Романс
Изогнулись и губы, обнажили клыки.
Брови вспры'гнули вверх, там рискуя остаться,
А молочная кожа блеснула в крови
Разливаясь в улыбку из слов декаданса.
И по воздуху звук, словно кто-то поет,
Словно кто-то язык потерял свой случайно
Среди тысячи рук, въехал грудью в пролет
И от страха завыл переменно-отчаянно.
Разносились зрачки в темноте фонарей,
Проносилися в них отраженья и лица.
И он только смотрел на курящих людей,
Он все думал о том, как могло бы случиться.
А вокруг плыл туман кислотой распаленной,
На руках приживался зубастый зверек;
Он смотрел в пустоту, словно был заведенный,
Словно встать и хотел, но как будто не мог.
И дрожали в огне все конечности разом,
А вишневое платье упало к ногам -
Он ведь так и сидел, недоверчивым глазом
Отмечая их всех, кто дал волю рукам.
Кто смотрел безотрывно, по-волчьему скалясь,
Сонно щурясь в свету' разноцветных витрин,
Чье лицо безобразно, нисколько не старясь,
И чьи волосы ры'жи, как тот мандарин.
Принимая судьбу, он зажмурился сильно,
Он тихонько шептал семь молитв в тишине,
А зверек проморгался, на' пол спрыгнул красиво,
И пушистенький хвост растворился в огне.
А когда он вдохнул и поднял свои веки,
Больше не было воя и не было лиц.
Он остался один в исчезающем свете
От неясных могил и хвостатых куниц.
Брови вспры'гнули вверх, там рискуя остаться,
А молочная кожа блеснула в крови
Разливаясь в улыбку из слов декаданса.
И по воздуху звук, словно кто-то поет,
Словно кто-то язык потерял свой случайно
Среди тысячи рук, въехал грудью в пролет
И от страха завыл переменно-отчаянно.
Разносились зрачки в темноте фонарей,
Проносилися в них отраженья и лица.
И он только смотрел на курящих людей,
Он все думал о том, как могло бы случиться.
А вокруг плыл туман кислотой распаленной,
На руках приживался зубастый зверек;
Он смотрел в пустоту, словно был заведенный,
Словно встать и хотел, но как будто не мог.
И дрожали в огне все конечности разом,
А вишневое платье упало к ногам -
Он ведь так и сидел, недоверчивым глазом
Отмечая их всех, кто дал волю рукам.
Кто смотрел безотрывно, по-волчьему скалясь,
Сонно щурясь в свету' разноцветных витрин,
Чье лицо безобразно, нисколько не старясь,
И чьи волосы ры'жи, как тот мандарин.
Принимая судьбу, он зажмурился сильно,
Он тихонько шептал семь молитв в тишине,
А зверек проморгался, на' пол спрыгнул красиво,
И пушистенький хвост растворился в огне.
А когда он вдохнул и поднял свои веки,
Больше не было воя и не было лиц.
Он остался один в исчезающем свете
От неясных могил и хвостатых куниц.
Метки: