывезти сына из страны сразу развеялись, так как все мои фантазии были нереальны. У них уже были куплены билеты в Америку, они сидели буквально на чемоданах.

Мы вернулись в Крым. Наверно потому, что Судьбой нам был уготован Израиль.
Но тогда мы ничего такого не знали, хотя все жизненные события вдруг завертелись со страшной скоростью. И не только для нас, а и для неисчислимого количества многострадального народа нашей Великомученицы Родины.

Мои мысли о спасении своих сыновей от законов страны, которая являлась нашей родиной, на тот момент были по – детски наивны и несостоятельны, тем более, что я растила детей сама и была откровенно бедна. Я совершенно не ориентировалась в ?большом мире?, ничего не знала о евреях, кроме своей родни, об Израиле, и даже, где он находится. Теперь, после поездки во Львов, мысли об Америке тоже прекратились.
Мы с сыном вернулись в свою Гаспру, но к маме в Симферополь, конечно, я часто приезжала, искала совета. И та же Софа, Миши Аврасина жена, однажды спросила меня: - А почему бы вам не поехать в Израиль?, ведь вы можете это сделать наверняка.-

Я тогда слышала впервые о такой возможности. Мне совершенно нечего было ей ответить.
Время шло. В стране всё менялось далеко не к лучшему. Подрастал младший сын, он был младше Ильи на три года, учился в седьмом классе средней школы, жил на то время с бабушкой в Симферополе. Наташа заканчивала техникум советской торговли в Ялте, а Илья учился на плиточника – облицовщика в Массандре. С армией у него сложилось удачно: у него был небольшой шрам на передней части головы, и мне удалось выхлопотать ему ?белый билет?.

А для Алёши я опять предприняла отчаянный шаг, полетела в славный город Мурманск. Мной овладели фантазии, что младший сын сможет там выучиться на моряка, нужно было всё самой посмотреть.
В то время в Гаспре у меня появился знакомый парень Коля, моряк. Он снимал у меня комнату в какой – то трудный для него период. Много помогал по хозяйству в работе, что требовала мужские руки, постелил на кухне линолеум.
Он был из Мурманска, ?ходил? там на торговых судах. И советовал мне повезти сына поступать в мореходку. Но Мурманск произвёл на меня такое удручающее впечатление, что когда на обратном пути я приземлилась в своём родном городе Ленинграде, этот северный город показался мне джунглями с буйной растительностью по сравнению с заполярным Мурманском. А ведь я ещё там была в начале лета!
Помню, тогда впечатлил (очень!) огромный оранжевый диск низковисящего над горизонтом солнца и днём, и ночью; совершенно лысая сопка с чахлой сосёнкой и почему – то кухня, полная тараканов в квартире, что мне любезно предоставила Колина знакомая, она тогда тоже отдыхала в Ялте.
Мурманск сразу был забыт, да простят меня его поклонники.

Дочь моя впервые летела самолётом одна, и в Ленинграде была первый раз, хотя родилась, как и Илья, на ленинградской земле. Мы условились встретиться и погулять там вместе, когда я буду возвращаться из Мурманска. Наши хорошие знакомые приняли нас, показали Финский залив, Питергоф.
Мы гуляли по центру города, по Невскому, так как они жили недалеко; и их гостеприимство было замечательно. Потом мы с дочерью были ещё раз вместе в Ленинграде в конце 2000 года. Тогда мы собрали ленинградскую родню на поминки по моей мамочке, которая скоропостижно скончалась в своём любимом городе и её положили в землю, где она и хотела упокоиться...

Мама моя внезапно скончалась в квартире своей старшей сестры Софьи в Питере, на Стачек, в мае 2000 года. Они уже остались только две из большой их семьи, и мама наезжала в свой город по паре раз в год. Тогда поезда ещё были доступны по цене, а она всегда любила путешествовать. Помню, она даже летала в Ташкент (ещё до распада Союза), кто – то у неё там жил из родни. Она мне рассказывала, какой большой этот город; почему – то её удивило, что там окна сплошь были без занавесок.
Она ещё ездила в Кострому навещать своих двоюродных сестёр, уже стареньких. Я потом обдумывала её жизнь и пришла к размышлению, что туда, в глубинку России, они стремились, когда по Дороге Жизни были вывезены из блокадного Ленинграда, и тем самым спасены...

справка:

По данным костромских врачей и краеведов, в 1942 году в Кострому из окруженного фашистами города Ленинграда было вывезено 10 тысяч детей в возрасте от трех месяцев до 13 лет, которых распределили по 125 детдомам и интернатам. Многие сердобольные жители города встречали поезда с детьми прямо на вокзале и сразу разбирали малышей по семьям. Блокадные дети были ослаблены. Около 300 малышей умерли от голода и болезней и были захоронены на Лазаревском кладбище в Костроме, где сначала установили памятный камень, а затем в 2011 году открыли мемориал.

Википедия

...а сейчас на удивление быстро приехала ?неотложка?, и врачи били электрошоком её остановившееся измученное сердце, стараясь вернуть её сюда, в эту сумбурную, нарождающуюся жизнь России, уже не Союза. Жизнь, в которой они все последние десять лет барахтались миллионными толпами её соотечественников, растерянных нахлынувшими переменами, которые так или не так быстро уносили огромным потоком жизни усталых людей, подорванных почти 60 лет назад чёрной тучей фашизма.

Сёстры были блокадницами. Одна, младшая, обмякшим телом лежала на полу Сониной комнаты, безучастная к манипуляциям врачей, а другая, на шесть лет старше, здесь же, рядом, в ужасе молила Бога не забирать душу любимой её сестры. Оставить ей, Соне, её одиночеству и очевидной старости в 78 лет, её надорванному Блокадой и первой неудавшейся любовью сердцу, не забирать её Фанечку...


Святые лица наших матерей,
Что девочками лишь недавно были...
Сквозь юность пронесли свой крест,
Как Родина стонала – не забыли.

Их святость охраняла как могла
И Бога Лик печальный на иконе,
И Саши – бабушки моей рука
На жизнь крестила сквозь бомбёжек воя.

И мама, тётушки мои, совсем девчонки!
Как жить хотелось в довоенных днях!
По Невскому легко бежать и каблучками
Стучать в проснувшуюся рань!

Вот странно... маме было лишь пятнадцать...
А может, влюблена была... в кого?
Никто сейчас уж это не узнает.
Все тайны тихо собрала Любовь.

Но почему Любовь забыла город?
Что бился насмерть сквозь блокадный АД?
Она хотела, чтобы всем народам
Был этот город памятен и свят?

Куда летела облаком суровым?
Какие земли были Ей важней?
И Польшу обходила стороною
И не смогла разрушить АД печей?

Не потушила смертный пламень,
Не обласкала плачащих детей, людей,
Задушенных и осквернённых,
Что тысячами в миллионы упадали...

И погибали, руки в муках простирали...
Любовь, к Тебе неслась мольба их всех тогда
На проклятой и беспощадной,
Всемирной той, незабываемой...

Но где же Ты была?

14.12.2016



* - Фимка Липкин - родной племянник дяди Миши Кругликова и его сестры Дины (впоследствии Торбек)

(из готовящейся биографической книги)