Возвращение
Старый домик в деревне
три окна по лицу,
там, где корни издревле
и резьба по крыльцу.
Нахлобученной кепкой
крыша баньки торчит,
и петух хриплый ветхий
где-то рядом кричит.
Деревенская бабка,
что согнулась крючком,
наблюдает украдкой
за чужим мужиком.
Отворяю со скрипом
в палисадник окно,
заросло паутиной
родовое гнездо:
посеревшая печка
в мелких трещинках лет
и огарочек свечки
украшает буфет.
Как давно я тут не был
в этом милом краю,
и покаяться мне бы -
пред иконой стою.
Рукавом вытираю
с лика Божьего пыль,
и виденьем всплывает
не забытая быль:
как учила креститься
бабка в детстве меня,
как святою водицей
все кропила коня,
чтобы был наш каурый
самым лучшим конем,
как соседскую Шуру
обнимал за плетнем.
Как сажали картошку,
…вспомнил маму в гробу,
вспомнил дедову ложку,
вспомнил шишку на лбу.
Эх! Молитву прочесть бы
на помин всех родных
только вот не по чести,
что не знаем мы их.
Все нас манит дорога.
Я судить не берусь,
да не стала б убогой
православная Русь!
Попрошу-ка я Шуру,
чтоб убралась в дому,
пол песочком отшкурить
надо мне самому.
Истоплю жарко баньку,
разговеюсь парком,
и Суворова Ваньку
позову вечерком.
Посидим с ним под вишней,
на дубовом бревне,
может выпьем чуть лишку –
есть причина вполне.
Вот уже сумрак плотный
выткал звездный узор,
размягченные водкой,
мы ведем разговор.
– Постарели, Вань,оба.
– Побросала тя жись!
А чай помнишь – до гроба
быть друзьями кляли
Ты теперича вона –
генерал уж, поди,
от медального звона
умиленье в груди.
Ну, а мы на землице -
деревенских кровей,
нечем нам погордиться.
Ну - к еще мне налей!
– Вань. Махнем на рыбалку,
посидим у Оки,
где поймали русалку,
врали нам мужики.
– В городу-то, конешно,
жить оно веселей,
только кормят вас грешных
те, кто здесь – на земле.
Я с улыбкою слушал,
и хмельные слова
больно резали душу,
как осока трава.
Прав мой старый товарищ;
от начала начал
оперившись едва лишь,
я покинул причал,
все манила дорога,
романтический пыл.
– Не суди, Ваня, строго,
пусть я что-то забыл,
но все также мне дорог
этот тихий закат,
и березовый шорох,
и речной перекат.
И вот эта деревня,
где одни старики,
что вросли в эту землю,
как смольные пеньки.
Их судьба и косила,
и терзала не раз,
а простое спасибо
им сказали хоть раз?
И опять разговоры
про житье, про бытье,
про деревню, про город,.
про мое, не мое.
Летней ночи короткой
не хватило бы нам,
только кончилась водка.
– Вань! Айда по домам!
Это слово из детства,
сколько памяти в нем,
это родина в сердце-
та, что малой зовем.
И пусть манит в дорогу
романтический пыл,
а к родному порогу
возвращаемся мы.
три окна по лицу,
там, где корни издревле
и резьба по крыльцу.
Нахлобученной кепкой
крыша баньки торчит,
и петух хриплый ветхий
где-то рядом кричит.
Деревенская бабка,
что согнулась крючком,
наблюдает украдкой
за чужим мужиком.
Отворяю со скрипом
в палисадник окно,
заросло паутиной
родовое гнездо:
посеревшая печка
в мелких трещинках лет
и огарочек свечки
украшает буфет.
Как давно я тут не был
в этом милом краю,
и покаяться мне бы -
пред иконой стою.
Рукавом вытираю
с лика Божьего пыль,
и виденьем всплывает
не забытая быль:
как учила креститься
бабка в детстве меня,
как святою водицей
все кропила коня,
чтобы был наш каурый
самым лучшим конем,
как соседскую Шуру
обнимал за плетнем.
Как сажали картошку,
…вспомнил маму в гробу,
вспомнил дедову ложку,
вспомнил шишку на лбу.
Эх! Молитву прочесть бы
на помин всех родных
только вот не по чести,
что не знаем мы их.
Все нас манит дорога.
Я судить не берусь,
да не стала б убогой
православная Русь!
Попрошу-ка я Шуру,
чтоб убралась в дому,
пол песочком отшкурить
надо мне самому.
Истоплю жарко баньку,
разговеюсь парком,
и Суворова Ваньку
позову вечерком.
Посидим с ним под вишней,
на дубовом бревне,
может выпьем чуть лишку –
есть причина вполне.
Вот уже сумрак плотный
выткал звездный узор,
размягченные водкой,
мы ведем разговор.
– Постарели, Вань,оба.
– Побросала тя жись!
А чай помнишь – до гроба
быть друзьями кляли
Ты теперича вона –
генерал уж, поди,
от медального звона
умиленье в груди.
Ну, а мы на землице -
деревенских кровей,
нечем нам погордиться.
Ну - к еще мне налей!
– Вань. Махнем на рыбалку,
посидим у Оки,
где поймали русалку,
врали нам мужики.
– В городу-то, конешно,
жить оно веселей,
только кормят вас грешных
те, кто здесь – на земле.
Я с улыбкою слушал,
и хмельные слова
больно резали душу,
как осока трава.
Прав мой старый товарищ;
от начала начал
оперившись едва лишь,
я покинул причал,
все манила дорога,
романтический пыл.
– Не суди, Ваня, строго,
пусть я что-то забыл,
но все также мне дорог
этот тихий закат,
и березовый шорох,
и речной перекат.
И вот эта деревня,
где одни старики,
что вросли в эту землю,
как смольные пеньки.
Их судьба и косила,
и терзала не раз,
а простое спасибо
им сказали хоть раз?
И опять разговоры
про житье, про бытье,
про деревню, про город,.
про мое, не мое.
Летней ночи короткой
не хватило бы нам,
только кончилась водка.
– Вань! Айда по домам!
Это слово из детства,
сколько памяти в нем,
это родина в сердце-
та, что малой зовем.
И пусть манит в дорогу
романтический пыл,
а к родному порогу
возвращаемся мы.
Метки: