Ванюшкина радуга

Где-то вдалеке яростно гремел гром и над тревожно-тёмным горизонтом в разные стороны сверкали огненные стрелы молний. Приоткрыв занавеску, Мария с интересом наблюдала за суматохой во дворе. Уже почти отцветала черёмуха. На небольших веточках едва виднелись зеленоватые ягодки, словно мелкий-мелкий бисер. Майский ветер, играя с белыми цветами, обрывал крошечные лепесточки, унося их за собой. Они, как нежные лёгкие снежинки, податливо кружились в воздухе, создавая своеобразный хаотичный хоровод, и потом медленно, словно устав от танца, опускались вниз, прикрывая собой молодую зелёную травку. Снова повторился раскат грома, и эхо подхватило его, размножило на обрывки, унося подальше от деревни.
Вот и прошёл стороной дождик. Набросив на плечи потёртую ватную телогрейку, Мария зачерпнула в алюминиевый ковшик зёрен пшеницы и вышла во двор.
-Цыпа-цыпа-цыпа, - привычно позвала она своих птичек.
Все, как по команде дружно бросились на зов хозяйки, на ходу подбирая с земли рассыпанные зёрнышки.
-Не бойтесь, рябушки мои, дождя не будет, это там, далеко громыхает, - тут же добавила она и, вытирая руки о передник, присела на завалинку.
Ветхий заборчик накренился в сторону, держался на честном слове, калитка не закрывалась, того и гляди, что скоро совсем развалится. Мария подняла голову и увидела, что над небом коромыслом повисла разноцветная яркая радуга. Запахло черёмухой и свежестью, где-то совсем рядом запел соловей, и на душе как-то сразу посветлело от его звонкой заливистой трели. Мария давно жила одна и привыкла разговаривать с живностью, да и просто с самой собой. Несколько кур да старый хромой кот по кличке Кузька, некогда попавший в капкан – вот и всё её хозяйство. Кот, завидя свою хозяйку, быстро запрыгнул к ней на колени и ласково замурлыкал. Гладя его по шёрстке, под спокойное мурлыканье, на Марию невольно нахлынули воспоминания.
Радуга. Всегда радовали глаз эти разноцветные поднебесные коромысла. Вот и сегодня радуга особенная, такая же, как и тогда, много лет тому назад... По полю бежит её Ванюшка - босоногий шестилетний мальчуган, бежит, широко раскинув ручонки и с восторгом кричит: ?Мама, смотри, радуга! Моя ра-ду-гаааа!!!? Когда же это было? Кажись, в тридцатом году. Эх, пролетело, промчалось времечко, не вернуть назад. И вот уже наступила седьмая весна с тех пор, как закончилась война. Меняется жизнь, безжалостно проходят годы, оставляя за собой вечную цепочку памяти, соединённую жизненными событиями, радостями, горестями, счастьем и бедой. И в сердце Марии до сих пор так и не утих грохот пушек.
Муж Семён погиб ещё до войны, защищая от расхитителей колхозный склад с зерном. Как бы она пережила такое горе, если бы не сын, если бы не её Ванюшка... А в сорок втором проводила его на войну. Никого не пощадила проклятая! Ни одну семью не обошла стороной. В деревню вернулись только пятеро мужиков из пятидесяти, что ушли на фронт.
В старом, давно не крашеном сундуке, на самом его дне, хранится небольшая шкатулка, бережно завёрнутая в льняной самотканый рушник, по краям вышитый крестиком. В ней письма с фронта. Дорогие сердцу, пожелтевшие от времени треугольники. Мария постоянно перечитывала их, выла по-бабьи о своей горькой материнской долюшке. Похоронку же за все эти годы так и не решалась открыть. Что тогда могло быть страшнее? Казённый листок с аккуратным каллиграфическим почерком. Каждое его слово стрелой впивалось в самое сердце. ?Пропал без вести?... Похоронка ли? Или же казённая отписка? Поди-ка разберись в таком месиве. Война со страшной жестокостью разметала все судьбы по белу свету, нередко стирая их с лица земли. Но в глубине своей измученной души Мария всё же хранила надежду. А вдруг это ошибка вышла. Разве может кто-то запретить ей верить и ждать? Вот и ждёт она своего Ванюшку до сих пор, каждый день выходя за деревню на развилку дорог, пристально всматриваясь вдаль...
Мария вошла в дом, включила свет. Её встретила привычная тишина. Лишь на стене монотонно тикали ещё довоенные ходики. Эти часы были ей слишком дороги - память о муже, который выменял их на городском базаре на пучок высушенного табаку-самосаду.
- Ну что, родные мои, - глядя с печальной полуулыбкой на фотографии мужа и сына, сказала, словно выдохнула она.
- Родныиии моииии, - и, согнувшись, закрыв лицо руками, зарыдала, медленно опускаясь на скамью.
Ей никто не мешал, да ведь и некому было мешать. Лишь кот Кузька, словно успокаивая хозяйку, участливо тёрся о её ноги.
Мария немного успокоилась, приподнялась, открыла сундук, достала тот самый заветный свёрток, прижала его к сердцу и снова запричитала.
- Тёть Маша, открой, - послышался голос и дробный стук в окно. Это её соседка, добродушная Галинка.
- Я вот молочка тебе принесла, парного, - протянула глиняный кувшин, прикрытый сверху белой марлевой тканью. И, взглянув в мокрое от слёз лицо Марии, сказала:
- Ну, тёть Манечка, сколь можно-то... побереги ты себя, довольно убиваться так. Понимаю, что никакое время не уменьшит боль твою...
Она прильнула к груди Марии и тоже тихо заплакала. Теперь уже та стала успокаивать Галинку, с материнской теплотой поглаживая по голове шершавой ладонью:
- Успокойся, милая, успокойся, дочка. И прости меня старую, Христа ради, прости. Это я оттого, что, мне, поди уж, не дождаться, не узнать ничего про моего Ванечку.
Обе затихли, каждая молчала о своём, о наболевшем. До войны, с самого раннего детства Галинка и Ваня были всегда вместе, как ниточка с иголочкой. Казалось, что ничто и никогда не смогло бы их разлучить.
- Тёть Маша, ты присмотри завтра за отцом, приболел он малость, а мне в город нужно с утра пораньше, к закату должно быть, вернусь, - сказала Галинка.
Отец Галинки - Макар остался жив, но вернулся с войны контуженным и без обеих ног. Помогал, как мог, поднимать разрушенное войной сельское хозяйство, брался за любую работу, ни в чём никому не отказывал. Плёл из лозы корзины, лукошки, ремонтировал пришедшую в негодность одежонку, обувь и всякую утварь. За кропотливый труд благодарные односельчане оставляли ему кто несколько картофелин, кто кусок сахара, кто горсть пшена. Так и жили они вдвоём с Галинкой. Работали, не покладая рук. Постепенно отремонтировали почти полностью разрушенную за годы войны избу, обзавелись нехитрым хозяйством. Коза Марта и десяток кур - это было огромное богатство в то тяжёлое время. А вот замуж Галинка так и не вышла. Мужиков-то в деревне - раз-два и обчёлся. Потому вся мужская работа, какая только была в колхозе, легла на хрупкие женские плечи: они и косили, и молотили, и ухаживали за скотиной, и землю пахали, и строили.
Галинка проснулась раньше деревенских петухов, ловко управилась на дворе и поспешила на станцию. Что-то неспокойно было на душе, какая-то непонятная тревога поселилась в ней. Уж который раз за эти годы она наведывается в районный военкомат, с надеждой хоть что-нибудь новое узнать об Иване.
Но и на этот раз ничего утешительного ей не сказали. ?Пропал без вести, пропал без вести, пропал без вести?, - стучало у неё в сознании в такт бегущему по рельсам поезду.
Поезд то замедлял ход, то снова набирал скорость. Люди заходили и выходили, цепляя и толкая друг друга нехитрыми торбами. Галинка отрешённо поглядывала на суету в вагоне. Скоро и ей выходить, нужно заранее пробираться поближе к выходу.
- Гражданочка, пропустите, - послышался голос сзади.
Она немного отстранилась. Поравнявшись в узком проходе с мужчиной, их глаза на мгновение встретились. Что-то до боли родное мелькнуло в этом синем печально-задумчивом взгляде. ?Нет-нет...не может быть. Голос, глаза... Но я не могла обознаться?, - мелькнуло в мыслях, и она замерла на месте, как вкопанная. Изрезанное шрамами широкоскулое лицо, седые длинные волосы прикрывали лоб, вместо руки – пустой рукав, заправленный в ремень старенькой полинялой военной гимнастёрки. Едва он коснулся плеча Галинки своим плечом - её как будто током обожгло.
- Ваня! - самопроизвольно вырвался крик.
Мужчина вздрогнул, словно от выстрела и резко обернулся. Сдвинув брови, он посмотрел с нескрываемым застывшим вопросом во взгляде. Кто бы это мог его окликнуть? Он где-то уже слышал этот голос. Но контузия, цепко впившись в его сознание, не отступала за все эти годы ни на шаг. Он даже настоящего имени своего вспомнить мог. Внезапная боль сдавила голову крепкими тисками, лицо побледнело (так всегда бывало, когда он напрягал память). Нет, он не узнал её, но сердце кольнуло и в его затуманенной памяти замелькали обрывки, какие-то отдельные эпизоды: девушка с васильковым венком на голове игриво подбрасывает вверх кружевную шляпку: ?Ваня, ловииии!?
Он покачнулся в сторону, но чьи-то сильные руки ловко подхватили его, усаживая на освободившееся местечко на краешке скамьи. Пассажиры вокруг загалдели:
- Расступитесь, видите, человеку плохо.
- Ничего-ничего, мне уже легче, - тяжело выдохнул он.
Поезд, сбавляя скорость, дал протяжный гудок, колёса заскрипели. Народ двинулся к выходу, подталкивая своим потоком и Ивана. Стараясь не потерять его из виду, Галинка тоже заторопилась. Какая-то необъяснимая сила вела её вслед. Вот и перрон, знакомый вокзальчик, снующие туда-сюда тётки с узлами, мешками, чемоданами. Слышался плач ребёнка, где-то поодаль играла гармонь.
Присев на скамью, положив рядом рюкзак, в полузабытье он запрокинул голову. Пот ручьями стекал со лба. Галинка осторожно подошла, достала из кармана платочек, наклонилась и стала вытирать ему лицо. Под намокшими седыми прядями волос алело круглое родимое пятно, точно такое же, как у её Ванюшки. Теперь уже не было и капли сомнения. Это он. Это её Ваня! Она дала ему воды, дрожащими руками достала из корзинки кусок ржаного хлеба и протянула Ивану:
- Вот, поешь, поди проголодался.
Через некоторое время затараторила:
- Меня Галей зовут. А тебя как? Далеко путь держишь, может, ищешь кого? Если одинок, давай со мной, в деревню, мужские руки сейчас ох как нужны.
- Иваном, - глухо ответил он, и у неё ёкнуло внутри. А Иван продолжал:
- Рука-то у меня одна теперь, да и от второй толку мало, какой из меня работник. Себя ищу, Галя, вот уж сколько лет ищу, хочу знать откуда я родом, кто я есть на этом свете...
Тогда, под Сталинградом, после страшного боя, оставшиеся в живых, собирая погибших, обнаружили на самом дне глубокой воронки полуобгоревшее тело солдата. Он был почти весь засыпан землёй, виднелись лишь голова и плечи. Лицо иссечено осколками, на обуглившихся волосах чёрными сгустками запеклась кровь. Трудно было определить его возраст. Солдат почти не шевелился, только тихо стонал. Вместе с тяжелоранеными его отправили в тыловой госпиталь. Видимо, так Богу угодно, что выжил он, значит, не закончен ещё для него земной путь. Собирали его по кусочкам, шили, латали, учили ходить, говорить. Несколько месяцев пролежал на больничной койке. Метался во сне, заикаясь, во весь свой хриплый голос отдавал команды: ? В атаку! За Родину, ребята!? Он совсем ничего не помнил о себе. Потому и нарекли его заново простым русским именем Иван, дали фамилию Воронин.
Галинка, внимательно выслушав, потянула за шёлковый шнурок на своей шее, достала из-за ворота блузки кулон в виде маленького ярко-красного сердечка. Глаза его стали влажными, но то уже были слёзы радости:
- Это же моё, моё сердечко... Галчонок...ты?
- Не надо ничего говорить сейчас. Потом, Ваня, потом, - взволнованным шёпотом сказала она.
Казалось, наступила оглушительная тишина и вокруг уже ничего не существовало. Галинку охватил такой внутренний озноб, что, заговори она сейчас, у неё бы застучали зубы. А Иван лишь монотонно покачивал головой, выражение лица его постоянно менялось: то вдруг появлялась еле заметная улыбка, то тревожный суровый взгляд он устремлял в туманную даль, словно изо всех сил пытался что-то рассмотреть.
Сколько времени прошло с момента встречи, никто из них не знал.
- Идём, Ваня, - прервала молчание Галинка.
..........................
Едва рассвело, как с улицы послышался еле уловимый стук. Мария, шаркая ногами, торопливо подошла к окошку. За окном сидела горлинка. ?Птица забилась о стекло – знать, к весточке доброй?, - подумалось ей. Весь день она суетилась, всё валилось из рук. Наведалась несколько раз к Макару, заботливо покормила его. Припомнили с ним о довоенной весёлой жизни. Но как только речь заходила о войне, Макар сразу же затихал, не любил он говорить о войне, слишком много горя принесла она. Жена Зинаида не дождалась его, не выдержало надорванное сердце.
- Пойду за околицу гляну, Макар, пора бы уж прийти Галинке, а то что-то небо хмурится, не ровен час, дождь пойдёт, дорогу размоет, - сказала Мария.
Привычно исхоженная тропа - тропа её надежды, ведущая на поле, а оттуда и рукой подать до ближайшей станции. По этой дороге уходили на фронт мужья, сыновья, по ней же и возвращались, только уже совсем немногие – лишь уцелевшие в том страшном аду. Вот и поле показалось. Мария подняла руку к глазам, делая защитный козырёк, чтобы лучше и дальше было видно. Показались два силуэта – мужчина и женщина. В женщине она сразу узнала Галинку. Но кто же рядом с ней? Она, спотыкаясь о кочки, поспешно направилась навстречу. В висках гулко застучало.
Галинка и Иван весь путь шли молча. Она боялась его тревожить расспросами и разговорами. А для него этот день был, пожалуй, самым счастливым за последние годы скитаний.
- Ваня, там твоя мама, - только и вымолвила она, указывая глазами на торопливо идущую впереди пожилую женщину.
Он рванулся с места и, прихрамывая, побежал, крича на бегу:
-Мамаааа!
Но и материнское сердце ведь не обманет. И не обмануло:
- Сыночек!
Словно две раненые птицы, летели они навстречу друг другу. Это расстояние между матерью и сыном в несколько десятков шагов казалось им длиннее всего пройденного нелёгкого жизненного пути.
Мать и сын, видевшие море нечеловеческих страданий, прошедшие через все ужасы войны, не стеснялись слёз и рыданий. Так и стояли они, крепко обнявшись, не решаясь оторваться друг от друга. Тёплый весенний ветерок ласково шевелил их седые волосы. Небо над ними прояснилось, и засветилась ослепительная радуга – Ванюшкина радуга.