лебеди-81
Поль Сезанн. Леда и лебедь, 1882 г. Барнс Фаундейшен
*************
ЛЕБЕДИ
Лебедь плеснул крылом.)?О, во всем Христос, о, во всем, Неизменный, все Тот же. Он меж нами в старинной лазури, в белизне вечно грустной, все в том же пурпуре?. (В снеговой белизне лебединые бури.) Андрей Белый Из сборника ?СИМФОНИИ? 1907\КУБОК МЕТЕЛЕЙ\Четвертая симфония\ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ\ВОЛНЕНИЯ СТРАСТИ\ХАОС ЗАШЕВЕЛИЛСЯ
По бокам туманно-лиловато,\ Посредине грозно и светло,-\ Медленно плывущее куда-то\ Раненого лебедя крыло. Николай Заболоцкий 1953 Поэт
ТИМУР КИБИРОВ ?Стихи? сб. 2008
шалтай-болтай
(свободные стихи)
2002
ПСИХОТЕРАПИЯ
Это фиксация,
а не страсть роковая.
Это фрустрация,
а не смерть никакая.
И не песнь лебединая это,
а сублимация.
Страх пресловутой кастрации.
Я понимаю.
Ну-с, давай, диагност!
Это, в сущности, тост.
Так махнем же по первой, не чокаясь!
* * *
Дмитрий Мережковский Леда
I ?Я — Леда, я — белая Леда, я — мать красоты, Я сонные воды люблю и ночные цветы. Каждый вечер, жена соблазненная, Я ложусь у пруда, там, где пахнет водой, — В душной тьме грозовой, Вся преступная, вся обнаженная, — Там, где сырость, и нега, и зной, Там, где пахнет водой и купавами, Влажными, бледными травами, И таинственным илом в пруду, — Там я жду. Вся преступная, вся обнаженная, Изнеможденная, В сырость теплую, в мягкие травы ложусь И горю, и томлюсь. В душной тьме грозовой, Там, где пахнет водой, Жду — и в страстном бессилии, Я бледнее, прозрачнее сломанной лилии. Там я жду, а в пруду только звезды блестят, И в тиши камыши шелестят, шелестят. II Вот и крик, и шум пронзительный, Словно плеск могучих рук: Это — Лебедь ослепительный, Белый Лебедь — мой супруг! С грозной нежностью змеиною Он, обвив меня, ласкал Тонкой шеей лебединою, — Влажных губ моих искал, Крылья воду бьют, Грозен темный пруд, — На спине его щетиною Перья бледные встают, — Так он горд своей победою. Где я, что со мной, — не ведаю; Это — смерть, но не боюсь, Вся бледнея, Страстно млея, Как в ночной грозе лилея, Ласкам бога предаюсь. Где я, что со мной, — не ведаю?. Все покрыто тьмой, Только над водой — Белый Лебедь с белой Ледою. III И вот рождается Елена, С невинной прелестью лица, Но вся — коварство, вся измена, Белее, чем морская пена, — Из лебединого яйца. И слышен вопль Гекубы в Трое И Андромахи вечный стон: Сразились боги и герои, И пал священный Илион. А ты, Елена, клятвы мира И долг нарушив, — ты чиста: Тебя прославит песнь Омира, Затем, что вся надежда мира — Дочь белой Леды — Красота.
28 июля 1894
Европейская поэзия XVII века (Антология поэзии - 1977) БВЛ ГЕРМАНИЯ
Перевод Л. Гинзбурга
ЗИГМУНД ФОН БИРКЕН
ОСЕННЯЯ ПЕСНЬ ФЛОРИДАНА
Загромыхали телеги, подводы.
Ну-ка! Живей! Начинаются роды!
Всё на сносях!.. И поля и сады
Ждут не дождутся мгновенья рожденья:
Сам Флоридан собирает плоды!
Лает, стреляет, гуляет охота.
Ну-ка, в леса, кому дичи охота!
Будет обед восхитительный дан!
И в упоенье мясо оленье
Жадно подносит к губам Флоридан.
Нy-ка, красотки — крестьянки, селянки,
Живо несите шесты да стремянки!
Яблоки, груши сшибайте с ветвей!
Ждет Флоридан их — спелых, румяных.
Но и орешки он любит, ей-ей!
Ну-ка, за дело, друзья рыболовы!
Сети да удочки ваши готовы?
Хоть не поспите вы целую ночь,
Стоит помаяться: рыбка поймается!
А Флоридан и до раков охоч!
Можно немало в течение суток
Понастрелять перепелок и уток.
Ну-ка! Живей! Не пропал бы запал!
Гляньте, ребятки: да там — куропатки!
А Флоридан в лебедицу попал!
Гнутся к земле виноградные лозы.
Будет вино, когда грянут морозы!
Будет веселье и будет гульба!
Давит давило. Чтоб грудь не давило,
Все обойдет Флоридан погреба.
Ну-ка! Живее! В поля! В огороды!
Пусть громыхают телеги, подводы!
Ну-ка, живее! В леса и сады!
В чаще целуйтесь, чем чаще, тем слаще,
Будьте здоровы! Не знайте беды!
Жарко пусть любится, сладко пусть спится,
Сладко пусть пьется (но так, чтоб не спиться!),
Пусть умножается ваше добро!
Вольно пусть дышится, складно пусть пишется!
Славьте мотыгу, клинок и перо!
Выпейте вдоволь и вдоволь поешьте!
Душу разгульною песней потешьте!
Дружно на праздник скликайте друзей!
Пляшет средь ора пьяного хора
Сам Флоридан с королевой своей!
* * *
НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ (1963-1965) Кн. ? Стихотворения и поэмы? 1965 (БП)
ГОРОД В СТЕПИ
3
Гомер степей на пегой лошаденке
Несется вдаль, стремительно красив.
Вослед ему летят сизоворонки,
Головки на закат поворотив.
И вот, ступив ногой на солончак,
Стоит верблюд, Ассаргадон пустыни,
Дитя печали, гнева и гордыни,
С тысячелетней тяжестью в очах.
Косматый лебедь каменного века,
Он плачет так, что слушать нету сил,
Как будто он, скиталец и калека,
Вкусив пространства, счастья не вкусил.
Закинув темя за предел земной,
Он медленно ворочает глазами,
И тамариск, обрызганный слезами,
Шумит пред ним серебряной волной.
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1895-1977) Стихотворения и переводы 1985
288. ?Любил и я волшебный мир кулис…?
Любил и я волшебный мир кулис
За несколько минут до представленья:
Над сценой ходят блоки вверх и вниз,
Развертывая замок и растенья,
И медленно спускают с высоты
Гладь озера и снежные хребты.
Немая сцена всё еще пуста,
Но в полутьме уже мелькают тени,
А рыцари Мальтийского креста
Восходят на дощатые ступени,
И, пестроцветной свитой окружен,
Воссел король на золоченый трон.
Идет минута строгой тишины.
Всё сверено, не может быть ошибки.
С колосников приспущен диск луны,
И слышно, как настраивают скрипки,
В последний раз кропят из лейки пол,
Ударил гонг — и занавес пошел.
В оркестре словно бурю пронесло,
Гремит, сверкает полонез начала.
В свои права вступает волшебство
Над тишиною зрительного зала,
И зыбкий круг — сегодня как вчера —
По сцене уж ведут прожектора.
А я из-за кулис слежу за ней,
Возникшей, словно лунное виденье,
Белее всех подружек-лебедей
В кольце волнообразного движенья,
Когда весь зал, дыханье затаив,
Летит ей вслед под струнный перелив.
Кружись, сверкай, волшебница, для нас
Преобразившая весь мир картонный
В полет мечты, в сиянье юных глаз,
В томленье скрипок и призыв валторны,
Чтоб это лебединое крыло
Дыханьем счастья по сердцам прошло!
Июль 1967
СЕРГЕЙ ГАНДЛЕВСКИЙ Сб. ?Праздник? 1995 (1973 – 1994)
Косых Семен. В запое с Первомая.
Сегодня вторник. Он глядит в окно,
Дрожит и щурится, не понимая,
Еще темно или уже темно.
Я знаю умонастроенье это
И сам, кружа по комнате тоски,
Цитирую кого-то: “Больше света”,
Со злостью наступая на шнурки.
Когда я первые стихотворенья,
Волнуясь, сочинял свои
И от волнения и неуменья
Все строчки начинал с союза “и”,
Мне не хватило кликов лебединых,
Ребячливости, пороха, огня,
И тетя Муза в крашеных сединах
Сверкнула фиксой, глядя на меня.
И ахнул я: бывают же ошибки!
Влюблен бездельник, но в кого влюблен!
Концерт для струнных, чембало и скрипки,
Увы, не воспоследует, Семен.
И встречный ангел, шедший пустырями,
Отверз мне, варвару, уста,
И – высказался я.
Но тем упрямей
Склоняют своенравные лета
К поруганной игре воображенья,
К завещанной насмешке над толпой,
К поэзии, прости за выраженье,
Прочь от суровой прозы.
Но тупой
От опыта паду до анекдота.
Ну скажем так: окончена работа.
Супруг супруге накупил обнов,
Врывается в квартиру, смотрит в оба,
Распахивает дверцы гардероба,
А там – Никулин, Вицин, Моргунов.
1990
* * *
СЕРГЕЙ ГАНДЛЕВСКИЙ Сб. ?Праздник? 1995 (1973 – 1994)
Еврейским блюдом угощала.
За антикварный стол сажала.
На “вы” из принципа звала.
Стелила спать на раскладушке.
А после все-таки дала,
Как сказано в одной частушке.
В виду имея истеричек,
Я, как Онегин, мог сложить
Петра Великого из спичек
И благосклонность заслужить.
Чу! Гадкий лебедь встрепенулся.
Я первой водкой поперхнулся,
Впервые в рифму заикнулся,
Или поплыть?
Айда. Мы, что ли, не матросы?!
Вот палуба и папиросы,
Да и попутный поднялся.
Вот Лорелея и Россия,
Вот Лета. Есть еще вопросы?
Но обознатушки какие,
Чур, перепрятушки нельзя.
1994
* * *
НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ (1963-1965) Кн. ? Стихотворения и поэмы? 1965 (БП)
НА РЕЙДЕ
Был поздний вечер. На террасах
Горы, сползающей на дно,
Дремал поселок, опоясав
Лазурной бухточки пятно.
Туманным кругом акварели
Лежала в облаке луна,
И звезды еле-еле тлели,
И еле двигалась волна.
Под равномерный шум прибоя
Качались в бухте корабли.
И вдруг, утробным воем воя,
Всё море вспыхнуло вдали.
И в ослепительном сплетенье
Огней, пронзивших небосвод,
Гигантский лебедь, белый гений.
На рейде встал электроход.
Он встал над бездной вертикальной
В тройном созвучии октав,
Обрывки бури музыкальной
Из окон щедро раскидав.
Он весь дрожал от этой бури,
Он с морем был в одном ключе,
Но тяготел к архитектуре,
Подняв антенну на плече.
Он в море был явленьем смысла,
Где электричество и звук.
Как равнозначащие числа,
Передо мной предстали вдруг.
1949
Илья Сельвинский
Шумы
Кто не знает музыки степей? Это ветер позвонит бурьяном, Это заскрежещет скарабей, Перепел пройдется с барабаном, Это змейка вьется и скользит, Шебаршит полевка-экономка, Где-то суслик суслику свистит, Где-то лебедь умирает громко.
Что же вдруг над степью понеслось? Будто бы шуршанье, но резины, Будто скрежет, но цепных колес, Свист, но бригадирский, не крысиный — Страшное, негаданное тут: На глубинку чудища идут.
Всё живое замерло в степи. Утка, сядь! Лисица, не ступи! Но махины с яркими глазами Выстроились и погасли сами. И тогда-то с воем зимних вьюг Что-то затрещало, зашипело, Шум заметно вырастает в звук: Репродуктор объявил Шопена.
Кто дыханием нежнейшей бури Мир степной мгновенно покорил? Словно плеском лебединых крыл, Руки плещут по клавиатуре! Нет, не лебедь — этого плесканья Не добьется и листва платанья, Даже ветру не произвести Этой дрожи, сладостной до боли, Этого безмолвия почти,- Тишины из трепета бемолей.
Я стою среди глухих долин, Маленький — и всё же исполин.
Были шумы. Те же год от года. В этот мир вонзился шум иной: Не громами сбитая природа — Человеком созданная. Мной.
1954, Берлинский совхоз Кокчетавской области
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1895-1977) Стихотворения и переводы 1985
292. ?Есть стихи лебединой породы…?
Есть стихи лебединой породы,
Несгорающим зорям сродни.
Пусть над ними проносятся годы —
Снежной свежестью дышат они.
Чьи приносят их крылья, откуда?
Это тень иль виденье во сне?
Сколько раз белокрылое чудо
На рассвете мерещилось мне!
Но, как луч векового поверья,
Уходило оно от стрелы,
И, кружась, одинокие перья
Опускались на темя скалы.
Неуимчивый горе-охотник,
Что ж ты смотришь с тоскою им вслед?
Ты ведь знал — ничего нет бесплотней
В этом мире скользящих примет.
Что тут значат сноровка, терпенье
И привычно приметливый глаз;
Возникает нежданно виденье,
Да и то лишь единственный раз,
Но тоска недоступности птичьей
В неустанной тревоге охот
Всё же лучше обычной добычи,
Бездыханно упавшей с высот.
Ноябрь 1967
Европейская поэзия XVII века (Антология поэзии - 1977) БВЛ ИСПАНИЯ
ЛУИС ДЕ ГОНГОРА Перевод С. Гончаренко
Пока руно волос твоих течет,
как золото в лучистой филиграни,
и не светлей хрусталь в изломе грани,
чем нежной шеи лебединый взлет,
пока соцветье губ твоих цветет
благоуханнее гвоздики ранней
и тщетно снежной лилии старанье
затмить чела чистейший снег и лед,
спеши изведать наслажденье в силе,
сокрытой в коже, в локоне, в устах,
пока букет твоих гвоздик и лилий
не только сам бесславно не зачах,
но годы и тебя не обратили
в золу и в землю, в пепел, дым и прах.
* * *
ВЕРА КУЗЬМИНА НАШ СОВРЕМЕННИК 2014
ЧТО МЫ ДЕЛАЕМ С СОБОЙ
СЕМЕЙНЫЙ ЛУК
Мужское “цыть”, наколки-клейма,
Что раньше было — всё зола...
Засох на грядках лук семейный,
Уборка — бабские дела.
Не хватит рук — тащи в подоле,
Суши, раскладывай на печь.
Молчат — от самой сильной боли.
Ох, лук семейный, горечь-речь.
Бывают руки без наколок,
Да свой у каждой бабы крест.
Храни мужей, святой Никола,
Храни таких, какие есть,
Храни мужей, святой Егорий, Простим всегда... почти всегда.
Ох, лук семейный, горечь-горечь, Растёт на грядках лебеда.
Подсохший лук — янтарь кубастый, Угрюмый, ёмкий и лихой.
Скорее — туча солнце застит,
Успеть убрать, пока сухой.
Летит на выжженный пригорок Семян пушистых кисея.
Ох, лук семейный, горечь-горечь В подолах глупого бабья...
НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ (1963-1965) Кн. ? Стихотворения и поэмы? 1965 (БП)
ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ
5. ГОЛОС В ТЕЛЕФОНЕ
Раньше был он звонкий, точно птица,
Как родник, струился и звенел,
Точно весь в сиянии излиться
По стальному проводу хотел.
А потом, как дальнее рыданье,
Как прощанье с радостью души,
Стал звучать он, полный покаянья,
И пропал в неведомой глуши.
Сгинул он в каком-то диком поле,
Беспощадной вьюгой занесен…
И кричит душа моя от боли,
И молчит мой черный телефон.
1957
6
Клялась ты — до гроба
Быть милой моей.
Опомнившись, оба
Мы стали умней.
Опомнившись, оба
Мы поняли вдруг,
Что счастья до гроба
Не будет, мой друг.
Колеблется лебедь
На пламени вод.
Однако к земле ведь
И он уплывет.
И вновь одиноко
Заблещет вода,
И глянет ей в оно
Ночная звезда.
1957
7
Посредине панели
Я заметил у ног
В лепестках акварели
Полумертвый цветок.
Он лежал без движенья
В белом сумраке дня,
Как твое отраженье
На душе у меня.
1957
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1895-1977) Стихотворения и переводы 1985
12. НА КНИГЕ А. АХМАТОВОЙ ?БЕЛАЯ СТАЯ?
У Музы Царского Села
Походка птиц и речь простая,
От лебединого крыла
Ее блистательная ?стая?.
Стихи летят, летят на юг
Берущей сердце вереницей…
Не провожай их, старый друг,—
Всё возвращается сторицей.
Ты знал лазурные пути
И ослепительное небо;
Чего же больше! Всё прости
И большей мудрости не требуй!
20 января 1933
ФОМА ЖИГАНЕЦ (Александр Сидоров) Кн. ?Я помню тот Ванинский порт? 2013 (БЛАТНЫЕ ПЕСНИ)
Но как бы там ни было, а Магадан рос. Мухина-Петринская, имея в виду 1937 год, уверяет: ?Городу пять лет, в основном он уже был построен: пятиэтажные дома, театр, магазины, больница, аптеки, всякие учреждения. Но город продолжал бурно расти?. Увы, приходится признать, что картина явно приукрашена. В воспоминаниях ?Десять лет за… Сухареву башню? бывший колымский зэк Георгий Вагнер вспоминает: ?Сам Магадан в 1937 году представлял маленький посёлок из деревянных домиков и бараков?. Похожие оценки встречаются и в мемуарах многих других лагерников. Так, Татьяна Мягкова пишет в октябре 1936 года матери: ?Магадан довольно интересный город. Конечно, и здесь острейший жилищный кризис. Но в самых скверненьких палатках (не подумайте, что палатки эти просто брезентовые. Они имеют деревянный остов — стены, деревянный пол, а брезент натягивается уже сверху) электричество?. То есть посёлок уже называли городом, но не хватало даже бараков.
Городской облик Магадан стал обретать лишь после войны. Анатолий Жигулин, попавший сюда в августе 1950 года, вспоминал:
?Город Магадан был скучен, малоэтажен. Бросалось в глаза почти полное отсутствие на улицах какой бы то ни было растительной зелени. Правда, когда шли через город, встретился справа городской парк. Он представлял собой порядочную, за зелёным штакетником, площадь. С аккуратными песчаными аллеями, с зелёными скамейками и белыми (цементными стандартными) скульптурами. Маленькие, посаженные в парке деревца лиственниц были почти не заметны.
Пересылка была, естественно, на окраине, а далее начиналась болотистая кочковатая низина и сопки… В зоне пересылки было несколько строящихся домов — двухэтажных кирпичных и одноэтажных деревянных. Возвышалось большое, уже готовое здание столовой с колоннами — сталинский ампир послевоенных лет… Но это не были постройки для заключённых — в оцеплении пересыльного лагеря строились городские дома, говоря теперешним языком, — городской микрорайон. Когда строительство заканчивалось, готовый участок отрезался от пересылки колючей проволокой или сплошным деревянным забором с колючей проволокой над ним, а к площади лагеря прибавлялся новый неосвоенный кусок предсопочной равнины или пологого склона сопки. Начиналось новое строительство. И так далее, до самого послесталинского уничтожения лагерей.
…С высокого склона сопки как на ладони был виден весь город Магадан — “столица Колымского края”. И оказывалось, что в центре его порядочно больших, трёх- и четырёхэтажных кирпичных домов. Это были учреждения и жилые дома Дальстроя. И они продолжали возводиться. На пересылке была постоянная бригада, которая строила в центре Магадана 58-квартирный жилой дом, предназначавшийся для высших чинов руководства специального Берегового лагеря?.
В начале 1950-х служил в Магадане и мой отец. Помню, на снимках, которые он привёз по окончании службы, меня, мальчишку, поразила величественная красота города. И неудивительно: ведь здания в центре по улице Ленина отразили влияние ленинградской архитектурной школы.
После войны Магадан развивается не только в архитектурном смысле. Так, в августе 1945 года сюда пришёл пароход ?Феликс Дзержинский? с двумя тысячами девушек, прибывших на Колыму по комсомольским путёвкам. Он привёз магаданцам сокровище, которое для них было дороже золота, — ?ярмарку невест?!
В общем, к моменту создания песни ?Ванинский порт? Магадан превращался в подлинную столицу Колымского края. Правда, зэкам это особой радости не сулило. Дорога большинства из них из Магадана шла на шахты, прииски, глухие таёжные командировки. В 1951-м появилась горькая колымская шутка. Тогда главную улицу Магадана назвали именем Ленина, и лагерники заявили, что городу есть чем гордиться: его центральная улица — самая длинная в мире! Не только потому, что её длина шесть с половиной километров. Просто её естественное продолжение — печально известная Колымская трасса протяжённостью свыше двух тысяч километров. Именно по ней зэки и отправлялись в лагеря. Нередко — навстречу смерти…
?Шатаются люди, как тени?: выживание в колымских лагерях
Сравнение колымских лагерников с тенями неудивительно: в этом сказывается античная литературная традиция, называющая ?царством теней? страну мёртвых — Аид. Позднее стараниями Данте так назовут и христианский ад. Адом была для зэков и лагерная Колыма. Стоит ли удивляться, что не только в песне о Ванинском порте, но и во многих мемуарах лагерников, прошедших зоны Колымского края, встречается мрачное сравнение зэков с тенями?
Откроем воспоминания Екатерины Кухарской ?Будь что будет? (события относятся к концу 30-х годов): ?Лагерь к этому времени наполнился толпами дистрофиков с лесоповала, вяло бродящих по двору. Трудно было узнать кого-нибудь среди этих теней. Там, где должны быть выпуклости, были впадины, выперлись черепные кости, запали глаза. Знакомое выражение тупого безразличия, равнодушия ко всему на свете глядело из глаз?. Тот же образ использует осуждённый комбриг (позже — генерал, командующий армией) Александр Горбатов, до 1940 года отбывавший срок на золотоносном прииске ?Мальдяк?: ?По склонам гор, растянувшись на четыре километра, вереницей бредут исхудалые люди — не люди, а тени, вытянув, как журавли в перелёте, шеи вперёд, и, напрягая последние силы, тянут древесину?. Похожую картину рисует Иван Джуха, рассказывая о спецлагере ?Инвалидка?: ?Брёвна тащили с сопки вниз. Зимой вереница инвалидов — уже не людей, а теней от них, растягивалась на все четыре километра. Из последних сил, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, эти ходячие трупы тащили неподъёмные брёвна?.
Условия отбывания срока постоянно ужесточались. Во второй половине 1930-х новые ?хозяева тайги? упразднили берзинский либерализм: отменили выходные, увеличили продолжительность рабочего дня до 14 часов, убрали зачёты и т. д. Тот же Джуха пишет: ?НКВД внимательно следило, чтобы лагерь не превратился в дом отдыха… Единственная задача в лагере была — выжить. На Колыме она обрела жестокую форму жестокой поговорки: “умри ты сегодня, а я — завтра”. На освобождение от работ существовал жёсткий лимит. При исчерпании лимита даже уже давно “дошедший до социализма” зэк не мог рассчитывать на милость лагерного врача и освобождение от работы… Быстрее других “доходили” те, кто хорошо работал, кто надеялся ударным трудом заработать побольше зачётов и тем самым сократить лагерный срок. Но главная мотивация, двигавшая ударниками, исходила из желудка. Заработать большую пайку становилось насущной потребностью большинства из тех, кто не понимал, что губит не маленькая пайка, а большая?.
?Дошедшие до социализма?, доходяги, представляли собой жуткое зрелище. Евгения Гинзбург в ?Крутом маршруте? рассказывает о ?проходящей… очереди фантастических существ, закутанных поверх бушлатов в мешки, обмотанных тряпками, с чёрными отмороженными, гноящимися щеками и носами, с беззубыми кровянистыми дёснами. Откуда они пришли? Из первозданной ночи? Из бреда Гойи? Какой-то апокалиптический ужас сковывает всё моё существо?.
Доходяга — самая ходовая характеристика массы заключённых, которые не могли приспособиться к лагерной действительности, не в силах были выдержать тяжелейших условий рабского труда. Сергей Снегов в сборнике рассказов ?Язык, который ненавидит? дал словарь жаргона узников советских лагерей, где слово ?доходяга? трактуется следующим образом: ?Обессиленный, готовый отдать концы. Словечко, ставшее общелитературным. Во многие годы нашей истории слишком уж распространено было явление, обозначавшееся этим словом?. Помимо ?доходяги?, для определения угасающих физически и морально людей использовались определения ?фитиль? и ?огонь?: по принципу ?догорает, дунь — погаснет?. Тот же Снегов по поводу ?огня? поясняет: ?Физически ослабевший, отощавший… Доходяга высокой степени?. Скопление доходяг иронически называли ?лебединое озеро?, поскольку словечко ?доходить? имело синоним — ?доплывать?, а доходяги смахивали на плывущих лебедей своими тощими шеями (вспомним, что Горбатов сравнивал дистрофиков с журавлями, вытягивающими шеи в полёте).
Ярко описал ?доплывание? Варлам Шаламов в рассказе ?Лёша Чеканов, или Однодельцы на Колыме?: ?Доходяга, тот, кто “доплыл”, не делает этого в один день. Копятся какие-то потери, сначала физические, потом нравственные… В процессе “доплывания” есть какой-то предел, когда теряются последние опоры, тот рубеж, после которого всё лежит по ту сторону добра и зла, и самый процесс “доплывания” убыстряется лавинообразно… Для этой цепной реакции в блатном языке есть гениальное прозрение — вошедший в словарь термин “лететь под откос”… Потому-то и была отмечена в немногочисленной статистике и многочисленных мемуарах точная, исторически добытая формула: “Человек может доплыть в две недели”. Это — норма для силача, если его держать на колымском в пятьдесят-шестьдесят градусов холоде по четырнадцать часов на тяжёлой работе, бить, кормить только лагерным пайком и не давать спать. Потому-то и генерал Горбатов, попав на прииск “Мальдяк”, сделался полным инвалидом в две недели?.
Быстрее всего доходягами становились люди, по роду вольной деятельности не связанные с тяжёлым трудом, — интеллигенция, управленцы. Г. Фельдгун в ?Записках лагерного музыканта? пишет: ?В подобную касту неприкасаемых чаще всего попадали интеллигенты, непривычные к физическому труду, не получавшие посылок и не имевшие какой-либо, пользующейся в лагере спросом, профессии, например повара, парикмахера, портного, сапожника. Кроме того, они особенно трагично переживали свою арестантскую участь и быстро опускались. Из рабочих бригад и бараков их выгоняли, что означало сесть на пайку в 200 грамм хлеба. В результате организм слабел, ничему уже не мог сопротивляться, и наступало полное истощение. Доходяги вылизывали чужие миски, лазали по помойкам. Их обкрадывали, били. Это была полная, сначала духовная, а затем и физическая деградация, обычно кончавшаяся смертью?.
Образ такой опустившейся лагерницы предстаёт в описании Евгении Гинзбург: ?Никто уже почти не вспоминает о том, кем была, например, на воле Елена Николаевна Сулимова, жена бывшего председателя Совнаркома РСФСР. Научный работник, врач, она воспринимается теперь всеми только как доходяга. Даже не доходяга, а настоящий фитиль. Она не расстаётся с задубевшим от грязи бушлатом, прячется от бани и ходит по столовой с большим ведёрком, в которое она сливает изо всех мисок остатки баланды. Потом садится на ступеньки и жадно, как чайка, глотает эти помои прямо из ведра. Уговаривать её бесполезно. Она сама забыла себя, прежнюю?.
Киносценарист Валерий Фрид в мемуарах ?58 с половиной, или Записки лагерного придурка? вспоминает ещё более отвратительную степень падения: ?До чего же трудно голодному человеку не переступить черту! Впадали и в полный маразм. Так, Юлию Дунскому признался один фитиль, что подкармливается корочками сухого кала; собирать их он рекомендовал в уборной возле барака ИТР — инженерно-технических работников: те питаются лучше и экскременты у них более калорийные?. И раз мы коснулись темы ?нижепоясничной?, вспомним известную русскую поговорку о том, что в нашем отечестве всё делается через жопу. На Колыме она приобрела, по Фриду, буквальный смысл: ?После бани нас повели на “комиссовку”. Врач и фельдшер определяли на глаз, по исхудалым задницам, кому поставить в карточку ЛФТ — лёгкий физический труд, кому СФТ — средний, кому — тяжёлый, ТФТ. Ягодицы у меня были в порядке, но краснопресненские ножевые раны ещё не совсем зажили, мокли — поэтому мне прописали СФТ?.
Эдуард Асадов
Лебеди
Гордые шеи изогнуты круто. В гипсе, фарфоре молчат они хмуро. Смотрят с открыток, глядят с абажуров, Став украшеньем дурного уюта.
Если хозяйку-кокетку порой ?Лебедью? гость за столом назовет, Птицы незримо качнут головой: Что, мол, он знает и что он поймет?!
Солнце садилось меж бронзовых скал, Лебедь на жесткой траве умирал. Дробь браконьера иль когти орла? Смерть это смерть — оплошал, и нашла!
Дрогнул, прилег и застыл недвижим. Алая бусинка с клюва сползла… Долго кружила подруга над ним И наконец поняла!
Сердца однолюбов связаны туго. Вместе навек судьба и полет. И даже смерть, убивая друга, Их дружбы не разорвет.
В лучах багровеет скальный гранит, Лебедь на жесткой траве лежит, А по спирали в зенит упруго Кругами уходит его подруга.
Чуть слышно донесся гортанный крик, Белый комок над бездной повис Затем он дрогнул, а через миг Метнулся отвесно на скалы вниз.
Тонкие шеи изогнуты круто. В гипсе, фарфоре молчат они хмуро. Смотрят с открыток, глядят с абажуров, Став украшеньем дурного уюта.
Но сквозь фокстроты, сквозь шторы из ситца Слышу я крыльев стремительный свист, Вижу красивую гордую птицу, Камнем на землю летящую вниз.
Вадим Шершеневич
Принцип звука минус образ
Влюбится чиновник, изгрызанный молью входящих и старый В какую-то молоденькую худощавую дрянь, И натвердит ей, бренча гитарой, Слова простые и запыленные, как герань. Влюбится профессор, в очках, плешеватый, Отвыкший от жизни, от сердец, от стихов, И любовь в старинном переплете цитаты Поднесет растерявшейся с букетом цветов. Влюбится поэт и хвастает: выграню Ваше имя солнцами по лазури я! — Ну, а если все слова любви заиграны, Будто вальс ?На сопках Манджурии?? Хочется придумать для любви не слова, а вздох малый, Нежный, как пушок у лебедя под крылом, А дураки назовут декадентом, пожалуй. И футуристом — написавший критический том! Им ли поверить, что в синий, синий Дымный день у озера, роняя перья, как белые капли, Лебедь не по-лебяжьи твердит о любви лебедине, А на чужом языке (стрекозы или капли). Когда в петлицу облаков вставлена луна чайная, Как расскажу словами людскими Про твои поцелуи необычайные И про твое невозможное имя? Вылупляется бабочка июня из зеленого кокона мая, Через май за полдень любовь не устанет расти, И вместо прискучившего: Я люблю тебя, дорогая! — Прокричу: пинь-пинь-пинь-ти-ти-ти! Это демон, крестя меня миру на муки, Человечьему сердцу дал лишь людские слова, Не поймет даже та, которой губ тяну я руки Мое простое: лз-сз-фиорррр-эй-ва! Осталось придумывать небывалые созвучья, Малярной кистью вычерчивать профиль тонкий лица, И душу, хотящую крика, измучить Невозможностью крикнуть о любви до конца!
Марк ХАРИТОНОВ НЕВА 2017
МЕЛОДИИ ВРЕМЕНИ
С ГУСЯ-ЛЕБЕДЯ ВОДА
Льется вода из ковша, в памяти вдруг возникает:
?С гуся-лебедя вода, а с тебя худоба?.
Ты ли приговаривал это детям, повторял дочерям, сыну,
Мама ли напевала, поливая тебя из ковша,
Чтобы потом обернуть легкой сухой простыней?
И мама, и ты.
Жизнь уже, кажется, сжалась в короткую скороговорку. Извлекаешь мгновение из беспамятства — вот оно Разрастается, наполняется звуками, светом лампы сквозь пар, Запахом глаженой свежести, чистоты.
Желанием вновь и вновь вспоминать, находить слова.
*************
ЛЕБЕДИ
Лебедь плеснул крылом.)?О, во всем Христос, о, во всем, Неизменный, все Тот же. Он меж нами в старинной лазури, в белизне вечно грустной, все в том же пурпуре?. (В снеговой белизне лебединые бури.) Андрей Белый Из сборника ?СИМФОНИИ? 1907\КУБОК МЕТЕЛЕЙ\Четвертая симфония\ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ\ВОЛНЕНИЯ СТРАСТИ\ХАОС ЗАШЕВЕЛИЛСЯ
По бокам туманно-лиловато,\ Посредине грозно и светло,-\ Медленно плывущее куда-то\ Раненого лебедя крыло. Николай Заболоцкий 1953 Поэт
ТИМУР КИБИРОВ ?Стихи? сб. 2008
шалтай-болтай
(свободные стихи)
2002
ПСИХОТЕРАПИЯ
Это фиксация,
а не страсть роковая.
Это фрустрация,
а не смерть никакая.
И не песнь лебединая это,
а сублимация.
Страх пресловутой кастрации.
Я понимаю.
Ну-с, давай, диагност!
Это, в сущности, тост.
Так махнем же по первой, не чокаясь!
* * *
Дмитрий Мережковский Леда
I ?Я — Леда, я — белая Леда, я — мать красоты, Я сонные воды люблю и ночные цветы. Каждый вечер, жена соблазненная, Я ложусь у пруда, там, где пахнет водой, — В душной тьме грозовой, Вся преступная, вся обнаженная, — Там, где сырость, и нега, и зной, Там, где пахнет водой и купавами, Влажными, бледными травами, И таинственным илом в пруду, — Там я жду. Вся преступная, вся обнаженная, Изнеможденная, В сырость теплую, в мягкие травы ложусь И горю, и томлюсь. В душной тьме грозовой, Там, где пахнет водой, Жду — и в страстном бессилии, Я бледнее, прозрачнее сломанной лилии. Там я жду, а в пруду только звезды блестят, И в тиши камыши шелестят, шелестят. II Вот и крик, и шум пронзительный, Словно плеск могучих рук: Это — Лебедь ослепительный, Белый Лебедь — мой супруг! С грозной нежностью змеиною Он, обвив меня, ласкал Тонкой шеей лебединою, — Влажных губ моих искал, Крылья воду бьют, Грозен темный пруд, — На спине его щетиною Перья бледные встают, — Так он горд своей победою. Где я, что со мной, — не ведаю; Это — смерть, но не боюсь, Вся бледнея, Страстно млея, Как в ночной грозе лилея, Ласкам бога предаюсь. Где я, что со мной, — не ведаю?. Все покрыто тьмой, Только над водой — Белый Лебедь с белой Ледою. III И вот рождается Елена, С невинной прелестью лица, Но вся — коварство, вся измена, Белее, чем морская пена, — Из лебединого яйца. И слышен вопль Гекубы в Трое И Андромахи вечный стон: Сразились боги и герои, И пал священный Илион. А ты, Елена, клятвы мира И долг нарушив, — ты чиста: Тебя прославит песнь Омира, Затем, что вся надежда мира — Дочь белой Леды — Красота.
28 июля 1894
Европейская поэзия XVII века (Антология поэзии - 1977) БВЛ ГЕРМАНИЯ
Перевод Л. Гинзбурга
ЗИГМУНД ФОН БИРКЕН
ОСЕННЯЯ ПЕСНЬ ФЛОРИДАНА
Загромыхали телеги, подводы.
Ну-ка! Живей! Начинаются роды!
Всё на сносях!.. И поля и сады
Ждут не дождутся мгновенья рожденья:
Сам Флоридан собирает плоды!
Лает, стреляет, гуляет охота.
Ну-ка, в леса, кому дичи охота!
Будет обед восхитительный дан!
И в упоенье мясо оленье
Жадно подносит к губам Флоридан.
Нy-ка, красотки — крестьянки, селянки,
Живо несите шесты да стремянки!
Яблоки, груши сшибайте с ветвей!
Ждет Флоридан их — спелых, румяных.
Но и орешки он любит, ей-ей!
Ну-ка, за дело, друзья рыболовы!
Сети да удочки ваши готовы?
Хоть не поспите вы целую ночь,
Стоит помаяться: рыбка поймается!
А Флоридан и до раков охоч!
Можно немало в течение суток
Понастрелять перепелок и уток.
Ну-ка! Живей! Не пропал бы запал!
Гляньте, ребятки: да там — куропатки!
А Флоридан в лебедицу попал!
Гнутся к земле виноградные лозы.
Будет вино, когда грянут морозы!
Будет веселье и будет гульба!
Давит давило. Чтоб грудь не давило,
Все обойдет Флоридан погреба.
Ну-ка! Живее! В поля! В огороды!
Пусть громыхают телеги, подводы!
Ну-ка, живее! В леса и сады!
В чаще целуйтесь, чем чаще, тем слаще,
Будьте здоровы! Не знайте беды!
Жарко пусть любится, сладко пусть спится,
Сладко пусть пьется (но так, чтоб не спиться!),
Пусть умножается ваше добро!
Вольно пусть дышится, складно пусть пишется!
Славьте мотыгу, клинок и перо!
Выпейте вдоволь и вдоволь поешьте!
Душу разгульною песней потешьте!
Дружно на праздник скликайте друзей!
Пляшет средь ора пьяного хора
Сам Флоридан с королевой своей!
* * *
НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ (1963-1965) Кн. ? Стихотворения и поэмы? 1965 (БП)
ГОРОД В СТЕПИ
3
Гомер степей на пегой лошаденке
Несется вдаль, стремительно красив.
Вослед ему летят сизоворонки,
Головки на закат поворотив.
И вот, ступив ногой на солончак,
Стоит верблюд, Ассаргадон пустыни,
Дитя печали, гнева и гордыни,
С тысячелетней тяжестью в очах.
Косматый лебедь каменного века,
Он плачет так, что слушать нету сил,
Как будто он, скиталец и калека,
Вкусив пространства, счастья не вкусил.
Закинув темя за предел земной,
Он медленно ворочает глазами,
И тамариск, обрызганный слезами,
Шумит пред ним серебряной волной.
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1895-1977) Стихотворения и переводы 1985
288. ?Любил и я волшебный мир кулис…?
Любил и я волшебный мир кулис
За несколько минут до представленья:
Над сценой ходят блоки вверх и вниз,
Развертывая замок и растенья,
И медленно спускают с высоты
Гладь озера и снежные хребты.
Немая сцена всё еще пуста,
Но в полутьме уже мелькают тени,
А рыцари Мальтийского креста
Восходят на дощатые ступени,
И, пестроцветной свитой окружен,
Воссел король на золоченый трон.
Идет минута строгой тишины.
Всё сверено, не может быть ошибки.
С колосников приспущен диск луны,
И слышно, как настраивают скрипки,
В последний раз кропят из лейки пол,
Ударил гонг — и занавес пошел.
В оркестре словно бурю пронесло,
Гремит, сверкает полонез начала.
В свои права вступает волшебство
Над тишиною зрительного зала,
И зыбкий круг — сегодня как вчера —
По сцене уж ведут прожектора.
А я из-за кулис слежу за ней,
Возникшей, словно лунное виденье,
Белее всех подружек-лебедей
В кольце волнообразного движенья,
Когда весь зал, дыханье затаив,
Летит ей вслед под струнный перелив.
Кружись, сверкай, волшебница, для нас
Преобразившая весь мир картонный
В полет мечты, в сиянье юных глаз,
В томленье скрипок и призыв валторны,
Чтоб это лебединое крыло
Дыханьем счастья по сердцам прошло!
Июль 1967
СЕРГЕЙ ГАНДЛЕВСКИЙ Сб. ?Праздник? 1995 (1973 – 1994)
Косых Семен. В запое с Первомая.
Сегодня вторник. Он глядит в окно,
Дрожит и щурится, не понимая,
Еще темно или уже темно.
Я знаю умонастроенье это
И сам, кружа по комнате тоски,
Цитирую кого-то: “Больше света”,
Со злостью наступая на шнурки.
Когда я первые стихотворенья,
Волнуясь, сочинял свои
И от волнения и неуменья
Все строчки начинал с союза “и”,
Мне не хватило кликов лебединых,
Ребячливости, пороха, огня,
И тетя Муза в крашеных сединах
Сверкнула фиксой, глядя на меня.
И ахнул я: бывают же ошибки!
Влюблен бездельник, но в кого влюблен!
Концерт для струнных, чембало и скрипки,
Увы, не воспоследует, Семен.
И встречный ангел, шедший пустырями,
Отверз мне, варвару, уста,
И – высказался я.
Но тем упрямей
Склоняют своенравные лета
К поруганной игре воображенья,
К завещанной насмешке над толпой,
К поэзии, прости за выраженье,
Прочь от суровой прозы.
Но тупой
От опыта паду до анекдота.
Ну скажем так: окончена работа.
Супруг супруге накупил обнов,
Врывается в квартиру, смотрит в оба,
Распахивает дверцы гардероба,
А там – Никулин, Вицин, Моргунов.
1990
* * *
СЕРГЕЙ ГАНДЛЕВСКИЙ Сб. ?Праздник? 1995 (1973 – 1994)
Еврейским блюдом угощала.
За антикварный стол сажала.
На “вы” из принципа звала.
Стелила спать на раскладушке.
А после все-таки дала,
Как сказано в одной частушке.
В виду имея истеричек,
Я, как Онегин, мог сложить
Петра Великого из спичек
И благосклонность заслужить.
Чу! Гадкий лебедь встрепенулся.
Я первой водкой поперхнулся,
Впервые в рифму заикнулся,
Или поплыть?
Айда. Мы, что ли, не матросы?!
Вот палуба и папиросы,
Да и попутный поднялся.
Вот Лорелея и Россия,
Вот Лета. Есть еще вопросы?
Но обознатушки какие,
Чур, перепрятушки нельзя.
1994
* * *
НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ (1963-1965) Кн. ? Стихотворения и поэмы? 1965 (БП)
НА РЕЙДЕ
Был поздний вечер. На террасах
Горы, сползающей на дно,
Дремал поселок, опоясав
Лазурной бухточки пятно.
Туманным кругом акварели
Лежала в облаке луна,
И звезды еле-еле тлели,
И еле двигалась волна.
Под равномерный шум прибоя
Качались в бухте корабли.
И вдруг, утробным воем воя,
Всё море вспыхнуло вдали.
И в ослепительном сплетенье
Огней, пронзивших небосвод,
Гигантский лебедь, белый гений.
На рейде встал электроход.
Он встал над бездной вертикальной
В тройном созвучии октав,
Обрывки бури музыкальной
Из окон щедро раскидав.
Он весь дрожал от этой бури,
Он с морем был в одном ключе,
Но тяготел к архитектуре,
Подняв антенну на плече.
Он в море был явленьем смысла,
Где электричество и звук.
Как равнозначащие числа,
Передо мной предстали вдруг.
1949
Илья Сельвинский
Шумы
Кто не знает музыки степей? Это ветер позвонит бурьяном, Это заскрежещет скарабей, Перепел пройдется с барабаном, Это змейка вьется и скользит, Шебаршит полевка-экономка, Где-то суслик суслику свистит, Где-то лебедь умирает громко.
Что же вдруг над степью понеслось? Будто бы шуршанье, но резины, Будто скрежет, но цепных колес, Свист, но бригадирский, не крысиный — Страшное, негаданное тут: На глубинку чудища идут.
Всё живое замерло в степи. Утка, сядь! Лисица, не ступи! Но махины с яркими глазами Выстроились и погасли сами. И тогда-то с воем зимних вьюг Что-то затрещало, зашипело, Шум заметно вырастает в звук: Репродуктор объявил Шопена.
Кто дыханием нежнейшей бури Мир степной мгновенно покорил? Словно плеском лебединых крыл, Руки плещут по клавиатуре! Нет, не лебедь — этого плесканья Не добьется и листва платанья, Даже ветру не произвести Этой дрожи, сладостной до боли, Этого безмолвия почти,- Тишины из трепета бемолей.
Я стою среди глухих долин, Маленький — и всё же исполин.
Были шумы. Те же год от года. В этот мир вонзился шум иной: Не громами сбитая природа — Человеком созданная. Мной.
1954, Берлинский совхоз Кокчетавской области
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1895-1977) Стихотворения и переводы 1985
292. ?Есть стихи лебединой породы…?
Есть стихи лебединой породы,
Несгорающим зорям сродни.
Пусть над ними проносятся годы —
Снежной свежестью дышат они.
Чьи приносят их крылья, откуда?
Это тень иль виденье во сне?
Сколько раз белокрылое чудо
На рассвете мерещилось мне!
Но, как луч векового поверья,
Уходило оно от стрелы,
И, кружась, одинокие перья
Опускались на темя скалы.
Неуимчивый горе-охотник,
Что ж ты смотришь с тоскою им вслед?
Ты ведь знал — ничего нет бесплотней
В этом мире скользящих примет.
Что тут значат сноровка, терпенье
И привычно приметливый глаз;
Возникает нежданно виденье,
Да и то лишь единственный раз,
Но тоска недоступности птичьей
В неустанной тревоге охот
Всё же лучше обычной добычи,
Бездыханно упавшей с высот.
Ноябрь 1967
Европейская поэзия XVII века (Антология поэзии - 1977) БВЛ ИСПАНИЯ
ЛУИС ДЕ ГОНГОРА Перевод С. Гончаренко
Пока руно волос твоих течет,
как золото в лучистой филиграни,
и не светлей хрусталь в изломе грани,
чем нежной шеи лебединый взлет,
пока соцветье губ твоих цветет
благоуханнее гвоздики ранней
и тщетно снежной лилии старанье
затмить чела чистейший снег и лед,
спеши изведать наслажденье в силе,
сокрытой в коже, в локоне, в устах,
пока букет твоих гвоздик и лилий
не только сам бесславно не зачах,
но годы и тебя не обратили
в золу и в землю, в пепел, дым и прах.
* * *
ВЕРА КУЗЬМИНА НАШ СОВРЕМЕННИК 2014
ЧТО МЫ ДЕЛАЕМ С СОБОЙ
СЕМЕЙНЫЙ ЛУК
Мужское “цыть”, наколки-клейма,
Что раньше было — всё зола...
Засох на грядках лук семейный,
Уборка — бабские дела.
Не хватит рук — тащи в подоле,
Суши, раскладывай на печь.
Молчат — от самой сильной боли.
Ох, лук семейный, горечь-речь.
Бывают руки без наколок,
Да свой у каждой бабы крест.
Храни мужей, святой Никола,
Храни таких, какие есть,
Храни мужей, святой Егорий, Простим всегда... почти всегда.
Ох, лук семейный, горечь-горечь, Растёт на грядках лебеда.
Подсохший лук — янтарь кубастый, Угрюмый, ёмкий и лихой.
Скорее — туча солнце застит,
Успеть убрать, пока сухой.
Летит на выжженный пригорок Семян пушистых кисея.
Ох, лук семейный, горечь-горечь В подолах глупого бабья...
НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ (1963-1965) Кн. ? Стихотворения и поэмы? 1965 (БП)
ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ
5. ГОЛОС В ТЕЛЕФОНЕ
Раньше был он звонкий, точно птица,
Как родник, струился и звенел,
Точно весь в сиянии излиться
По стальному проводу хотел.
А потом, как дальнее рыданье,
Как прощанье с радостью души,
Стал звучать он, полный покаянья,
И пропал в неведомой глуши.
Сгинул он в каком-то диком поле,
Беспощадной вьюгой занесен…
И кричит душа моя от боли,
И молчит мой черный телефон.
1957
6
Клялась ты — до гроба
Быть милой моей.
Опомнившись, оба
Мы стали умней.
Опомнившись, оба
Мы поняли вдруг,
Что счастья до гроба
Не будет, мой друг.
Колеблется лебедь
На пламени вод.
Однако к земле ведь
И он уплывет.
И вновь одиноко
Заблещет вода,
И глянет ей в оно
Ночная звезда.
1957
7
Посредине панели
Я заметил у ног
В лепестках акварели
Полумертвый цветок.
Он лежал без движенья
В белом сумраке дня,
Как твое отраженье
На душе у меня.
1957
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1895-1977) Стихотворения и переводы 1985
12. НА КНИГЕ А. АХМАТОВОЙ ?БЕЛАЯ СТАЯ?
У Музы Царского Села
Походка птиц и речь простая,
От лебединого крыла
Ее блистательная ?стая?.
Стихи летят, летят на юг
Берущей сердце вереницей…
Не провожай их, старый друг,—
Всё возвращается сторицей.
Ты знал лазурные пути
И ослепительное небо;
Чего же больше! Всё прости
И большей мудрости не требуй!
20 января 1933
ФОМА ЖИГАНЕЦ (Александр Сидоров) Кн. ?Я помню тот Ванинский порт? 2013 (БЛАТНЫЕ ПЕСНИ)
Но как бы там ни было, а Магадан рос. Мухина-Петринская, имея в виду 1937 год, уверяет: ?Городу пять лет, в основном он уже был построен: пятиэтажные дома, театр, магазины, больница, аптеки, всякие учреждения. Но город продолжал бурно расти?. Увы, приходится признать, что картина явно приукрашена. В воспоминаниях ?Десять лет за… Сухареву башню? бывший колымский зэк Георгий Вагнер вспоминает: ?Сам Магадан в 1937 году представлял маленький посёлок из деревянных домиков и бараков?. Похожие оценки встречаются и в мемуарах многих других лагерников. Так, Татьяна Мягкова пишет в октябре 1936 года матери: ?Магадан довольно интересный город. Конечно, и здесь острейший жилищный кризис. Но в самых скверненьких палатках (не подумайте, что палатки эти просто брезентовые. Они имеют деревянный остов — стены, деревянный пол, а брезент натягивается уже сверху) электричество?. То есть посёлок уже называли городом, но не хватало даже бараков.
Городской облик Магадан стал обретать лишь после войны. Анатолий Жигулин, попавший сюда в августе 1950 года, вспоминал:
?Город Магадан был скучен, малоэтажен. Бросалось в глаза почти полное отсутствие на улицах какой бы то ни было растительной зелени. Правда, когда шли через город, встретился справа городской парк. Он представлял собой порядочную, за зелёным штакетником, площадь. С аккуратными песчаными аллеями, с зелёными скамейками и белыми (цементными стандартными) скульптурами. Маленькие, посаженные в парке деревца лиственниц были почти не заметны.
Пересылка была, естественно, на окраине, а далее начиналась болотистая кочковатая низина и сопки… В зоне пересылки было несколько строящихся домов — двухэтажных кирпичных и одноэтажных деревянных. Возвышалось большое, уже готовое здание столовой с колоннами — сталинский ампир послевоенных лет… Но это не были постройки для заключённых — в оцеплении пересыльного лагеря строились городские дома, говоря теперешним языком, — городской микрорайон. Когда строительство заканчивалось, готовый участок отрезался от пересылки колючей проволокой или сплошным деревянным забором с колючей проволокой над ним, а к площади лагеря прибавлялся новый неосвоенный кусок предсопочной равнины или пологого склона сопки. Начиналось новое строительство. И так далее, до самого послесталинского уничтожения лагерей.
…С высокого склона сопки как на ладони был виден весь город Магадан — “столица Колымского края”. И оказывалось, что в центре его порядочно больших, трёх- и четырёхэтажных кирпичных домов. Это были учреждения и жилые дома Дальстроя. И они продолжали возводиться. На пересылке была постоянная бригада, которая строила в центре Магадана 58-квартирный жилой дом, предназначавшийся для высших чинов руководства специального Берегового лагеря?.
В начале 1950-х служил в Магадане и мой отец. Помню, на снимках, которые он привёз по окончании службы, меня, мальчишку, поразила величественная красота города. И неудивительно: ведь здания в центре по улице Ленина отразили влияние ленинградской архитектурной школы.
После войны Магадан развивается не только в архитектурном смысле. Так, в августе 1945 года сюда пришёл пароход ?Феликс Дзержинский? с двумя тысячами девушек, прибывших на Колыму по комсомольским путёвкам. Он привёз магаданцам сокровище, которое для них было дороже золота, — ?ярмарку невест?!
В общем, к моменту создания песни ?Ванинский порт? Магадан превращался в подлинную столицу Колымского края. Правда, зэкам это особой радости не сулило. Дорога большинства из них из Магадана шла на шахты, прииски, глухие таёжные командировки. В 1951-м появилась горькая колымская шутка. Тогда главную улицу Магадана назвали именем Ленина, и лагерники заявили, что городу есть чем гордиться: его центральная улица — самая длинная в мире! Не только потому, что её длина шесть с половиной километров. Просто её естественное продолжение — печально известная Колымская трасса протяжённостью свыше двух тысяч километров. Именно по ней зэки и отправлялись в лагеря. Нередко — навстречу смерти…
?Шатаются люди, как тени?: выживание в колымских лагерях
Сравнение колымских лагерников с тенями неудивительно: в этом сказывается античная литературная традиция, называющая ?царством теней? страну мёртвых — Аид. Позднее стараниями Данте так назовут и христианский ад. Адом была для зэков и лагерная Колыма. Стоит ли удивляться, что не только в песне о Ванинском порте, но и во многих мемуарах лагерников, прошедших зоны Колымского края, встречается мрачное сравнение зэков с тенями?
Откроем воспоминания Екатерины Кухарской ?Будь что будет? (события относятся к концу 30-х годов): ?Лагерь к этому времени наполнился толпами дистрофиков с лесоповала, вяло бродящих по двору. Трудно было узнать кого-нибудь среди этих теней. Там, где должны быть выпуклости, были впадины, выперлись черепные кости, запали глаза. Знакомое выражение тупого безразличия, равнодушия ко всему на свете глядело из глаз?. Тот же образ использует осуждённый комбриг (позже — генерал, командующий армией) Александр Горбатов, до 1940 года отбывавший срок на золотоносном прииске ?Мальдяк?: ?По склонам гор, растянувшись на четыре километра, вереницей бредут исхудалые люди — не люди, а тени, вытянув, как журавли в перелёте, шеи вперёд, и, напрягая последние силы, тянут древесину?. Похожую картину рисует Иван Джуха, рассказывая о спецлагере ?Инвалидка?: ?Брёвна тащили с сопки вниз. Зимой вереница инвалидов — уже не людей, а теней от них, растягивалась на все четыре километра. Из последних сил, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, эти ходячие трупы тащили неподъёмные брёвна?.
Условия отбывания срока постоянно ужесточались. Во второй половине 1930-х новые ?хозяева тайги? упразднили берзинский либерализм: отменили выходные, увеличили продолжительность рабочего дня до 14 часов, убрали зачёты и т. д. Тот же Джуха пишет: ?НКВД внимательно следило, чтобы лагерь не превратился в дом отдыха… Единственная задача в лагере была — выжить. На Колыме она обрела жестокую форму жестокой поговорки: “умри ты сегодня, а я — завтра”. На освобождение от работ существовал жёсткий лимит. При исчерпании лимита даже уже давно “дошедший до социализма” зэк не мог рассчитывать на милость лагерного врача и освобождение от работы… Быстрее других “доходили” те, кто хорошо работал, кто надеялся ударным трудом заработать побольше зачётов и тем самым сократить лагерный срок. Но главная мотивация, двигавшая ударниками, исходила из желудка. Заработать большую пайку становилось насущной потребностью большинства из тех, кто не понимал, что губит не маленькая пайка, а большая?.
?Дошедшие до социализма?, доходяги, представляли собой жуткое зрелище. Евгения Гинзбург в ?Крутом маршруте? рассказывает о ?проходящей… очереди фантастических существ, закутанных поверх бушлатов в мешки, обмотанных тряпками, с чёрными отмороженными, гноящимися щеками и носами, с беззубыми кровянистыми дёснами. Откуда они пришли? Из первозданной ночи? Из бреда Гойи? Какой-то апокалиптический ужас сковывает всё моё существо?.
Доходяга — самая ходовая характеристика массы заключённых, которые не могли приспособиться к лагерной действительности, не в силах были выдержать тяжелейших условий рабского труда. Сергей Снегов в сборнике рассказов ?Язык, который ненавидит? дал словарь жаргона узников советских лагерей, где слово ?доходяга? трактуется следующим образом: ?Обессиленный, готовый отдать концы. Словечко, ставшее общелитературным. Во многие годы нашей истории слишком уж распространено было явление, обозначавшееся этим словом?. Помимо ?доходяги?, для определения угасающих физически и морально людей использовались определения ?фитиль? и ?огонь?: по принципу ?догорает, дунь — погаснет?. Тот же Снегов по поводу ?огня? поясняет: ?Физически ослабевший, отощавший… Доходяга высокой степени?. Скопление доходяг иронически называли ?лебединое озеро?, поскольку словечко ?доходить? имело синоним — ?доплывать?, а доходяги смахивали на плывущих лебедей своими тощими шеями (вспомним, что Горбатов сравнивал дистрофиков с журавлями, вытягивающими шеи в полёте).
Ярко описал ?доплывание? Варлам Шаламов в рассказе ?Лёша Чеканов, или Однодельцы на Колыме?: ?Доходяга, тот, кто “доплыл”, не делает этого в один день. Копятся какие-то потери, сначала физические, потом нравственные… В процессе “доплывания” есть какой-то предел, когда теряются последние опоры, тот рубеж, после которого всё лежит по ту сторону добра и зла, и самый процесс “доплывания” убыстряется лавинообразно… Для этой цепной реакции в блатном языке есть гениальное прозрение — вошедший в словарь термин “лететь под откос”… Потому-то и была отмечена в немногочисленной статистике и многочисленных мемуарах точная, исторически добытая формула: “Человек может доплыть в две недели”. Это — норма для силача, если его держать на колымском в пятьдесят-шестьдесят градусов холоде по четырнадцать часов на тяжёлой работе, бить, кормить только лагерным пайком и не давать спать. Потому-то и генерал Горбатов, попав на прииск “Мальдяк”, сделался полным инвалидом в две недели?.
Быстрее всего доходягами становились люди, по роду вольной деятельности не связанные с тяжёлым трудом, — интеллигенция, управленцы. Г. Фельдгун в ?Записках лагерного музыканта? пишет: ?В подобную касту неприкасаемых чаще всего попадали интеллигенты, непривычные к физическому труду, не получавшие посылок и не имевшие какой-либо, пользующейся в лагере спросом, профессии, например повара, парикмахера, портного, сапожника. Кроме того, они особенно трагично переживали свою арестантскую участь и быстро опускались. Из рабочих бригад и бараков их выгоняли, что означало сесть на пайку в 200 грамм хлеба. В результате организм слабел, ничему уже не мог сопротивляться, и наступало полное истощение. Доходяги вылизывали чужие миски, лазали по помойкам. Их обкрадывали, били. Это была полная, сначала духовная, а затем и физическая деградация, обычно кончавшаяся смертью?.
Образ такой опустившейся лагерницы предстаёт в описании Евгении Гинзбург: ?Никто уже почти не вспоминает о том, кем была, например, на воле Елена Николаевна Сулимова, жена бывшего председателя Совнаркома РСФСР. Научный работник, врач, она воспринимается теперь всеми только как доходяга. Даже не доходяга, а настоящий фитиль. Она не расстаётся с задубевшим от грязи бушлатом, прячется от бани и ходит по столовой с большим ведёрком, в которое она сливает изо всех мисок остатки баланды. Потом садится на ступеньки и жадно, как чайка, глотает эти помои прямо из ведра. Уговаривать её бесполезно. Она сама забыла себя, прежнюю?.
Киносценарист Валерий Фрид в мемуарах ?58 с половиной, или Записки лагерного придурка? вспоминает ещё более отвратительную степень падения: ?До чего же трудно голодному человеку не переступить черту! Впадали и в полный маразм. Так, Юлию Дунскому признался один фитиль, что подкармливается корочками сухого кала; собирать их он рекомендовал в уборной возле барака ИТР — инженерно-технических работников: те питаются лучше и экскременты у них более калорийные?. И раз мы коснулись темы ?нижепоясничной?, вспомним известную русскую поговорку о том, что в нашем отечестве всё делается через жопу. На Колыме она приобрела, по Фриду, буквальный смысл: ?После бани нас повели на “комиссовку”. Врач и фельдшер определяли на глаз, по исхудалым задницам, кому поставить в карточку ЛФТ — лёгкий физический труд, кому СФТ — средний, кому — тяжёлый, ТФТ. Ягодицы у меня были в порядке, но краснопресненские ножевые раны ещё не совсем зажили, мокли — поэтому мне прописали СФТ?.
Эдуард Асадов
Лебеди
Гордые шеи изогнуты круто. В гипсе, фарфоре молчат они хмуро. Смотрят с открыток, глядят с абажуров, Став украшеньем дурного уюта.
Если хозяйку-кокетку порой ?Лебедью? гость за столом назовет, Птицы незримо качнут головой: Что, мол, он знает и что он поймет?!
Солнце садилось меж бронзовых скал, Лебедь на жесткой траве умирал. Дробь браконьера иль когти орла? Смерть это смерть — оплошал, и нашла!
Дрогнул, прилег и застыл недвижим. Алая бусинка с клюва сползла… Долго кружила подруга над ним И наконец поняла!
Сердца однолюбов связаны туго. Вместе навек судьба и полет. И даже смерть, убивая друга, Их дружбы не разорвет.
В лучах багровеет скальный гранит, Лебедь на жесткой траве лежит, А по спирали в зенит упруго Кругами уходит его подруга.
Чуть слышно донесся гортанный крик, Белый комок над бездной повис Затем он дрогнул, а через миг Метнулся отвесно на скалы вниз.
Тонкие шеи изогнуты круто. В гипсе, фарфоре молчат они хмуро. Смотрят с открыток, глядят с абажуров, Став украшеньем дурного уюта.
Но сквозь фокстроты, сквозь шторы из ситца Слышу я крыльев стремительный свист, Вижу красивую гордую птицу, Камнем на землю летящую вниз.
Вадим Шершеневич
Принцип звука минус образ
Влюбится чиновник, изгрызанный молью входящих и старый В какую-то молоденькую худощавую дрянь, И натвердит ей, бренча гитарой, Слова простые и запыленные, как герань. Влюбится профессор, в очках, плешеватый, Отвыкший от жизни, от сердец, от стихов, И любовь в старинном переплете цитаты Поднесет растерявшейся с букетом цветов. Влюбится поэт и хвастает: выграню Ваше имя солнцами по лазури я! — Ну, а если все слова любви заиграны, Будто вальс ?На сопках Манджурии?? Хочется придумать для любви не слова, а вздох малый, Нежный, как пушок у лебедя под крылом, А дураки назовут декадентом, пожалуй. И футуристом — написавший критический том! Им ли поверить, что в синий, синий Дымный день у озера, роняя перья, как белые капли, Лебедь не по-лебяжьи твердит о любви лебедине, А на чужом языке (стрекозы или капли). Когда в петлицу облаков вставлена луна чайная, Как расскажу словами людскими Про твои поцелуи необычайные И про твое невозможное имя? Вылупляется бабочка июня из зеленого кокона мая, Через май за полдень любовь не устанет расти, И вместо прискучившего: Я люблю тебя, дорогая! — Прокричу: пинь-пинь-пинь-ти-ти-ти! Это демон, крестя меня миру на муки, Человечьему сердцу дал лишь людские слова, Не поймет даже та, которой губ тяну я руки Мое простое: лз-сз-фиорррр-эй-ва! Осталось придумывать небывалые созвучья, Малярной кистью вычерчивать профиль тонкий лица, И душу, хотящую крика, измучить Невозможностью крикнуть о любви до конца!
Марк ХАРИТОНОВ НЕВА 2017
МЕЛОДИИ ВРЕМЕНИ
С ГУСЯ-ЛЕБЕДЯ ВОДА
Льется вода из ковша, в памяти вдруг возникает:
?С гуся-лебедя вода, а с тебя худоба?.
Ты ли приговаривал это детям, повторял дочерям, сыну,
Мама ли напевала, поливая тебя из ковша,
Чтобы потом обернуть легкой сухой простыней?
И мама, и ты.
Жизнь уже, кажется, сжалась в короткую скороговорку. Извлекаешь мгновение из беспамятства — вот оно Разрастается, наполняется звуками, светом лампы сквозь пар, Запахом глаженой свежести, чистоты.
Желанием вновь и вновь вспоминать, находить слова.
Метки:
