морщины-4

МОРЩИНЫ

На морщинистом лбу мы венцы почитаем.\ Это - мертвый цветок, лишь обрызганный маем.\ Что гирлянды сединам? Пустая забава.\ Что мне значат венки, раз под ними лишь слава? Джордж Гордон Байрон. Перевод Б.Лейтина Стансы, написанные по дороге между Флоренцией и Пизой

Вы сказались, былые годины: \ Грудь больная глубоко упала, \ По челу пробежали морщины \ И со щек моих краска сбежала. СКИТАЛЕЦ(Степан Гаврилович Петров) 1869-1941 1898 Вы сказались, бессонные ночи,

Пусть врежет в юное чело морщины,\ Слезами щеки ей избороздит,\ За материнскую любовь и ласку\ Заплатит ей презреньем и насмешкой,\ Чтоб знала, что острей зубов змеиных\ Неблагодарность детища! - Прочь, прочь! Вильям Шекспир. Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник КОРОЛЬ ЛИР

Снова зарница!\ Даже ночью спрятать непросто\ Свои морщины. Исса Кобаяси. Перевод Веры Марковой Хокку\Из книги ?Ора га хару? (?Моя весна?)

Не борозди морщинами лица\ Моей любви. Пускай без изменений\ Останется оно для образца\ И радости грядущих поколений...\ А впрочем, что ни делай, чужд мне страх:\ Мой милый вечно юн в моих стихах. Уильям Шекспир. Перевод М.Чайковского Сонеты \19\Тупи и старь, о время, когти львов,

Он, порхая, дубов дряхлых сторонится\ 10 И тебя потому он обегает, что\ У тебя уж морщины,\ Зубы желты и снег в кудрях. Квинт Гораций Флакк. Перевод А. П. Семенова-Тян-Шанского ОДЫ Вняли, Лика, моим боги желаниям,


НАТУРАЛИСТ

Вижу, как черепаха щурится всей
кожей своей, состоящей из желтых щелей
испивающих холм, что здесь вырос когда-то над ней —
назовем его временем, мхом, словарем для горящих шмелей.

Черепахи пружина сквозь панцирь зияет, сквозь ил,
что когда-то беглец для нее из нее сотворил —
из воды собирая прозрачные неба следы
из камней и людей, и их славы звериной (почти из слюды).

И стекает слюна стрекозы, что присела на край
и качает бессмертия лестницы меж соляных,
лопастей и лопаток ее насекомых (конечно, двойных)
меж которых стоит — все еще незадуманный — рай.

Вижу, как черепаха становится жизни длинней,
и морщины ее облетают со многих деревьев,
и ложатся на дом, как вдоль тени своей вся земля,
что в приметы себе приписала мои суеверья.

Притворившейся богом природы предметы стоят —
то кивнет там, где лошадь идет, то под снегом за светом ослепнет
черепаха: внутри — горсть земли и прибой, и его стыдоба,
что пред нею встает на песочные неба колени. Александр Петрушкин ДЕТИ РА 2020 Стихи 2019 года
(12/03/2019)




Константин Случевский (1837-1904)
Баллады, фантазии и сказы
Витязь
Вышел витязь на поляну;
Конь тяжелый в поводу...
?Где, мол, быть беде, изъяну,
Я туда теперь пойду.
Там, где в тучах за морями
Мучит деву Черномор;
Злыми где богатырями
Полон темный, темный бор;
Где недобрый царь изводит
Войско доброго царя;
Аспид-змей по людям ходит,
Ядом жжет и душит зря, —
Там нужда в моей защите...?
Смотрит витязь: старичок
Вдруг предстал! В помятой свите,
Желт, морщинист – как сморчок;
Скорблен долгими годами,
Очи востры, нос крючком,
Борода висит клоками,
Словно сбита колтуном.
?Здравствуй, витязь! Ты отколе,
А еще верней: куда? !? —
?Погулять хочу на воле,
Посоветуй, борода!? —
?Про какую ж это волю
Ты задумал погулять?? —
?Злым я людям не мирволю!
Черномора б мне сыскать!
От него спасу девицу!
Злого змея поборю
И отдам свою десницу
В помощь доброму царю!? —
?Значит, ищешь Черномора?
Да какой же он на вид?
Много, знать, в тебе задора.
Сильно кровь в тебе кипит!
Ну, да быть тебе с победой,
И прославишься ты въявь!? —
?Старче! Знаешь что – поведай?
Силу витязя направь!? —
?Что ж, могу...?





БОРИС СЛУЦКИЙ (1919-1986) Сб. ?Я ИСТОРИЮ ИЗЛАГАЮ? 1990
III. БЫЛЬЕМ НЕ ПОРАСТАЕТ
?Которые историю творят…?
Которые историю творят,
они потом об этом не читают
и подвигом особым не считают,
а просто иногда поговорят.
Которые историю творят,
лишь изредка заглядывают в книги
про времена, про тернии, про сдвиги,
а просто иногда поговорят.
История, как речка через сеть,
прошла сквозь них. А что застряло?
Шрамы.
Свинца немногочисленные граммы.
Рубцы инфарктов и морщинок сечь.
История калится, словно в тигле,
и важно слушает пивной притихший зал:
?Я был. Я видел. (Редко: ?Я сказал“.)
Мы это совершили. Мы достигли?.





ИВАН БУНИН (1870-1953)
Собр. соч. в 6 томах 1988 т.1
Детство*
Чем жарче день, тем сладостней в бору
Дышать сухим смолистым ароматом,
И весело мне было поутру
Бродить по этим солнечным палатам!
Повсюду блеск, повсюду яркий свет,
Песок — как шелк… Прильну к сосне корявой
И чувствую: мне только десять лет,
А ствол — гигант, тяжелый, величавый.
Кора груба, морщиниста, красна,
Но так тепла, так солнцем вся прогрета!
И кажется, что пахнет не сосна,
А зной и сухость солнечного света.
<1903–1906>





ИВАН БУНИН (1870-1953)
Собр. соч. в 6 томах 1988 т.1
Рабыня*
Странно создан человек!
Оттого что ты рабыня,
Оттого что ты без страха
Отскочила от поэта
И со смехом диск зеркальный
Поднесла к его морщинам, —
С вящей жаждой вожделенья
Смотрит он, как ты прижалась,
Вся вперед подавшись, в угол,
Как под желтым шелком остро
Встали маленькие груди,
Как сияет смуглый локоть,
Как смолисто пали кудри
Вдоль ливийского лица,
На котором черным солнцем
Светят радостно и знойно
Африканские глаза.
<1916>





Якуб Колас 1882-1956 Стихотворения и поэмы БВЛ
Поэмы\Новая земля
XXVIII. Дядька в Вильне
Перевод П. Семынина
Паны ж налево важно шли,
Где оскорбить их не могли
Ни запах дегтя, ни корчаги,
Ни вид заплатанной сермяги.
На площади перед вокзалом
Антосю дурно чуть не стало:
Ну, пекло! Шум неугомонный,
А воздух затхлый и зловонный.
Народ толчется возле конки,
По камню бьют подковы звонко,
Гремят повозки и колеса —
До неба гомон стоголосый.
И эти звоны, грохот, крики,
Сливаясь в общий гул великий,
Терзают с непривычки ухо
И бьют по сердцу тяжко, глухо.
Народ снует, как на пожаре,
Ну просто — гнутся тротуары.
Эх, божий люд! Какая сила
Тебя здесь вихрем закружила?
Зачем тут бьешься и шумишь?
Какую в сердце боль таишь?
Куда ведет твоя дорога?
И отчего печаль, тревога
На лоб морщины наложила?
Глядишь на божий мир немило,
И нет в твоих глазах привета,
Как будто ты не видишь света!..
Течет народ, как волны в море,
Как тучи в небе на просторе,—
И старики и молодые,
Друг другу дальние, чужие,
Идут несметной чередою,
И каждый занят лишь собою.
С толпою дядька наш смешался,
Зерном меж зерен затерялся.
Антось в лесах, в борах бывал,
И голос дебрей понимал,
И со столетними дубами
Знавался близко, как с друзьями,
А тут — один, для всех чужой;
На камне камень, пыль и зной,
Не видно неба за домами,
Все загорожено стенами.
Шагает дядька, не спешит,
Один за пятерых гремит.
?А где ж тот банк?? — спросить он хочет.
Тут прошатаешься до ночи,
Задаром время проведешь,
А сам туда не попадешь.
Но к людям страшно приступиться,
Спросить прохожих он боится,—
Все смотрят важно и сурово,
Ни одного лица простого.
Вот мужика бы повстречать,
Да тут нигде их не видать.
И дядька начал озираться,
Чтоб у кого-нибудь дознаться.
Один уж раз он сделал пробу,
Спросил какую-то особу.




Михаил Луконин (1918-1976) Стихотворения и поэмы БП 1985
СЕРДЦЕБИЕНЬЕ
1. МАМА
Я маму не целовал давно.
Маленьким был —
целовал,
душил,
с улицы жаловаться спешил,
потом торопливо мужать решил.
Думал: ?Мужество! Вот оно!?
Думал: ?Мужество — это вот —
прийти домой
и сказать:
?Пока!
Я на войну!..“
Улыбнуться слегка
и повернуться спиной к слезам,
к зовам маминым,
на вокзал!..?
Женщина вырастила меня.
Морщины уже на лицо легли.
Губы сомкнуты. Отцвели.
Нет в глазах моего огня.
Вот фотокарточка.
Изо дня
в день
я думаю о тебе —
моей колыбели,
моей судьбе —
женщине, вырастившей меня.
Я маму не целовал давно…
Только бы мне возвратиться лишь!..
Мама,
если меня простишь
сердцем маминым,
решено:
я расцелую тебя одну,
сердце послушаю,
обниму,
слезы вытру,
в лицо взгляну…
Перед тем, как уйти на войну.
1940





ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
Братская ГЭС\Поэма
ПРОЛОГ


За тридцать мне. Мне страшно по ночам.
Я простыню коленями горбачу,
лицо топлю в подушке, стыдно плачу,
что жизнь растратил я по мелочам,
а утром снова так же ее трачу.
Когда б вы знали, критики мои,
чья доброта безвинно под вопросом,
как ласковы разносные статьи
в сравненье с моим собственным разносом,
вам стало б легче, если в поздний час
несправедливо мучит совесть вас.
Перебирая все мои стихи,
я вижу: безрассудно разбазарясь,
понамарал я столько чепухи...
а не сожжешь: по свету разбежалась.
Соперники мои,
отбросим лесть
и ругани обманчивую честь.
Размыслим-ка над судьбами своими.
У нас у всех одна и та же есть
болезнь души.
Поверхностность ей имя.
Поверхностность, ты хуже слепоты.
Ты можешь видеть, но не хочешь видеть.
Быть может, от безграмотности ты?
А может, от боязни корни выдрать
деревьев, под которыми росла,
не посадив на смену ни кола?!
И мы не потому ли так спешим,
снимая внешний слой лишь на полметра,
что, мужество забыв, себя страшим
самой задачей - вникнуть в суть предмета?
Спешим... Давая лишь полуответ,
поверхностность несем, как сокровенья,
не из расчета хладного, - нет, нет! -
а из инстинкта самосохраненья.
Затем приходит угасанье сил
и неспособность на полет, на битвы,
и перьями домашних наших крыл
подушки подлецов уже набиты...
Метался я... Швыряло взад-вперед
меня от чьих-то всхлипов или стонов
то в надувную бесполезность од,
то в ложную полезность фельетонов.
Кого-то оттирал всю жизнь плечом,
а это был я сам. Я в страсти пылкой,
наивно топоча, сражался шпилькой,
где следовало действовать мечом.
Преступно инфантилен был мой пыл.
Безжалостности полной не хватало,
а значит, полной жалости...
Я был
как среднее из воска и металла
и этим свою молодость губил.
Пусть каждый входит в жизнь под сим обетом:
помочь тому, что долженствует цвесть,
и отомстить, не позабыв об этом,
всему тому, что заслужило месть!
Боязнью мести мы не отомстим.
Сама возможность мести убывает,
и самосохранения инстинкт
не сохраняет нас, а убивает.
Поверхностность - убийца, а не друг,
здоровьем притворившийся недуг,
опутавший сетями обольщений...
На частности разменивая дух,
мы в сторону бежим от обобщений.
Теряет силы шар земной в пустом,
оставив обобщенья на потом.
А может быть, его незащищенность
и есть людских судеб необобщенность
в прозренье века, четком и простом?!
...Я ехал по России вместе с Галей,
куда-то к морю в ?Москвиче? спеша
от всех печалей...
Осень русских далей
пообок золотела все усталей,
листами под покрышками шурша,
и отдыхала за рулем душа.
Дыша степным, березовым, соснистым,
в меня швырнув немыслимый массив,
на скорости за семьдесят, со свистом,
Россия обтекала наш ?Москвич?.
Россия что-то высказать хотела
и что-то понимала, как никто.
Она ?Москвич? вжимала в свое тело
и втягивала в самое нутро.
И, видимо, с какою-то задумкой,
скрывающей до срока свою суть,
мне подсказала сразу же за Тулой
на Ясную Поляну повернуть.
И вот в усадьбу, дышащую ветхо,
вошли мы, дети атомного века,
спешащие, в нейлоновых плащах,
и замерли, внезапно оплошав.
И, ходоков за правдою потомки,
мы ощутили вдруг в минуту ту
все те же, те же на плечах котомки
и тех же ног разбитых босоту.
Немому повинуясь повеленью,
закатом сквозь листву просквожены,
вступили мы в тенистую аллею
по имени ?Аллея Тишины?.
И эта золотая просквоженность,
не удаляясь от людских недоль,
снимала суету, как прокаженность,
и, не снимая, возвышала боль.
Боль, возвышаясь, делалась прекрасной,
в себе соединив покой и страсть,
и дух казался силою всевластной,
но возникал в душе вопрос бесстрастный -
и так ли уж всевластна эта власть?
Добились ли каких-то изменений
все те, кому от нас такой почет,
чей дух обширней наших измерений?
Добились?
Или все как встарь течет?
А между тем - усадьбы той хозяин,
невидимый, держал нас на виду
и чудился вокруг: то проскользая
седобородым облаком в пруду,
то слышался своей походкой крупной
в туманности дымящихся лощин,
то часть лица являл в коре огрублой,
изрезанной ущельями морщин.
Космато его брови прорастали
в дремучести бурьянной на лугу,
и корни на тропинках проступали,
как жилы на его могучем лбу.
И, не ветшая, - царственно древнея,
верша вершинным шумом колдовство,
вокруг вздымались мощные деревья,
как мысли неохватные его.
Они стремились в облака и недра,
шумели все грознее и грозней,
и корни их вершин росли из неба,
вглубь уходя вершинами корней...
Да, ввысь и вглубь - и лишь одновременно!
Да, гениальность - выси с глубью связь!..
Но сколькие живут все так же бренно,
в тени великих мыслей суетясь...
Так что ж, напрасно гениям горелось
во имя изменения людей?
И, может быть, идей неустарелость -
свидетельство бессилия идей?
Который год уже прошел, который,
а наша чистота, как во хмелю,
бросается Наташею Ростовой
к лжеопыту - повесе и вралю!
И вновь и вновь - Толстому в укоренье -
мы забываем, прячась от страстей,
что Вронский - он черствее, чем Каренин,
в мягкосердечной трусости своей.
А сам Толстой?
Собой же поколеблен,
он своему бессилью не пример, -
беспомощно метавшийся, как Левин,
в благонаивном тщанье перемен?..
Труд гениев порою их самих
пугает результатом подсомненным,
но обобщенья каждого из них,
как в битве, - сантиметр за сантиметром.
Три величайших имени России
пусть нас от опасений оградят.
Они Россию заново родили
и заново не раз ее родят.
Когда и безъязыко и незряче
она брела сквозь плети, батожье,
явился Пушкин просто и прозрачно,
как самоосознание ее.
Когда она усталыми глазами
искала своих горестей исток, -
как осмысленье зревшего сознанья,
пришел Толстой, жалеюще-жесток,
но - руки заложив за ремешок.
Ну, а когда ей был неясен выход,
а гнев необратимо вызревал, -
из вихря Ленин вырвался, как вывод,
и, чтоб ее спасти, ее взорвал!
Так думал я запутанно, пространно,
давно оставив Ясную Поляну
и сквозь Россию мчась на ?Москвиче?
с любимой, тихо спящей на плече.
Сгущалась ночь, лишь слабо розовеясь
по краешку...
Летели в лоб огни.
Гармошки заливались.
Рыжий месяц
заваливался пьяно за плетни.
Свернув куда-то в сторону с шоссе,
затормозил я, разложил сиденья,
и мы поплыли с Галей в сновиденья
сквозь наважденья звезд - щека к щеке...
Мне снился мир
без немощных и жирных,
без долларов, червонцев и песет,
где нет границ, где нет правительств лживых,
ракет и дурно пахнущих газет.
Мне снился мир, где все так первозданно
топорщится черемухой в росе,
набитой соловьями и дроздами,
где все народы в братстве и родстве,
где нет ни клеветы, ни поруганий,
где воздух чист, как утром на реке,
где мы живем, навек бессмертны,
с Галей,
как видим этот сон - щека к щеке...
Но пробудились мы...
?Москвич? наш дерзко
стоял на пашне, ткнувшийся в кусты.
Я распахнул продрогнувшую дверцу,
и захватило дух от красоты.
Над яростной зарею, красной, грубой,
с цигаркой, сжатой яростно во рту,
вел самосвал парнишка стальнозубый,
вел яростно на яростном ветру.
И яростно, как пламенное сопло,
над чернью пашен, зеленью лугов
само себя выталкивало солнце
из яростно вцепившихся стогов.
И облетали яростно деревья,
и, яростно скача, рычал ручей,
и синева, алея и ярея,
качалась очумело от грачей.
Хотелось так же яростно ворваться,
как в ярость, в жизнь, раскрывши ярость крыл...
Мир был прекрасен. Надо было драться
за то, чтоб он еще прекрасней был!
И снова я вбирал, припав к баранке,
в глаза неутолимые мои
Дворцы культуры.
Чайные.
Бараки.
Райкомы.
Церкви.
И посты ГАИ.
Заводы.
Избы.
Лозунги.
Березки.
Треск реактивный в небе.
Тряск возков.
Глушилки.
Статуэтки-переростки
доярок, пионеров, горняков.
Глаза старух, глядящие иконно.
Задастость баб.
Детишек ералаш.
Протезы.
Нефтевышки.
Терриконы,
как груди возлежащих великанш.
Мужчины трактора вели. Пилили.
Шли к проходной, спеша потом к станку.
Проваливались в шахты. Пиво пили,
располагая соль по ободку.
А женщины кухарили. Стирали.
Латали, успевая все в момент.
Малярили. В очередях стояли.
Долбили землю. Волокли цемент.
Смеркалось вновь.
?Москвич? был весь росистый.
и ночь была звездами всклень полна,
а Галя доставала наш транзистор,
антенну выставляя из окна.
Антенна упиралась в мирозданье.
Шипел транзистор в Галиных руках.
Оттуда,
не стыдясь перед звездами,
шла бодро ложь на стольких языках!
О, шар земной, не лги и не играй!
Ты сам страдаешь - больше лжи не надо!
Я с радостью отдам загробный рай,
чтоб на земле поменьше было ада!
Машина по ухабам бултыхалась.
(Дорожники, ну что ж вы, стервецы!)
Могло казаться, что вокруг был хаос,
но были в нем ?начала? и ?концы?.
Была Россия -
первая любовь
грядущего...
И в ней, вовек нетленно,
запенивался Пушкин где-то вновь,
загустевал Толстой, рождался Ленин.
И, глядя в ночь звездастую, вперед,
я думал, что в спасительные звенья
связуются великие прозренья
и, может, лишь звена недостает...
Ну что же, мы живые.
Наш черед.






Античная лирика БВЛ ЛИРИКА РИМА
ПОЭТЫ РИМА I ВЕКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ — I ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ
КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК
ОДЫ
?О Постум! Постум! Льются, скользят года!..?
Перевод Я. Голосовкера
Постуму
О Постум! Постум! Льются, скользят года!
Какой молитвой мы отдалим приход
Морщин и старости грядущей,
И неотступной от смертных смерти?
Хотя б трехстами в день гекатомбами[754]
Ты чтил Плутона неумолимого,
Волной печальной Леты властно
Скован навек Герион[755] трехтелый
И дерзкий Титий[756]. Друг мой, увы, и мы,
Земли питомцы, переплывем предел
Реки скорбей — богов потомки
Иль обнищалые мы подонки.
Кровавой битвы зря избегаем мы
И волн громовых бурного Адрия
И зря оберегаем тело
От вредоносных ветров осенних.
Дано узреть нам мутный и медленный
Коцит[757], во мраке ада блуждающий,
И Данаид[758] бесславных длани,
И нескончаемый труд Сизифа[759].
Дано покинуть землю, и дом, и плоть
Жены, и сколько б ты ни растил дерев,
За кратковременным владыкой
Лишь кипарис безотрадный[760] сходит.
А мот-наследник, смело откупорив
Цекуб, хранимый в дедовском погребе,
Достойный кубка понтификов,
На пол рукою прольет небрежной.


Метки:
Предыдущий: Обида в сердце мне приносит боль
Следующий: Любимых хочется прощать