страсти-мордасти

встретил лунной ночью в закоулке даму
весела, пьяна и рьяна...
норовила топать в луже, заливаясь смехом
"не доведет до добра этакая утеха" -

мыслил я и в грязь полез,
ведь это ж не порядок
чай я царь ли, базилевс
думать о нарядах?

о нарядах думать ли?
когда брат в беде то
это нам уж не сродни,
ставь хоть так, хоть этак

я в охапку - та кричать,
всполошила двор весь
думал "все, пора кончать
данную вот повесть"

благо сторож оказался
дамы той знакомый
и снисходительно позволил
проводить до дома

только прежде дал совет,
так калач он тертый:
"ты, браток взгляни сперва
на ее лицо то"

нос проломлен, и губа
вроде как ожогом
напрасно ли испещрена
иль же ж с дачи бога?

в общем еле мы дошли
до палат тех царских
то бишь это я сказал
больше для сарказма

темный, низенький подвал,
грязь и нищета,
отчего же ж у людей
жизнь то отнята?

не убийца и не злодей
я про ту вот даму
или ж за грехи своя
эта божья кара?

что же это за грехи
и когда ж расплата?
в оконцовке то ждут её
райские пенаты?

серафимов полный сад
божие напевы
сам Соровский исполняет
в виде а капеллы

полно, мы зашли в подвал
дама та качаясь
рухнула на диван,
а я решил отчалить

но увидел вдруг его
и мрак завесил очи
выжили будто лимон
меня изо всей мочи

в груди сперло тот же час,
и тяжесть накатила
липкий ужас ледяной
меня охватил

мальчик, лет так десяти
там сидел в коробке
то бишь сын её, а он
в каком же уличён пороке?

мне бы тут же бы пропасть
и под землю рухнуть
зареветь, и расшатать
этот мир бы тухлый

хоть ты жги его огнем
хоть сожми, иль растопчи,
но только б не было на нем
таких исходов и их причин

"ну, ложись" - он сказал,
напрасно его я понял,
а сколько он заблудших душ
встречал в своем доме?

сжалось сердце только в путь
стало пусто, блекло
за что подобная участь
выпала человеку?

улыбались его глаза
цвета василька
я отказал, сказав,
что мне пора...

но застыл на месте,
не шло слово
жизнь таких не пестует,
жизнь - сурова

эта картина напрочь застыла:
подвал, тусклый свет, женщина, ее сын...

Ленька - так его звали
от рождения ходить не мог,
проводил дни в подвале
не выходя за порог

мама пила и гуляла
и возомнила наверное,
что она ведет образ жизни
греческой гетеры

не с осуждением сказано,
в друг друге они души не чаяли
больше для рассказа,
разбавить едкую печаль

показал Ленька мне
свою коллекцию насекомых,
погружал энергией своей
меня в легкую истому

я почти забывал
о месте и о судьбах
разговор тёк неспешно
как огонь финской нодьи

стало светать
не с руки прерываться,
но я сказал, что приду завтра
где-то в двенадцать

с работы взял кваса,
набрал я, сладостей,
наловил жучков
для Ленькиной радости

глаза детские горят так,
что весь мир отдам за этот взгляд,
"наверное надо было еще чего взять"-
думал я себя коря

мне ж ничегошеньки не стоит,
а для Леньки целый праздник
сидим пьем чай,
в разговоре вязнем

Ленька щебечет, что поле -
мечта его,
бескрайние просторы,
будто, не знают тревог

и он хотел бы жучком улететь,
уверен и мамку бы взял,
но грязные, слизкие стены шепчут:
"нельзя".

по просьбе его описываю поля, простор
предгрозовую свежесть и сусальный восход
разлитые золотом нивы и опаловый небосклон,
но тяжелый, как круп коня, Леньку давит, сон

засыпает в блаженстве...
его посетят сны отчаянно приятные
на нежных чертах лица, почти что женских,
безмятежность отпечатана

остались я и то изуродованное лицо,
что смотрит ласково,
но тьма обиталища
сгущается над нами темной ваксою

благодарит,
а мне ножом будто изнутри скребут,
молю тебя: ?молчи,
давай я просто уйду..."

вы, говорит, не подумайте
это за сына "спасибо",
я рожу то прикрою -
вот эту вот тряпку накину.