Бьёт память по глазам упругим стеком
Бьёт память по глазам упругим стеком.
На искры распадается звезда.
Через палящий ад Сары-Озека
Бредут мои армейские года.
А было там по-первости нередко:
За то, что сделал что-то невпопад
Я отбивался крепкой табуреткой
От пряжек старослужащих солдат.
Или в наряде в варочном, в столовой -
Опять один, подмоги не зови! -
За дерзкое, в них брошенное слово,
Я с поварами дрался до крови.
Военщина безжалостно ломала.
Пустыня, серый и безликий строй.
Калёные, сухие перевалы,
Ученья, пуск ракеты боевой.
Я ёжика поймал степного как-то
И приручил. В казарме, в уголке
Он жил ушастый, колкий будто кактус,
К моей привыкший с лакомством руке.
Его я даже гладил по иголкам,
Когда он в настроение бывал.
Я думал: подружились мы. Да только
Он всё равно в пустыню убежал.
Вот так и я, уж став сержантом вскоре,
В минуты золотые тишины
Я уходил от глаз людских на взгорье,
А там ничьи команды не слышны...
Мне этих лет не помнить бы вовеки,
Так почему ж бессонною порой
Через палящий ад Сары-Озека
Они идут и манят за собой?
На искры распадается звезда.
Через палящий ад Сары-Озека
Бредут мои армейские года.
А было там по-первости нередко:
За то, что сделал что-то невпопад
Я отбивался крепкой табуреткой
От пряжек старослужащих солдат.
Или в наряде в варочном, в столовой -
Опять один, подмоги не зови! -
За дерзкое, в них брошенное слово,
Я с поварами дрался до крови.
Военщина безжалостно ломала.
Пустыня, серый и безликий строй.
Калёные, сухие перевалы,
Ученья, пуск ракеты боевой.
Я ёжика поймал степного как-то
И приручил. В казарме, в уголке
Он жил ушастый, колкий будто кактус,
К моей привыкший с лакомством руке.
Его я даже гладил по иголкам,
Когда он в настроение бывал.
Я думал: подружились мы. Да только
Он всё равно в пустыню убежал.
Вот так и я, уж став сержантом вскоре,
В минуты золотые тишины
Я уходил от глаз людских на взгорье,
А там ничьи команды не слышны...
Мне этих лет не помнить бы вовеки,
Так почему ж бессонною порой
Через палящий ад Сары-Озека
Они идут и манят за собой?
Метки: