Божье лето из кн. Собачья Родина
* * *
(Из Конфуция)
Не библейский голубь, а даосская утка
Обозначила окончанье потопа,
То бишь – место, где лодка уткнулась утло
В отработанный полураспад изотопа,
Где пескарик полощет листки устава,
Ветерку в камышах не порвать паутинку,
И где каждая вещь в продолжении дао
Превращается в собственную половинку.
* * *
;;;; ;; ;; ;;;;;;;; ;;;;;;; ;;;;;;;; ;;;;;;…
(;;;;;)
Говорят, до войны (до Второй Мировой) тут стояли теплицы,
и теперь хоть бы где ни копнёшь – всё сплошное стекло.
Потому поутру неохота копать – тянут опохмелиться:
вот такое теперь предпочтительней здесь ремесло.
В этом деле, опять же, своя, с позволенья, наука:
здесь и знанья, и опыт – и дерзкие гении есть!..
А потом закопаешь отца, потетешкаешь внука –
и гвоздишь до зари по стропилам гремучую жесть.
* * *
(Апокрифическое (?Детство?))
Я родился в оплошной семье
Безлошадных казаков и безлодочных речников.
Протирая штаны на скрипучей школьной скамье,
Рисовал башни замков,
ключи от старинных замков.
Флюгера и бородки имели резной фасон.
Выходило похоже на книжную букву Ка.
За окном в гуще щедрой поймы
высверкивала медяком река.
И назойливой мухой зудел тридевятый сон…
Так что я своё отсидел от звонка до звонка.
* * *
(?Остановка Лобачевского?)
Der Ort ist das Wort
Der Ort und’s Wort ist Eins…
(Angelus)
Как я здесь очутился?.. – закопав парашют
в жестяной послешкольной листве,
ещё раз затвердив, дескать, гитлер капут
пас сис жю ай лав ю и лавэ –
огляделся вокруг – а кругом ни души!..
лишь цистерны ползут по бугру,
и подумал: – Места хороши, хороши…
Вот я именно здесь и умру.
* * *
(Генерал (от инфантерии))
? Грянем песню удалую…?
Когда просто выходишь с собакой на берег
и бредёшь вслед за ней меж бугров и меж рытвин,
и рябит за осокой не Обь и не Терек,
а Воронеж-река, чей прообраз корытвен;
и бредёшь – и глядишь, как стирают бомжихи,
полоская бельишко от спермы и ханки
в этой мутной водице; как, словно ежихи –
в иглах брызг, чуть поодаль крутые лоханки
нарезают круги; как над ними клочками
чьих-то трусиков, лифчиков кружатся чайки –
что ж тут ведать, рыбачьим зрачком за очками
примечая изгибы сией обечайки…
Тут бы впору, глотнув из заветной чекушки,
На заречную церковку перекреститься,
Прославляя Его, что есть Шиллер и Пушкин,
И ларёк за заправкой, и синяя птица…
Только гоголем ктой-то навстреч выступает
И вминает в песок ананасные корки.
И внимает ему вся округа тупая.
А он харизматичен, как Маркес и Борхес.
И рябит за стеклом не Дунай и не Сена.
И несёт по волнам не Двиной и не Рейном,
Когда прямо под ложечкой – тяга: соседа
Угостить тридевятым былинным портвейном…
Это дело собачье – пугаясь урона,
лягушачьего вспрыга и птичьего вспорска –
хорохориться словно хромая ворона
на задворках у Баха, на досках у Босха!..
… Только – мелкие косточки помнят о рыбе.
Только – мелкие стёклышки были в оправе.
Только – рыжий трёхлапый звездец на обрыве…
А под ним – несть числа разномастной ораве.
И подымутся ратями сто тысяч братьев.
И помчат во всю прыть сорок тысяч курьеров,
когда грянут на пару поручик Кондратьев
с отставным генералом песчаных карьеров…
СЕСТРА
(* * *)
Сестра!.. Дык, ёлы-палы..
(БГ)
Здравствуй, сестра.
Плачет по тебе монастырь.
Провожу со двора.
Уведу на ветреный пустырь.
И уж там расскажу,
еле слышим за плеском волн,
про тяжёлую баржу
и про утлый житейский чёлн.
(* * *)
На траверзе Казанской
боролась с ветром чайка –
в тоске необычайной,
в тревоге несказанной!..
Минутами казалось –
простор её изгложет.
Но крылышко касалось
подгрудья Мати Божей…
ANNO DOMINI
?Есть тысячи вещей, мой друг Горацио…?
1 (* * *)
Волн дремотных глухой предрассудок
под бессонным гуденьем моста…
В который год в наши места
прилетают две пары уток,
чтоб явилась под Троицын день
уготованная нам милость:
золотого выводка лень
на лоне лета…
что и не снилось.
2 (* * *)
Коляска бэушная, но с рессорами.
На кочках рессоры ворчливо поскрипывают.
Что память?.. – в верхах стеллажи с манускриптами
иль угол неметеный с сором и ссорами?..
Что память, что взгляд в поволоке мечтательной,
что сумрачный пламень во рвении истовом –
под пальцами искреннего пианиста
не более всё, чем этюд испытательный.
Когда беспокоятся вечные штифтики,
поскрипывают, как на кочках, вытягивая
лучами раскосыми струнные стяги –
что тайны?.. – что ржавые циркули мистики?..
Не ведая прошлого, толком не зная
что будет, сегодня, шестого июля,
по берегу катится детская люлька,
и плещется мысль, и она не дурная.
Ведь, так или иначе, но бесконечностью
живое и вечное не измеряется:
сплетаясь со встречностью и поперечностью –
дробится, рифмуется,
не повторяется…
3 (Колыбельная)
?Налетели ветры злыя
Ой-да с восточной стороны…?
За ракитовым кустом,
за густой сухой осокой
притаился кошкин дом,
сам ни низкой, ни высокой.
Поселились в том дому
не зайчица, не лисица…
Чутко спится… – потому
мало ль что могло присниться…
…Вольно волку во степи.
Тесно бурому в берлоге…
Спи, мой сыночка!.. Сопи…
Будет камень при дороге…
Ты сначала подрасти,
сном окрепни богатырским…
…Хрест у Стеньки на груди.
Мир – под сводом монастырским…
4 (* * *)
Вот тут, под этой старой ивой,
Чьи скручены жгутом стволы.
Часы идут неторопливо,
Как запряжённые волы.
Предавшись странному безделью
Как неминуемой судьбе,
Всех птах со всей их канителью
Влачат сурово на себе.
5 (* * *)
?И несть эллина, и несть иудея…?
На кромке земли между плеском речным
и гремучей железной дорогой,
На узкой полоске песка, тростника…
в тех местах, где лишь пепел и прах,
Стихи мои начерно изречены
и оставлены до второго
Пришествия; стало быть, наверняка
звучать им в финальных хорах,
Когда кавалькады архангельских труб
покроют рёв локомотивов,
И блеск неземной золотых бубенцов
охватит всё, как суховей,
И речь, сшелушившись с обветренных губ,
взовьётся столпами мотивов,
И больше не будет далёких отцов
и ветреных сыновей…
* * *
(К вопросам искусства кройки и житья)
?Жизнь кошачья не жизнь собачья…?
На слишком широкой для взгляда мельком
Рябой поверхности водоёма,
Будь он великим, тихим, мелким –
Не счесть защипов, стежков, каёмок…
Веками снуют челноки рыбачьи,
Как иглы – чайки и человеки….
И как не бежать здесь судьбы собачьей:
Держать – как гири – мужские веки…
(Пара четверостиший)
* * *
Я – Довлатов, не уехавший в Америку.
(У меня на тот момент жены и не было.
А была бы – закатила б мне истерику
И в Америку б валить со мной погребовала…)
* * *
Человек – это тот, кто всегда умудрится закрасить в угол
самого себя. И, как не пытайся, ни швыдкий Google,
кулерком свербя, ни носитель просветлённого ока Шивы –
не обнаружат тебя, коли краска черна и обои паршивы…
* * *
(Собачья вотчина)
Эта страна под парящим на струнах мостом
Маленькая, как Швейцария.
Всех-то и жителей – кот да коза, да хромая ворона под страшным кустом,
А из культурных и вовсе один только Царь и я.
Царская жёнка и дети порою бывают шумны.
Им бы побольше бы в кирхе унд шуле иль где-то… –
Но со Владыкой не даром мы очень умны:
Свято блюдём наш принципиум нейтралитета.
Ну и случается напасть Хозяйских гостей –
Орды бастардов и сонмы убогих калек, но я
Чую, трёхлап (в предвкушении свежих костей) –
Жизнь, она штука (как мы с Ним, Одним) – диалектная…
Значит, он вечен – гудящий над поймою мост.
И разнотравье помойки проймёт и тычинкой, и пестиком.
Странное место… как выгул собачий, как схима и пост.
Выпала ж служба – такому козлу быть наместником!..
* * *
(К Северному мосту)
?… обло, озорно, огромно, стозёвно и лайя…?
Дело к вечеру. К ночи. И мост
к горизонту всё громче, всё тяжче
воздымает перепончатый хвост
над моей переливчатой чащей,
над моею дремучей судьбой,
где щелкал соловей за ракитой
и где нынче разор и разбой…
Бог с тобою…
не тобой я убитый.
* * *
(Мм-е-е-муаровое)
И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом…
(Игорь Северянин)
– А почему ж ты до сих пор не супервайзер?!. –
напористо спросила Светка Хайзер
меня – тогда адепта льна и кайфа
в эпоху менатеп и гербалайфа.
– А потому я до сих пор не супервайзер, –
ей отвечаю, наконец опомнясь, –
что наш смотрящий хоть любил будвайзер –
козлом окончил близ Велкопоповиц…
* * *
(Воскресные развлечения
над ?воронежским морем?)
Злобный чёрный вертолётик
Над рябой равниной реет
И на бреющем полёте
Ивнякам макушки бреет.
Неземным утробным треском
Он распугивает рыбок
И назло снастям и лескам
Вдаль несётся как обрывок
Звёздной глянцевой рекламы:
?Кто желает море высечь?! –
В кассу! Господа и дамы:
Сто плетей – за сорок тысяч…?
Дело даже не в соседстве
Нуво-рюш дворцов и хаток.
Просто этаких и в детстве
Мы стреляли из рогаток.
* * *
(Писец)
Тупая блатата мещанства
Не лучше сволочи лощёной…
Писец!.. дави их беспощадно
Своей дощечкой навощённой! –
Пускай пищат: мол, ?нас прижали!!..? –
Дави их – гнид, чумное племя… –
Пока гранитные скрижали
Тебе улягутся на темя.
* * *
(Операция ?Чистое поле?)
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит...
(Пушкин)
Две вороны на раките
да туристы на "Ракете"... –
Богатырь снимает китель.
В чистом поле мёрзнут дети... –
– Нет, не мёрзнут: им ни жарко
и ни холодно не будет...
– Богатырь!.. горька ли чарка?.. –
Две вороны мирно судят...
08.08.08
* * *
(Ягодки зла)
Lieber K;mmling! Leise! Leise!
Ruhe! la; den Gatten ruhn!
Langer Schlaf verleiht dem Greise
Kurzen Wachens rasches Tun.
(Faust. Der Trag;die zweiter Teil. 5 Act)
Побережье (как бодлерова кобыла
в упоении знойным гниеньем) –
обернувшееся гётевским мгновеньем
свято место, о котором ты забыла.
И бредут по дюнам бездомные,
безлошадные старик со старухой.
И он вглядывается в её зенки бездонные,
отражаясь всей житейской прорухой.
И везут они полными вёдрами
волчью ягоду в раздолбанной коляске.
И старуха покачивает бёдрами.
А старик семенит за ней по-школярски.
Я смотрю на них – и мне совсем не больно
(вот только шалые песчинки режут око).
Время – это место, где сердцу одиноко…
…памяти чайка, сквозящая вольно
над волнами.
* * *
(Коммуналка)
Сергею Гандлевскому
?Есть обычай у русской поэзии…?
Стали раздражать пустяки: вертолёт,
гремящий кругами; орлы на заборе
(тем паче – вороны); чужие стихи.
А пуще что – сам стихоплёт,
с которым лоб в лоб столкнёшься в глухом коридоре.
Взять хоть вот этого мужика в штанах
адидас, курчонке найк с капюшоном на дюжем затылке.
Почему-то так и свербит послать его нах
его фатерлянд не взирая на взгляд,
которым гнут вилки.
А ведь бывало – мечталось: ужо!.. – подрасту,
стану самим собой, и на диво папе –
как будем важно раскланиваться,
друг друга признав за версту,
с тем стариканом в пенсне и олдовой шляпе…
– Что ж со мной сталось?.. То ли соседи пошли не те.
То ли я сам так и не вышел из детского вздора.
То-то и вздрагиваю, трюмо сшибив в пустоте
тёмного коридора.
* * *
?… ;;;;;;; ;;;;;;;;;; ;;;; ;;;;;;
;;;;;; ;;;;;; ;;;; ;;;;;…?
? Что ищет он в краю далёком…?
Горит закат чертогом брачным,
Сквозя стропилами сквозь тучи…
По пустырям старик невзрачный
Клюкою разгребает кучи
Дерьма и хлама. По канавам
Блеснёт то банка, то бутылка.
И равно лжёт мирская слава,
Как тяжесть в области затылка.
И равно маловероятно
Здесь повстречать единоверца,
Как вынуть из груди разъятой
Трепещущее жизнью сердце.
И лишь огромные рекламы
Над окружною пламенеют.
И мреет образ юной мамы,
И реют ангелы над нею…
<…>
Бредёт по кромке моря нищий.
Шипя, накатывают волны.
Увы – он счастия не ищет –
Он получил его по полной.
* * *
(Шляпа)
Нынче природа цветаста и ветрена:
выйдешь на лоно в профессорском фетре на
кумполе, в коем бардак умозрительный –
?Ooops!.. Приколись – старикан уморительный…? –
прыснет берёзка, когда вслед за шляпою
резво поскачешь с протянутой лапой… –
И расхохочется дурой-девчонкой,
рот прикрывая бесстыжей юбчонкой.
* * *
(Ноев Ковчег-II)
?Увы! Он счастия не ищет…?
Кончились жаркие дни и ночи.
Вечером ясным предельно зябко.
А коли дождик к утру промочит,
То околеет бездомная сявка.
Самое время взалкать уюта:
Коль не тепла, то хотя б ночлега…
Тявкает сявка на деке юта.
Блеет коза, и скрипит телега…
* * *
?То ли дело рюмка рома...?
Всякая путь-дорога короче воспоминаний.
Стало быть, кружка грога – это тебе награда –
медаль за заслуги прежние, те, что Маруся, Аня
иначе отмечали: "Ты??.. – проходи... я рада..."
Стал быть, червлёный крестик нашёл своего героя.
Стало быть, вырос крестник под стать кавалеру седому.
"Горюшко ты моё горе..." – Они за тебя горою,
они за тобой – горами...
…Дрожки съезжают к дому.
(Из Конфуция)
Не библейский голубь, а даосская утка
Обозначила окончанье потопа,
То бишь – место, где лодка уткнулась утло
В отработанный полураспад изотопа,
Где пескарик полощет листки устава,
Ветерку в камышах не порвать паутинку,
И где каждая вещь в продолжении дао
Превращается в собственную половинку.
* * *
;;;; ;; ;; ;;;;;;;; ;;;;;;; ;;;;;;;; ;;;;;;…
(;;;;;)
Говорят, до войны (до Второй Мировой) тут стояли теплицы,
и теперь хоть бы где ни копнёшь – всё сплошное стекло.
Потому поутру неохота копать – тянут опохмелиться:
вот такое теперь предпочтительней здесь ремесло.
В этом деле, опять же, своя, с позволенья, наука:
здесь и знанья, и опыт – и дерзкие гении есть!..
А потом закопаешь отца, потетешкаешь внука –
и гвоздишь до зари по стропилам гремучую жесть.
* * *
(Апокрифическое (?Детство?))
Я родился в оплошной семье
Безлошадных казаков и безлодочных речников.
Протирая штаны на скрипучей школьной скамье,
Рисовал башни замков,
ключи от старинных замков.
Флюгера и бородки имели резной фасон.
Выходило похоже на книжную букву Ка.
За окном в гуще щедрой поймы
высверкивала медяком река.
И назойливой мухой зудел тридевятый сон…
Так что я своё отсидел от звонка до звонка.
* * *
(?Остановка Лобачевского?)
Der Ort ist das Wort
Der Ort und’s Wort ist Eins…
(Angelus)
Как я здесь очутился?.. – закопав парашют
в жестяной послешкольной листве,
ещё раз затвердив, дескать, гитлер капут
пас сис жю ай лав ю и лавэ –
огляделся вокруг – а кругом ни души!..
лишь цистерны ползут по бугру,
и подумал: – Места хороши, хороши…
Вот я именно здесь и умру.
* * *
(Генерал (от инфантерии))
? Грянем песню удалую…?
Когда просто выходишь с собакой на берег
и бредёшь вслед за ней меж бугров и меж рытвин,
и рябит за осокой не Обь и не Терек,
а Воронеж-река, чей прообраз корытвен;
и бредёшь – и глядишь, как стирают бомжихи,
полоская бельишко от спермы и ханки
в этой мутной водице; как, словно ежихи –
в иглах брызг, чуть поодаль крутые лоханки
нарезают круги; как над ними клочками
чьих-то трусиков, лифчиков кружатся чайки –
что ж тут ведать, рыбачьим зрачком за очками
примечая изгибы сией обечайки…
Тут бы впору, глотнув из заветной чекушки,
На заречную церковку перекреститься,
Прославляя Его, что есть Шиллер и Пушкин,
И ларёк за заправкой, и синяя птица…
Только гоголем ктой-то навстреч выступает
И вминает в песок ананасные корки.
И внимает ему вся округа тупая.
А он харизматичен, как Маркес и Борхес.
И рябит за стеклом не Дунай и не Сена.
И несёт по волнам не Двиной и не Рейном,
Когда прямо под ложечкой – тяга: соседа
Угостить тридевятым былинным портвейном…
Это дело собачье – пугаясь урона,
лягушачьего вспрыга и птичьего вспорска –
хорохориться словно хромая ворона
на задворках у Баха, на досках у Босха!..
… Только – мелкие косточки помнят о рыбе.
Только – мелкие стёклышки были в оправе.
Только – рыжий трёхлапый звездец на обрыве…
А под ним – несть числа разномастной ораве.
И подымутся ратями сто тысяч братьев.
И помчат во всю прыть сорок тысяч курьеров,
когда грянут на пару поручик Кондратьев
с отставным генералом песчаных карьеров…
СЕСТРА
(* * *)
Сестра!.. Дык, ёлы-палы..
(БГ)
Здравствуй, сестра.
Плачет по тебе монастырь.
Провожу со двора.
Уведу на ветреный пустырь.
И уж там расскажу,
еле слышим за плеском волн,
про тяжёлую баржу
и про утлый житейский чёлн.
(* * *)
На траверзе Казанской
боролась с ветром чайка –
в тоске необычайной,
в тревоге несказанной!..
Минутами казалось –
простор её изгложет.
Но крылышко касалось
подгрудья Мати Божей…
ANNO DOMINI
?Есть тысячи вещей, мой друг Горацио…?
1 (* * *)
Волн дремотных глухой предрассудок
под бессонным гуденьем моста…
В который год в наши места
прилетают две пары уток,
чтоб явилась под Троицын день
уготованная нам милость:
золотого выводка лень
на лоне лета…
что и не снилось.
2 (* * *)
Коляска бэушная, но с рессорами.
На кочках рессоры ворчливо поскрипывают.
Что память?.. – в верхах стеллажи с манускриптами
иль угол неметеный с сором и ссорами?..
Что память, что взгляд в поволоке мечтательной,
что сумрачный пламень во рвении истовом –
под пальцами искреннего пианиста
не более всё, чем этюд испытательный.
Когда беспокоятся вечные штифтики,
поскрипывают, как на кочках, вытягивая
лучами раскосыми струнные стяги –
что тайны?.. – что ржавые циркули мистики?..
Не ведая прошлого, толком не зная
что будет, сегодня, шестого июля,
по берегу катится детская люлька,
и плещется мысль, и она не дурная.
Ведь, так или иначе, но бесконечностью
живое и вечное не измеряется:
сплетаясь со встречностью и поперечностью –
дробится, рифмуется,
не повторяется…
3 (Колыбельная)
?Налетели ветры злыя
Ой-да с восточной стороны…?
За ракитовым кустом,
за густой сухой осокой
притаился кошкин дом,
сам ни низкой, ни высокой.
Поселились в том дому
не зайчица, не лисица…
Чутко спится… – потому
мало ль что могло присниться…
…Вольно волку во степи.
Тесно бурому в берлоге…
Спи, мой сыночка!.. Сопи…
Будет камень при дороге…
Ты сначала подрасти,
сном окрепни богатырским…
…Хрест у Стеньки на груди.
Мир – под сводом монастырским…
4 (* * *)
Вот тут, под этой старой ивой,
Чьи скручены жгутом стволы.
Часы идут неторопливо,
Как запряжённые волы.
Предавшись странному безделью
Как неминуемой судьбе,
Всех птах со всей их канителью
Влачат сурово на себе.
5 (* * *)
?И несть эллина, и несть иудея…?
На кромке земли между плеском речным
и гремучей железной дорогой,
На узкой полоске песка, тростника…
в тех местах, где лишь пепел и прах,
Стихи мои начерно изречены
и оставлены до второго
Пришествия; стало быть, наверняка
звучать им в финальных хорах,
Когда кавалькады архангельских труб
покроют рёв локомотивов,
И блеск неземной золотых бубенцов
охватит всё, как суховей,
И речь, сшелушившись с обветренных губ,
взовьётся столпами мотивов,
И больше не будет далёких отцов
и ветреных сыновей…
* * *
(К вопросам искусства кройки и житья)
?Жизнь кошачья не жизнь собачья…?
На слишком широкой для взгляда мельком
Рябой поверхности водоёма,
Будь он великим, тихим, мелким –
Не счесть защипов, стежков, каёмок…
Веками снуют челноки рыбачьи,
Как иглы – чайки и человеки….
И как не бежать здесь судьбы собачьей:
Держать – как гири – мужские веки…
(Пара четверостиший)
* * *
Я – Довлатов, не уехавший в Америку.
(У меня на тот момент жены и не было.
А была бы – закатила б мне истерику
И в Америку б валить со мной погребовала…)
* * *
Человек – это тот, кто всегда умудрится закрасить в угол
самого себя. И, как не пытайся, ни швыдкий Google,
кулерком свербя, ни носитель просветлённого ока Шивы –
не обнаружат тебя, коли краска черна и обои паршивы…
* * *
(Собачья вотчина)
Эта страна под парящим на струнах мостом
Маленькая, как Швейцария.
Всех-то и жителей – кот да коза, да хромая ворона под страшным кустом,
А из культурных и вовсе один только Царь и я.
Царская жёнка и дети порою бывают шумны.
Им бы побольше бы в кирхе унд шуле иль где-то… –
Но со Владыкой не даром мы очень умны:
Свято блюдём наш принципиум нейтралитета.
Ну и случается напасть Хозяйских гостей –
Орды бастардов и сонмы убогих калек, но я
Чую, трёхлап (в предвкушении свежих костей) –
Жизнь, она штука (как мы с Ним, Одним) – диалектная…
Значит, он вечен – гудящий над поймою мост.
И разнотравье помойки проймёт и тычинкой, и пестиком.
Странное место… как выгул собачий, как схима и пост.
Выпала ж служба – такому козлу быть наместником!..
* * *
(К Северному мосту)
?… обло, озорно, огромно, стозёвно и лайя…?
Дело к вечеру. К ночи. И мост
к горизонту всё громче, всё тяжче
воздымает перепончатый хвост
над моей переливчатой чащей,
над моею дремучей судьбой,
где щелкал соловей за ракитой
и где нынче разор и разбой…
Бог с тобою…
не тобой я убитый.
* * *
(Мм-е-е-муаровое)
И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом…
(Игорь Северянин)
– А почему ж ты до сих пор не супервайзер?!. –
напористо спросила Светка Хайзер
меня – тогда адепта льна и кайфа
в эпоху менатеп и гербалайфа.
– А потому я до сих пор не супервайзер, –
ей отвечаю, наконец опомнясь, –
что наш смотрящий хоть любил будвайзер –
козлом окончил близ Велкопоповиц…
* * *
(Воскресные развлечения
над ?воронежским морем?)
Злобный чёрный вертолётик
Над рябой равниной реет
И на бреющем полёте
Ивнякам макушки бреет.
Неземным утробным треском
Он распугивает рыбок
И назло снастям и лескам
Вдаль несётся как обрывок
Звёздной глянцевой рекламы:
?Кто желает море высечь?! –
В кассу! Господа и дамы:
Сто плетей – за сорок тысяч…?
Дело даже не в соседстве
Нуво-рюш дворцов и хаток.
Просто этаких и в детстве
Мы стреляли из рогаток.
* * *
(Писец)
Тупая блатата мещанства
Не лучше сволочи лощёной…
Писец!.. дави их беспощадно
Своей дощечкой навощённой! –
Пускай пищат: мол, ?нас прижали!!..? –
Дави их – гнид, чумное племя… –
Пока гранитные скрижали
Тебе улягутся на темя.
* * *
(Операция ?Чистое поле?)
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит...
(Пушкин)
Две вороны на раките
да туристы на "Ракете"... –
Богатырь снимает китель.
В чистом поле мёрзнут дети... –
– Нет, не мёрзнут: им ни жарко
и ни холодно не будет...
– Богатырь!.. горька ли чарка?.. –
Две вороны мирно судят...
08.08.08
* * *
(Ягодки зла)
Lieber K;mmling! Leise! Leise!
Ruhe! la; den Gatten ruhn!
Langer Schlaf verleiht dem Greise
Kurzen Wachens rasches Tun.
(Faust. Der Trag;die zweiter Teil. 5 Act)
Побережье (как бодлерова кобыла
в упоении знойным гниеньем) –
обернувшееся гётевским мгновеньем
свято место, о котором ты забыла.
И бредут по дюнам бездомные,
безлошадные старик со старухой.
И он вглядывается в её зенки бездонные,
отражаясь всей житейской прорухой.
И везут они полными вёдрами
волчью ягоду в раздолбанной коляске.
И старуха покачивает бёдрами.
А старик семенит за ней по-школярски.
Я смотрю на них – и мне совсем не больно
(вот только шалые песчинки режут око).
Время – это место, где сердцу одиноко…
…памяти чайка, сквозящая вольно
над волнами.
* * *
(Коммуналка)
Сергею Гандлевскому
?Есть обычай у русской поэзии…?
Стали раздражать пустяки: вертолёт,
гремящий кругами; орлы на заборе
(тем паче – вороны); чужие стихи.
А пуще что – сам стихоплёт,
с которым лоб в лоб столкнёшься в глухом коридоре.
Взять хоть вот этого мужика в штанах
адидас, курчонке найк с капюшоном на дюжем затылке.
Почему-то так и свербит послать его нах
его фатерлянд не взирая на взгляд,
которым гнут вилки.
А ведь бывало – мечталось: ужо!.. – подрасту,
стану самим собой, и на диво папе –
как будем важно раскланиваться,
друг друга признав за версту,
с тем стариканом в пенсне и олдовой шляпе…
– Что ж со мной сталось?.. То ли соседи пошли не те.
То ли я сам так и не вышел из детского вздора.
То-то и вздрагиваю, трюмо сшибив в пустоте
тёмного коридора.
* * *
?… ;;;;;;; ;;;;;;;;;; ;;;; ;;;;;;
;;;;;; ;;;;;; ;;;; ;;;;;…?
? Что ищет он в краю далёком…?
Горит закат чертогом брачным,
Сквозя стропилами сквозь тучи…
По пустырям старик невзрачный
Клюкою разгребает кучи
Дерьма и хлама. По канавам
Блеснёт то банка, то бутылка.
И равно лжёт мирская слава,
Как тяжесть в области затылка.
И равно маловероятно
Здесь повстречать единоверца,
Как вынуть из груди разъятой
Трепещущее жизнью сердце.
И лишь огромные рекламы
Над окружною пламенеют.
И мреет образ юной мамы,
И реют ангелы над нею…
<…>
Бредёт по кромке моря нищий.
Шипя, накатывают волны.
Увы – он счастия не ищет –
Он получил его по полной.
* * *
(Шляпа)
Нынче природа цветаста и ветрена:
выйдешь на лоно в профессорском фетре на
кумполе, в коем бардак умозрительный –
?Ooops!.. Приколись – старикан уморительный…? –
прыснет берёзка, когда вслед за шляпою
резво поскачешь с протянутой лапой… –
И расхохочется дурой-девчонкой,
рот прикрывая бесстыжей юбчонкой.
* * *
(Ноев Ковчег-II)
?Увы! Он счастия не ищет…?
Кончились жаркие дни и ночи.
Вечером ясным предельно зябко.
А коли дождик к утру промочит,
То околеет бездомная сявка.
Самое время взалкать уюта:
Коль не тепла, то хотя б ночлега…
Тявкает сявка на деке юта.
Блеет коза, и скрипит телега…
* * *
?То ли дело рюмка рома...?
Всякая путь-дорога короче воспоминаний.
Стало быть, кружка грога – это тебе награда –
медаль за заслуги прежние, те, что Маруся, Аня
иначе отмечали: "Ты??.. – проходи... я рада..."
Стал быть, червлёный крестик нашёл своего героя.
Стало быть, вырос крестник под стать кавалеру седому.
"Горюшко ты моё горе..." – Они за тебя горою,
они за тобой – горами...
…Дрожки съезжают к дому.
Метки:
