Рваные газеты продают..

Рваные газеты продают.
Старые друзья не подают
мне руки. Возможно ли такое
в мире, где шезлонги устают?

Красные обводы синих губ.
Сутенёр с подружкою не груб.
Может ли такое быть в романе
в мире, где читатель однолюб?

Ржавые потёки на стекле.
Золотая плесень на стене
выложилась яблоком Ван-Гога,
Ньютона в ведическом огне.

Рельсы эмпирических дорог
вытрутся усердием не ног,
шаркающих. Благо есть на свете
вечный не скупящийся Игрок

кубики бросающий на блюдо,
где лежит оскал от чуда-юда
(правда, юдофобы захотели
поменять его на зуб Иуды),

скупо подменяющий процесс
на тревожный с горечью прогресс,
сдобренный моралью и обманом.
Мягкий внутривидовый инцес-

т-ребует ребристых контр мер,
души удушающих химер.
В рваных облаках алмазы града.
Так зачем ещё утроба недр?

Шкуры будем пялить на тиски,
виски пить и брить себе виски,
пальцами на потных красных кнопках
чувствовать, что к вечности близки.

Снова перечитывать от(б)ры-
в Ки-еве до сумрачной поры,
где под еле видимой лампадой
вскроется учёности нарыв.

Выплеснется, вызверит тоска.
Костяным оружием оскал
воплотится. Нет уж, возвратится
на шершавом фоне чёрных скал.

И Ла-Скальной живописью рад
будет деградантов арьергард.
Рады от дешёвой эскапады.
рады, что понятен им Бог-арт.

В мерзком услужении у нас
нет, не очи, а кровавый глаз
с дыркою зрачка- слепой воронкой.
Этакий нейронный унитаз.

Выкипят скопления чернил,
занесёт песком кровавый Нил.
Там где раньше помыслы тонули,
призраки бумажных субмарин.

Нет, не найден филосовский ка-
Мень забыт и пятая строка
будет пресыщением, издёвкой
под четвертой строчкой ярлыка.

Липнет время так- не отодрать.
Симбиоз распавшийся на мать
и дитя под синей полусферой.
Мать дитя успела обогнать,

выставить на финишной черте
алчущее лоно. В наготе
есть разводы скорби и желанья.
Пониманья нет, увы, нигде.