греция-71
ГРЕЦИЯ
Вернул и тех, что в страхе бросились бежать\ И уж забыли речи звук аттической\ В скитаньях долгих; тех же, что внутри страны\ Влачили иго рабства недостойного,\ Господ надменных прихоти покорствуя,\ Свободой снова одарил я {2}. Вот чего\ Достиг я, силу с правдой сочетав, и все,\ Что обещал, свершил я. СОЛОН (Начало VI в. до н. э.). Перевод Фаддея Зелинского 1915
Не станут медлить эллины, но, кинувшись\ К смолистым веслам, кто куда рассыплются,\ 360 Чтоб в тайном бегстве жизнь сберечь сладчайшую {2}.\ Услышал Ксеркс. Ни эллина не чаял он\ Лукавой лести, ни бессмертных зависти. Эсхил. Перевод А.Пиотровского Персы\Трагедия
Гай Валерий КАТУЛЛ
Все Венеры, все Грации…
Стихи. Вступление и перевод Алексея Цветкова
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2007
Вопрос о том, зачем надо снова переводить того или иного поэта, в данном случае Катулла, сродни вопросу, зачем снова идти в музей смотреть картину, если уже видел. То есть не хочешь – не надо. В случае стихотворения ответ, впрочем, яснее. Перевод предназначается для читателя, который оригинала не знает, это всегда репродукция, а репродукция по определению не бывает совершенной. Поэтому всегда есть место для более совершенного, потому что идентичности никогда не достигнуть.
У перевода есть и другая функция – он удостоверяет актуальность того или иного автора для литературного пространства чужого языка. Если взять в качестве примера, допустим, Альфреда Теннисона, можно с достаточной уверенностью установить, что в русской литературе он существовал очень эфемерно и в настоящее время практически мертв, хотя возможность воскресения теоретически не исключена. А вот о Катулле можно утверждать обратное: несмотря на отделяющие его от нас два тысячелетия он сегодня жив как никогда, о чем свидетельствуют многочисленные опыты перевода последних десятилетий, как изданные, так и неизданные.
Параллельную жизнь автора в чужом языке нельзя рассматривать как достоверное свидетельство его истинной литературной ценности, по крайней мере для собственной литературы, здесь многое зависит от случайности. Тот факт, что Корней Чуковский заинтересовался в свое время Уолтом Уитменом, на какое-то время поднял у нас американского классика на гребень славы, но уже давно о нем практически ничего не слышно. Уитмен у нас уже как бы есть – зачем к нему возвращаться?
Судьба Катулла по-русски складывается счастливее, хотя картина эпохи, в которую он жил и творил, в нашем восприятии искажается. Сейчас уже мало кто помнит, но до сравнительно недавнего времени Катулл считался, пожалуй, самым маргинальным из латинских классиков. Образованный британский джентльмен XIX века знал наизусть Горация, мог процитировать Вергилия или Овидия – в оригинале, конечно, тогда в переводах нужды еще не было. А вот Катулла, если кое-что и знал, то употреблял строго в мужском обществе. Потому что знал скорее всего непристойные стихи, которых у Катулла немало. Впрочем, и в этом качестве ему предпочитали Марциала. В любом случае Катулла считали крайне легкомысленным.
Когда знание древних языков стало приходить в упадок, Катулла, как и прочих, стали переводить, но, как и Марциала, в причесанном виде – неприличное либо опускали, либо превращали в приличное, отчего смысл стихотворения временами просто испарялся.
Но, когда античные поэты зажили новой жизнью в переводах, их иерархия стала постепенно видоизменяться. Пока латинский язык оставался повседневной речью культурного народа, недосягаемое первенство принадлежало Вергилию, для римлян он был эквивалентом Пушкина или даже Шекспира. Однако, оказавшись в литературе, стремительно терявшей вкус к эпической поэзии, он стал отходить на задний план. Это, впрочем, происходило и до переводов, где Вергилия уже и раньше теснил куда более пригодный для салонных досугов Овидий.
Катулл пришелся как нельзя кстати позднеромантическому времени преобладания коротких форм и непосредственности самовыражения. Каждая цивилизация и эпоха склонны возводить свои вкусы в абсолют, и для проникновения в Вергилия нужно воображение, которое нам, тем более в переводе, сегодня, как правило, не по силам. Я говорю это с состраданием к Вергилию, которого по-прежнему считаю одним из величайших поэтов всех времен, но за Катулла искренне рад – его время пришло, и, хотя его не декламируют по телевизору, он вышел на пик популярности, какой не имел со времен своей смерти. Он ведь вообще дошел до нас чудом, срок хранения лирики всегда был невелик.
В русской литературе Катуллу повезло особо, хотя опять же за счет остальных античных поэтов. Никто не может сейчас сказать наверняка, как звучали греческий или латинский гекзаметр и пентаметр, но совершенно очевидно, что их русские эквиваленты тяжеловесны и по доброй воле, за пределами университета, за них мало кто возьмется. А вот размеры Катулла – логаэды – звучат для нашего уха вполне живо и в сочетании с импонирующей современному читателю авторской лирической позой практически гарантируют успех переводу, если он сделан на совесть.
Тут меня могут упрекнуть, что я, судя по вышесказанному, перевожу именно Катулла только потому, что реального выбора, по сути, не остается. Но это, во-первых, неизбежно, потому что стихотворный перевод, подобно политике, – искусство возможного, и чем дальше отстоят языки и культуры, тем меньше этого возможного. Во-вторых, любовь, скажем, к Вергилию совершенно не подразумевает нелюбви к Катуллу, хотя веками казалось, что это именно так. Я перевожу Катулла потому, что он мне нравится, и потому, что, по счастливому совпадению, это в какой-то степени осуществимо.
А если вернуться к теме многократных попыток, то можно вспомнить еще и Эверест – первый штурм почетен, но он не исключает возможности последующих. С поэзией дополнительная тонкость заключается в том, что реальная вершина у всех перед глазами, но ее не возьмет никто, потому что она – оригинал. Но всегда есть возможность прорваться хоть на метр выше. Это я говорю не из самонадеянности, а в надежде.
Алексей Цветков
Гай Валерий Катулл
Все Венеры,
все Грации…
I
Кто в подарок получит эту книжку,
эту чудную, прямо из-под пемзы?
Ты, Корнелий, – ведь ты мои безделки
полагал не лишенными достоинств
в те года, когда ты один меж римлян
в трех томах изложить дерзнул подробно
всю историю, бог тому свидетель.
Получай же в подарок эту книжку
без затей, да пошлет ей жизни больше
сотни лет покровительница дева.
II
Воробей – моей девочки забава,
с кем играет она, кого в подоле
усадив, иногда ему подставит
нежный пальчик и вздрогнет от укуса,
если милой моей взбредет в головку,
ненаглядной, найти себе потеху
или тяжкой печали утоленье,
чтобы страсть не томила понапрасну.
Поиграть бы с тобой, как ей игралось,
и тревогу души своей развеять –
цель желаний моих, чем золотое
было яблоко девственной бегунье,
распустившее слишком тесный пояс.
IГай Валерий КАТУЛЛ
Все Венеры, все Грации…
Стихи. Вступление и перевод Алексея Цветкова
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2007
II
Все Венеры, все Грации, скорбите,
И другие, кто к ним неравнодушен.
Вечным сном опочил моей подружки
воробей, моей девочки забава.
Крепче ока она его любила,
был он нежен и льнул к своей хозяйке,
словно девочка к матери любимой,
от подола на шаг не удалялся:
только прыгнет туда-сюда бывало
и чирикает лишь одной хозяйке.
Нынче в мрачные он ступил пределы,
из которых навеки нет возврата.
Будьте прокляты, мерзостные тени
Орка, где красота навеки гибнет,
Воробья меня дивного лишая!
О, утрата! О бедная пичуга!
Ты виной, что грустна моя подружка
и глаза у нее на мокром месте.
V
Станем жить, моя Лесбия, с любовью,
за зловредные старцев пересуды
не давая ни ломаной полушки.
Пусть восходят светила и садятся,
нам же, только затмится свет недолгий,
спать под пологом бесконечной ночи.
Поцелуй меня тысячу и сотню
раз, и тысячу, и еще повторно
сто, и тысячу раз, и снова сотню,
а когда набежит без счета тысяч,
перепутаем все и позабудем,
и недобрый не сглазит соглядатай,
сосчитав, сколько раз мы целовались.
Гай Валерий КАТУЛЛ
Все Венеры, все Грации…
Стихи. Вступление и перевод Алексея Цветкова
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2007
XI
Фурий и Валерий, Катулла свита,
хоть надумай в Индию он податься
дальнюю, где гулко о берег бьются
волны востока,
или в край гирканский, к арабам нежным,
к сакам или к парфянам луконосным,
или где разливом окрасил сушу
Нил семиустый,
или побрести по альпийским кручам,
монументы Цезаря озирая,
галльским Рейном к грозным и самым несу-
светным британцам –
раз уж вы, друзья, что бы ни сулило
небо, риск со мной разделить решили,
весточку подружке моей снесите
не из приятных.
Счастья ей среди блудодеев прытких,
сотни три в объятья ей будет впору,
никого не любит, но иссушает
каждому лоно.
Больше пусть любви у меня не ищет,
что ее виной полегла, подобно
луговому цвету под равнодушным
лемехом плуга.
Гай Валерий КАТУЛЛ
Все Венеры, все Грации…
Стихи. Вступление и перевод Алексея Цветкова
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2007
LI
Как по мне, бессмертному равен богу
или даже богу соперник смертный,
кто перед тобой, онемев, все время
видит и слышит
сладкий смех твой – мне, смятенному, тотчас
отнимает чувства, лишь мельком гляну
на тебя, о Лесбия, гибнет голос
в стиснутом горле.
Речь в параличе, легкое по членам
пробегает пламя, и призрак звука
поражает слух, затмевает очи
ночью кромешной.
В праздности, Катулл, для тебя погибель,
праздность твой восторг, лучше нет услады,
праздность бич царей и цветущий город
в прах повергает.
Перевод с латинского
ВЕРА ПАВЛОВА
* * *
А я сама судьбу пряду,
и не нужны помощницы.
У парки в аэропорту
конфисковали ножницы.
Упала спелая слеза
и задрожали плечики,
но таможенник ни аза
не знал по-древнегречески.
Андрей ГРИЦМАН Две лодки.
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2007
ГУРЗУФ
Гурзуф маслянисто отваливается
замшелым телом,
открыткой глянцевой
по волне пены.
Я стою на палубе, с набережной крики.
Тот момент мимолетный,
незабвенный миг.
Ситец, пижамы, белье на балконах,
козы на взгорье, дымок шашлычный.
Все же, наверное, жизнь – не горе,
а просто разлука с делом личным.
Берег все дальше, и лица близких
плывут по сумеркам за Карадагом, Форосом.
Звук летит до Феодосии над волнами, низко,
тающим голосом,
греческим островом,
невидимым, нелюдимым, дымным,
почти забытым на расстоянии.
Чего уж таить: полвека были,
полвека истории заржавленным остовом,
как подбитый танкер в чаще кораллов,
и эхо неба, как гул из раковины.
Пока слышны голоса, но довольно слабо,
уже все глуше, еще не сдавленно.
Декабрь 1903 года
КОНСТАНТИНОС КАВАФИС
Перевод с новогреческого Вланеса (В. Некляева)
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2015
ИТАКА
Когда домой поедешь, на Итаку,
себе ты пожелай дороги долгой
и полной приключений, полной знаний.
Не бойся лестригонов и циклопов,
и Посейдона гневного не бойся,
ты их в пути не встретишь никогда,
пусть только мысль парит и вдохновенье
изысканное греет дух и тело.
Ты знай: ни лестригонов, ни циклопов,
ни Посейдона дикого не встретишь,
коль сам в душе не будешь их нести,
коль на тебя душа их не натравит.
Себе ты пожелай дороги долгой.
Пускай настанет много летних зорь,
когда с такою радостью и счастьем
войдёшь ты в гавань, где ты раньше не был,
задержишься у финикийских лавок,
приобретёшь прекрасные товары:
янтарь, кораллы, жемчуг и эбен,
и всяческих дразнящих благовоний,
побольше благовоний сладострастных;
ступай в египетские города,
учись, учись у тех, кто много знает.
Всегда в уме держи свою Итаку.
Туда добраться – это цель твоя.
Однако, торопить себя не нужно.
Пусть лучше истечёт немало лет
и стариком прибудешь ты на остров,
богатым всем, что приобрёл в пути,
щедрот не ожидая от Итаки.
Дала тебе Итака путь прекрасный.
Ты без неё в дорогу бы не вышел.
Но у неё нет больше ничего.
Ты бедною Итакой не обманут.
Такой мудрец, с таким глубоким знаньем,
понять ты сможешь, чтo Итаки значат.
Виктор Боков (1914-2009) Собрание сочинений в 3 томах (1984)
Том 2. Стихотворения (1960–1980 годов)
ЕЛЬНИЧЕК-БЕРЕЗНИЧЕК 1981
Послание архитектору
Далеко ли до Кижей
Архитектору из Минска?
Дом в двенадцать этажей
Сляпал он, не зная риска.
Дом имеет силуэт
Древнегреческой гробницы,
Вот и весь его проект,
А другого он боится.
А-квадрат и Б-квадрат,
Вот и вся его затея.
Вот и весь его фасад,
Он безлик и он затерян.
Я квадрата не хочу,
Дайте круг и дайте эллипс.
Я решительно ворчу:
Квадратуры нам приелись!
Архитектор! Мы живем
Только раз. Учтите это.
Фантазируйте свой дом
С вдохновением поэта!
Не хотите? Вот те раз!
Вы стоите за коробки,
За дома, где нет прикрас,
Лозунг ваш: ?Долой барокки!?
Далеко вам до Кижей,
До фантазии свободной
С квадратурою своей,
С геометрией холодной!
1978
КНИГА СТИХОВ К. КАВАФИСА "ЛИРИКА" (М., 1984), ТЕОДОТ Перевод С. Ильинской
Теодот - советник египетского царя Птолемея XIII Диониса. По его наущению Птолемеи отдал приказ убить бежавшего в Египет Помпея, чтобы тем самым угодить Юлию Цезарю
Если избранником судьбы ты стал достойно,
смотри, каким путем к тебе приходит власть.
Сейчас ты славен, подвиги твои
молва проворная несет из уст в уста,
из края в край земли; поклонников толпа
тебя почетом в Риме окружает,
но радости не будет на душе,
не будет чувства, что судьбы своей достоин,
когда в Александрии, после пышной встречи,
на окровавленном подносе Теодот
тебе главу Помпея принесет.
Ты думаешь, что жизнь твоя скромна,
течет без бурь, вдали от треволнений
и нет в ней места ужасам подобным?
Не обманись, быть может, в этот час
в соседний дом, такой спокойный, мирный,
неслышной поступью заходит Теодот
и столь же страшную главу с собой несет.
ТИМУР ШАОВ Песни 2010
Авиакомпании ?Дельта? посвящается
О кризисе древнегреческой государственности
На сияющем Олимпе боги правят Ойкуменой,
Пьют ?Метаксу?, интригуют, паству мирную пасут,
Правосудие свершают да гребут металл презренный,
Ибо боги тоже люди — всяку выгоду блюдут.
Если Зевс кого прищучит, иль с работы снимет, строгий,
Знают — это понарошку, полно молнии метать!
Без работы не оставит, мы ж свои, мы ж, братцы, боги,
Мы по статусу бессмертны, не горшки ж нам обжигать!
Бог войны оружье продал, меч — данайцам, щит — троянцам,
А себе купил Акрополь, колесницу класса ?люкс?,
Зевс, конечно, рассердился, погрозил сурово пальцем
И фельдмаршалу присвоил звание ?фельдмаршал-плюс?.
Будет, будет гармоничным мир честной, квасной, античный,
Главный бог у нас отличный, так помолимся ему!
Нас ведёт его харизма в светлый мир феодализма,
По Элладе бродит призрак, нам сей призрак ни к чему!
Люди смертные страдают от святого разгильдяйства,
Там — нектар не поделили, здесь — гражданская война…
У нас ведь, если глуп бог плодородья — кризис сельского хозяйства:
Некому оливу заломати, люли-люли, нет зерна!
В Эмпиреях мат и склоки — у богов свои причуды,
У людей — покой и воля, счастье сдали про запас!
Боги вниз смотрели б чаще: как там эти твари — люди…
Отвлекают от раздумий — как нам обустроить нас!
Все хотят стать Громовержцем, Громовержец — Бог в Законе!
Зевс дряхлеет, номинально он пока еще Отец,
Людям выдают за Зевса изваянье в Парфеноне,
Но протопопствует сурово аввакумствующий жрец!
Вы скажите, Зевса ради,
Кто в Элладе не внакладе —
Лишь купцы, жрецы, да дяди,
Да нами выбранная знать,
Да мздоимцы возле трона,
Все похерили законы!
Правды нет, клянусь хитоном,
Век Эллады не видать!
Вон слепой Гомер лабает,
Что не видит, прославляет,
Кровь течёт, собака лает,
Караван идёт без слов!
Артемиды и хароны,
Геры, геи, посейдоны —
Все ведь к нарциссизму склонны,
В общем, сумерки богов!
Кто потворствует покорно,
Кто юродствует позорно.
Эрос псевдоним взял — Порнос,
Щас он с козами живёт!
За пристрастье к онанизму
Был подвергнут остракизму,
По Элладе бродит призрак,
Бахус пьёт, Гефест куёт…
Скуй нам, милый, серп да вилы,
Да подковки для кобылы,
Да оградку для могилы —
Будем счастливы вполне!
Бедным людям много ль надо —
Чтоб хорошая ограда!
Эх, Эллада ты, Эллада,
Трое сбоку — ваших нет!
Эх, дубинушка, ухнем, да сама пойдёт!
Эх, кудрявая, ухнем, да сама пойдёт!
Все будет очень хорошо, процесс давным-давно пошёл,
Над нами солнышко встаёт, процесс сам по себе идёт,
Кого-то убивают где-то, и это скверная примета,
Мужчины голубого цвета, и это скверная примета.
Жаль, что денег нет, денег нет, денег нет,
Денег нет, не стойте над душой,
Пройдет десять лет, 20 лет, 30 лет, 40 лет, все будет хорошо!
Все будет просто хорошо!
Все будет дико хорошо!
Хорошо! Хорошо! Хорошо!
О народной любви
В наш город въехал странный хиппи на хромом ишаке.
Носили вербу, в небе ни облачка.
Он призывал нас к любви на арамейском языке,
А все решили: косит под дурачка.
Ему сказали: ?Братан, твои призывы смешны,
Не до любви, у нас программа своя:
Идет перформанс под названьем ?Возрожденье страны“.
Часть вторая. ?Патетическая“?.
Он посмотрел программу ?Время?, прочитал ?КоммерсантЪ?,
Он ужаснулся и печально сказал:
?Водить вас надо по пустыне лет еще пятьдесят,
Пока не вымрут все, кто голосовал!?.
Потом зашли мы с ним в кабак, повечеряли слегка,
И я автограф у него попросил.
Он написал губной помадой на стене кабака:
?Мене, мене, текел, упарсин?.
Он пел нам ?Битлов?:
Мол, ?all you need is love?.
Какая ?love?, чувак, щас ?all yours need is money?.
Эх, хвост-чешуя!
Вот вопрос бытия:
Кого любить? Живёшь, как ёжик в тумане.
Мы любим сильных людей, мы любим жёстких вождей,
Мы ловим кайф, когда нас бьют по башке.
Такая наша стезя, иначе с нами нельзя —
У нас в крови тоска по твёрдой руке.
?Интеллигенция и власть? — задача очень трудна:
То ли кусать сапог, то ли лизать.
Любовь к искусству у монархов так бывает странна!
Барма и Постник, берегите глаза!
И по какому, блин, каналу нам объявят каюк?
Переключать уже устала рука!
Я в ожиданьи лучшей жизни тихо горькую пью
И от испуга не пьянею никак.
И кто бы дал бы совет, и кто бы дал бы ответ!
Я неизвестностью такой возмущён:
?Уже настала тирания или пока ещё нет?!
А если нет, тогда я выпью ещё!?
Любовь, пишут, зла — полюбишь козла.
Козла, скажу я вам, любите сами!
Пусть будет вождь суров,
Пусть Петров, Иванов, хоть кто!
Леонид Мартынов ?ПЕРВОРОДСТВО. Книга стихов? 1965
ПЕРЕВОД С ГРЕЧЕСНОГО
Когда
Мерещится
Мне облик грека.
То вспоминается не век Псрикла,
Но Греция XII века,
Которая увяла и поникла.
Когда погрязли в скверне византийцы,
И рушилась Империя, и часто
Какие-нибудь воры и убийцы,
Смеясь, кичились званием себаста.
Когда в Афинах византийский мистик
Все попирал, что дорого и свято...
Но лучшая из всех характеристик
Эпохи той — стихи Акомината,
Стихи Акомината Михаила,
Плач об Афинах, так назвать их, что ли.
Я перевел их как умел. Их сила —
Отчаянье, заряд душевной боли.
Вот замерший в Акрополе пустынном
Вопль под названием:
?ЛЮБОВЬ К АФИНАМ?
Любовь к Афинам это начертала...
Их слава, что когда-то так блистала.
Теперь играет только с облаками, I
Своих порывов охлаждая пламя
В тени руин. Не станет перед взором
Величие былое, о котором
Вещало поэтическое племя.
Вожак эонов, мчащееся время
Сей город погребло под грудой сору,
Среди камней, катящихся под гору.
И на ужаснейшее из страданий —
На муки безнадежных пожеланий —
Я обречен. Глаза бы не глядели
На то, что есть теперь на самом деле.
Иным еще попытки удаются
Иллюзией какой-то обмануться,
Чтоб встретиться хоть с дружественным ликом,
А я в своем несчастии великом
Сравнюсь лишь разве только с Иксионом:
Как он когда-то в Геру был влюбленным,
Так я в Афины, но, влекомый к Гере,
Хоть тень блестящую по крайней мере
Он брал в свои объятия. Увы мне!
Что воспевать могу я в этом гимне?
В Афинах обитаю, но в Афинах
Афин не вижу. Даже на пустынных
Развалинах, и их скрывая прелесть,
Лег жуткий прах. Куда же храмы делись?
Град бедственный! Как сгибло все? Где скрылось?
Как все в одно преданье превратилось?
Где кафедры ораторов? Где люди
Высокочтимые? Где суд и судьи,
Законы и народные собранья,
Подача голосов и совещанья,
И праздники, и пифий вдохновенье?
Где победители в морском сраженье?
Где сухопутных поиск былая сила?
Где голос муз? Погибель поглотила
Все доблести, присущие Афинам.
Они не оживают ни в едином
Биеньи сердца. Нет и ни следа в них.
В Афинах, от достоинств стародавних!?
...// новый смерч прошел нал этим тленом.
О матерь божья, стало еще плошс
Твоим Афинам, сделавшимся леном
Какого-то Оттона ле ля Роит.
Он герцогом афинским и фиванским
Назвал себя, бургундец нечестивый.
Когда достались крестоносцам франкским
И Неопатры, и Коринф, и Фивы!
ЛИДИЯ АВЕРЬЯНОВА (1905-1942) VOX HUMANA: Собрание стихотворений 2011
ГРЕЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ
День раскрывался, как белый подснежник.
Солнце стояло за облачной дверкой —
В Троицын день, благовонный и нежный,
В Троицын день я вошла в эту церковь.
Я – с нерушимой твоей колыбелью,
С темным крылом моего лихолетья…
Воздух струился над плоской купелью
Греческим медом и греческой медью.
В рай позолоченный, к тесной иконе
С веткой березы, прозрачной и узкой:
Здесь обо всем, что к земле меня клонит,
Матери Божьей я всплачусь Корсунской…
В вихре знамен, в молодом большетравьи
Я пронесу через годы тугие
Дрогнувший дар твоего православья,
Выпуклый клекот твоей Византии.
2 января 1929
ВЕРА ПАВЛОВА
* * *
Глупая злоба дня,
суд человеческий…
Кто б перевёл меня
на древнегреческий стёртые письмена,
поздние выписки…
На арамейский, на
древнеегипетский.
КНИГА СТИХОВ К. КАВАФИСА "ЛИРИКА" (М., 1984), ОРОФЕРН
Перевод Ю. Мориц
Ороферн - монарх Каппадокии (в Малой Азии), взошедший на трон в 157 г. до н. э. при помощи сирийского царя (161-150 гг. до н. э.) Деметрия Сотера, впоследствии был изгнан своими соотечественниками
Вот этот, кто похож на тетрадрахму,
когда лицо его улыбка озаряет,
его прекрасное и тонкое лицо, –
есть Ороферн, Ариарата сын.
Он в детстве изгнан из Каппадокии,
из дивного отцовского дворца,
чтоб где-то на чужбине ионийской
забыться и расти среди чужих.
О, восхитительные ночи Ионии,
где абсолютную природу наслажденья
он так бесстрашно, так по-эллински познал.
В душе всегда он – азиат и варвар,
но речь, манеры, вкусы – тут он эллин,
одет по-гречески, украшен бирюзой,
благоухает плоть его жасмином,
и в Ионии среди юношей прекрасных
он блещет самой совершенной красотой.
Поздней, когда пришли в Каппадокию
и сделали царем его сирийцы, –
так буйно он купался в царской власти,
чтоб наслаждаться всякий день, не повторяясь,
чтоб хищно брать себе сокровища и злато
и пошло хвастаться и славно веселиться.
Любовь Якушева (1947–1984)
П Е Р Е В О Д Ы
С НОВОГРЕЧЕСКОГО
ГЕОРГОС СЕФЕРИС
ЕЛЕНА
“В Платрах не дают тебе спать соловьи.”
Ты, застенчивый соловей среди лиственных вздохов,
даришь певучую влагу лесов
телам и душам расставшихся и тех, кто уверен,
что уже не вернется.
Слепой голосок, осязаемый памятью,
словно шаги и касанья, я б не решился сказать поцелуи;
и беспомощный бунт разъяренной рабыни.
“В Платрах не дают тебе спать соловьи.”
Что это — Платры? Кто видел этот остров?
Я всю свою жизнь небывалые слышал названья:
новые города и безумства людей и богов;
моя судьба, бушевавшая
между смертельным оружьем Аякса
и каким-то другим Саламином, принесла меня
к этому берегу. Луна
выходила из моря, как Афродита.
Вот заслонила звезды Стрельца,
вот направляется к Скорпионову сердцу
и все изменяет.
Так где же правда?
Я тоже был на войне стрелком,
И в этом суть для тех, кто промахнулся.
О соловей, певец!
Такой же ночью на берегу Протея
тебе внимали спартанские рабыни,
вплетя в песню стоны
и среди них — кто б мог сказать! — Елена!
Та, за которой мы годы гонялись по Скамандру.
Она была там, на губах у пустыни. Я подошел
и она закричала: “Это неправда, неправда!
Я никогда не всходила на синий корабль,
я никогда не ступала на землю воинственной Трои!”
Глубокий лиф, и солнце в кудрях,
и эта осанка,
тени и блики повсюду,
на плечах, на коленях, на бедрах,
живая кожа, глаза
с тяжелыми веками.
Она была там, на родном побережье. А в Трое?
А в Трое лишь призрак.
Парис с тенью ложился в постель,
словно с живым существом,
и мы десять лет погибали из-за Елены.
Огромное горе постигло Элладу.
Столько раздроблено тел
челюстями земли и воды,
столько душ
размолото жерновами, словно пшеница!
Реки вздулись от жижи кровавой
ради льняных колыханий,
ради дрожания бабочки, ради лебяжьей пушинки,
ради пустой оболочки, ради Елены.
Может быть, даже мой брат?
Соловей, соловей, соловей…
Что есть Бог? Что не-Бог? И что посредине?
“В Платрах не дают тебе спать соловьи.”
Заплаканная птица,
сюда, на Кипр, лелеемый волнами
и воскрешающий в душе отчизну
приплыл я с этой сказкой,
если правда, что это сказка, и люди снова
не попадутся в старую эту ловушку; если правда,
что некий новый Тевкр спустя десятилетья,
или Аякс, или Приам, или Гекуба,
или какой-то неизвестный безымянный,
увидевший забитый трупами Скамандр,
вновь не услышит вестников, пришедших объявить,
что столько боли, столько жизней
пропало в бездне
из-за бесплотной тени, из-за Елены.
Вернул и тех, что в страхе бросились бежать\ И уж забыли речи звук аттической\ В скитаньях долгих; тех же, что внутри страны\ Влачили иго рабства недостойного,\ Господ надменных прихоти покорствуя,\ Свободой снова одарил я {2}. Вот чего\ Достиг я, силу с правдой сочетав, и все,\ Что обещал, свершил я. СОЛОН (Начало VI в. до н. э.). Перевод Фаддея Зелинского 1915
Не станут медлить эллины, но, кинувшись\ К смолистым веслам, кто куда рассыплются,\ 360 Чтоб в тайном бегстве жизнь сберечь сладчайшую {2}.\ Услышал Ксеркс. Ни эллина не чаял он\ Лукавой лести, ни бессмертных зависти. Эсхил. Перевод А.Пиотровского Персы\Трагедия
Гай Валерий КАТУЛЛ
Все Венеры, все Грации…
Стихи. Вступление и перевод Алексея Цветкова
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2007
Вопрос о том, зачем надо снова переводить того или иного поэта, в данном случае Катулла, сродни вопросу, зачем снова идти в музей смотреть картину, если уже видел. То есть не хочешь – не надо. В случае стихотворения ответ, впрочем, яснее. Перевод предназначается для читателя, который оригинала не знает, это всегда репродукция, а репродукция по определению не бывает совершенной. Поэтому всегда есть место для более совершенного, потому что идентичности никогда не достигнуть.
У перевода есть и другая функция – он удостоверяет актуальность того или иного автора для литературного пространства чужого языка. Если взять в качестве примера, допустим, Альфреда Теннисона, можно с достаточной уверенностью установить, что в русской литературе он существовал очень эфемерно и в настоящее время практически мертв, хотя возможность воскресения теоретически не исключена. А вот о Катулле можно утверждать обратное: несмотря на отделяющие его от нас два тысячелетия он сегодня жив как никогда, о чем свидетельствуют многочисленные опыты перевода последних десятилетий, как изданные, так и неизданные.
Параллельную жизнь автора в чужом языке нельзя рассматривать как достоверное свидетельство его истинной литературной ценности, по крайней мере для собственной литературы, здесь многое зависит от случайности. Тот факт, что Корней Чуковский заинтересовался в свое время Уолтом Уитменом, на какое-то время поднял у нас американского классика на гребень славы, но уже давно о нем практически ничего не слышно. Уитмен у нас уже как бы есть – зачем к нему возвращаться?
Судьба Катулла по-русски складывается счастливее, хотя картина эпохи, в которую он жил и творил, в нашем восприятии искажается. Сейчас уже мало кто помнит, но до сравнительно недавнего времени Катулл считался, пожалуй, самым маргинальным из латинских классиков. Образованный британский джентльмен XIX века знал наизусть Горация, мог процитировать Вергилия или Овидия – в оригинале, конечно, тогда в переводах нужды еще не было. А вот Катулла, если кое-что и знал, то употреблял строго в мужском обществе. Потому что знал скорее всего непристойные стихи, которых у Катулла немало. Впрочем, и в этом качестве ему предпочитали Марциала. В любом случае Катулла считали крайне легкомысленным.
Когда знание древних языков стало приходить в упадок, Катулла, как и прочих, стали переводить, но, как и Марциала, в причесанном виде – неприличное либо опускали, либо превращали в приличное, отчего смысл стихотворения временами просто испарялся.
Но, когда античные поэты зажили новой жизнью в переводах, их иерархия стала постепенно видоизменяться. Пока латинский язык оставался повседневной речью культурного народа, недосягаемое первенство принадлежало Вергилию, для римлян он был эквивалентом Пушкина или даже Шекспира. Однако, оказавшись в литературе, стремительно терявшей вкус к эпической поэзии, он стал отходить на задний план. Это, впрочем, происходило и до переводов, где Вергилия уже и раньше теснил куда более пригодный для салонных досугов Овидий.
Катулл пришелся как нельзя кстати позднеромантическому времени преобладания коротких форм и непосредственности самовыражения. Каждая цивилизация и эпоха склонны возводить свои вкусы в абсолют, и для проникновения в Вергилия нужно воображение, которое нам, тем более в переводе, сегодня, как правило, не по силам. Я говорю это с состраданием к Вергилию, которого по-прежнему считаю одним из величайших поэтов всех времен, но за Катулла искренне рад – его время пришло, и, хотя его не декламируют по телевизору, он вышел на пик популярности, какой не имел со времен своей смерти. Он ведь вообще дошел до нас чудом, срок хранения лирики всегда был невелик.
В русской литературе Катуллу повезло особо, хотя опять же за счет остальных античных поэтов. Никто не может сейчас сказать наверняка, как звучали греческий или латинский гекзаметр и пентаметр, но совершенно очевидно, что их русские эквиваленты тяжеловесны и по доброй воле, за пределами университета, за них мало кто возьмется. А вот размеры Катулла – логаэды – звучат для нашего уха вполне живо и в сочетании с импонирующей современному читателю авторской лирической позой практически гарантируют успех переводу, если он сделан на совесть.
Тут меня могут упрекнуть, что я, судя по вышесказанному, перевожу именно Катулла только потому, что реального выбора, по сути, не остается. Но это, во-первых, неизбежно, потому что стихотворный перевод, подобно политике, – искусство возможного, и чем дальше отстоят языки и культуры, тем меньше этого возможного. Во-вторых, любовь, скажем, к Вергилию совершенно не подразумевает нелюбви к Катуллу, хотя веками казалось, что это именно так. Я перевожу Катулла потому, что он мне нравится, и потому, что, по счастливому совпадению, это в какой-то степени осуществимо.
А если вернуться к теме многократных попыток, то можно вспомнить еще и Эверест – первый штурм почетен, но он не исключает возможности последующих. С поэзией дополнительная тонкость заключается в том, что реальная вершина у всех перед глазами, но ее не возьмет никто, потому что она – оригинал. Но всегда есть возможность прорваться хоть на метр выше. Это я говорю не из самонадеянности, а в надежде.
Алексей Цветков
Гай Валерий Катулл
Все Венеры,
все Грации…
I
Кто в подарок получит эту книжку,
эту чудную, прямо из-под пемзы?
Ты, Корнелий, – ведь ты мои безделки
полагал не лишенными достоинств
в те года, когда ты один меж римлян
в трех томах изложить дерзнул подробно
всю историю, бог тому свидетель.
Получай же в подарок эту книжку
без затей, да пошлет ей жизни больше
сотни лет покровительница дева.
II
Воробей – моей девочки забава,
с кем играет она, кого в подоле
усадив, иногда ему подставит
нежный пальчик и вздрогнет от укуса,
если милой моей взбредет в головку,
ненаглядной, найти себе потеху
или тяжкой печали утоленье,
чтобы страсть не томила понапрасну.
Поиграть бы с тобой, как ей игралось,
и тревогу души своей развеять –
цель желаний моих, чем золотое
было яблоко девственной бегунье,
распустившее слишком тесный пояс.
IГай Валерий КАТУЛЛ
Все Венеры, все Грации…
Стихи. Вступление и перевод Алексея Цветкова
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2007
II
Все Венеры, все Грации, скорбите,
И другие, кто к ним неравнодушен.
Вечным сном опочил моей подружки
воробей, моей девочки забава.
Крепче ока она его любила,
был он нежен и льнул к своей хозяйке,
словно девочка к матери любимой,
от подола на шаг не удалялся:
только прыгнет туда-сюда бывало
и чирикает лишь одной хозяйке.
Нынче в мрачные он ступил пределы,
из которых навеки нет возврата.
Будьте прокляты, мерзостные тени
Орка, где красота навеки гибнет,
Воробья меня дивного лишая!
О, утрата! О бедная пичуга!
Ты виной, что грустна моя подружка
и глаза у нее на мокром месте.
V
Станем жить, моя Лесбия, с любовью,
за зловредные старцев пересуды
не давая ни ломаной полушки.
Пусть восходят светила и садятся,
нам же, только затмится свет недолгий,
спать под пологом бесконечной ночи.
Поцелуй меня тысячу и сотню
раз, и тысячу, и еще повторно
сто, и тысячу раз, и снова сотню,
а когда набежит без счета тысяч,
перепутаем все и позабудем,
и недобрый не сглазит соглядатай,
сосчитав, сколько раз мы целовались.
Гай Валерий КАТУЛЛ
Все Венеры, все Грации…
Стихи. Вступление и перевод Алексея Цветкова
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2007
XI
Фурий и Валерий, Катулла свита,
хоть надумай в Индию он податься
дальнюю, где гулко о берег бьются
волны востока,
или в край гирканский, к арабам нежным,
к сакам или к парфянам луконосным,
или где разливом окрасил сушу
Нил семиустый,
или побрести по альпийским кручам,
монументы Цезаря озирая,
галльским Рейном к грозным и самым несу-
светным британцам –
раз уж вы, друзья, что бы ни сулило
небо, риск со мной разделить решили,
весточку подружке моей снесите
не из приятных.
Счастья ей среди блудодеев прытких,
сотни три в объятья ей будет впору,
никого не любит, но иссушает
каждому лоно.
Больше пусть любви у меня не ищет,
что ее виной полегла, подобно
луговому цвету под равнодушным
лемехом плуга.
Гай Валерий КАТУЛЛ
Все Венеры, все Грации…
Стихи. Вступление и перевод Алексея Цветкова
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2007
LI
Как по мне, бессмертному равен богу
или даже богу соперник смертный,
кто перед тобой, онемев, все время
видит и слышит
сладкий смех твой – мне, смятенному, тотчас
отнимает чувства, лишь мельком гляну
на тебя, о Лесбия, гибнет голос
в стиснутом горле.
Речь в параличе, легкое по членам
пробегает пламя, и призрак звука
поражает слух, затмевает очи
ночью кромешной.
В праздности, Катулл, для тебя погибель,
праздность твой восторг, лучше нет услады,
праздность бич царей и цветущий город
в прах повергает.
Перевод с латинского
ВЕРА ПАВЛОВА
* * *
А я сама судьбу пряду,
и не нужны помощницы.
У парки в аэропорту
конфисковали ножницы.
Упала спелая слеза
и задрожали плечики,
но таможенник ни аза
не знал по-древнегречески.
Андрей ГРИЦМАН Две лодки.
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2007
ГУРЗУФ
Гурзуф маслянисто отваливается
замшелым телом,
открыткой глянцевой
по волне пены.
Я стою на палубе, с набережной крики.
Тот момент мимолетный,
незабвенный миг.
Ситец, пижамы, белье на балконах,
козы на взгорье, дымок шашлычный.
Все же, наверное, жизнь – не горе,
а просто разлука с делом личным.
Берег все дальше, и лица близких
плывут по сумеркам за Карадагом, Форосом.
Звук летит до Феодосии над волнами, низко,
тающим голосом,
греческим островом,
невидимым, нелюдимым, дымным,
почти забытым на расстоянии.
Чего уж таить: полвека были,
полвека истории заржавленным остовом,
как подбитый танкер в чаще кораллов,
и эхо неба, как гул из раковины.
Пока слышны голоса, но довольно слабо,
уже все глуше, еще не сдавленно.
Декабрь 1903 года
КОНСТАНТИНОС КАВАФИС
Перевод с новогреческого Вланеса (В. Некляева)
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2015
ИТАКА
Когда домой поедешь, на Итаку,
себе ты пожелай дороги долгой
и полной приключений, полной знаний.
Не бойся лестригонов и циклопов,
и Посейдона гневного не бойся,
ты их в пути не встретишь никогда,
пусть только мысль парит и вдохновенье
изысканное греет дух и тело.
Ты знай: ни лестригонов, ни циклопов,
ни Посейдона дикого не встретишь,
коль сам в душе не будешь их нести,
коль на тебя душа их не натравит.
Себе ты пожелай дороги долгой.
Пускай настанет много летних зорь,
когда с такою радостью и счастьем
войдёшь ты в гавань, где ты раньше не был,
задержишься у финикийских лавок,
приобретёшь прекрасные товары:
янтарь, кораллы, жемчуг и эбен,
и всяческих дразнящих благовоний,
побольше благовоний сладострастных;
ступай в египетские города,
учись, учись у тех, кто много знает.
Всегда в уме держи свою Итаку.
Туда добраться – это цель твоя.
Однако, торопить себя не нужно.
Пусть лучше истечёт немало лет
и стариком прибудешь ты на остров,
богатым всем, что приобрёл в пути,
щедрот не ожидая от Итаки.
Дала тебе Итака путь прекрасный.
Ты без неё в дорогу бы не вышел.
Но у неё нет больше ничего.
Ты бедною Итакой не обманут.
Такой мудрец, с таким глубоким знаньем,
понять ты сможешь, чтo Итаки значат.
Виктор Боков (1914-2009) Собрание сочинений в 3 томах (1984)
Том 2. Стихотворения (1960–1980 годов)
ЕЛЬНИЧЕК-БЕРЕЗНИЧЕК 1981
Послание архитектору
Далеко ли до Кижей
Архитектору из Минска?
Дом в двенадцать этажей
Сляпал он, не зная риска.
Дом имеет силуэт
Древнегреческой гробницы,
Вот и весь его проект,
А другого он боится.
А-квадрат и Б-квадрат,
Вот и вся его затея.
Вот и весь его фасад,
Он безлик и он затерян.
Я квадрата не хочу,
Дайте круг и дайте эллипс.
Я решительно ворчу:
Квадратуры нам приелись!
Архитектор! Мы живем
Только раз. Учтите это.
Фантазируйте свой дом
С вдохновением поэта!
Не хотите? Вот те раз!
Вы стоите за коробки,
За дома, где нет прикрас,
Лозунг ваш: ?Долой барокки!?
Далеко вам до Кижей,
До фантазии свободной
С квадратурою своей,
С геометрией холодной!
1978
КНИГА СТИХОВ К. КАВАФИСА "ЛИРИКА" (М., 1984), ТЕОДОТ Перевод С. Ильинской
Теодот - советник египетского царя Птолемея XIII Диониса. По его наущению Птолемеи отдал приказ убить бежавшего в Египет Помпея, чтобы тем самым угодить Юлию Цезарю
Если избранником судьбы ты стал достойно,
смотри, каким путем к тебе приходит власть.
Сейчас ты славен, подвиги твои
молва проворная несет из уст в уста,
из края в край земли; поклонников толпа
тебя почетом в Риме окружает,
но радости не будет на душе,
не будет чувства, что судьбы своей достоин,
когда в Александрии, после пышной встречи,
на окровавленном подносе Теодот
тебе главу Помпея принесет.
Ты думаешь, что жизнь твоя скромна,
течет без бурь, вдали от треволнений
и нет в ней места ужасам подобным?
Не обманись, быть может, в этот час
в соседний дом, такой спокойный, мирный,
неслышной поступью заходит Теодот
и столь же страшную главу с собой несет.
ТИМУР ШАОВ Песни 2010
Авиакомпании ?Дельта? посвящается
О кризисе древнегреческой государственности
На сияющем Олимпе боги правят Ойкуменой,
Пьют ?Метаксу?, интригуют, паству мирную пасут,
Правосудие свершают да гребут металл презренный,
Ибо боги тоже люди — всяку выгоду блюдут.
Если Зевс кого прищучит, иль с работы снимет, строгий,
Знают — это понарошку, полно молнии метать!
Без работы не оставит, мы ж свои, мы ж, братцы, боги,
Мы по статусу бессмертны, не горшки ж нам обжигать!
Бог войны оружье продал, меч — данайцам, щит — троянцам,
А себе купил Акрополь, колесницу класса ?люкс?,
Зевс, конечно, рассердился, погрозил сурово пальцем
И фельдмаршалу присвоил звание ?фельдмаршал-плюс?.
Будет, будет гармоничным мир честной, квасной, античный,
Главный бог у нас отличный, так помолимся ему!
Нас ведёт его харизма в светлый мир феодализма,
По Элладе бродит призрак, нам сей призрак ни к чему!
Люди смертные страдают от святого разгильдяйства,
Там — нектар не поделили, здесь — гражданская война…
У нас ведь, если глуп бог плодородья — кризис сельского хозяйства:
Некому оливу заломати, люли-люли, нет зерна!
В Эмпиреях мат и склоки — у богов свои причуды,
У людей — покой и воля, счастье сдали про запас!
Боги вниз смотрели б чаще: как там эти твари — люди…
Отвлекают от раздумий — как нам обустроить нас!
Все хотят стать Громовержцем, Громовержец — Бог в Законе!
Зевс дряхлеет, номинально он пока еще Отец,
Людям выдают за Зевса изваянье в Парфеноне,
Но протопопствует сурово аввакумствующий жрец!
Вы скажите, Зевса ради,
Кто в Элладе не внакладе —
Лишь купцы, жрецы, да дяди,
Да нами выбранная знать,
Да мздоимцы возле трона,
Все похерили законы!
Правды нет, клянусь хитоном,
Век Эллады не видать!
Вон слепой Гомер лабает,
Что не видит, прославляет,
Кровь течёт, собака лает,
Караван идёт без слов!
Артемиды и хароны,
Геры, геи, посейдоны —
Все ведь к нарциссизму склонны,
В общем, сумерки богов!
Кто потворствует покорно,
Кто юродствует позорно.
Эрос псевдоним взял — Порнос,
Щас он с козами живёт!
За пристрастье к онанизму
Был подвергнут остракизму,
По Элладе бродит призрак,
Бахус пьёт, Гефест куёт…
Скуй нам, милый, серп да вилы,
Да подковки для кобылы,
Да оградку для могилы —
Будем счастливы вполне!
Бедным людям много ль надо —
Чтоб хорошая ограда!
Эх, Эллада ты, Эллада,
Трое сбоку — ваших нет!
Эх, дубинушка, ухнем, да сама пойдёт!
Эх, кудрявая, ухнем, да сама пойдёт!
Все будет очень хорошо, процесс давным-давно пошёл,
Над нами солнышко встаёт, процесс сам по себе идёт,
Кого-то убивают где-то, и это скверная примета,
Мужчины голубого цвета, и это скверная примета.
Жаль, что денег нет, денег нет, денег нет,
Денег нет, не стойте над душой,
Пройдет десять лет, 20 лет, 30 лет, 40 лет, все будет хорошо!
Все будет просто хорошо!
Все будет дико хорошо!
Хорошо! Хорошо! Хорошо!
О народной любви
В наш город въехал странный хиппи на хромом ишаке.
Носили вербу, в небе ни облачка.
Он призывал нас к любви на арамейском языке,
А все решили: косит под дурачка.
Ему сказали: ?Братан, твои призывы смешны,
Не до любви, у нас программа своя:
Идет перформанс под названьем ?Возрожденье страны“.
Часть вторая. ?Патетическая“?.
Он посмотрел программу ?Время?, прочитал ?КоммерсантЪ?,
Он ужаснулся и печально сказал:
?Водить вас надо по пустыне лет еще пятьдесят,
Пока не вымрут все, кто голосовал!?.
Потом зашли мы с ним в кабак, повечеряли слегка,
И я автограф у него попросил.
Он написал губной помадой на стене кабака:
?Мене, мене, текел, упарсин?.
Он пел нам ?Битлов?:
Мол, ?all you need is love?.
Какая ?love?, чувак, щас ?all yours need is money?.
Эх, хвост-чешуя!
Вот вопрос бытия:
Кого любить? Живёшь, как ёжик в тумане.
Мы любим сильных людей, мы любим жёстких вождей,
Мы ловим кайф, когда нас бьют по башке.
Такая наша стезя, иначе с нами нельзя —
У нас в крови тоска по твёрдой руке.
?Интеллигенция и власть? — задача очень трудна:
То ли кусать сапог, то ли лизать.
Любовь к искусству у монархов так бывает странна!
Барма и Постник, берегите глаза!
И по какому, блин, каналу нам объявят каюк?
Переключать уже устала рука!
Я в ожиданьи лучшей жизни тихо горькую пью
И от испуга не пьянею никак.
И кто бы дал бы совет, и кто бы дал бы ответ!
Я неизвестностью такой возмущён:
?Уже настала тирания или пока ещё нет?!
А если нет, тогда я выпью ещё!?
Любовь, пишут, зла — полюбишь козла.
Козла, скажу я вам, любите сами!
Пусть будет вождь суров,
Пусть Петров, Иванов, хоть кто!
Леонид Мартынов ?ПЕРВОРОДСТВО. Книга стихов? 1965
ПЕРЕВОД С ГРЕЧЕСНОГО
Когда
Мерещится
Мне облик грека.
То вспоминается не век Псрикла,
Но Греция XII века,
Которая увяла и поникла.
Когда погрязли в скверне византийцы,
И рушилась Империя, и часто
Какие-нибудь воры и убийцы,
Смеясь, кичились званием себаста.
Когда в Афинах византийский мистик
Все попирал, что дорого и свято...
Но лучшая из всех характеристик
Эпохи той — стихи Акомината,
Стихи Акомината Михаила,
Плач об Афинах, так назвать их, что ли.
Я перевел их как умел. Их сила —
Отчаянье, заряд душевной боли.
Вот замерший в Акрополе пустынном
Вопль под названием:
?ЛЮБОВЬ К АФИНАМ?
Любовь к Афинам это начертала...
Их слава, что когда-то так блистала.
Теперь играет только с облаками, I
Своих порывов охлаждая пламя
В тени руин. Не станет перед взором
Величие былое, о котором
Вещало поэтическое племя.
Вожак эонов, мчащееся время
Сей город погребло под грудой сору,
Среди камней, катящихся под гору.
И на ужаснейшее из страданий —
На муки безнадежных пожеланий —
Я обречен. Глаза бы не глядели
На то, что есть теперь на самом деле.
Иным еще попытки удаются
Иллюзией какой-то обмануться,
Чтоб встретиться хоть с дружественным ликом,
А я в своем несчастии великом
Сравнюсь лишь разве только с Иксионом:
Как он когда-то в Геру был влюбленным,
Так я в Афины, но, влекомый к Гере,
Хоть тень блестящую по крайней мере
Он брал в свои объятия. Увы мне!
Что воспевать могу я в этом гимне?
В Афинах обитаю, но в Афинах
Афин не вижу. Даже на пустынных
Развалинах, и их скрывая прелесть,
Лег жуткий прах. Куда же храмы делись?
Град бедственный! Как сгибло все? Где скрылось?
Как все в одно преданье превратилось?
Где кафедры ораторов? Где люди
Высокочтимые? Где суд и судьи,
Законы и народные собранья,
Подача голосов и совещанья,
И праздники, и пифий вдохновенье?
Где победители в морском сраженье?
Где сухопутных поиск былая сила?
Где голос муз? Погибель поглотила
Все доблести, присущие Афинам.
Они не оживают ни в едином
Биеньи сердца. Нет и ни следа в них.
В Афинах, от достоинств стародавних!?
...// новый смерч прошел нал этим тленом.
О матерь божья, стало еще плошс
Твоим Афинам, сделавшимся леном
Какого-то Оттона ле ля Роит.
Он герцогом афинским и фиванским
Назвал себя, бургундец нечестивый.
Когда достались крестоносцам франкским
И Неопатры, и Коринф, и Фивы!
ЛИДИЯ АВЕРЬЯНОВА (1905-1942) VOX HUMANA: Собрание стихотворений 2011
ГРЕЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ
День раскрывался, как белый подснежник.
Солнце стояло за облачной дверкой —
В Троицын день, благовонный и нежный,
В Троицын день я вошла в эту церковь.
Я – с нерушимой твоей колыбелью,
С темным крылом моего лихолетья…
Воздух струился над плоской купелью
Греческим медом и греческой медью.
В рай позолоченный, к тесной иконе
С веткой березы, прозрачной и узкой:
Здесь обо всем, что к земле меня клонит,
Матери Божьей я всплачусь Корсунской…
В вихре знамен, в молодом большетравьи
Я пронесу через годы тугие
Дрогнувший дар твоего православья,
Выпуклый клекот твоей Византии.
2 января 1929
ВЕРА ПАВЛОВА
* * *
Глупая злоба дня,
суд человеческий…
Кто б перевёл меня
на древнегреческий стёртые письмена,
поздние выписки…
На арамейский, на
древнеегипетский.
КНИГА СТИХОВ К. КАВАФИСА "ЛИРИКА" (М., 1984), ОРОФЕРН
Перевод Ю. Мориц
Ороферн - монарх Каппадокии (в Малой Азии), взошедший на трон в 157 г. до н. э. при помощи сирийского царя (161-150 гг. до н. э.) Деметрия Сотера, впоследствии был изгнан своими соотечественниками
Вот этот, кто похож на тетрадрахму,
когда лицо его улыбка озаряет,
его прекрасное и тонкое лицо, –
есть Ороферн, Ариарата сын.
Он в детстве изгнан из Каппадокии,
из дивного отцовского дворца,
чтоб где-то на чужбине ионийской
забыться и расти среди чужих.
О, восхитительные ночи Ионии,
где абсолютную природу наслажденья
он так бесстрашно, так по-эллински познал.
В душе всегда он – азиат и варвар,
но речь, манеры, вкусы – тут он эллин,
одет по-гречески, украшен бирюзой,
благоухает плоть его жасмином,
и в Ионии среди юношей прекрасных
он блещет самой совершенной красотой.
Поздней, когда пришли в Каппадокию
и сделали царем его сирийцы, –
так буйно он купался в царской власти,
чтоб наслаждаться всякий день, не повторяясь,
чтоб хищно брать себе сокровища и злато
и пошло хвастаться и славно веселиться.
Любовь Якушева (1947–1984)
П Е Р Е В О Д Ы
С НОВОГРЕЧЕСКОГО
ГЕОРГОС СЕФЕРИС
ЕЛЕНА
“В Платрах не дают тебе спать соловьи.”
Ты, застенчивый соловей среди лиственных вздохов,
даришь певучую влагу лесов
телам и душам расставшихся и тех, кто уверен,
что уже не вернется.
Слепой голосок, осязаемый памятью,
словно шаги и касанья, я б не решился сказать поцелуи;
и беспомощный бунт разъяренной рабыни.
“В Платрах не дают тебе спать соловьи.”
Что это — Платры? Кто видел этот остров?
Я всю свою жизнь небывалые слышал названья:
новые города и безумства людей и богов;
моя судьба, бушевавшая
между смертельным оружьем Аякса
и каким-то другим Саламином, принесла меня
к этому берегу. Луна
выходила из моря, как Афродита.
Вот заслонила звезды Стрельца,
вот направляется к Скорпионову сердцу
и все изменяет.
Так где же правда?
Я тоже был на войне стрелком,
И в этом суть для тех, кто промахнулся.
О соловей, певец!
Такой же ночью на берегу Протея
тебе внимали спартанские рабыни,
вплетя в песню стоны
и среди них — кто б мог сказать! — Елена!
Та, за которой мы годы гонялись по Скамандру.
Она была там, на губах у пустыни. Я подошел
и она закричала: “Это неправда, неправда!
Я никогда не всходила на синий корабль,
я никогда не ступала на землю воинственной Трои!”
Глубокий лиф, и солнце в кудрях,
и эта осанка,
тени и блики повсюду,
на плечах, на коленях, на бедрах,
живая кожа, глаза
с тяжелыми веками.
Она была там, на родном побережье. А в Трое?
А в Трое лишь призрак.
Парис с тенью ложился в постель,
словно с живым существом,
и мы десять лет погибали из-за Елены.
Огромное горе постигло Элладу.
Столько раздроблено тел
челюстями земли и воды,
столько душ
размолото жерновами, словно пшеница!
Реки вздулись от жижи кровавой
ради льняных колыханий,
ради дрожания бабочки, ради лебяжьей пушинки,
ради пустой оболочки, ради Елены.
Может быть, даже мой брат?
Соловей, соловей, соловей…
Что есть Бог? Что не-Бог? И что посредине?
“В Платрах не дают тебе спать соловьи.”
Заплаканная птица,
сюда, на Кипр, лелеемый волнами
и воскрешающий в душе отчизну
приплыл я с этой сказкой,
если правда, что это сказка, и люди снова
не попадутся в старую эту ловушку; если правда,
что некий новый Тевкр спустя десятилетья,
или Аякс, или Приам, или Гекуба,
или какой-то неизвестный безымянный,
увидевший забитый трупами Скамандр,
вновь не услышит вестников, пришедших объявить,
что столько боли, столько жизней
пропало в бездне
из-за бесплотной тени, из-за Елены.
Метки:
