Монодия
I
Первенец строф, ты обычно заряжен
Морем, пейзажем,
Ночью, дождем до упаду, закатом,
Всхлипом за кадром,
Лейбл "Глубокая" клея на думу,
Врытую в сумму
Следом за первыми вырытых строчек,
Тех или прочих.
II
Шьешь ты, не горбясь, автору образ:
… Мудрый, как кобра; с
Фебом на "ты"; в час рифмованной жатвы
О, как прижаты
Пальцы к челу! Словно башня – к Парижу:
"Боже, я вижу…"
Так обнажи мне свой кальций, редиска
Лунного диска!
III
Жить получилось в отчизне хваленой
Белой вороной,
Перья топыря цвета творожной
Массы в порожней
Выси и по вымирающим паркам.
С харком и карком
Мерно поганю я клювом от Тота
Слух патриота.
IV
Мысль вашу, форму придавшую лбам и
С веника в бане
Сзади прилипшую к вашему мозгу,
Буду, как Моську,
Лаем дразни;ть, подвывая поэту, –
С видом на Лету,
С Волгой махнувшейся: скоро ведь станем
Нью-Сычуанем.
V
Или еще там каким-нибудь брендом.
Кажется бредом?
Но не безумье ли венчано с Русью
Тютчевской грустью,
Даже отчаяньем, кровником веры –
Яростной сферы
Духа, где credo quia absurdum?
Раз не рассудим
VI
Разумом Русь, коей тройкой по стенке
Мчаться – по Сеньке
Шапка, то значит, бред будет бреду
Ложкой к обеду.
Вы у Хеопса спросите – погибнет
Отчий Египет?
Что за абсурд! Не вскипят от обиды
Лишь пирамиды.
VII
Мы же, не шитые лыком шумеры,
Сунуть сумели
Мумию Нила в пасть зиккурату
Форой Евфрату.
Слов нет! Да марксова марка замеса
Круче Рамзеса!
Жуй, мавзолей, свой без сахара "о;рбит"!
Нас не коробит.
VIII
Нам ведь без разницы, что мы шумеры,
Что отшумели
Наши там всякие мамки да няньки
С Этемена;нки –
Храма, сующего на; ночь подругу
В морду Мардуку;
Что, словно в думах о феназепаме,
Дремлют зубами
IX
Вверх пирамиды – каждая косо
К кончику носа
Сдвоив зрачки свои: прочь эти архи-
Ахи и страхи!
…Лет через эдак, в принципе, скоро,
В храмах Луксора
Шаг строевой свой впечатает в камни
Рота с руками,
X
Как и у всех здесь, а ля Буратино.
Знаний ретиво
Требуя, девочка в блюдце панамы
Спросит у мамы:
– Переболели гипербореи?
Как скарабеи.
– Нет, – скажет мама, стоя у роты, –
С детства уроды.
XI
И – не ответишь, спринтер на месте,
В блюдце невесте,
Что красаве;ц ты: клёпан твой краник,
Суздальский пряник!
Для равновесия грянет, однако, –
В храмах Карнака –
Слово, достойное ракурса роты:
"Се – патриоты".
XII
О, пролетая близ этих изделий
Легче, чем гелий,
Вспомнишь, Эрато, с комом у горла,
Формы глагола
Нашего, склонного ластиться к лицам,
"Цыпочки" с "цыцем",
Слыша пропавшие в ветре и свете
"Азы" и "веди"!
XIII
Тут и всплакнешь, и помянешь лаврушкой,
Как тебе русской
Лирой вовсю сыпанули в акафист
Ямб и анапест!
Только вот вскачь ты накрылась, денница –
Клевер Дениса,
Мхи баратынские, анненский ельник…
Жизнь – не подельник
XIV
Флоры вне грядки, химии, сцены;
Тем-то и ценны
Цены на ней, что за них из навоза
Лепятся роза
Плюс соловей – зачирикивать в ахах
общий им запах,
В коем Дементьев машет кадилом
С бисакодилом.
XV
В нем и без фена сохнет неброский
Дождичек бродский –
Муза, твои же вне лжи и вне позы
Чистые слезы;
С ним и без масла жарит нам стекла
Мячик Дамокла,
В рощах уча загорелую птицу
Ближнему блицу.
XVI
Весь обонянье, глянь с прибабахом:
Впору собакам,
В запахе этом почувствуешь – пряно
Влезшее прямо
В нос – сумасшествие времени: вечер
Дня изувечен
Пыткой гаданий на гуще кофейной
Ночи ничейной –
XVII
День перейдет во "вчера" или в "завтра"?
С муками Мавра,
Но и осла буриданова тверже,
Станет он все же
Тем, кого поровну жрут оба стога,
Ставя от Бога
Точку "сейчас". Вот где нету для Крона
Фри и поп-корна!
XVIII
Точка свободы! Пред Господа ликом
Вовсе не бликом,
Даже не солнечным зайчиком вшивым
С тоненьким шилом –
В задницу мира им тыкать, мол, бегай,
Жизнь стала пегой, –
Длишься ты, сплавив в одну единицу
День и денницу,
XIX
С ними же вместе – вечность и долю
Мига, а долу
Глянуть, то долю дальних и близких –
Тех, в обелисках
Ждущих, и кто еще машет мослами,
Как и мы сами.
Ввек мы сейчас, если день наш как атом,
Пусть и с закатом.
XX
Да вот, увы, не про нас эта тема –
Мягкое темя
Выпало нашей головке, чей навык
С крышею набок
Топать сюда аж от Ладоги Старой
Ножкой усталой
Колет наш день пополам, как полено,
Лбом об колено.
XXI
Что пополам! Наш как в старости веник
День-шизофреник!
Роза на сцене, себе не равны мы –
Свалим с равнины,
Станем, уйдя во вчера, словно в раму,
Стадом Урнамму,
Те же, кто съеден завтрашним сеном, –
Сунем и Сэмом.
XXII
Это, Эрато, месть нам за то, что
Слыли истошно
Русскими – их мы, Сэмом и Сунем
Ставши, засунем…
Да не увидит наш бриг этот берег!
Дай же копеек
Двадцать – их вставить с прибылью либо
Без толку, ибо
XXIII
Всем, кто схватить за копыто Пегаса
Не испугался
И до хребта оказался урытым
Этим копытом,
Бог отродясь вяжет вантами в нервы
Сумрак Минервы,
Мокрый от плача платочек Изиды,
Гнев Немезиды.
XXIV
С ними в любви я к отечеству черен,
Как и Печерин;
Вижу в нас замыслам Бога помеху,
Стойбище йэху,
В нынешних терминах – орка и тролля
Русского поля,
Сих "колосков" его "тонких", "былинок".
Крытый наш рынок!
XXV
Дохлый Меркурий с фигурой косою,
Кости с косою!
Плачь, коли слеплен ты методом "минус
Лишнюю глину" с
Формы, сокрытой в бесформенной массе:
Вещь эту в мясе
Ближнего мастерски выполнил ближний
Челюстью нижней.
XXVI
Так лишь рабы поступают с рабами.
И не в Абраме
Суть: мы, славяне, с ревом и рыком
Ставшую рынком
Русь, твою мать, словно приз абордажу,
На распродажу
Кинули, в ней под заборами роясь
С криком "Соборность!"
XXVII
Блажненький, не по Европе сей призрак
Бродит как признак
Страсти наперсточной наших извилин.
Даже сивиллин
Голос, набитый бедой неотвратной,
Лучше, чем с ватой
Сахарной модус лаптей и колядок,
Святок и ****ок!
XXVIII
За Хомяковым ходим по кругу
В рабстве недугу
Горькую суть нашу чувствовать сладкой:
Сунутой с лаской
В чеховский сад с полужизнью-улиткой
Кроткой улыбкой
Видим славянские наши оскалы,
Братья-шакалы.
XXIX
Встроено зеркальце-автоответчик
(Коему "светик…"
Шепчем и слышим копию места
Давнего текста)
Между ушами на нашей же шее.
Зеркальцу, шельме,
Правду давай! Не то вдребезги оземь!
Славное очень.
XXX
Этой стекляшкой мы запросто чаем –
С водкой, за чаем –
Ада, поскольку нам наша соборность –
То же, что борность
Для кислоты – разумеется, борной.
Если в уборной
Вылить в дерьмо её – станет азотной?
Так что заботой
XXXI
Стать человеком незачем парить
Душу и память.
Лучше возьмем – за клобук – Серафима.
Разве не фирма?
Он нам оттуда, из кельи Саровской,
Святости росской
Выдал на каждого аж мегаватты:
Нет бы – а святы!
XXXII
Так ли? Под святость – старец, ты знаешь –
Десть не подставишь.
Холост твой пост, если красный наш сокол
Лошадью цокал,
Выбрав себе Ильича и Варавву,
Ей же – Варшаву.
Нет, не раздашь ты свечение Неба
Лапами ЛЭПа.
XXXIII
Так что спасение жуй в одиночку:
Спрятавшись, ночью,
Под одеялом… Вон Сергий, к примеру:
Верен пленэру,
По; уши в хвое, по пояс в малине
Умной молитве
Всё медведя; научал бы, святитель,
Бросив обитель.
XXXIV
Весть невеселая, веси и грады:
Нет нам ограды
От вездесущего Веельзевула.
Ножки у стула
С задом начальника – в сере и шерсти,
Ибо не ести
Зло одолимо на площади людной,
Паче с Малютой.
XXXV
Это – тариф на туфту о Тартюфе.
Пудель на пуфе,
Меч наш духовный, ты к барской подошве
Клеишься дольше,
Нежели Русь отскиталась по сечам.
Есть тебя не с чем,
Клир, утонувший, как пальчик в резине,
В рясе-трясине.
XXXVI
Богово кесарю – князю для кайфа –
Се твоя альфа;
А лизоблюдство чиновное – бета,
В смысле обета;
Ну, и лукуллова трапеза – гамма.
Эта программа –
В память о матери с профилем снулым,
Ставшей Стамбулом.
XXXVII
Шанс был нажраться голой, готовой
Плоти Христовой –
Нет же! И в будни, и "Летом Господним"
Лишь над исподним
Бога – понятно, штопаным, чистым –
Нам, фетишистам,
Любо дышать. Мы как фаны, чей воздух –
Трусики звёзд их.
XXXVIII
Бог нам орет сквозь иконные маски.
Но – для отмазки
Вздыблены храмов стотонные свечи.
Нам не до встречи
С Тем, Кто несущее делает сущим,
Сучье – несучьим…
– Ангелы, что вы в нас пялите морды?
Дайте нам "Форды"!
XXXIX
Чуть же чего, то заместо иконы
Примет поклоны
Музой набитый до самых печенок
Феб-арапчонок.
Блин, да одни лишь его бакенбарды
Сопли вам, барды
Мира, утрут аж по эти – по ямбы,
Румбы и самбы!
XL
В наших жестоких романсах от веры –
Прутики вербы;
Ясно, что яйца; свечные калибры;
Страстные игры
В постное; рейтинг евангельских кукол…
Высится купол
Луком, что годен, в сиянии злата,
Лишь для салата –
XLI
Здесь, где в медвежьей, по сказкам, берлоге
Мы, бандар-логи,
К ней присобачили вывеску волчью.
Видно воочью:
Встрять в одно тулово вместе не в силах,
Как не проси их –
Даже с усушкой, даже с утруской, –
Рыцарь и русский.
XLII
… Пальцы шалашиком сделай – аналог
Сводов без балок,
Сводов, сведенных пальцами вместе
В каменной мессе;
И – словно в лето шприцом уже вколот
в августе холод –
Смутно дыхание мира иного,
Светом больного,
XLIII
Ты растворенным почувствуешь в этом,
Тьмою одетом,
Не обнаружив присутствия грани
Между мирами;
Крест ими сложен, а в перекрестье
Вложено третье –
Роза, живое творение воли
Божьей, – для боли
XLIV
Чувствовать крест как отсутствие круга
Друг возле друга.
Горняя ось будет сердцу охрана –
Сводами храма
Брошенный луч и мечом завершенный.
Завороженный
Дух твой – из веры, плоть – из окалин
Духа. На камень
XLV
Храма пятою кованой ступишь,
На пол опустишь
Заброниро;ванное колено
Тленного лена,
Данного с замыслом. С пола помалу,
Вровень хоралу,
След, се единство ступни и ступени,
Света и тени
XLVI
В камне, поднимет ведомое око
К небу, высоко,
Где свой овес облака разварили, –
К деве Марии.
Носит Мадонна по вареву облак
Юный свой облик,
Слабую женственность – с божеской просьбой:
Стать Ее прочной
XLVII
И милосердной отточенной сталью
В мире. С печалью
Просит Она твоей веры и чести,
Чтобы все черти
В ад повернули козлиной стопою,
Встретясь с тобою.
Станет Мария тебе предневестой,
Жизнь твоя – мессой
XLVIII
Ей, чей единственный смертный заступник,
Друг Ее, спутник –
Ты, на дороге абсурда и боли
В этой юдоли.
"Здесь, где драконов – что в Азии рису,
Розой на ризу,
Дева, Тебе моя смертная рана…"
Выйди из храма:
XLIX
Гоблин с боблом, быдло обло и лаяй,
В джипе и с лярвой
Типа "I fuck you!"; теплый, как ватник,
Шестидесятник
С верой в дерьмо с человеческим ликом,
С ней за великим
Лезущий в малое, в Маркса – за раем
Рядом с сараем;
L
Слепленный – воплем печорских апачей
"Любо!" – казачий
Подъесаул (он же – местный бухгалтер),
Но лишь бюстгальтер
В качестве сбруи вверявший ладоням
С мыслью "по коням!";
Кто еще? Волхв, раскрутивший науку
Князю гадюку
LI
Так не по делу подсунуть под ногу,
Иже Сварогу
В диво "славянскими" "Ведами" вляпать
Свастику в лапоть
(Как-то из Вырия вещий наш арий
Сей серпентарий
Интерпретирует?); далее, мальчик,
Офисов-мачех
LII
Пасынок, в должности штатного Кая
(Сказка такая),
За монитором, но на Боливаре
С кем-то там в паре,
Жаждущий – мертвенней выходца с кла;дбищ –
Enter’ом клавиш
Все же когда-нибудь трахнуть Ананке
(В долларах в банке) –
LIII
Здесь вы. Мы все здесь. Но факт, что от века
Нет человека
На квадратуре российского круга.
Пыль из Урука!
Ура песок, нильской родственный глине!
Присно и ныне
Все, кто себе, по словам очевидца,
Только лишь снится,
LIV
Братский привет вам от электората
Старшего Брата –
Авторов сна о себе на просторах
Сна и которых,
Стало быть, нет не во сне, а на деле,
Коротко – в теле!
В снах же, поведанных нами друг другу –
Жаль, что не в руку, –
LV
Снится вовсю, что мы есть в мире этом.
Это ответом
И прозвучит в тишине не-матросской
Враз на вопрос твой,
Что тебе снится, крейсер "Аврора" –
Спящая прорва
Либо пронырливых, либо угрюмых
В люксах и трюмах.
LVI
Только вот мало ли что тебе снится,
Друг мой из ситца.
Если ты есть – не построишь ГУЛАГа
Ближним во благо;
Не переплюнут плюсы березок
Минусов розог,
С коими входит, как с детской игрушкой,
К русскому русский.
LVII
Нетость есть самый точный синоним
Спящим и сонным;
Вслушайся: нет тебя в истинной яви,
Данник халявы,
И – без клейма, без цепей и лопаты –
Образ раба ты.
Просто раба – по судьбе, по природе.
Что-то навроде.
LVIII
Тянет очкариков к Прусту и Рильке;
Вшивых – к парилке;
Ну, а раба, словно чёботы к ваксе, –
К власти и власти.
Быть ему хочется. Властвовать – значит
(Раб так судачит)
Быть. Быть крутым пред общественным оком
(В сути – пред Богом).
LIX
Улица. Банки. Пакеты. Бутылки.
Это – Бутырки,
Рабским пинком отворенные настежь.
"Нет меня? Нате ж!"
Слов не услышите: тяга утробна.
Тем и удобна
Тем, кто по-умному код этой тяги
Пишет на стяги.
LX
Раб же у власти, живущий не нище,
Больше не Ницще;
Он пробюровит всех по берлогам:
Быть-то – немногим!
Нетость с углов начинается темных,
С жажды – сметённых
Листьев дубовых, Федьки и Фёклы –
Выбиться в мётлы.
LXI
Стоп! Начинается нетость с лепнины
В золоте, ныне
Угол у быдла убравшей овалом
В хате с наваром
С нефти и газа. Мётлы что надо!
Эта команда –
Дворник, сметающий листья и хвою
Спасской метлою.
LXII
Нет! Ведь и дворник – суть те же Фёклы,
Только из свёклы
Ставшие поваром. Глянуть, так корень
Бед наших скроен
Из… из него вырастающей кроны.
Что же есть кроме?
Лишь колобка извлечем из-под скалки
Триллера-сказки.
LXIII
Здесь, где зрачками Бориса и Глеба
Вспорото небо,
Сказкам судьба становиться не былью –
Лагерной пылью,
Склонной, в ряду всех иных привидений,
К ряду видений,
Вновь становящихся сказкой неслабой,
Курочкой рябой.
LXIV
Русский есть раб. Потому что он русский.
Этот вот грустный
Вывод уводит из темы проклятой
"Бедный – богатый"
Дальше, к истокам истории, жрущей
Хвост свой насущный,
К конскому черепу с бычьем на тыне,
К мифу, к Добрыне.
LXV
Тянется с плеска олегова стяга
Эта бодяга –
Видно, на ручках заняньчила сына
Мать славянина,
И у него, со времен Берендея,
слабая шея:
В чести и вере, словно веревка,
Виснет головка;
LXVI
Всё бы он к мамке – к матери Божьей –
С нетостью бомжьей
Жался орлом, разминаясь, как решкой,
Крестной пробежкой,
Всё бы пытался, лапти, как ласты,
Вытянув, к власти
Вынырнуть ближе – пищей ответу,
Что его нету.
LXVII
Семя сего – в праотце; Смердякове,
Коего крови
В нас, пра-пра-пра;внуках Лизы Смердящей, –
Вся она. Нашей
Не отличить уже толком от водки,
Залитой в глотки
С кайфом нулей, что, мол, в сумме мы – имя
Третьего Рима.
LXVIII
Грех наш – примазывать ноль к единице,
Курицу – к птице,
Рабство – к свободе, к дому – дорогу,
Дьявола – к Богу.
О, этот вечный – средь признаков прочих, –
Ровный проборчик,
Метящий лоб полового в трактире
В каждой квартире!
LXIX
Сдвинет с раба в нас, засевшего с Ноя,
Лишь метанойя –
Вещь, застолбившая в давние сроки
Редкие строки
Редких анналов, но в нынешнем мире,
Ржущем на мине, –
Чудо она, ме;ста коему – йота:
Страсть идиота.
LXX
Страсть, что способна – простите мне, гиды! –
Аж пирамиды
Перевернуть вниз зубами и Нилу
В дельту, как в жилу,
Впарить их – либо из ямы за патлы
Взвить без лопаты
Задницу, полную не поролоном,
Вслед за бароном.
LXXI
Так лишь становятся добрыми злые.
Чудо о змие,
Мо;чиво князя неангельских оргий
(Где и Георгий,
И птеродактиль из тьмы инфернальной
В позе финальной –
Это мы сами) суть наша свобода.
Здесь. Не у входа.
LXXII
Тут бы, Эрато, и вставить полтинник:
Сонмы ботинок,
В ладушки круг накопытивших, в целом –
С Сунем и Сэмом,
С Карлом, Нгуеном, Диего, Хасаном,
С нашим Иваном…
Только вот мир не рисует с картинки
Эти ботинки.
LXXIII
Ну, а себе что я выхаркну карком,
Роясь по Калкам,
Бронзы вдали и bravissimo медных,
Столь неуместных?
Время настанет – в небе утонешь,
Гадкий утёныш,
Синь над собою раздвинешь боками
За облаками,
LXXIV
Перья стараясь топырить ладошкой
В сторону плоской,
Но потихоньку круглеющей веси,
Что была вместе
Жизнью, страной и тобою доселе.
Их еле-еле
Видя, помашешь над сном и дорогой
С небезнадёгой.
Первенец строф, ты обычно заряжен
Морем, пейзажем,
Ночью, дождем до упаду, закатом,
Всхлипом за кадром,
Лейбл "Глубокая" клея на думу,
Врытую в сумму
Следом за первыми вырытых строчек,
Тех или прочих.
II
Шьешь ты, не горбясь, автору образ:
… Мудрый, как кобра; с
Фебом на "ты"; в час рифмованной жатвы
О, как прижаты
Пальцы к челу! Словно башня – к Парижу:
"Боже, я вижу…"
Так обнажи мне свой кальций, редиска
Лунного диска!
III
Жить получилось в отчизне хваленой
Белой вороной,
Перья топыря цвета творожной
Массы в порожней
Выси и по вымирающим паркам.
С харком и карком
Мерно поганю я клювом от Тота
Слух патриота.
IV
Мысль вашу, форму придавшую лбам и
С веника в бане
Сзади прилипшую к вашему мозгу,
Буду, как Моську,
Лаем дразни;ть, подвывая поэту, –
С видом на Лету,
С Волгой махнувшейся: скоро ведь станем
Нью-Сычуанем.
V
Или еще там каким-нибудь брендом.
Кажется бредом?
Но не безумье ли венчано с Русью
Тютчевской грустью,
Даже отчаяньем, кровником веры –
Яростной сферы
Духа, где credo quia absurdum?
Раз не рассудим
VI
Разумом Русь, коей тройкой по стенке
Мчаться – по Сеньке
Шапка, то значит, бред будет бреду
Ложкой к обеду.
Вы у Хеопса спросите – погибнет
Отчий Египет?
Что за абсурд! Не вскипят от обиды
Лишь пирамиды.
VII
Мы же, не шитые лыком шумеры,
Сунуть сумели
Мумию Нила в пасть зиккурату
Форой Евфрату.
Слов нет! Да марксова марка замеса
Круче Рамзеса!
Жуй, мавзолей, свой без сахара "о;рбит"!
Нас не коробит.
VIII
Нам ведь без разницы, что мы шумеры,
Что отшумели
Наши там всякие мамки да няньки
С Этемена;нки –
Храма, сующего на; ночь подругу
В морду Мардуку;
Что, словно в думах о феназепаме,
Дремлют зубами
IX
Вверх пирамиды – каждая косо
К кончику носа
Сдвоив зрачки свои: прочь эти архи-
Ахи и страхи!
…Лет через эдак, в принципе, скоро,
В храмах Луксора
Шаг строевой свой впечатает в камни
Рота с руками,
X
Как и у всех здесь, а ля Буратино.
Знаний ретиво
Требуя, девочка в блюдце панамы
Спросит у мамы:
– Переболели гипербореи?
Как скарабеи.
– Нет, – скажет мама, стоя у роты, –
С детства уроды.
XI
И – не ответишь, спринтер на месте,
В блюдце невесте,
Что красаве;ц ты: клёпан твой краник,
Суздальский пряник!
Для равновесия грянет, однако, –
В храмах Карнака –
Слово, достойное ракурса роты:
"Се – патриоты".
XII
О, пролетая близ этих изделий
Легче, чем гелий,
Вспомнишь, Эрато, с комом у горла,
Формы глагола
Нашего, склонного ластиться к лицам,
"Цыпочки" с "цыцем",
Слыша пропавшие в ветре и свете
"Азы" и "веди"!
XIII
Тут и всплакнешь, и помянешь лаврушкой,
Как тебе русской
Лирой вовсю сыпанули в акафист
Ямб и анапест!
Только вот вскачь ты накрылась, денница –
Клевер Дениса,
Мхи баратынские, анненский ельник…
Жизнь – не подельник
XIV
Флоры вне грядки, химии, сцены;
Тем-то и ценны
Цены на ней, что за них из навоза
Лепятся роза
Плюс соловей – зачирикивать в ахах
общий им запах,
В коем Дементьев машет кадилом
С бисакодилом.
XV
В нем и без фена сохнет неброский
Дождичек бродский –
Муза, твои же вне лжи и вне позы
Чистые слезы;
С ним и без масла жарит нам стекла
Мячик Дамокла,
В рощах уча загорелую птицу
Ближнему блицу.
XVI
Весь обонянье, глянь с прибабахом:
Впору собакам,
В запахе этом почувствуешь – пряно
Влезшее прямо
В нос – сумасшествие времени: вечер
Дня изувечен
Пыткой гаданий на гуще кофейной
Ночи ничейной –
XVII
День перейдет во "вчера" или в "завтра"?
С муками Мавра,
Но и осла буриданова тверже,
Станет он все же
Тем, кого поровну жрут оба стога,
Ставя от Бога
Точку "сейчас". Вот где нету для Крона
Фри и поп-корна!
XVIII
Точка свободы! Пред Господа ликом
Вовсе не бликом,
Даже не солнечным зайчиком вшивым
С тоненьким шилом –
В задницу мира им тыкать, мол, бегай,
Жизнь стала пегой, –
Длишься ты, сплавив в одну единицу
День и денницу,
XIX
С ними же вместе – вечность и долю
Мига, а долу
Глянуть, то долю дальних и близких –
Тех, в обелисках
Ждущих, и кто еще машет мослами,
Как и мы сами.
Ввек мы сейчас, если день наш как атом,
Пусть и с закатом.
XX
Да вот, увы, не про нас эта тема –
Мягкое темя
Выпало нашей головке, чей навык
С крышею набок
Топать сюда аж от Ладоги Старой
Ножкой усталой
Колет наш день пополам, как полено,
Лбом об колено.
XXI
Что пополам! Наш как в старости веник
День-шизофреник!
Роза на сцене, себе не равны мы –
Свалим с равнины,
Станем, уйдя во вчера, словно в раму,
Стадом Урнамму,
Те же, кто съеден завтрашним сеном, –
Сунем и Сэмом.
XXII
Это, Эрато, месть нам за то, что
Слыли истошно
Русскими – их мы, Сэмом и Сунем
Ставши, засунем…
Да не увидит наш бриг этот берег!
Дай же копеек
Двадцать – их вставить с прибылью либо
Без толку, ибо
XXIII
Всем, кто схватить за копыто Пегаса
Не испугался
И до хребта оказался урытым
Этим копытом,
Бог отродясь вяжет вантами в нервы
Сумрак Минервы,
Мокрый от плача платочек Изиды,
Гнев Немезиды.
XXIV
С ними в любви я к отечеству черен,
Как и Печерин;
Вижу в нас замыслам Бога помеху,
Стойбище йэху,
В нынешних терминах – орка и тролля
Русского поля,
Сих "колосков" его "тонких", "былинок".
Крытый наш рынок!
XXV
Дохлый Меркурий с фигурой косою,
Кости с косою!
Плачь, коли слеплен ты методом "минус
Лишнюю глину" с
Формы, сокрытой в бесформенной массе:
Вещь эту в мясе
Ближнего мастерски выполнил ближний
Челюстью нижней.
XXVI
Так лишь рабы поступают с рабами.
И не в Абраме
Суть: мы, славяне, с ревом и рыком
Ставшую рынком
Русь, твою мать, словно приз абордажу,
На распродажу
Кинули, в ней под заборами роясь
С криком "Соборность!"
XXVII
Блажненький, не по Европе сей призрак
Бродит как признак
Страсти наперсточной наших извилин.
Даже сивиллин
Голос, набитый бедой неотвратной,
Лучше, чем с ватой
Сахарной модус лаптей и колядок,
Святок и ****ок!
XXVIII
За Хомяковым ходим по кругу
В рабстве недугу
Горькую суть нашу чувствовать сладкой:
Сунутой с лаской
В чеховский сад с полужизнью-улиткой
Кроткой улыбкой
Видим славянские наши оскалы,
Братья-шакалы.
XXIX
Встроено зеркальце-автоответчик
(Коему "светик…"
Шепчем и слышим копию места
Давнего текста)
Между ушами на нашей же шее.
Зеркальцу, шельме,
Правду давай! Не то вдребезги оземь!
Славное очень.
XXX
Этой стекляшкой мы запросто чаем –
С водкой, за чаем –
Ада, поскольку нам наша соборность –
То же, что борность
Для кислоты – разумеется, борной.
Если в уборной
Вылить в дерьмо её – станет азотной?
Так что заботой
XXXI
Стать человеком незачем парить
Душу и память.
Лучше возьмем – за клобук – Серафима.
Разве не фирма?
Он нам оттуда, из кельи Саровской,
Святости росской
Выдал на каждого аж мегаватты:
Нет бы – а святы!
XXXII
Так ли? Под святость – старец, ты знаешь –
Десть не подставишь.
Холост твой пост, если красный наш сокол
Лошадью цокал,
Выбрав себе Ильича и Варавву,
Ей же – Варшаву.
Нет, не раздашь ты свечение Неба
Лапами ЛЭПа.
XXXIII
Так что спасение жуй в одиночку:
Спрятавшись, ночью,
Под одеялом… Вон Сергий, к примеру:
Верен пленэру,
По; уши в хвое, по пояс в малине
Умной молитве
Всё медведя; научал бы, святитель,
Бросив обитель.
XXXIV
Весть невеселая, веси и грады:
Нет нам ограды
От вездесущего Веельзевула.
Ножки у стула
С задом начальника – в сере и шерсти,
Ибо не ести
Зло одолимо на площади людной,
Паче с Малютой.
XXXV
Это – тариф на туфту о Тартюфе.
Пудель на пуфе,
Меч наш духовный, ты к барской подошве
Клеишься дольше,
Нежели Русь отскиталась по сечам.
Есть тебя не с чем,
Клир, утонувший, как пальчик в резине,
В рясе-трясине.
XXXVI
Богово кесарю – князю для кайфа –
Се твоя альфа;
А лизоблюдство чиновное – бета,
В смысле обета;
Ну, и лукуллова трапеза – гамма.
Эта программа –
В память о матери с профилем снулым,
Ставшей Стамбулом.
XXXVII
Шанс был нажраться голой, готовой
Плоти Христовой –
Нет же! И в будни, и "Летом Господним"
Лишь над исподним
Бога – понятно, штопаным, чистым –
Нам, фетишистам,
Любо дышать. Мы как фаны, чей воздух –
Трусики звёзд их.
XXXVIII
Бог нам орет сквозь иконные маски.
Но – для отмазки
Вздыблены храмов стотонные свечи.
Нам не до встречи
С Тем, Кто несущее делает сущим,
Сучье – несучьим…
– Ангелы, что вы в нас пялите морды?
Дайте нам "Форды"!
XXXIX
Чуть же чего, то заместо иконы
Примет поклоны
Музой набитый до самых печенок
Феб-арапчонок.
Блин, да одни лишь его бакенбарды
Сопли вам, барды
Мира, утрут аж по эти – по ямбы,
Румбы и самбы!
XL
В наших жестоких романсах от веры –
Прутики вербы;
Ясно, что яйца; свечные калибры;
Страстные игры
В постное; рейтинг евангельских кукол…
Высится купол
Луком, что годен, в сиянии злата,
Лишь для салата –
XLI
Здесь, где в медвежьей, по сказкам, берлоге
Мы, бандар-логи,
К ней присобачили вывеску волчью.
Видно воочью:
Встрять в одно тулово вместе не в силах,
Как не проси их –
Даже с усушкой, даже с утруской, –
Рыцарь и русский.
XLII
… Пальцы шалашиком сделай – аналог
Сводов без балок,
Сводов, сведенных пальцами вместе
В каменной мессе;
И – словно в лето шприцом уже вколот
в августе холод –
Смутно дыхание мира иного,
Светом больного,
XLIII
Ты растворенным почувствуешь в этом,
Тьмою одетом,
Не обнаружив присутствия грани
Между мирами;
Крест ими сложен, а в перекрестье
Вложено третье –
Роза, живое творение воли
Божьей, – для боли
XLIV
Чувствовать крест как отсутствие круга
Друг возле друга.
Горняя ось будет сердцу охрана –
Сводами храма
Брошенный луч и мечом завершенный.
Завороженный
Дух твой – из веры, плоть – из окалин
Духа. На камень
XLV
Храма пятою кованой ступишь,
На пол опустишь
Заброниро;ванное колено
Тленного лена,
Данного с замыслом. С пола помалу,
Вровень хоралу,
След, се единство ступни и ступени,
Света и тени
XLVI
В камне, поднимет ведомое око
К небу, высоко,
Где свой овес облака разварили, –
К деве Марии.
Носит Мадонна по вареву облак
Юный свой облик,
Слабую женственность – с божеской просьбой:
Стать Ее прочной
XLVII
И милосердной отточенной сталью
В мире. С печалью
Просит Она твоей веры и чести,
Чтобы все черти
В ад повернули козлиной стопою,
Встретясь с тобою.
Станет Мария тебе предневестой,
Жизнь твоя – мессой
XLVIII
Ей, чей единственный смертный заступник,
Друг Ее, спутник –
Ты, на дороге абсурда и боли
В этой юдоли.
"Здесь, где драконов – что в Азии рису,
Розой на ризу,
Дева, Тебе моя смертная рана…"
Выйди из храма:
XLIX
Гоблин с боблом, быдло обло и лаяй,
В джипе и с лярвой
Типа "I fuck you!"; теплый, как ватник,
Шестидесятник
С верой в дерьмо с человеческим ликом,
С ней за великим
Лезущий в малое, в Маркса – за раем
Рядом с сараем;
L
Слепленный – воплем печорских апачей
"Любо!" – казачий
Подъесаул (он же – местный бухгалтер),
Но лишь бюстгальтер
В качестве сбруи вверявший ладоням
С мыслью "по коням!";
Кто еще? Волхв, раскрутивший науку
Князю гадюку
LI
Так не по делу подсунуть под ногу,
Иже Сварогу
В диво "славянскими" "Ведами" вляпать
Свастику в лапоть
(Как-то из Вырия вещий наш арий
Сей серпентарий
Интерпретирует?); далее, мальчик,
Офисов-мачех
LII
Пасынок, в должности штатного Кая
(Сказка такая),
За монитором, но на Боливаре
С кем-то там в паре,
Жаждущий – мертвенней выходца с кла;дбищ –
Enter’ом клавиш
Все же когда-нибудь трахнуть Ананке
(В долларах в банке) –
LIII
Здесь вы. Мы все здесь. Но факт, что от века
Нет человека
На квадратуре российского круга.
Пыль из Урука!
Ура песок, нильской родственный глине!
Присно и ныне
Все, кто себе, по словам очевидца,
Только лишь снится,
LIV
Братский привет вам от электората
Старшего Брата –
Авторов сна о себе на просторах
Сна и которых,
Стало быть, нет не во сне, а на деле,
Коротко – в теле!
В снах же, поведанных нами друг другу –
Жаль, что не в руку, –
LV
Снится вовсю, что мы есть в мире этом.
Это ответом
И прозвучит в тишине не-матросской
Враз на вопрос твой,
Что тебе снится, крейсер "Аврора" –
Спящая прорва
Либо пронырливых, либо угрюмых
В люксах и трюмах.
LVI
Только вот мало ли что тебе снится,
Друг мой из ситца.
Если ты есть – не построишь ГУЛАГа
Ближним во благо;
Не переплюнут плюсы березок
Минусов розог,
С коими входит, как с детской игрушкой,
К русскому русский.
LVII
Нетость есть самый точный синоним
Спящим и сонным;
Вслушайся: нет тебя в истинной яви,
Данник халявы,
И – без клейма, без цепей и лопаты –
Образ раба ты.
Просто раба – по судьбе, по природе.
Что-то навроде.
LVIII
Тянет очкариков к Прусту и Рильке;
Вшивых – к парилке;
Ну, а раба, словно чёботы к ваксе, –
К власти и власти.
Быть ему хочется. Властвовать – значит
(Раб так судачит)
Быть. Быть крутым пред общественным оком
(В сути – пред Богом).
LIX
Улица. Банки. Пакеты. Бутылки.
Это – Бутырки,
Рабским пинком отворенные настежь.
"Нет меня? Нате ж!"
Слов не услышите: тяга утробна.
Тем и удобна
Тем, кто по-умному код этой тяги
Пишет на стяги.
LX
Раб же у власти, живущий не нище,
Больше не Ницще;
Он пробюровит всех по берлогам:
Быть-то – немногим!
Нетость с углов начинается темных,
С жажды – сметённых
Листьев дубовых, Федьки и Фёклы –
Выбиться в мётлы.
LXI
Стоп! Начинается нетость с лепнины
В золоте, ныне
Угол у быдла убравшей овалом
В хате с наваром
С нефти и газа. Мётлы что надо!
Эта команда –
Дворник, сметающий листья и хвою
Спасской метлою.
LXII
Нет! Ведь и дворник – суть те же Фёклы,
Только из свёклы
Ставшие поваром. Глянуть, так корень
Бед наших скроен
Из… из него вырастающей кроны.
Что же есть кроме?
Лишь колобка извлечем из-под скалки
Триллера-сказки.
LXIII
Здесь, где зрачками Бориса и Глеба
Вспорото небо,
Сказкам судьба становиться не былью –
Лагерной пылью,
Склонной, в ряду всех иных привидений,
К ряду видений,
Вновь становящихся сказкой неслабой,
Курочкой рябой.
LXIV
Русский есть раб. Потому что он русский.
Этот вот грустный
Вывод уводит из темы проклятой
"Бедный – богатый"
Дальше, к истокам истории, жрущей
Хвост свой насущный,
К конскому черепу с бычьем на тыне,
К мифу, к Добрыне.
LXV
Тянется с плеска олегова стяга
Эта бодяга –
Видно, на ручках заняньчила сына
Мать славянина,
И у него, со времен Берендея,
слабая шея:
В чести и вере, словно веревка,
Виснет головка;
LXVI
Всё бы он к мамке – к матери Божьей –
С нетостью бомжьей
Жался орлом, разминаясь, как решкой,
Крестной пробежкой,
Всё бы пытался, лапти, как ласты,
Вытянув, к власти
Вынырнуть ближе – пищей ответу,
Что его нету.
LXVII
Семя сего – в праотце; Смердякове,
Коего крови
В нас, пра-пра-пра;внуках Лизы Смердящей, –
Вся она. Нашей
Не отличить уже толком от водки,
Залитой в глотки
С кайфом нулей, что, мол, в сумме мы – имя
Третьего Рима.
LXVIII
Грех наш – примазывать ноль к единице,
Курицу – к птице,
Рабство – к свободе, к дому – дорогу,
Дьявола – к Богу.
О, этот вечный – средь признаков прочих, –
Ровный проборчик,
Метящий лоб полового в трактире
В каждой квартире!
LXIX
Сдвинет с раба в нас, засевшего с Ноя,
Лишь метанойя –
Вещь, застолбившая в давние сроки
Редкие строки
Редких анналов, но в нынешнем мире,
Ржущем на мине, –
Чудо она, ме;ста коему – йота:
Страсть идиота.
LXX
Страсть, что способна – простите мне, гиды! –
Аж пирамиды
Перевернуть вниз зубами и Нилу
В дельту, как в жилу,
Впарить их – либо из ямы за патлы
Взвить без лопаты
Задницу, полную не поролоном,
Вслед за бароном.
LXXI
Так лишь становятся добрыми злые.
Чудо о змие,
Мо;чиво князя неангельских оргий
(Где и Георгий,
И птеродактиль из тьмы инфернальной
В позе финальной –
Это мы сами) суть наша свобода.
Здесь. Не у входа.
LXXII
Тут бы, Эрато, и вставить полтинник:
Сонмы ботинок,
В ладушки круг накопытивших, в целом –
С Сунем и Сэмом,
С Карлом, Нгуеном, Диего, Хасаном,
С нашим Иваном…
Только вот мир не рисует с картинки
Эти ботинки.
LXXIII
Ну, а себе что я выхаркну карком,
Роясь по Калкам,
Бронзы вдали и bravissimo медных,
Столь неуместных?
Время настанет – в небе утонешь,
Гадкий утёныш,
Синь над собою раздвинешь боками
За облаками,
LXXIV
Перья стараясь топырить ладошкой
В сторону плоской,
Но потихоньку круглеющей веси,
Что была вместе
Жизнью, страной и тобою доселе.
Их еле-еле
Видя, помашешь над сном и дорогой
С небезнадёгой.
Метки:
