Концерт
Знаете, как это бывает?
Лента новостей, перепост, приглашение - события складываются удачно - и вот я иду по промёрзшему Невскому к дому 20, тяну на себя тяжеленную старинную дверь и попадаю прямиком в знакомую каждому из нас сутолоку перед началом если не концерта, то спектакля; гости проходили через круглое фойе, получали анкеты и постепенно заполняли продолговатый зал с рядами чёрных офисных стульев. Сводчатый потолок и стены покрыты молочного цвета штукатуркой, намеренно не скрывающей следы бурной истории Петербурга; намеренно футуристические светильники - "спасательные круги" из белого пластика в центре и стальные штанги с фонариками по краям - перекликаются с белым же лаковым фортепиано на возвышении, где и предстоит выступать участникам; истёртый паркетный пол из широких плашек очерчен охристыми линиями плинтусов.
В этом же зале выставлены картины. Справа малоформатные промышленные районы современного Петербурга в густом масле: художник приглушил оттенки, оберегая покой "рабочих окраин", но не отказал себе в удовольствии бросить по жизнеутверждающему пятну на каждое полотно - вот рябиновая легковушка, вот белый снег, вот салатовый подъёмный кран. Слева большого формата сочный акрил стилизации под советскую эпоху: "красные революционные" резиновые сапоги на пёстром фоне плаката, пухлая серая шина с чёткими белыми буквами "ШИНОМОНТАЖ" и чёрные орудия производства, синий трамвайный вагон с хрестоматийной старушкой в белом платочке и небрежно развалившимся на двух сиденьях работягой в апельсиновой спецовке.
Зал благовоспитанно умолк: в зале появилась О. Платье в пол из тонкой матовой ткани задавало тон мероприятия - на фоне цвета корицы мешались сиреневые и чёрные незабудки. Длинные прямые волосы просверкивали то горьким шоколадом, то выдержанным коньяком; алмазная грань крупных самоцветных серёг ловила озорной блеск глаз, красивые губы таили улыбку, а голос - негромкий, но звучный - неуловимо проник, казалось, во все уголки зала и властно вымел из закоулков сознания ошмётки буднего дня.
***
Под вежливые аплодисменты на сцену степенно поднялся молодой человек в чёрной бархатной паре и белой сорочке, сдержанно поклонился и чинно сел за инструмент - только что фалды не откинул - но его выдала копна вьющихся волос, густых и тёмных, пусть и мастерски укрощённая. С первых нот повеяло тёплым ветром, который донёс до морозного Петербурга морские брызги - звуки искрились и ударяли в голову. И кто сказал, что академическая музыка - это длинно, сложно и скучно? Не длинно, а продолжительно - зачастую катастрофически недостаточно - для того, чтобы услышать, не говоря уже о том, чтобы понять и прочувствовать то, что желал донести автор. Сложно? Безусловно - для всех, кроме сведущих; но разве прелесть и сам смысл витража не заключается именно в его сложности. Скучно? Остаётся только развести руками.
Откуда в этом сухощавом теле столько силы - от таланта ли, от юности; как старинный инструмент выдерживает этот напор, эту страсть - без конца и края, словно воспоминания о бурно прожитой жизни, словно морские волны. Иногда мне казалось, что эти длинные руки вот-вот сломаются, что ошеломляющие своей мощью звуки разорвут невидимые нити и юноша, как марионетка, соскользнёт с круглого стула. Но нет, прихотливая мелодия тянулась и длилась, словно кавалькада благородных рыцарей и прекрасных дам в лесной чаще: основная тема повторялась снова и снова, представая каждый раз в новом свете - вот отзвуки бравого марша, вот незатейливая песенка пастуха, вот ранние птицы, вот призыв соборных колоколов, вот церемонный придворный танец...
***
Юноша откланялся, и его сменили две очаровательно улыбающиеся девушки - темноглазая брюнетка с весёлым круглым лицом и шёлково блестящей волной волос в строгом чёрном и статная блондинка в розовом шифоновом "а ля грек", соблазнительно открывающем одно плечо, с аккуратным узлом на затылке: инструмент и голос. Первая мелодия сопровождала шаловливую детскую песенку звонкой россыпью хрусталя, а нежный, но сильный голос переливался под потолком, чудесно растягивая немногочисленные главные и ласково смягчая шипящие и цыкающие согласные, присущие языку Гейне и Рюккерта. Вторая - на освежающем контрасте - журчала прохладным лесным ручейком, оттеняя тот же голос - но полный теперь светлой щемящей грусти. Конец - делу венец: кантилена лирической героини передала всю лукавую гамму оттенков юной любви, сочетающей фривольную эфирность с благородным металлом.
***
Отгремели аплодисменты, и вот за инструментом восседает - не могу подобрать более подходящего глагола - высокая и стройная девушка в строгом чёрном одеянии, длинные волосы собраны в небрежный хвост. Лёгчайший жест, наклон, поворот - и пряди наполняются светом, бликуя карамелью и золотом; тонкие пальцы едва касаются клавиш, лаская их отполированные спинки. Лицо и мелодия одинаково отрешенны: нет ничего, кроме волн - набегающих, переливающихся, отступающих; и это не вода - это бескрайняя пустошь под бездонным небом, царство ветра, играющего разноцветным вереском...
Мягкие светлые переливы после небольшой паузы сменяются стремительным потоком пронзительных, металлических энергичных звуков - словно перед нами блестящий кавалерийский полк. Вот торжественный марш с перезвоном тяжёлых подков, бряцанием покрытого боевой славой оружия и свистами горячих молодцов; вот полные скорби воспоминания о потерянных товарищах - но жизнь продолжается и бравый вояка ударяет кулаком по столу, велит принести ещё бутылку старого вина и кружит в танце хорошенькую дочку хозяина гостеприимной чарды; вот воздушные мотивы мирной жизни, вот кружение светского раута с лёгким вальсом, искрящимся остроумием и мимолётным флиртом, недолгая влюблённость и жар обладания; и снова блестящая столичная жизнь...
***
Аплодисменты и поклон; на сцену поднимаются двое: приятный молодой человек в классической тёмной тройке и белоснежной рубашке и хрупкая девушка - бликующие стёкла очков скрывают радостное нетерпение во взгляде, но разве спрячешь улыбку искреннюю и открытую - с роскошной копной иссиня-чёрных курчавых волос и византийским профилем в закрытом длинном платье василькового цвета, вот она за инструментом, и публике открывается точёная спина, целомудренно прикрытая нежным кружевом. Первые ноты погружают нас в чудесный сон, а голос - лёгкий, но глубокий и звучный - становится проводником по переживаниям лирического героя, заключительным аккордом которых стал торжествующий гимн любви, окропивший публику светом и радостью...
***
Молодого человека сменила статная брюнетка в роскошном бальном платье, с вуалью на плечах - шифон цвета пыльной розы расшит на лифе цветками и стразами, талию подчёркивает лента лилового атласа. Вступительный аккорд - разве мы в промёрзшем январском Петербурге? Нет, конечно, нет! Здесь галантный век - ослепительная роскошь придворной жизни, поклонение наслаждению и расцвет изящных искусств! Голос задумчив и нежен - так шуршат пышные кружева, постукивают по вощёному наборному паркету высокие каблуки, поскрипывают узкие корсеты; мелодия невесома и нетороплива - парики напудрены, ткани затканы золотом, украшения замысловаты...
Фата-моргана беспечного жизнелюбия и куртуазной неги растаяла, открывая перед нами обитель скорби: потерявшая отечество душа изливает нам своё страдание, высокое и чистое. Как нежен этот голос, но сколько боли, сколько тоски...
***
Девушки откланялись, и за инструментом новая исполнительница; к чему весь этот нарочито повседневный внешний вид - растрёпанный "конский хвост", отсутствие украшений и макияжа, туника со звёздочками и сердечками - стало понятно после. После того, как чуткие сильные пальцы вошли, внедрились в клавиши, а прозрачная и невесомая мелодия воплотилась, стала почти физически ощутимой - такой страстной, такой живой! Теперь я знаю, почему "звукоизвлечение", зачем понадобилось такое сложное и длинное слово; девушка, словно богатый и мудрый правитель из восточной сказки, желая узнать истинное мнение своих подданных о себе, пришла извлекать звуки - из самой себя, из наших душ...
***
Отзвучали аплодисменты; теперь дуэт - фортепиано и скрипка. Разные, слишком разные, а ведь струны есть и там, и там - только у скрипки они вынесены на корпус, и по ним порхает смычок, а у фортепиано они скрыты внутри, и по ним бьют молоточки. Молодой человек также небрежен, как и девушка, но в нём виден трубадур, беспечный и праздный, играющий за еду и ночлег, ради прекрасных глаз - играющий вдохновенно и горячо, всем своим существом. Они дразнят и волнуют, поддерживая друг-друга: вот огненная цыганская удаль, вот местечковая тоска, вот радостный свадебный переполох, вот пьяное гулянье в деревенской харчевне...
***
Я поднимаюсь и хлопаю вместе со всеми - неужели это конец праздника? - благодарю милую цветочную О., одеваюсь, иду сквозь знакомую каждому из нас сутолоку перед началом если не концерта, то спектакля, тяну на себя тяжеленную старинную дверь и попадаю прямиком на промёрзший Невский.
Как это бывает, знаете?
Лента новостей, перепост, приглашение - события складываются удачно - и вот я иду по промёрзшему Невскому к дому 20, тяну на себя тяжеленную старинную дверь и попадаю прямиком в знакомую каждому из нас сутолоку перед началом если не концерта, то спектакля; гости проходили через круглое фойе, получали анкеты и постепенно заполняли продолговатый зал с рядами чёрных офисных стульев. Сводчатый потолок и стены покрыты молочного цвета штукатуркой, намеренно не скрывающей следы бурной истории Петербурга; намеренно футуристические светильники - "спасательные круги" из белого пластика в центре и стальные штанги с фонариками по краям - перекликаются с белым же лаковым фортепиано на возвышении, где и предстоит выступать участникам; истёртый паркетный пол из широких плашек очерчен охристыми линиями плинтусов.
В этом же зале выставлены картины. Справа малоформатные промышленные районы современного Петербурга в густом масле: художник приглушил оттенки, оберегая покой "рабочих окраин", но не отказал себе в удовольствии бросить по жизнеутверждающему пятну на каждое полотно - вот рябиновая легковушка, вот белый снег, вот салатовый подъёмный кран. Слева большого формата сочный акрил стилизации под советскую эпоху: "красные революционные" резиновые сапоги на пёстром фоне плаката, пухлая серая шина с чёткими белыми буквами "ШИНОМОНТАЖ" и чёрные орудия производства, синий трамвайный вагон с хрестоматийной старушкой в белом платочке и небрежно развалившимся на двух сиденьях работягой в апельсиновой спецовке.
Зал благовоспитанно умолк: в зале появилась О. Платье в пол из тонкой матовой ткани задавало тон мероприятия - на фоне цвета корицы мешались сиреневые и чёрные незабудки. Длинные прямые волосы просверкивали то горьким шоколадом, то выдержанным коньяком; алмазная грань крупных самоцветных серёг ловила озорной блеск глаз, красивые губы таили улыбку, а голос - негромкий, но звучный - неуловимо проник, казалось, во все уголки зала и властно вымел из закоулков сознания ошмётки буднего дня.
***
Под вежливые аплодисменты на сцену степенно поднялся молодой человек в чёрной бархатной паре и белой сорочке, сдержанно поклонился и чинно сел за инструмент - только что фалды не откинул - но его выдала копна вьющихся волос, густых и тёмных, пусть и мастерски укрощённая. С первых нот повеяло тёплым ветром, который донёс до морозного Петербурга морские брызги - звуки искрились и ударяли в голову. И кто сказал, что академическая музыка - это длинно, сложно и скучно? Не длинно, а продолжительно - зачастую катастрофически недостаточно - для того, чтобы услышать, не говоря уже о том, чтобы понять и прочувствовать то, что желал донести автор. Сложно? Безусловно - для всех, кроме сведущих; но разве прелесть и сам смысл витража не заключается именно в его сложности. Скучно? Остаётся только развести руками.
Откуда в этом сухощавом теле столько силы - от таланта ли, от юности; как старинный инструмент выдерживает этот напор, эту страсть - без конца и края, словно воспоминания о бурно прожитой жизни, словно морские волны. Иногда мне казалось, что эти длинные руки вот-вот сломаются, что ошеломляющие своей мощью звуки разорвут невидимые нити и юноша, как марионетка, соскользнёт с круглого стула. Но нет, прихотливая мелодия тянулась и длилась, словно кавалькада благородных рыцарей и прекрасных дам в лесной чаще: основная тема повторялась снова и снова, представая каждый раз в новом свете - вот отзвуки бравого марша, вот незатейливая песенка пастуха, вот ранние птицы, вот призыв соборных колоколов, вот церемонный придворный танец...
***
Юноша откланялся, и его сменили две очаровательно улыбающиеся девушки - темноглазая брюнетка с весёлым круглым лицом и шёлково блестящей волной волос в строгом чёрном и статная блондинка в розовом шифоновом "а ля грек", соблазнительно открывающем одно плечо, с аккуратным узлом на затылке: инструмент и голос. Первая мелодия сопровождала шаловливую детскую песенку звонкой россыпью хрусталя, а нежный, но сильный голос переливался под потолком, чудесно растягивая немногочисленные главные и ласково смягчая шипящие и цыкающие согласные, присущие языку Гейне и Рюккерта. Вторая - на освежающем контрасте - журчала прохладным лесным ручейком, оттеняя тот же голос - но полный теперь светлой щемящей грусти. Конец - делу венец: кантилена лирической героини передала всю лукавую гамму оттенков юной любви, сочетающей фривольную эфирность с благородным металлом.
***
Отгремели аплодисменты, и вот за инструментом восседает - не могу подобрать более подходящего глагола - высокая и стройная девушка в строгом чёрном одеянии, длинные волосы собраны в небрежный хвост. Лёгчайший жест, наклон, поворот - и пряди наполняются светом, бликуя карамелью и золотом; тонкие пальцы едва касаются клавиш, лаская их отполированные спинки. Лицо и мелодия одинаково отрешенны: нет ничего, кроме волн - набегающих, переливающихся, отступающих; и это не вода - это бескрайняя пустошь под бездонным небом, царство ветра, играющего разноцветным вереском...
Мягкие светлые переливы после небольшой паузы сменяются стремительным потоком пронзительных, металлических энергичных звуков - словно перед нами блестящий кавалерийский полк. Вот торжественный марш с перезвоном тяжёлых подков, бряцанием покрытого боевой славой оружия и свистами горячих молодцов; вот полные скорби воспоминания о потерянных товарищах - но жизнь продолжается и бравый вояка ударяет кулаком по столу, велит принести ещё бутылку старого вина и кружит в танце хорошенькую дочку хозяина гостеприимной чарды; вот воздушные мотивы мирной жизни, вот кружение светского раута с лёгким вальсом, искрящимся остроумием и мимолётным флиртом, недолгая влюблённость и жар обладания; и снова блестящая столичная жизнь...
***
Аплодисменты и поклон; на сцену поднимаются двое: приятный молодой человек в классической тёмной тройке и белоснежной рубашке и хрупкая девушка - бликующие стёкла очков скрывают радостное нетерпение во взгляде, но разве спрячешь улыбку искреннюю и открытую - с роскошной копной иссиня-чёрных курчавых волос и византийским профилем в закрытом длинном платье василькового цвета, вот она за инструментом, и публике открывается точёная спина, целомудренно прикрытая нежным кружевом. Первые ноты погружают нас в чудесный сон, а голос - лёгкий, но глубокий и звучный - становится проводником по переживаниям лирического героя, заключительным аккордом которых стал торжествующий гимн любви, окропивший публику светом и радостью...
***
Молодого человека сменила статная брюнетка в роскошном бальном платье, с вуалью на плечах - шифон цвета пыльной розы расшит на лифе цветками и стразами, талию подчёркивает лента лилового атласа. Вступительный аккорд - разве мы в промёрзшем январском Петербурге? Нет, конечно, нет! Здесь галантный век - ослепительная роскошь придворной жизни, поклонение наслаждению и расцвет изящных искусств! Голос задумчив и нежен - так шуршат пышные кружева, постукивают по вощёному наборному паркету высокие каблуки, поскрипывают узкие корсеты; мелодия невесома и нетороплива - парики напудрены, ткани затканы золотом, украшения замысловаты...
Фата-моргана беспечного жизнелюбия и куртуазной неги растаяла, открывая перед нами обитель скорби: потерявшая отечество душа изливает нам своё страдание, высокое и чистое. Как нежен этот голос, но сколько боли, сколько тоски...
***
Девушки откланялись, и за инструментом новая исполнительница; к чему весь этот нарочито повседневный внешний вид - растрёпанный "конский хвост", отсутствие украшений и макияжа, туника со звёздочками и сердечками - стало понятно после. После того, как чуткие сильные пальцы вошли, внедрились в клавиши, а прозрачная и невесомая мелодия воплотилась, стала почти физически ощутимой - такой страстной, такой живой! Теперь я знаю, почему "звукоизвлечение", зачем понадобилось такое сложное и длинное слово; девушка, словно богатый и мудрый правитель из восточной сказки, желая узнать истинное мнение своих подданных о себе, пришла извлекать звуки - из самой себя, из наших душ...
***
Отзвучали аплодисменты; теперь дуэт - фортепиано и скрипка. Разные, слишком разные, а ведь струны есть и там, и там - только у скрипки они вынесены на корпус, и по ним порхает смычок, а у фортепиано они скрыты внутри, и по ним бьют молоточки. Молодой человек также небрежен, как и девушка, но в нём виден трубадур, беспечный и праздный, играющий за еду и ночлег, ради прекрасных глаз - играющий вдохновенно и горячо, всем своим существом. Они дразнят и волнуют, поддерживая друг-друга: вот огненная цыганская удаль, вот местечковая тоска, вот радостный свадебный переполох, вот пьяное гулянье в деревенской харчевне...
***
Я поднимаюсь и хлопаю вместе со всеми - неужели это конец праздника? - благодарю милую цветочную О., одеваюсь, иду сквозь знакомую каждому из нас сутолоку перед началом если не концерта, то спектакля, тяну на себя тяжеленную старинную дверь и попадаю прямиком на промёрзший Невский.
Как это бывает, знаете?
Метки:
