Сказки
- Колдовство и волшебство - совсем не одно и то же, - громадный рыже-зелёный кот лениво потянулся, пригладил лапой ус и снова принял позу сфинкса в хозяйском кресле, состоящем напротив работающего телевизора.
- Да в чём кардинальное отличие-то, Барс, скажите на милость? - стереофонически прошелестел в комнате тихий голос из неизвестного источника.
- Разница принципиальная, парень! И не называй меня Барсом! Для тебя я - Барсиус IV или Барсиус Мурович! - кот раздражённо дёрнул хвостом. - Колдовство основано на заклятиях - даже люди могут колдовать кое-как, а волшебство способно сотворить чудо!
- Чудо - явление, не имеющее прямой логической связи с причиной. Ну и что - разве этого нельзя добиться заклинанием? И на счёт людей - с трудом верится, что-то! - голос хмыкнул и притаился, слегка взволновав оконную штору.
Вечерний сумеречный воздух мерцал голубоватым телесветом, по обоям струились причудливые тени-узоры. Нервно вспыхивало зеркало на стене, за массивной спинкой старого кресла.
- Эк, вас домовиков теперь учат примитивно! Конечно, понастроили “Новых Черёмушек”! Надо же до чего дошло - участковый домовой! - глаза Барсиуса медленно и широко раскрылись, сверкнув янтарным огнём. Он шлёпнул толстой лапой по пульту, отключая у телевизора звук. - Чудо - явление... - ворчливо передразнил он. - Чудо метафизическое понятие - воплощение страстно, почти всегда подсознательно, желаемого, тайной мечты в реальность! Это раз. Причинно-следственные ткани никуда не исчезают, но лишь невидимы грубому человеческому разуму, поскольку лежат в глубинных пространственно-временных пластах. Это два. А относительно способности людей колдовать... - кот почесал задней лапой за ухом, - Вот придёт сейчас мой Игорь Егорыч, как обычно споткнётся о палас в коридоре, - который домовой-ленивец неудосужился поправить, - и скажет с нужной интонацией крепкое русское заклинание, - и поспешишь ты, дармоед, туда, как миленький!
- Мурыч! Я сейчас поправлю! – палас, скрадывая морщины, зашипел и лёг идеально ровно. - Не хочу я к этим... чертям из пятьдесят четвёртой! Каждый день скандалят! Вроде дом - полная чаша - а всё чего-то не хватает этой ведьме!
- Не ведьма она, мой дорогой Хомус, - обычная стерва, каких теперь среди новых москвичек много. Ведьма - существо творческое, трепетно-экзальтированное. Она не скандалы с истериками закатывает - она плетет тончайшую паутину интриги, поелику получает истинное наслаждение от самого процесса.
- Послушай, Барсиус, а почему волшебники предпочитают в этом мире кошачье обличье? - внезапно спросил домовой, с вкрадчивым подвохом.
- Далеко не всегда, - будто не заметив сарказма, серьёзно ответил кот. - Однако в этом воплощении много преимуществ. Пса могут посадить на цепь, а то и ещё похлеще. О других зверях я уж мочу. Человек должен где-то жить и как-то добывать пропитание традиционными способами. И всё время притворятся обычным лояльным гражданином. А домашний кот существо независимое, любимое и к тому же оберегаемое своим питомцем. Особенно в городе, где нет мышей. Ни тебе, ни поводков, ни седла и стремян. Живи спокойно и твори опекаемого человека в своё удовольствие.
- Но я понял: не за всяким индивидуумом есть магический надзор, - голос явно дрожал от какого-то неясного предвкушения открытия. - Или вы тоже многостаночники?
- Ну откуда ты, стажёр, набрался этой пошлой терминологии, - кот громко фыркнул. - Магический надзор, многостаночники... Не надзор и разумеется не за всяким!
- И по какому принципу отбираются эти избранные: по гениальности или моральным качествам? - Хомус или пытался уяснить что-то необходимое для себя или на что-то злился.
- Тебе это знать вредно! - отрезал Барсиус. - Твоё дело следить за порядком в доме. Чтобы краны были закрыты и газ выключен! А то, вишь, распустились - авария на аварии. Ветхий жилой фонд у них, понимаешь! Отстань, опять нашим забили! - проворчал он и включил у телевизора звук.
Заканчивался второй период.
Игорь раздраженно хлопнул входной дверью. Стащил с себя мокрый плащ и напялил его на крюк вешалки. Сковырнул ботинки. Умываясь, долго рассматривал своё постаревшее, одутловатое лицо, с недавно ставшими заметными мешками под покрасневшими глазами.
- Уже не Делон, ещё не Габен, - пробормотал он и побрёл на кухню. - В доме бардак, зато в кармане чистота. Только и достояния, что старый ленивый кот. Без сапог, даже без тапочек. - Барсучина, пойдём ужинать! - громко позвал Игорь.
Поменял воду в кошачьей миске, вынул из ободранного холодильника кусок потемневшей ливерной колбасы, разрезал его пополам: одну половину положил на тарелку и поставил на пол, рядом с водой; с другой, откусывая на ходу, перебрался в комнату и завалился на продавленную тахту. Прожевав остатки ливера, заложил руки за голову и продолжил свой обычный диалог с самим собой.
“Старость подобралась как-то тихой сапой, а что мы имеем в наличии, кроме гастрита, гайморита и геморроя? Ах да, кота без сапог! Однако, чего ты хотел, гений? Писал бы детективы, как все нормальные люди! А так и золотая рыбка, по-видимому, ничему уже не поможет, - Игорь скривил губу - вроде как улыбнулся. - Пожалуй, дай тебе три желания - что ты нажелал бы? Денег? Славы? Здоровья - вечного? Женщину любимую, любящую и верную? Уже перебор. Может - здоровья близким? Персонально? Как выбрать троих? А всем скопом - не маловато ли достанется на душу? И ерунда всё это!”
Игорь Егорыч Ершов перевернулся на бок лицом к стене, поленившись встать, выключить свет и раздеться, натянул на голову старый плед и закрыл глаза. Мелькнула последняя полусонная мысль: “Заветное желание может быть только одним единственным...”
Кусок немытого окна в прорехе полуоборванных, усталых штор светлел медлительно и неотвратимо. Ершов чуть высвободил голову из-под пледа, осторожно разлепил один глаз. Зрачок упёрся в едва различимый орнамент пенсионного возраста обоев. Проспав всю ночь в верхней одежде, он чувствовал себя разбитым и ни к чёрту не способным, однако зверским усилием воли переложил тело на другой бок и посмотрел на будильник.
“Дьявол! - взвыл его мозг. - Половина шестого! Какого! ... “
Постепенно успокоившись, Игорь почувствовал: в комнате что-то не так. Потом сообразил - не горел свет. Но он точно помнил - вчера было лень вставать к выключателю. - “Наверно перегорела лампочка - вот ещё заноза...”
Однако его взгляд с удивлением застыл на письменном столе, обычно художественно заваленным рукописями, книгами и журналами. Всё это было аккуратно разложено на стопочки.
Надо сказать, что имея два высших советских образования: техническое и гуманитарное, Игорь Егорович зарабатывал себе на хлеб с маргарином редактурой любого жанра писаний - от научных статей до литературных опусов.
“Полтергейст какой-то ненормальный, - пытаясь вспомнить - не сам ли он сошёл с ума и прибрался в припадке безумия, заработав от подобного усилия амнезийный синдром, подумал Ершов. Так и не вспомнив, равнодушно фыркнул и собрался снова повернуться лицом к стене. - Не иначе, домовой, а, скорее, домовица завелась...”
Но нечто заставило его сесть на тахте, потом и встать, аккуратно свернуть старенький плед и положить его так, чтобы скрыть безобразный провал на ложе. Ершов внезапно почувствовал непреодолимое желание залезть под тёплый сильный душ и (знающие его люди сказали бы стремительно) пошагал в ванную, по-пути, зачем-то, проведя ладонью по книжной полке.
Уже стоя под мощной водяной струёй и смывая серый налёт с ладони рассудительно констатировал: “Нет, домовой - баба пыль бы стёрла! - удовлетворённо хмыкнул и добавил размышление: - Оно и к лучшему, а то, глядишь, опять пришлось бы изощряться с заначками!”
Он долго полоскал своё изношенное тело, словно пытаясь смыть незримую плёнку равнодушного пофигизма, опеленавшую его сущность за последние годы.
- Чуда хотел?! Золотую рыбку? Вот тебе чудо, получи! - бормотал он. - Домовой есть, теперь холодильник-самобранку, волшебную авторучку и шляпу-невидимку! А это-то зачем? - вдруг остановил словесный гон Игорь. - Тебя и так никто днём с огнём не замечает! Наоборот - волшебный комп и костюм-привлекалку!”
Вспомнив про компьютер, он быстро закончил мытьё, выскочил на кухню, настругал в кошачью посуду сардельку, грустно оценив тёмную глубину холодильника, вытянул оттуда банку растворимого кофе и брякнул на плиту чайник.
За всеми этими необычными действиями, с улыбкой на усах, наблюдал старый громадный кот.
Не дожидаясь, пока чайник закипит, Ершов влетел в комнату и передвинул кресло к компьютеру. Он давно хотел добить, замозоленный экзистенциями рассказик. Но по мере чтения текста, появившаяся было на его лице вожделеющая улыбка-оскал необратимо превращалась, в презрительную гримасу. Он раздражённо закрыл файл и открыл новый.
Кот запрыгнул на широкую спинку писательского кресла и с интересом уставился на монитор из-за плеча хозяина квартиры, который пробежался пальцами по клавиатуре. На экране появилось:
“Странный народ - эти современные русские интеллигенты, - с безотчётной грустинкой подумал кот Барсий IV, - ничем их не поразишь, не выведешь из депрессивного оцепенения: ни намёком на чудо, ни внезапно пришедшими странными желаниями. Единственное, что способно их хоть как-то вырвать из паутины саркастического безразличия, наверное, глубокое похмелье. Ладно бы после творческого запоя, так ведь нет - после обычной пьянки. Если финансы есть, они, проявляя чудеса советского героизма, пошатываясь, еле передвигая ступни, с риском для жизни минуя нерегулируемые перекрёстки, доберутся до ближайшего магазина. Потом тайно сблевав в ближайшую урну, виновато осмотрятся вокруг и, стиснув остатки зубов, проделают обратный путь с заветной добычей. Если же денег не хватает, изощрённый интеллигентский ум зашевелится, его недостойный владелец, без труда вспомнит с десяток семизначных цифр, о которых не вспоминал годами, проявит чудеса изобретательности, дипломатии, артистизма и сначала изыщет необходимую сумму. Эти бы таланты да в мирных целях...”
“Что я такое нагородил, - перечитав абзац, ужаснулся Ершов. - Перекупался наверно!”
На кухне истошно завизжал свисток чайника.
Когда Игорь Егорович, в сегодняшней суетливой манере, умчался растворять кофе, Барсий Мурович спрыгнул в кресло, положил внезапно удлинившиеся лапы на клавиатуру и продолжил будущую повесть, через несколько месяцев ставшую бестселлером. Вернувшийся с чашкой кофе Ершов не мешал и только почти беззвучно шептал:
- “Есть многое на Свете, друг Горацио...”
Много ли минуло времени, мало ли, но Игорь Егорович Ершов, известный писатель, автор сборников повестей и рассказов, пьес и романов, по которым ставились спектакли, снимались фильмы и телесериалы, импозантный и пополневший, одетый в шикарный костюм от модного кутюрье, вернулся после очередного фуршета, в новую четырёхкомнатную квартиру, полученную в подарок на его свадьбу, от тестя, владельца преуспевающего издательства.
Кое-как сковырнув ботинки из натуральной кожи, напялил на вешалку свой эксклюзивный пиджак, забыв снять шляпу и не умывшись, небрежно отпихнув ногой потёршуюся о ногу кошечку, прошествовал в гостиную и завалился на диван.
Вошедшая следом жена, с презрительной гримасой, пренебрежительно швырнула на его тело плед. Он натянул его на голову, с так и неснятой шляпой, и погрузился в пьяное тёмное забытьё без сновидений.
Кусок немытого окна в прорехе полуоборванных, усталых штор светлел медлительно и неотвратимо. Ершов чуть высвободил голову из-под пледа, осторожно разлепил один глаз. Зрачок упёрся в едва различимый орнамент пенсионного возраста обоев. Проспав всю ночь в верхней одежде, он чувствовал себя разбитым и ни к чёрту не способным, однако зверским усилием воли переложил тело на другой бок и посмотрел на будильник.
“Дьявол! - взвыл его мозг. - Половина шестого! Какого!... Такой сон... “
Ершов перевернулся обратно, лицом к стене и снова забылся.
На кухне Барсиус Мурович, не спеша покусывая вытащенную из холодильника сардельку, вещал домовому:
- Да, Хомус, заветное желание может быть лишь единственным... А поскольку конечное существование имеет смысл только в бесконечном становлении бытия... - кот надкусил сардельку и с достоинством прожевал. - Надеюсь, ты меня уразумел, практикант!
Апрель 2005
ПАЛЬМА
Наутро, после своего сорокового дня рождения, кроме умопомрачающего беспорядка, неубранного стола с испорченной навсегда скатертью и батареи пустых бутылок, Александр Петрович Леший обнаружил пальму. Пальма имела средний человеческий рост, грациозно возвышалась из покрытого светло-коричневым лаком бочонка и отличалась застенчивой трогательностью чуть склонённых долу ветвей с изумрудными, длинными, перистыми листьями.
Кто умудрился принёсти это чудо в подарок, да так, что именинник и не заметил, навсегда осталось тайной, несмотря на утренние похмельно-назойливые расспросы Александра Петровича. Впрочем, быстро исчерпав запас постпраздничного любопытства, уже на другой день, преодолев абстинентный синдром с помощью хорошей порции пива, он успокоился, полил скромно стоящее у окна растение водой и начал, как ни в чём не бывало, пятый десяток оборотов, своего сложного вращательного движения по околосолнечной орбите. Однако, гравитационные силы родной планеты всегда крепко держали его большое неуклюжее тело, надёжно оберегая от центробежных, корриолисовых и прочих ускорений.
Несмотря на воспитанные десятилетиями, граничащей с мазохизмом самомуштрой, крайнюю рациональность и прагматизм, он остался нервным, впечатлительным, склонным к рефлексии человеком, словом таким, каким задумала его природа. С одной стороны это помешало сделать ему достойную недюжинного интеллекта карьеру, о коей мечтали покойные родители, но с другой предостерегло от спонтанных, навеянных красивой иллюзией мгновений непоправимых поступков, так свойственных его поколению русских, зачатому во время хрущёвской оттепели.
Он не был ни любимцем Фортуны, ни неудачником. Уничижительное слово посредственность вполне могло бы охарактеризовать Александра Петровича за плоды жизнедеятельности, кабы не его неутомимый саркастический критицизм, сверкающий талант полемиста и всегда подспудно ощущаемая оппонентом могучая потенциальная энергия тренированного постоянным мышлением, энциклопедически образованного ума.
Застенчивая тактичность Александра Петровича привлекала к нему людей, но в то же время настоянная на едком юморе скрытность, лишила его жизнь настоящих близких друзей. Словом он был одинок, как одинок, так и ненайденный никем, спрятавшийся под опавшими листьями пожилой белый гриб, в окружении сыроежек.
Всё-таки пальма выбила Александра Лешего из привычной колеи. Привыкший тщательно планировать распорядок дня, он просто занёс поливание растения в свой график и с педантичностью его соблюдал. Но всё-таки он был русским Лешим, а не прусским гномом, и нарушение установленного жизненного уклада, этим же укладом логично предусматривалось. Всё случилось, когда забыв несколько дней к ряду полить дерево, он нечаянно обнаружил в её изумрудной кроне пятнышко лёгкой салатовой матовости.
Впечатлительный неуклюжий человек побледнел. Он обильно полил пальму водой, от избытка чувств растворив в ней пол стакана сахара. Потом долго сидел около растения на корточках, поглаживая по шершавому стволу, и просил прощения, за свою равнодушную, жестокую забывчивость. В эту ночь пальма ему приснилась и была она не деревом, растущим из лакированного бочонка, а смуглой красавицей, в платье из необычайно лёгкой, искристой ткани изумрудного оттенка и лакированных светло-коричных туфельках.
С тех пор пальма, в обличии девушки в изумрудном (как он называл её первое время), снилась Лешему еженощно. Потом неизвестно откуда в его снах прозвучало имя Эттель.
Сны постепенно становились всё красочнее и ярче. События в них приобретали выпуклую, стереореальность. Незамысловатые, неторопливые, можно сказать извечные, сюжеты отогревали за ночь измученное распланированной, но суетливой явью сознание Александра Петровича. Несмотря на смену декораций и образов, действие всегда происходило в таинственном островном государстве, со сказочно красивыми городами. И всегда Леший в облике стройного юноши, очарованный прекрасной незнакомкой, тщетно пытался добиться её благосклонности. Но кто она, так и оставалось загадкой, за гранью прерванного трелью будильника сновидения.
Через неделю он уже с нарастающим, жадным нетерпением ждал вечера, момента, когда можно будет безбоязненно, что шальной телефонный звонок ворвётся в покой его квартиры, снова окунутся в обретённый мир своего нового, пускай и иллюзорного, но счастливого бытия.
А наяву дела у малого предпринимателя Александра Лешего, и прежде шедшие ни шатко - ни валко, облегчённо выдохнув, устроили долгий привал с дремотой. Незаметно куда-то исчезли многочисленные знакомые и псевдодрузья.
Действительно, обычно собранный, ничего не забывающий просто так, Александр Петрович стал рассеян, юмор его приобрёл малопонятную глубокомысленность, а сарказм превратился в грустную ироничность. Он отвечал невпопад, перестал выпивать в компании, опасаясь затуманить сновидение или предстать перед своей возлюбленной в непотребном виде. Сразу все заметили, как он неуклюж, до смешного застенчив и чужероден в современном обществе. Но никому и в голову не пришло, что старик Леший может тривиально влюбиться.
Хотя, какое, уж, тут тривиально - влюбиться в пальму.
Однако, сие было лишь затишье перед бурей.
Алекс спускался по булыжнику теневой стороны крутой улочки ведущей к бухте. Очередной, приснившийся этой ночью кошмар истерзал его впечатлительную натуру и всё тело жгла потребность искупаться в освежающих морских водах.
Странный, безобразный мир его снов с неизменным постоянством повторялся все последние недели. Но только сегодня Алексу пришло на ум, что ночные мучения начались с того дня, когда он впервые увидел Эттель, в тёмно-зелёном, волнуемым лёгким ветром платье, стоящую на краю крепостной стены. И с тех пор она снилась ему пальмой, растущей из какого-то ужасного бочонка, стоящего в углу странного убогого помещения.
И вот он плыл, раздвигая энергичными движениями тренированного, мускулистого тела прохладную водную гладь морской лагуны, стараясь забыть, стереть из памяти ночные отвратительные фантасмагории, о подлом, враждебном и пошлом мире, в котором люди больше похожи на кукол или запуганных зверьков, а понятия чести и человеческого достоинства измеряются долей достигнутой власти или мерой влияния на неё. Океанические волны снова сделали своё дело, и образы сновидения стали расплываться, мутнеть и, наконец, совсем растаяли в синеватой прозрачной реальности морского горизонта. Алекс медленно поплыл к берегу.
Он остановился у крепостной стены, отделяющей центральную, “белую” часть города, с дворцом верховного жреца, площадью собраний и цирком, от предместий, где жили купцы, ремесленники и работники по найму. Бедняков на острове не было - островной рай лежал на пересечении торговых путей, а Бог щедро одарил эти земли богатствами природы, и любому его коренному обитателю досталось от этих щедрот и на романтическую юность, и на достойную жизнь, и на праведную старость.
Белоснежная поверхность стены сверкала на солнце, так что резало глаза, но Алекс смотрел вверх, на то место, между угловыми зубцами, где впервые увидел Эттель, в нежно играющем на ветру, словно поющем неслышимую снизу песню, изумрудном платье. Её прогулки в этот утренний час были ежедневными. Но сегодня он напрасно ждал стук копыт, шорох гравия под колёсами кареты и хлопок её дверцы. Эттель не приехала. Со смутным чувством, в котором вязко переплетались разочарование, досада и беспокойство Алекс, наконец, отправился домой.
В саду его уже ждал учитель, на последнюю тренировку, перед завтрашним состязанием по военно-прикладному бою. Этот турнир был одним из самых важных событий в размеренной, предсказуемой, но несколько скучноватой жизни островитян и открывал ежегодный праздничный карнавал архипелага. На состязании сходились лучшие бойцы со всех крупных его островов. А лучшим на главном жреческом острове был Алекс.
Тренировка, как всегда, заморозила любые посторонние мысли и чувства, однако эту ночь он провёл ужасно, метался во сне, стонал. Странные, жутковатые образы, снившиеся ему всё предыдущее время, с особой яркостью и выпуклой отчётливостью захватили спящий разум.
Быть может, причиной тому явилось нервное напряжение перед завтрашними поединками, которые могли и вознести его в герои, но могли оставить калекой на всю жизнь, а в худшем случае - такой исход был отнюдь не редкостью - эту жизнь просто оборвать. Поединок разделялся на два этапа. Первый - бой без оружия. Ограничение только одно - не добивать лежащего без сознания противника. Если после часа драки бойцы оставались на ногах, они брали в руки холодное оружие по своему выбору. Это могло быть любое колющее, режущее, калечащее приспособление, используемое в ратном деле: и меч, и булава, и топор. И на милосердие противника рассчитывать было глупо. Каждый жаждал славы, поклонения и увековечивания своего имени на граните “Скалы памяти”.
Вот и снилась атлету борьба за выживание, но выживание в иной несуразной реальности, в которой спасали не ум, умение и даже не воля, а хитрость, способность “наступать на собственное горло”, не говоря уж о хрупких кадыках ближних и тем более дальних. Его прообраз, фантом, в зазеркалье сна совершал, диктуемые очевидной необходимостью мерзкие поступки, безжалостно переступал через чужие судьбы и боль, стремясь куда-то к неясной цели, в иссера-жёлтый, кажущимся мокрым и склизким, но манящий сумрак. Однако, чем больше воля Алекса - здесь его звали Александром Петровичем - поглощалась мутной и тёплой властью липкого тумана, тем сильнее жгла его мозг ставшая физической болью, в буквальном смысле слова, смертная тоска.
Странно вело себя дерево в лакированном бочонке. Несмотря на закрытые окна, пальма азартно шелестела перистой, ставшей почти чёрной остролистой кроной. Бочонок вибрировал и постепенно, но неуклонно, пробирался к центру комнаты. Заморское растение, словно испускало энергию, питающую, агрессивность и злость Александра Петровича.
Поступки и действия фантома в том мире виделись спящему Алексу чудовищными и порождёнными помутнением разума, логика их шла в разрез с его жизненными, унаследованными от предков принципами. Непонятное, будто магическое, слово генетика, время от времени приходящее на ум, ничего ему не говорило. И, наконец, он, не в силах сопротивляться давлению сзади и властному притяжению манящего мягкого мрака, впереди себя, сделал последний шаг, последнее непоправимое движение, и его тело опутала тёплая и липкая паутина. Последним звуком, который он услышал, перед тем, как навсегда оглохнуть, ослепнуть и потерять ощущение своего тела, был треск расколотого бочонка.
Несмотря на дурно проведённую ночь, Алекс дрался лихо, грамотно и жестоко, легко добравшись до финального боя. Ему удалось все предварительные поединки завершить победой на первом этапе, сохранив силы и не получив серьёзных увечий. Рассечённая бровь и выбитый зуб не в счёт. А сполитарий* был уже полон раненых.
Решающая схватка началась, когда солнце надменно зависло в зените ядовито-синего, раскалённого неба. Пронизанный паутиной мелких трещин, утрамбованный грунт цирка обжигал босые ступни. Чаша стадиона плескала в уши требовательным гулом.
Противник у Алекса был опасный - смуглокожий гигант с периферийных островов, потомственный воин, прослуживший долгие годы в войсках охраны границ акватории - он тоже закончил все свои поединки досрочно, играючи искалечив троих претендентов на увековечивание имени в священном граните. Глаза бойца, привыкшие к виду крови и страданий, были мутны и свирепы. Он настраивался на убийство. Но другой напряжённо-возбуждённый взгляд раскосых чёрных глаз поймал Алекс в тот миг, когда удар в барабан возвестил начало первого этапа. Из жреческой ложи Эттель жадно, почти сладострастно, до белизны сжав кулачки, смотрела на гладиаторов.
В расплаве солнечного зноя ползли последние мгновения схватки без оружия. Соперники стоили один другого: сильны, техничны, выносливы, безжалостны - поэтому и покалечили друг дружку от души, однако оба, хотя и пошатывались, вполне цепко держались стоймя. Пожалуй, Алекс лучше двигался и точнее работал ногами, зато смуглокожий обладал мощнейшим ударом с обеих брёвнообразных рук, с похожими на пудовые гири кулаками. У Алекса уже было сломано ребро, а одна из рук висела плетью после болевого приёма мулата. Но и у того хватало проблем: вывихнутая челюсть и сломанный, свёрнутый на бок нос придавали жуткое дьявольски-насмешливое выражение залитому кровью и потом лицу, вернее тому, во что его превратили вездесущие, летучие стопы Алекса. Последний его удар ребром ступни в горло мог бы поставить в поединке точку, если бы его не прервал грохот барабана.
После небольшого перерыва бойцы с оружием в руках сошлись вновь. Алекс выбрал короткий меч, которым владел в совершенстве. Мулат виртуозно покручивал металлическим шестом с топорщащимися острыми шипами шарами на обоих концах. Судя по настроению противников, бой мог закончиться только смертью одного из них.
Алекс понимал, что шансов против опытного воина, прекрасно владеющего таким жутким орудием убийства у него немного. Ослепляющее солнце превращало залитое потом лицо в обжигающую, едкую маску. Долгое время Алексу удавалось уходить от вращательных ударов смертоносного шеста и даже одним из выпадов, поднырнув под сверкающую сферу, рассечь врагу плечо. Но именно этот эпизод стал причиной трагической развязки.
Чуть расслабившись от своего мнимого успеха, Алекс лишь на миг поднял глаза на ложу, где сидела Эттель. Однако он увидел совсем не то выражение её лица, которое ожидал. Вместо одобрительного облегчения на него смотрели насмешливые, словно обрекающие, презрительно жестокие глаза. Секундная потеря концентрации в такой схватке непростительна.
*сполитарий - место, где добивали тяжелораненых и раздевали убитых гладиаторов.
10
Размашистый удар шеста пришёлся в левую сторону его грудной клетки. Алекс, пролетев несколько метров, рухнул, гулко ударившись затылком о закаменевший, многовековой грунт цирка.
Ему казалось - жизнь вытекает из тела постепенно, неторопливо. После приступа острой сердечной боли, сознание стало угасать, словно после захода южного солнца быстро сгущались сумерки. Последнее, что он увидел - фиолетовые концентрические круги, превращающиеся в кривую затягивающую воронку.
Леший на миг очнулся, от приступа отрой сердечной боли. Но прежде чем его разум навсегда поглотили фиолетовые концентрические круги, ему привиделись извивающие змеи, на которых приближался чёрный корявый ствол серолистого, хищного растения.
Александра Петровича Лешего похоронили скромно несколько бывших друзей. Ведь у каждого человека, всё-таки, найдутся такие. Никакой пальмы в квартире не обнаружили. Может, её там никогда и не было, и дело во влиянии неких тёмных сил на рассудок несчастного. Но это уже из области мистики или психиатрии.
А может некий грибник, случайно отыскавший старый белый гриб под жухлой осенней листвой, срезав его ножом и обнаружив чудовищное количество копошащихся, пожирающих его червей, с омерзением выбросил, так и не востребованное божье создание.
Июль 2005.
- Да в чём кардинальное отличие-то, Барс, скажите на милость? - стереофонически прошелестел в комнате тихий голос из неизвестного источника.
- Разница принципиальная, парень! И не называй меня Барсом! Для тебя я - Барсиус IV или Барсиус Мурович! - кот раздражённо дёрнул хвостом. - Колдовство основано на заклятиях - даже люди могут колдовать кое-как, а волшебство способно сотворить чудо!
- Чудо - явление, не имеющее прямой логической связи с причиной. Ну и что - разве этого нельзя добиться заклинанием? И на счёт людей - с трудом верится, что-то! - голос хмыкнул и притаился, слегка взволновав оконную штору.
Вечерний сумеречный воздух мерцал голубоватым телесветом, по обоям струились причудливые тени-узоры. Нервно вспыхивало зеркало на стене, за массивной спинкой старого кресла.
- Эк, вас домовиков теперь учат примитивно! Конечно, понастроили “Новых Черёмушек”! Надо же до чего дошло - участковый домовой! - глаза Барсиуса медленно и широко раскрылись, сверкнув янтарным огнём. Он шлёпнул толстой лапой по пульту, отключая у телевизора звук. - Чудо - явление... - ворчливо передразнил он. - Чудо метафизическое понятие - воплощение страстно, почти всегда подсознательно, желаемого, тайной мечты в реальность! Это раз. Причинно-следственные ткани никуда не исчезают, но лишь невидимы грубому человеческому разуму, поскольку лежат в глубинных пространственно-временных пластах. Это два. А относительно способности людей колдовать... - кот почесал задней лапой за ухом, - Вот придёт сейчас мой Игорь Егорыч, как обычно споткнётся о палас в коридоре, - который домовой-ленивец неудосужился поправить, - и скажет с нужной интонацией крепкое русское заклинание, - и поспешишь ты, дармоед, туда, как миленький!
- Мурыч! Я сейчас поправлю! – палас, скрадывая морщины, зашипел и лёг идеально ровно. - Не хочу я к этим... чертям из пятьдесят четвёртой! Каждый день скандалят! Вроде дом - полная чаша - а всё чего-то не хватает этой ведьме!
- Не ведьма она, мой дорогой Хомус, - обычная стерва, каких теперь среди новых москвичек много. Ведьма - существо творческое, трепетно-экзальтированное. Она не скандалы с истериками закатывает - она плетет тончайшую паутину интриги, поелику получает истинное наслаждение от самого процесса.
- Послушай, Барсиус, а почему волшебники предпочитают в этом мире кошачье обличье? - внезапно спросил домовой, с вкрадчивым подвохом.
- Далеко не всегда, - будто не заметив сарказма, серьёзно ответил кот. - Однако в этом воплощении много преимуществ. Пса могут посадить на цепь, а то и ещё похлеще. О других зверях я уж мочу. Человек должен где-то жить и как-то добывать пропитание традиционными способами. И всё время притворятся обычным лояльным гражданином. А домашний кот существо независимое, любимое и к тому же оберегаемое своим питомцем. Особенно в городе, где нет мышей. Ни тебе, ни поводков, ни седла и стремян. Живи спокойно и твори опекаемого человека в своё удовольствие.
- Но я понял: не за всяким индивидуумом есть магический надзор, - голос явно дрожал от какого-то неясного предвкушения открытия. - Или вы тоже многостаночники?
- Ну откуда ты, стажёр, набрался этой пошлой терминологии, - кот громко фыркнул. - Магический надзор, многостаночники... Не надзор и разумеется не за всяким!
- И по какому принципу отбираются эти избранные: по гениальности или моральным качествам? - Хомус или пытался уяснить что-то необходимое для себя или на что-то злился.
- Тебе это знать вредно! - отрезал Барсиус. - Твоё дело следить за порядком в доме. Чтобы краны были закрыты и газ выключен! А то, вишь, распустились - авария на аварии. Ветхий жилой фонд у них, понимаешь! Отстань, опять нашим забили! - проворчал он и включил у телевизора звук.
Заканчивался второй период.
Игорь раздраженно хлопнул входной дверью. Стащил с себя мокрый плащ и напялил его на крюк вешалки. Сковырнул ботинки. Умываясь, долго рассматривал своё постаревшее, одутловатое лицо, с недавно ставшими заметными мешками под покрасневшими глазами.
- Уже не Делон, ещё не Габен, - пробормотал он и побрёл на кухню. - В доме бардак, зато в кармане чистота. Только и достояния, что старый ленивый кот. Без сапог, даже без тапочек. - Барсучина, пойдём ужинать! - громко позвал Игорь.
Поменял воду в кошачьей миске, вынул из ободранного холодильника кусок потемневшей ливерной колбасы, разрезал его пополам: одну половину положил на тарелку и поставил на пол, рядом с водой; с другой, откусывая на ходу, перебрался в комнату и завалился на продавленную тахту. Прожевав остатки ливера, заложил руки за голову и продолжил свой обычный диалог с самим собой.
“Старость подобралась как-то тихой сапой, а что мы имеем в наличии, кроме гастрита, гайморита и геморроя? Ах да, кота без сапог! Однако, чего ты хотел, гений? Писал бы детективы, как все нормальные люди! А так и золотая рыбка, по-видимому, ничему уже не поможет, - Игорь скривил губу - вроде как улыбнулся. - Пожалуй, дай тебе три желания - что ты нажелал бы? Денег? Славы? Здоровья - вечного? Женщину любимую, любящую и верную? Уже перебор. Может - здоровья близким? Персонально? Как выбрать троих? А всем скопом - не маловато ли достанется на душу? И ерунда всё это!”
Игорь Егорыч Ершов перевернулся на бок лицом к стене, поленившись встать, выключить свет и раздеться, натянул на голову старый плед и закрыл глаза. Мелькнула последняя полусонная мысль: “Заветное желание может быть только одним единственным...”
Кусок немытого окна в прорехе полуоборванных, усталых штор светлел медлительно и неотвратимо. Ершов чуть высвободил голову из-под пледа, осторожно разлепил один глаз. Зрачок упёрся в едва различимый орнамент пенсионного возраста обоев. Проспав всю ночь в верхней одежде, он чувствовал себя разбитым и ни к чёрту не способным, однако зверским усилием воли переложил тело на другой бок и посмотрел на будильник.
“Дьявол! - взвыл его мозг. - Половина шестого! Какого! ... “
Постепенно успокоившись, Игорь почувствовал: в комнате что-то не так. Потом сообразил - не горел свет. Но он точно помнил - вчера было лень вставать к выключателю. - “Наверно перегорела лампочка - вот ещё заноза...”
Однако его взгляд с удивлением застыл на письменном столе, обычно художественно заваленным рукописями, книгами и журналами. Всё это было аккуратно разложено на стопочки.
Надо сказать, что имея два высших советских образования: техническое и гуманитарное, Игорь Егорович зарабатывал себе на хлеб с маргарином редактурой любого жанра писаний - от научных статей до литературных опусов.
“Полтергейст какой-то ненормальный, - пытаясь вспомнить - не сам ли он сошёл с ума и прибрался в припадке безумия, заработав от подобного усилия амнезийный синдром, подумал Ершов. Так и не вспомнив, равнодушно фыркнул и собрался снова повернуться лицом к стене. - Не иначе, домовой, а, скорее, домовица завелась...”
Но нечто заставило его сесть на тахте, потом и встать, аккуратно свернуть старенький плед и положить его так, чтобы скрыть безобразный провал на ложе. Ершов внезапно почувствовал непреодолимое желание залезть под тёплый сильный душ и (знающие его люди сказали бы стремительно) пошагал в ванную, по-пути, зачем-то, проведя ладонью по книжной полке.
Уже стоя под мощной водяной струёй и смывая серый налёт с ладони рассудительно констатировал: “Нет, домовой - баба пыль бы стёрла! - удовлетворённо хмыкнул и добавил размышление: - Оно и к лучшему, а то, глядишь, опять пришлось бы изощряться с заначками!”
Он долго полоскал своё изношенное тело, словно пытаясь смыть незримую плёнку равнодушного пофигизма, опеленавшую его сущность за последние годы.
- Чуда хотел?! Золотую рыбку? Вот тебе чудо, получи! - бормотал он. - Домовой есть, теперь холодильник-самобранку, волшебную авторучку и шляпу-невидимку! А это-то зачем? - вдруг остановил словесный гон Игорь. - Тебя и так никто днём с огнём не замечает! Наоборот - волшебный комп и костюм-привлекалку!”
Вспомнив про компьютер, он быстро закончил мытьё, выскочил на кухню, настругал в кошачью посуду сардельку, грустно оценив тёмную глубину холодильника, вытянул оттуда банку растворимого кофе и брякнул на плиту чайник.
За всеми этими необычными действиями, с улыбкой на усах, наблюдал старый громадный кот.
Не дожидаясь, пока чайник закипит, Ершов влетел в комнату и передвинул кресло к компьютеру. Он давно хотел добить, замозоленный экзистенциями рассказик. Но по мере чтения текста, появившаяся было на его лице вожделеющая улыбка-оскал необратимо превращалась, в презрительную гримасу. Он раздражённо закрыл файл и открыл новый.
Кот запрыгнул на широкую спинку писательского кресла и с интересом уставился на монитор из-за плеча хозяина квартиры, который пробежался пальцами по клавиатуре. На экране появилось:
“Странный народ - эти современные русские интеллигенты, - с безотчётной грустинкой подумал кот Барсий IV, - ничем их не поразишь, не выведешь из депрессивного оцепенения: ни намёком на чудо, ни внезапно пришедшими странными желаниями. Единственное, что способно их хоть как-то вырвать из паутины саркастического безразличия, наверное, глубокое похмелье. Ладно бы после творческого запоя, так ведь нет - после обычной пьянки. Если финансы есть, они, проявляя чудеса советского героизма, пошатываясь, еле передвигая ступни, с риском для жизни минуя нерегулируемые перекрёстки, доберутся до ближайшего магазина. Потом тайно сблевав в ближайшую урну, виновато осмотрятся вокруг и, стиснув остатки зубов, проделают обратный путь с заветной добычей. Если же денег не хватает, изощрённый интеллигентский ум зашевелится, его недостойный владелец, без труда вспомнит с десяток семизначных цифр, о которых не вспоминал годами, проявит чудеса изобретательности, дипломатии, артистизма и сначала изыщет необходимую сумму. Эти бы таланты да в мирных целях...”
“Что я такое нагородил, - перечитав абзац, ужаснулся Ершов. - Перекупался наверно!”
На кухне истошно завизжал свисток чайника.
Когда Игорь Егорович, в сегодняшней суетливой манере, умчался растворять кофе, Барсий Мурович спрыгнул в кресло, положил внезапно удлинившиеся лапы на клавиатуру и продолжил будущую повесть, через несколько месяцев ставшую бестселлером. Вернувшийся с чашкой кофе Ершов не мешал и только почти беззвучно шептал:
- “Есть многое на Свете, друг Горацио...”
Много ли минуло времени, мало ли, но Игорь Егорович Ершов, известный писатель, автор сборников повестей и рассказов, пьес и романов, по которым ставились спектакли, снимались фильмы и телесериалы, импозантный и пополневший, одетый в шикарный костюм от модного кутюрье, вернулся после очередного фуршета, в новую четырёхкомнатную квартиру, полученную в подарок на его свадьбу, от тестя, владельца преуспевающего издательства.
Кое-как сковырнув ботинки из натуральной кожи, напялил на вешалку свой эксклюзивный пиджак, забыв снять шляпу и не умывшись, небрежно отпихнув ногой потёршуюся о ногу кошечку, прошествовал в гостиную и завалился на диван.
Вошедшая следом жена, с презрительной гримасой, пренебрежительно швырнула на его тело плед. Он натянул его на голову, с так и неснятой шляпой, и погрузился в пьяное тёмное забытьё без сновидений.
Кусок немытого окна в прорехе полуоборванных, усталых штор светлел медлительно и неотвратимо. Ершов чуть высвободил голову из-под пледа, осторожно разлепил один глаз. Зрачок упёрся в едва различимый орнамент пенсионного возраста обоев. Проспав всю ночь в верхней одежде, он чувствовал себя разбитым и ни к чёрту не способным, однако зверским усилием воли переложил тело на другой бок и посмотрел на будильник.
“Дьявол! - взвыл его мозг. - Половина шестого! Какого!... Такой сон... “
Ершов перевернулся обратно, лицом к стене и снова забылся.
На кухне Барсиус Мурович, не спеша покусывая вытащенную из холодильника сардельку, вещал домовому:
- Да, Хомус, заветное желание может быть лишь единственным... А поскольку конечное существование имеет смысл только в бесконечном становлении бытия... - кот надкусил сардельку и с достоинством прожевал. - Надеюсь, ты меня уразумел, практикант!
Апрель 2005
ПАЛЬМА
Наутро, после своего сорокового дня рождения, кроме умопомрачающего беспорядка, неубранного стола с испорченной навсегда скатертью и батареи пустых бутылок, Александр Петрович Леший обнаружил пальму. Пальма имела средний человеческий рост, грациозно возвышалась из покрытого светло-коричневым лаком бочонка и отличалась застенчивой трогательностью чуть склонённых долу ветвей с изумрудными, длинными, перистыми листьями.
Кто умудрился принёсти это чудо в подарок, да так, что именинник и не заметил, навсегда осталось тайной, несмотря на утренние похмельно-назойливые расспросы Александра Петровича. Впрочем, быстро исчерпав запас постпраздничного любопытства, уже на другой день, преодолев абстинентный синдром с помощью хорошей порции пива, он успокоился, полил скромно стоящее у окна растение водой и начал, как ни в чём не бывало, пятый десяток оборотов, своего сложного вращательного движения по околосолнечной орбите. Однако, гравитационные силы родной планеты всегда крепко держали его большое неуклюжее тело, надёжно оберегая от центробежных, корриолисовых и прочих ускорений.
Несмотря на воспитанные десятилетиями, граничащей с мазохизмом самомуштрой, крайнюю рациональность и прагматизм, он остался нервным, впечатлительным, склонным к рефлексии человеком, словом таким, каким задумала его природа. С одной стороны это помешало сделать ему достойную недюжинного интеллекта карьеру, о коей мечтали покойные родители, но с другой предостерегло от спонтанных, навеянных красивой иллюзией мгновений непоправимых поступков, так свойственных его поколению русских, зачатому во время хрущёвской оттепели.
Он не был ни любимцем Фортуны, ни неудачником. Уничижительное слово посредственность вполне могло бы охарактеризовать Александра Петровича за плоды жизнедеятельности, кабы не его неутомимый саркастический критицизм, сверкающий талант полемиста и всегда подспудно ощущаемая оппонентом могучая потенциальная энергия тренированного постоянным мышлением, энциклопедически образованного ума.
Застенчивая тактичность Александра Петровича привлекала к нему людей, но в то же время настоянная на едком юморе скрытность, лишила его жизнь настоящих близких друзей. Словом он был одинок, как одинок, так и ненайденный никем, спрятавшийся под опавшими листьями пожилой белый гриб, в окружении сыроежек.
Всё-таки пальма выбила Александра Лешего из привычной колеи. Привыкший тщательно планировать распорядок дня, он просто занёс поливание растения в свой график и с педантичностью его соблюдал. Но всё-таки он был русским Лешим, а не прусским гномом, и нарушение установленного жизненного уклада, этим же укладом логично предусматривалось. Всё случилось, когда забыв несколько дней к ряду полить дерево, он нечаянно обнаружил в её изумрудной кроне пятнышко лёгкой салатовой матовости.
Впечатлительный неуклюжий человек побледнел. Он обильно полил пальму водой, от избытка чувств растворив в ней пол стакана сахара. Потом долго сидел около растения на корточках, поглаживая по шершавому стволу, и просил прощения, за свою равнодушную, жестокую забывчивость. В эту ночь пальма ему приснилась и была она не деревом, растущим из лакированного бочонка, а смуглой красавицей, в платье из необычайно лёгкой, искристой ткани изумрудного оттенка и лакированных светло-коричных туфельках.
С тех пор пальма, в обличии девушки в изумрудном (как он называл её первое время), снилась Лешему еженощно. Потом неизвестно откуда в его снах прозвучало имя Эттель.
Сны постепенно становились всё красочнее и ярче. События в них приобретали выпуклую, стереореальность. Незамысловатые, неторопливые, можно сказать извечные, сюжеты отогревали за ночь измученное распланированной, но суетливой явью сознание Александра Петровича. Несмотря на смену декораций и образов, действие всегда происходило в таинственном островном государстве, со сказочно красивыми городами. И всегда Леший в облике стройного юноши, очарованный прекрасной незнакомкой, тщетно пытался добиться её благосклонности. Но кто она, так и оставалось загадкой, за гранью прерванного трелью будильника сновидения.
Через неделю он уже с нарастающим, жадным нетерпением ждал вечера, момента, когда можно будет безбоязненно, что шальной телефонный звонок ворвётся в покой его квартиры, снова окунутся в обретённый мир своего нового, пускай и иллюзорного, но счастливого бытия.
А наяву дела у малого предпринимателя Александра Лешего, и прежде шедшие ни шатко - ни валко, облегчённо выдохнув, устроили долгий привал с дремотой. Незаметно куда-то исчезли многочисленные знакомые и псевдодрузья.
Действительно, обычно собранный, ничего не забывающий просто так, Александр Петрович стал рассеян, юмор его приобрёл малопонятную глубокомысленность, а сарказм превратился в грустную ироничность. Он отвечал невпопад, перестал выпивать в компании, опасаясь затуманить сновидение или предстать перед своей возлюбленной в непотребном виде. Сразу все заметили, как он неуклюж, до смешного застенчив и чужероден в современном обществе. Но никому и в голову не пришло, что старик Леший может тривиально влюбиться.
Хотя, какое, уж, тут тривиально - влюбиться в пальму.
Однако, сие было лишь затишье перед бурей.
Алекс спускался по булыжнику теневой стороны крутой улочки ведущей к бухте. Очередной, приснившийся этой ночью кошмар истерзал его впечатлительную натуру и всё тело жгла потребность искупаться в освежающих морских водах.
Странный, безобразный мир его снов с неизменным постоянством повторялся все последние недели. Но только сегодня Алексу пришло на ум, что ночные мучения начались с того дня, когда он впервые увидел Эттель, в тёмно-зелёном, волнуемым лёгким ветром платье, стоящую на краю крепостной стены. И с тех пор она снилась ему пальмой, растущей из какого-то ужасного бочонка, стоящего в углу странного убогого помещения.
И вот он плыл, раздвигая энергичными движениями тренированного, мускулистого тела прохладную водную гладь морской лагуны, стараясь забыть, стереть из памяти ночные отвратительные фантасмагории, о подлом, враждебном и пошлом мире, в котором люди больше похожи на кукол или запуганных зверьков, а понятия чести и человеческого достоинства измеряются долей достигнутой власти или мерой влияния на неё. Океанические волны снова сделали своё дело, и образы сновидения стали расплываться, мутнеть и, наконец, совсем растаяли в синеватой прозрачной реальности морского горизонта. Алекс медленно поплыл к берегу.
Он остановился у крепостной стены, отделяющей центральную, “белую” часть города, с дворцом верховного жреца, площадью собраний и цирком, от предместий, где жили купцы, ремесленники и работники по найму. Бедняков на острове не было - островной рай лежал на пересечении торговых путей, а Бог щедро одарил эти земли богатствами природы, и любому его коренному обитателю досталось от этих щедрот и на романтическую юность, и на достойную жизнь, и на праведную старость.
Белоснежная поверхность стены сверкала на солнце, так что резало глаза, но Алекс смотрел вверх, на то место, между угловыми зубцами, где впервые увидел Эттель, в нежно играющем на ветру, словно поющем неслышимую снизу песню, изумрудном платье. Её прогулки в этот утренний час были ежедневными. Но сегодня он напрасно ждал стук копыт, шорох гравия под колёсами кареты и хлопок её дверцы. Эттель не приехала. Со смутным чувством, в котором вязко переплетались разочарование, досада и беспокойство Алекс, наконец, отправился домой.
В саду его уже ждал учитель, на последнюю тренировку, перед завтрашним состязанием по военно-прикладному бою. Этот турнир был одним из самых важных событий в размеренной, предсказуемой, но несколько скучноватой жизни островитян и открывал ежегодный праздничный карнавал архипелага. На состязании сходились лучшие бойцы со всех крупных его островов. А лучшим на главном жреческом острове был Алекс.
Тренировка, как всегда, заморозила любые посторонние мысли и чувства, однако эту ночь он провёл ужасно, метался во сне, стонал. Странные, жутковатые образы, снившиеся ему всё предыдущее время, с особой яркостью и выпуклой отчётливостью захватили спящий разум.
Быть может, причиной тому явилось нервное напряжение перед завтрашними поединками, которые могли и вознести его в герои, но могли оставить калекой на всю жизнь, а в худшем случае - такой исход был отнюдь не редкостью - эту жизнь просто оборвать. Поединок разделялся на два этапа. Первый - бой без оружия. Ограничение только одно - не добивать лежащего без сознания противника. Если после часа драки бойцы оставались на ногах, они брали в руки холодное оружие по своему выбору. Это могло быть любое колющее, режущее, калечащее приспособление, используемое в ратном деле: и меч, и булава, и топор. И на милосердие противника рассчитывать было глупо. Каждый жаждал славы, поклонения и увековечивания своего имени на граните “Скалы памяти”.
Вот и снилась атлету борьба за выживание, но выживание в иной несуразной реальности, в которой спасали не ум, умение и даже не воля, а хитрость, способность “наступать на собственное горло”, не говоря уж о хрупких кадыках ближних и тем более дальних. Его прообраз, фантом, в зазеркалье сна совершал, диктуемые очевидной необходимостью мерзкие поступки, безжалостно переступал через чужие судьбы и боль, стремясь куда-то к неясной цели, в иссера-жёлтый, кажущимся мокрым и склизким, но манящий сумрак. Однако, чем больше воля Алекса - здесь его звали Александром Петровичем - поглощалась мутной и тёплой властью липкого тумана, тем сильнее жгла его мозг ставшая физической болью, в буквальном смысле слова, смертная тоска.
Странно вело себя дерево в лакированном бочонке. Несмотря на закрытые окна, пальма азартно шелестела перистой, ставшей почти чёрной остролистой кроной. Бочонок вибрировал и постепенно, но неуклонно, пробирался к центру комнаты. Заморское растение, словно испускало энергию, питающую, агрессивность и злость Александра Петровича.
Поступки и действия фантома в том мире виделись спящему Алексу чудовищными и порождёнными помутнением разума, логика их шла в разрез с его жизненными, унаследованными от предков принципами. Непонятное, будто магическое, слово генетика, время от времени приходящее на ум, ничего ему не говорило. И, наконец, он, не в силах сопротивляться давлению сзади и властному притяжению манящего мягкого мрака, впереди себя, сделал последний шаг, последнее непоправимое движение, и его тело опутала тёплая и липкая паутина. Последним звуком, который он услышал, перед тем, как навсегда оглохнуть, ослепнуть и потерять ощущение своего тела, был треск расколотого бочонка.
Несмотря на дурно проведённую ночь, Алекс дрался лихо, грамотно и жестоко, легко добравшись до финального боя. Ему удалось все предварительные поединки завершить победой на первом этапе, сохранив силы и не получив серьёзных увечий. Рассечённая бровь и выбитый зуб не в счёт. А сполитарий* был уже полон раненых.
Решающая схватка началась, когда солнце надменно зависло в зените ядовито-синего, раскалённого неба. Пронизанный паутиной мелких трещин, утрамбованный грунт цирка обжигал босые ступни. Чаша стадиона плескала в уши требовательным гулом.
Противник у Алекса был опасный - смуглокожий гигант с периферийных островов, потомственный воин, прослуживший долгие годы в войсках охраны границ акватории - он тоже закончил все свои поединки досрочно, играючи искалечив троих претендентов на увековечивание имени в священном граните. Глаза бойца, привыкшие к виду крови и страданий, были мутны и свирепы. Он настраивался на убийство. Но другой напряжённо-возбуждённый взгляд раскосых чёрных глаз поймал Алекс в тот миг, когда удар в барабан возвестил начало первого этапа. Из жреческой ложи Эттель жадно, почти сладострастно, до белизны сжав кулачки, смотрела на гладиаторов.
В расплаве солнечного зноя ползли последние мгновения схватки без оружия. Соперники стоили один другого: сильны, техничны, выносливы, безжалостны - поэтому и покалечили друг дружку от души, однако оба, хотя и пошатывались, вполне цепко держались стоймя. Пожалуй, Алекс лучше двигался и точнее работал ногами, зато смуглокожий обладал мощнейшим ударом с обеих брёвнообразных рук, с похожими на пудовые гири кулаками. У Алекса уже было сломано ребро, а одна из рук висела плетью после болевого приёма мулата. Но и у того хватало проблем: вывихнутая челюсть и сломанный, свёрнутый на бок нос придавали жуткое дьявольски-насмешливое выражение залитому кровью и потом лицу, вернее тому, во что его превратили вездесущие, летучие стопы Алекса. Последний его удар ребром ступни в горло мог бы поставить в поединке точку, если бы его не прервал грохот барабана.
После небольшого перерыва бойцы с оружием в руках сошлись вновь. Алекс выбрал короткий меч, которым владел в совершенстве. Мулат виртуозно покручивал металлическим шестом с топорщащимися острыми шипами шарами на обоих концах. Судя по настроению противников, бой мог закончиться только смертью одного из них.
Алекс понимал, что шансов против опытного воина, прекрасно владеющего таким жутким орудием убийства у него немного. Ослепляющее солнце превращало залитое потом лицо в обжигающую, едкую маску. Долгое время Алексу удавалось уходить от вращательных ударов смертоносного шеста и даже одним из выпадов, поднырнув под сверкающую сферу, рассечь врагу плечо. Но именно этот эпизод стал причиной трагической развязки.
Чуть расслабившись от своего мнимого успеха, Алекс лишь на миг поднял глаза на ложу, где сидела Эттель. Однако он увидел совсем не то выражение её лица, которое ожидал. Вместо одобрительного облегчения на него смотрели насмешливые, словно обрекающие, презрительно жестокие глаза. Секундная потеря концентрации в такой схватке непростительна.
*сполитарий - место, где добивали тяжелораненых и раздевали убитых гладиаторов.
10
Размашистый удар шеста пришёлся в левую сторону его грудной клетки. Алекс, пролетев несколько метров, рухнул, гулко ударившись затылком о закаменевший, многовековой грунт цирка.
Ему казалось - жизнь вытекает из тела постепенно, неторопливо. После приступа острой сердечной боли, сознание стало угасать, словно после захода южного солнца быстро сгущались сумерки. Последнее, что он увидел - фиолетовые концентрические круги, превращающиеся в кривую затягивающую воронку.
Леший на миг очнулся, от приступа отрой сердечной боли. Но прежде чем его разум навсегда поглотили фиолетовые концентрические круги, ему привиделись извивающие змеи, на которых приближался чёрный корявый ствол серолистого, хищного растения.
Александра Петровича Лешего похоронили скромно несколько бывших друзей. Ведь у каждого человека, всё-таки, найдутся такие. Никакой пальмы в квартире не обнаружили. Может, её там никогда и не было, и дело во влиянии неких тёмных сил на рассудок несчастного. Но это уже из области мистики или психиатрии.
А может некий грибник, случайно отыскавший старый белый гриб под жухлой осенней листвой, срезав его ножом и обнаружив чудовищное количество копошащихся, пожирающих его червей, с омерзением выбросил, так и не востребованное божье создание.
Июль 2005.
Метки:
