ХЛЕБ Поэма

?Хлеб наш насущный даждь нам днесь…?

Крестьянский крест
Как золотое море,
На полюшке пшеница
Волнуется, что вскоре
Ей под косой ложиться.
С тревогой ожидая
Грядущие зажинки,
Как воин, колос знает:
В нём чести золотинки.
А без креста незваным
Там, на меже с дубравой
Хранят, как сон, курганы
Зла и нашествий нравы.
Тем памятник, когда-то
К нам в дом с мечом пришедшим,
Чтоб с жаждой вороватой
Здесь пасть, покой нашедши.
Богатыри-колосья
Стеной стоят друг к другу,
Впитав и неба просинь,
И стужу с зимней вьюгой;
Политые дождями,
Крестьян солёным потом,
Как золотое знамя
Восславили работу;
Заботу хлебороба
От зорьки и до зорьки,
Ценилась выше чтобы
Бесценность хлебной корки.
Труда в дождливой хляби
В тоске поры осенней,
Где при подъеме зяби
Погожий час – везенье.
Когда над хмурым полем
Плывут седые тучи,
Награда трудной доли –
Сверкнувший солнца лучик.
Да, и зимой крестьянам
Не насладиться негой:
Трудиться спозарана
На задержанье снега.
А лишь весна настала,
И снег запел ручьями;
Встаёт, не сняв усталость,
Крестьянин с петухами.
Ему опять не спится:
Лень – не помощник в деле;
Он зернышки пшеницы
Кладет, как в пух постели.
Моля в своих молитвах
У Господа погоды,
Усталый после битвы,
Рад как победе всходам.
И лишь зазеленело
Засеянное поле,
Опять приспело дело –
Сбить сорняков раздолье.
В бой новый не в полсилы,
Вновь с засухой ввязался,
Чтоб поле колосилось
И колос наливался.
Средь золота пшеницы
Под счастья знойным небом,
Кладут поклоны жницы,
Молясь как Богу хлебу.

Хутор Алексея
Где кудрявились лозы,
Да дед сеял овёс
Над речулкою Рёвзой*
Ясь родился и рос.
Там заботливо, свято
Дед трудился, гордясь;
За достаток богатый
Прозван завистью ?князь?.
Здесь поспевшее жито
Жали доньки три с ним:
Варька, Нинка и Лита,
Да сынок Евдоким.
Жали, горбясь с рассвета,
Управляясь с серпом.
И в суслон, вслед за дедом,
Ставя сноп за снопом.

___________________________________
* Рёвза –название реки в произношении хуторян
В малолетние годы
Не пугались труда:
Не страшны непогода,
Даже град, пусть беда.
Бог давал бабе силы
За скотиной ходить,
Чтоб и пищу носила
Семью в поле кормить.
От забот не бежала:
Ей в страду не до сна
И детишек рожала
Часто в поле она.
При любви, с увлеченьем
Благодатным трудом,
Дедов был не с везенья
Чашей полною дом.
А зимой дед лентяйство
Гнал другим ремеслом
И дедули хозяйство
Вместе с де;тьми росло.
Дед зимою бондарил,
Гнул полозья саней
И сынок с дедом в паре
Стал сноровкой умней.
Дочки день до полно;чи
Ткали в кроснах холсты,
Расцветая, точь-в-точью
В палисаде цветы.
И умны, и умелы –
Нет завидней девчат.
И за Варькою смелой
В дом вошел первый сват.
Женихом был богатым
Зубарёнок Сергей.
Сторговались со сватом
С Варькой дать пять коней,
Пять коров, к ним в придачу
Десятин пять земли.
Варьку с девичьим плачем
С хуторка увезли.
- Не вода из колодца,
Что черпаешь, ты, мать
- Дед сказал - Нам придётся
Землю вновь прикупать.
И купил у Пьяно;вых
Двадцать пять десятин
Луга их заливного
За сто метров холстин.
Отдал им бочку масла,
Семь пудов творога;;
Три коровы на мясо
Сам им свел за рога.
Дед купил Гольских пашни…
И чтоб, справиться с ней,
Он заводит не наших,
А немецких коней.
Был тот конь к тяге склонный,
Зря не портил овёс:
С места брал больше тонны –
Чудо-тяжеловоз.
Дед коней тех размножил
И возить в Могилев
Масло, мясо и кожи
Нанимал мужиков.
Всем платил им неплохо:
Если пьёшь, брат, уволь.
Вёз обратной дорогой
Керосин, ткань, да соль.
Все, что городу нужно,
Не гонял налегке.
Жили в Чаусах дружно,
В небольшом городке,
По-над Басею-речкой,
Свой у каждого Бог:
Два костёла, как свечки;
Столько ж здесь синагог;
И мольба православных
С трёх взлетала церквей.
Жили мирно да славно,
Не насупя бровей.

Дед Антось
А в деревне Лапе;ни
Жил дедуля Антось,
Он в окрестных селеньях
Вёл торговли вопрос.
Чистый дом, да свободный,
Да хозяин счет знал;
На условиях сходных
Лавку дед открывал.
И открыл эти лавки
В деревнях десяти,
От плужка до булавки
В них спешил завезти.
Время даром не тратя,
Хлебороб в жаркий час,
Покупал в лавке-хате
Соль и гвозди в запас.
Если надо иголку
Вдруг купить – выход прост:
Ног не били без толку
Аж в уезд сорок вёрст.
Шлеи, вожжи, уздечки,
Хомутину, гужи,
Дверцы, вьюшки для печки –
Будет всё, лишь скажи.
Масла, мяса излишек
У крестьян дед скупал,
Всё съедали в Париже
Иль в Берлин продавал.
Как в бездонную пропасть
Шли лягушки и мёд.
Дед кормил всем Европу
От душевных щедрот.
Он, усталый с работы,
Спозаранку вставал:
В мозоля;х, соли пота
Пищу ей добывал.
Помогал в огороде
Павел, старший сынок;
Средний отрок, Володя,
Всё в коммерции мог:
Вёл подсчёты, расчёты,
Знал когда что везти,
Устраняя просчёты
На торговом пути.
Юзя, младший сыночек,
Был смекалист во всём,
Но, живей днём и ночью,
Шёл к лошадкам с овсом.
Из гумна за овражком
Без хлыстинок-лозин
На собачьих упряжках
Коням сено возил.
Нрав животных отменно
Знал в хлеву и в дому:
Подчинялись мгновенно
Кот и лошадь ему.
Хвост и гриву гребёнкой
Позволяла чесать
Сосунку-жеребёнку
И строптивая мать.
Знал он травы и мази,
Как их, где применять;
Нагноенью, заразе
Мог, как врач, помешать.
Без гордыни, амбиций,
Детских игр не ценя,
Изгонял панариций
Из копыта коня.
Самоучкой полезным
Был как лекарь в беде,
Будто чуял: болезных
Жизнь спасёт и людей.
Управлялися в хате,
Как у всех небольшой,
Дочки бабушки Кати -
Маня с Аней меньшой.
Жили дружно, да споро
Всё вершили дела
И не знали, что скоро
Их беда стерегла.

Беда
Беда катилась немцев тучей,
?Свиньёй? империю заря,
И в Могилёве дом над кручей
Днепра стал ставкою царя.
А за спиной у самодержца
Предатели, кружа, как рой,
Его министры-иноверцы
Продали обороны строй.
Врагу сдав наступлений даты,
План генеральный, как утиль
Да клали русскому солдату
Червей во щи, да в хлебец гниль.
Нашлись тотчас в России свиньи
Ей расколоть хребет судьбы,
А Запад дал совет, как клинья:
Чем хуже - лучше для борьбы.
Галдят министры меж собою,
Как индюки, да гусаки;
А власть, наперстники разбоя,
Прибрали вмиг большевики.
И понеслось, и покатилось
Под лозунг: "Ты – уже не раб!"
Дав наглецам права и силы
Всех, кто богаче, жги и грабь.
Чтоб всё продать и Русь разрушить
Министр, посланец сатаны,
Пакт подписал, слуга двуруший:
?С врагом – ни мира, ни войны?,
Тем лишь прикрыв лицо измене
Впустил в дом наглую свинью,
А мстительный великий гений
Распял всю царскую семью.
Дом русский в царственном расцвете
Пугал тем западных пролаз,
Что став чертвёртым в целом Свете,
Богатством застя алчный глаз.
Россия в муках застонала,
Кровь полилась из края в край;
А прохиндеям и вандалам
Для грабежа открылся рай.

В Заболотье
Тревожным красным маком
Заря в Днепре сверкнула;
Россия, пятясь раком,
В водоворот нырнула.
И перед речкой Басей
И за рекою Проня
Тревога вскачь неслася
За слухами в погоню.
А над речулкой Рёвза
С мозолистых ладоней
Задорною занозой
Летит напев гармони.
Здесь хлеба в избах вдоволь
И маслица, и мяса,
И радость свадьбы новой
Жизнь славит переплясом.
Тревогою неложной,
Как и горой напасти
Сдержать жизнь невозможно,
Затмив сиянье счастья.
Как горе не приструнит.
Крестьян тяжёлой долей,
Но молодою рунью
Зазеленеет поле.
А к лету вновь по ниве,
Как золота гирляндки,
Хлеб в солнечном отливе -
Счастливый крест крестьянский.
Жжёт русской пляски звуки
Немецкий строй гармошки,
Родят их чудо-руки
Увечного Тимошки.
Он весь - веселья пламя,
Невест страданья многих,
И жизнь несёт, как знамя,
Придя с войны безногим.
А как он в поле сеет,
А как он жнёт и косит -
Не всякий так сумеет,
Кого и ноги носят.
К трудам приспособленье
Сам смастерил он ловко:
Уменье - не везенье,
А навык и сноровка.
Он сочинил частушки
Для свадьбы Евдокима,
От них пылают ушки,
То у невест Авхимок,
То Буды, то Слободки,
То Чаус, то Лапеней;
Пьянеют все, как с водки,
От меткости сравнений.
Вплетают хлёстко слово
То Гроборовы парни,
То хлопцы Кобыловы,
Сравнив последних с псарней.
Частушка-забияка –
Не для салонов леди,
Миг и вскипает драка
Меж хуторян-соседей.
Двенадцать Гроборовых,
Отец с его сынками,
Пошли на Кобыловых
Взъярёнными быками.
А те, как будто ждали
Войны на повороте,
Кулак их, как из стали,
Бьёт молотом в работе.
Семь кобылов здоровых
С лихой сестриц десяткой
Колотят Гроборовых
Опять в позоре схватки.
Смекнул жених, что братцы
Не стерпят униженья,
За кольями помчатся,
Чтоб выстоять в сраженьи.
Увёл Марию тихо
Жених, напрягши скулы,
Дверь, где копилось лихо,
Подпёр дубовой шулой.
Сказав своей невесте:
"Пойдём поспим к соседу"
Противники лишь вместе
Дверь отперли к обеду.
Родник любви кипучей
Не скрыть войны плотиной;
Не заслонить, как тучей,
Политик паутиной.
Как не зальёт нив кровью
Зло в войнах-колесницах,
Овеянный любовью,
Хлеб вновь заколоситься.



Невестка
Прошла всего неделя,
Как свадьба отшумела,
Мария о разделе
Заговорила смело.
Дед Алексей с улыбкой
Сказал невестке милой:
- Позволь, не слишком шибко
Ты мужа прав лишила?
Что ж ты молчишь, детина?
В плен сдался, ёжась зябко?
Ты что, сын, не мужчина,
А половая тряпка?!
Тот со слезой в ответе,
Косясь, как заяц, мимо
Промямлил: - Мы жить вместе...
С её... с отцом... с Ефимом…
- Желаю вам удачи
И процветанья дела,
Но за сынка в придачу
Не дам земли надела.
Кастрюли, самовары
Паяйте без землицы.
Авхим, хитрюга старый,
На мне хотел нажиться!
Даю коня, корову
И уезжайте с Богом
Подобру, поздорову.
Да-а, вырастил подмогу!
Мария, как вскипела:
- А я здесь не сноха ли!?
Всё гнёшь, прости за смелость,
Чтоб день и ночь пахали?!
Ловчишь, как с мужиками,
Чтоб на тебя горб гнули!...
Сын, с гнева желваками,
К отцу – безвольной пулей.
- Что, муж, смирился в клетке?!
Неволя – Божья милость?!... –
И на губах невестки
Усмешка зазмеилась.
Отец сынка кипенье
Унял спокойным взглядом:
- Остынь. Такое рвенье
Оставить тестю надо –
И далее заметил,
Не препираясь болей –
- Проспитесь. На рассвете…
Вставать, рожь сеять в поле.
А ночью Евдокиму
Жена: - Отца бы лапал…
Её он перекинул
Из-за себя, да на пол.
Мария там беззвучно
Поплакала немножко,
К нему благополучно
Вползла шкодливой кошкой.



Ядрёна вошь
С завистливой Европой
Под лозунгом: "Даёшь!"
В селенья из окопов
Вползла ядрёна вошь.
Неся, как право, знамя
На вольности правёж
С воззванием лукавым:
"За праведный делёж!"
Помещичьи именья
Спалив, разграбив сплошь,
Явилась и в Лапени
Идей ?великих? ложь.
На митинге-затменье,
Оратор всем хорош,
А вот расстаться с ленью
Ему, как в сердце нож.
Брат брата с умиленьем
Закладывал за грош,
Чтоб милке в обольщенье
Купить подделку-брошь.
Прожжённую шинельку
Той смутною порой,
Винтовку-трёхлинейку
Принёс домой герой.
Быть далеко не внове
Лентяю бедняком.
Пришёл Стась Абрамович
С войны большевиком.
Он в кожанке и в лентах,
Патроны нацепив,
Бросался в инциденты,
Как спущенный с цепи.
Вопил: "Вот там, в траншеях,
Глаза открыли нам,
Как сняв хомут свой с шеи
Одеть его панам?
Чтоб проводил уценки
На соль, иголку, гвоздь,
Не раз поставлен к стенке
Им лавочник Антось.
- Нажиться захотелось?! –
Ярился шурин Стась –
Как клоп, всосавшись в тело,
Пъёшь кровь людскую, мразь!
Завыла баба Катя:
- Детей не сироти!
Помилуй, сжалься братик!
Родня ж мы во плоти!
- Гляди! Нашлась сестрица!
Да ты скорей родня
Голодной злой волчице!
Дождёшься у меня.
В труде не зная толка,
Стась нёс с войны войну
И злился пуще волка
На семью сестрину.
- Твой муж Антось - безглавый,
Слепой слуга Руси.
Но мы всемирной славы
Добьемся, не спросив.
Всевышний Моисею
Наказ дал как скорей
Под знаменем идеи
Нам стать царём царей.
Для достиженья цели
Всю землю, не на спор,
Зальём свинца метелью,
Борьбы зажжём костёр!
- Скажи-ка, Стась, не жалко
В костре обжечь усов?
- Антось! Суёшься палкой
В стальное колесо.
Ты – враг, хоть муж сестрицы!
Не дыбься, словно конь.
Взгляни: твой клин пшеницы
Уже объял огонь.
Мои ж усы на месте,
Ты их попробуй тронь.
Вот в лентах целых двести,
Тебе – в стволе патрон.
Как секретарь ячейки
Большевиков скажу:
Червяк ты, корм уклейки,
Навозный грязный жук!
Одно движенье пальцем
И замолчишь навек!...
- Стась, что так постояльцем
Стать хочет человек?...
Да... спин не покидая
Крестьянских, хошь не хошь,
Кровь, хлебом заедая,
Сосёт ядрёна вошь.
- Гляди! Какой стал бойкий
Наш лавочник Антось! –
И Стась расстрельной тройке
Скомандовал: - Готовьсь!

Знойное лето
С перезвоном весёлым
В трав цветущем ковре
Дружно звонкие пчёлы
Пьют нектар на заре.
В звонь прозрачную Рёвзы
Звуки льют родники,
В пляске вьются стрекозы,
Бабочки, мотыльки.
На зелёной лужайке
Мать сосёт стригунок,
И ягнята к хозяйке
Мчат на зов со всех ног.
За лужайкой звонками
Зазвенели овсы;
И ячмень, словно знамя,
Распускает усы;
Зацветает гречиха,
Рожь стеною встаёт.
В хуторке жизнь без лиха,
Точно Рёвза течёт.
Зазывают к покосу
Трав звонки-бубенцы,
И литовочки-косы
Отбивают косцы.
Всё здесь дышит покоем
С хлопотливым трудом,
И с заботой такою
Счастьем светится дом.
Солнце с тёплою негой
Пьет туман у реки.
С лошадьми из ночлега
Во дворе Евдоким.
К мужу в солнечном блике
Вышла Марья босой.
- Глянь! Тебе земляники
Я собрал туесок.
- Евдоким. Не посмела
Я признаться вчера…
Есть приказ Наротдела
Взять коней в хуторах.
- И за что ж власть, как молот,
Нас решила карать?
- На Укра;ине голод.
Будут хлеб отбирать.
И в Поволжье, на юге,
Хлеб не вырос на пядь.
- Ну, народные слуги!
Могут только отнять!
- Что ж, отец твой согласен?
И согласен райком…
Голод очень опасен:
Всем грозит кулаком
Ты, копя всё лишь в доме,
Тоже из кулаков.
А отец мой в райкоме –
Право большевиков.
Секретарь он там первый
Отвечает за всех.
- Да… достал он всем нервы.
Ой, нарвётся на грех.
Ты слыхала случайно
Иль Ефима спросив?
- Комсомолка я. Тайны
Нет для тех, кто актив.
Кулаков раскулачат,
Мироедов – в Сибирь.
- Да… За труд им удача:
Там не хутор, там – ширь.
Где с войною начало,
Там разбой и к концу.
Хорошо не сказала
Моему ты отцу.
Бы;ла б, хоть и без порки,
Но беседа лиха…
На осёдланной Зорьке
Ускакала сноха…
Дед, услышав про новость,
Стал за тучи темней
И немедленно в область
Сдал на мясо коней.
А на завтра туда же
И коров… за порог.
Потеряв в распродаже,
Мудро се;мью сберёг.

Реквизиция
Наутро, только зазорилось,
Запели петухи одне;
Во двор глумливо заявилась
Команда изымать коней.
Отряд шумел развязно, грозно,
Как враг, хозяином незван.
Им дед: - С коньми, ребята, поздно:
Украл их ночью вор-цыган.
Комсы вожак неукротимый,
Хайлов, скривив от злобы рот,
Вскричал: - В райком!... Зови Ефима!...
Пусть сам на месте разберёт!
Ефим немедленно явился
И бросил: - Отличился, гад!
А дед в ответ: - Я ж разорился,
Я думал ты поможешь сват?
- Ты, Алексей, с ума свихнулся?! -
Ефим на деда пёр, ярясь –
- Враг! Власть надуть?! Нет! Промахнулся!
Не выйдет, самозваный ?князь?!
В овраг его! В распыл! Сейчас же!
Но тут к отцу встал Евдоким:
- Ведите и меня туда же.
И зятя расстреляйте с ним.
Из дома, вылетев как львица,
Мария бросилась к отцу:
- А мне навек!... С детьми?... Вдовицей?!
Ты ж сам послал меня к венцу!
Ефим опешил от напора,
Дочь вся характером в отца.
На дочку поглядев с укором,
С отрядом ринул от крыльца.
Средь золотого поля жита
Лишь пыль взвилась им вслед столбом.
Открыв окно, позва;ла Лита:
- Нарезан хлеб. Идите в дом.
Обед уже остыл, наверно,
Вас, дожидаясь на столе.
У всех на сердце было скверно
И ноги шли, как по смоле.
Дед молвил: - Туча миновала,
А быть могла бедой за труд.
Мария! Как разбой-то звала?
- То – реквизицией зовут.
Дед на иконы помолился,
Сказал: - Начнём, благословясь.
Над щами в мисках пар клубился,
В безмолвии обедал князь.
Беззвучно баба суетилась,
Лишь слёзы капали на стол.
- Похоже, крыша прохудилась –
Шутил дед – Гляньте! Дождь пошёл!
Все с облегченьем улыбнулись,
А дочка-Литка, егоза:
- Да нет, отец, то у мамули,
Рассохшись, протекли глаза.
- От зла – сказал отец – Нас ныне
Сноха спасла, как на войне.
Молись Марии, как святыне.
Цени её, сынок, вдвойне.

Исключение
В Заболотье собрание.
Речи, точно мечи:
?Первым будет задание:
Вычистить, исключить!
Дочь Ефима Поскрёбкина!...
Согласовано с ним!...
?Не нужна, точно пробка нам!?
Так сказал сам Ефим.
Место нет в комсомоле,
Вымести навсегда!
Дочь! И пусть! За безволье
Нет кулатству в рядах!?
И Мария, обиженно,
Молчаливо в ответ
Гордо, но не униженно,
Положила билет.
Шла на хутор, как пьяная,
Ноги вязли в траве;
Мысль горяче-багряная,
Будто взрыв в голове.
Стала цель невиди;мою,
Как тропинка в снегу.
Нет, домой невредимою
Я дойти не смогу.
Думы бьются: то ноченькой,
То светлей, словно днём:
?Сук обвить что ли косонькой,
Удавиться на нём??
Зазывает холодная Рёвза
В омут кружить…
?В нём что ль сгину сегодня я?
Да и стоит ли жить??
Но, как солнышком, раденькой,
К ней спешил Евдоким
С донькой – капелькой Катенькой,
Что сияла, как нимб.
И под сердцем устойчивый
Пульс смогла ощутить:
Сын толкался настойчиво,
Жить он требовал! Жить!
Колосками стозвонными
Вдоль тропинки-межи
Било в пояс поклонами
В волнах золото ржи.
Жизнь от поля волнением
Хлебный звал аромат.
Отступало затмение,
Жизнью полнился взгляд.

Стянуть
- В срок не только с Рёвзы,
С мелких хуторков
Всех стянуть в колхозы,
Кроме кулаков.
Их пусть примет стройка –
Беломор-канал –
Так Поскрёбкин бойко
Жизнь крестьян решал,
На бюро райкома
Делая доклад:
- Смять старьё всё комом,
Выветрить, как чад.
С тем, кто очень бойкий,
Кто нам скрытый враг,
Пусть решают тройки:
Под расстрел! В овраг!
Вражьи элементы –
Не крестьянства путь.
Надо сто процентов!...
Всё, что есть, стянуть!

Стягивание
С хуторов в деревню
Потянули враз:
Бич с сохою древней,
Ступу, жёрнов, таз -
Воз добра. На тонкой
Бечеве ведёт
Женщина Бурёнку
И навзрыд ревёт,
Всем грозя ухватом,
Вся в потоке слёз.
Дети, как цыплята,
Полный воз - в колхоз.
Сам Пьянов лошадку
Тянет за тесьму,
Жизнь в колхозе сладкой
Грезится ему.
Гольский за Пьяновым
Влился в ту струю,
Пеша к жизни новой
Всю ведет семью.
Сам гремит он в ложки,
А жена - в горшки;
Дети громко в плошки
Бьют озорники.
- Я – не жук в навозе
Гольский рассуждал –
"Изучать в колхозе
Буду ?Капитал?.
Будет общим поле,
Пусть был пьянь и грязь;
За одно застолье
Сядем я и ?князь?!...
Следом Седоусов,
Гончаров Макар -
Всех стянул их в узел
?Юный коммунар?.
С хуторов возами
Хлеб и семена -
Всё отдали сами
Данью временам.
Но Мария зычно:
- Я - отцу не мим!
Жить единолично
Будем, Евдоким?!
А без ног Тимошка
Едет, будто царь.
Даже и гармошку
Сдал как инвентарь.
Собрались на сходе,
Подвели итог:
- В кузнецы лишь годен
Тимофей без ног;
Гольских – председатель,
Конюх пусть – Пьянов.
- Помоги, Создатель,
Жить не без штанов.
Так промолвил тихо
В ус дед Алексей –
- Не коснись бед лихо
Хоть моих детей.

Колхоз
Вскоре из колхоза,
Власти всё видней,
Взяли для извоза
Чуть не всех коней;
Сани и телеги
Власть стянула вмиг,
Как волна в набеге
Под партийный крик.
С голода в навозе
Стал падёж не нов:
Ночью приморозил
Двух коней Пьянов.
Тройка суд вершила,
Что тут рассуждать:
- Спьяну, вражье шило!
Спал он! Расстрелять!
Враг! При жизни новой,
Будет только так.
И свели Пьянова
За кусты в овраг.
Власти пусть не гадит.
Для весенних дней
?Князь? телеги ладит,
Упряжь для коней;
Чинит грабли, косы;
В бане дуги гнёт.
Нет ему износа,
Занят круглый год.
А кузнец Тимошка,
Как бюро услуг,
Запаяет плошку
И починит плуг.
С ним Иисак Буёма
В кузнице у верб
Нож скуёт для дома
И колхозу серп.
Дружно все в работе,
В поле уж пора
По привычке, вроде,
Как на хуторах.
А Пьянова с Гольской
Спать любили всласть,
Не стыдясь нисколько.
Муж у Гольской - власть.
Было дела мало,
А теперь ничьи.
Солнце снег согнало
В звонкие ручьи;
Жаворонка трели
В небе, как звонки.
Жизнь в крестьянском деле -
Наперегонки.
Жёнам встать до света
Раньше петухов,
Наварить к обеду
Щей для муженьков.
Мужу ж необычно:
Без домашних дел
Скучен непривычно
Тягостный удел.
Прежде он скотину
Холил да кормил,
Нынче ж, словно тина,
Лень лишает сил.
Солнце лаской греет,
Землю веселя,
И зовёт скорее
Выезжать в поля.
Сил развеять вялость,
Не томиться в ней.
Но чуть-чуть осталось
Тягловых коней,
Да и те, шатаясь,
Ноги волокут:
Если корм не в зависть,
Непосилен труд.
Норму им дневную
Не тянуть без сил.
Гольских посевную
Явно провалил.
"Он сорвал все сроки!"
Загремел райком.
Поползли и склоки:
Гольский, мол, с душком.
Подкулачник бойко
Сеять лишь мешал.
Враг рыть сослан тройкой
Беломор-канал.

Судьба
Любовь, любовь! Скажи какая
Слепая сила ворожбы
Тобою водит, завлекая,
В тенёта чувства и судьбы?
Любя приводит, добровольно,
Друг к другу сетью примотав,
Родить большое счастье больно;
Как в пламени, горят уста.
И в том огне сердца сгорают,
И слёзы льются через край.
Любовь, любовь! Кто жив, тот знает:
Живёт в твоих объятьях рай.
Певунья и плясунья Лита
Мила и на словцо остра
Была судьбою с Юзей свита.
А мать ему: - Она ж стара!
Что? Не найдёшь сынок моложе?
Тебе ж любая вслед глядит.
А эта ж: ни умом, ни рожей,
Бедна. Чем манит, как магнит?
Одумайся пока не поздно,
Не то тебя я прокляну!
Антось под взглядом Кати грозным
Спросил: - Как чувства не спугнуть?
Жена! Любовь права и свята...
- Сказала ж: здесь ей не бывать!
- Послушай, Катя, лучше б в сваты
Пойти… Ты успокойся, мать.
- Забудьте и меня не злите! -
Вскипела та. Сын, молча встав,
Ушёл к своей певунье Лите,
К любимой так в зятья пристав.
Но счастье долго не бывает:
Антось с семьёю стал гоним,
Забрали Юзю и, страдая,
Сама шла в ссылку Лита с ним.



Ярлык
Стась Абрамович, точно буря,
Влетел к сестре в дом до зари,
Рыча, ехидно глаз прищуря:
- Щенков своих в путь собери!
Всё! Раскулачен клоп Антоша!
На север! Там канал копать!
- Спасибо, Стась. Уважил тоже
Сестрицу. Собирайся, мать.
Заголосила баба Катя,
Детей не видя из-за слёз,
Бездумно бегая по хате.
А брат взревел: - Вот там мороз
Прижмёт, повыветрит до кожи
Жир, что набрали грабежом!
- Стась, думаю, там будешь тоже,
С огня не выскользнешь ужом.
- Антось! - Взревел Стась, багровея -
- Ты прикусил бы свой язык!
Замри! А то не так огрею:
Предателя пришью ярлык!

Вскрик
В телегу погрузив пожитки,
Детей и с пищей узелок,
Текут Лапени ссыльной ниткой
Семей с десяток, кто не смог
Стать бедняком при дикой ломке,
Вступить в колхоз иль умереть,
Иль Стасю подстелить соломки,
Дав взятку, чтоб умерил реть.
Плачь слышен долго замогильный
И конвоиров ярый крик.
Дома по брёвнам горьких ссыльных
Лень растащила в тот же миг.
Когда Лапени покидая,
Шёл Юзя, ссылкою гоним,
И Лита, преданно святая,
Шла рядом добровольно с ним.
Но конвоир, зло улыбаясь,
К её груди приставил штык,
От Юзи резко отделяя,
Так ткнул - издала Лита вскрик.
Рванулся Юзя к Лите милой,
Но конвоиры в тот же миг
Ему скрутили руки силой,
Под бабы Кати слёзы, вскрик.
У Литы по кофтёнке белой
Слеза текла в кровавый блик,
А деда Тоси сердце тлело,
Впервой ума случился сдвиг.
Он вдруг по-бабьи громко, слёзно
Заголосил, пугая всех.
А конвоир издал стервозный
Злорадства нездоровый смех.
Погнал он ссыльных злее, рьяней
Вперёд по горькому пути.
А Лита приложила к ране
Тысячелистник на груди
И поплелась, как будто спьяну,
Не ведая куда идёт.
Казалось и её изъяном
Задело ум, как солнцем лёд.
По Заболотью в слёзном море
Шла, миновав отцовский дом.
Как довело слепое горе
Она не вспомнит и потом.
Опомнилась лишь где у Рёвзы
Была любовь судьбы перстом.
Под мамы вскрик и счастья слёзы
Там Ясь родился под кустом.
На ?Хватовке? ж в вагон-телятник
Всех затолкали, будто скот,
И лишь на севере десятник
Живых по списку перечтёт.
А Стася ровно через месяц
Увёл конвой НКВД
За на бюро райкома спеси
И перегиб кулацких дел.
Подтекст: опасней было дело,
Стась под Посркёбкина копал;
Быть первым в Чаусах хотелось.
Копает... Беломор-канал.
А вскоре и Поскрёбкин Яков
Канал со Стасем вместе рыл.
Антось при встрече чуть поплакав
Сказал: - Стась, я ль не говорил?
А сам всё чаще плакал, бился,
Совсем свихнулся в ссылке дед.
Писал, и вдруг освободился -
Пришёл Калинина ответ.

Домой
Антось увёл в час просветленья
Измученных детей с женой.
Шли пеша. Миг освобожденья
На крыльях счастья нёс домой.
В дороге милыми чужие
Селенья стали по пути.
Анютку дети, как большие,
Старались на себе нести.
Питались ягодой, грибами,
Травой съедобною с росой
И подаяньями, что сами
Делились люди со слезой.
Путь не казался бесконечным,
Пусть с каждым днём и был трудней.
Вело сияньем счастье встречи
В цепи однообразных дней.
И каждый, не страдая негой,
Хотя в пути и уставал,
За кров и хлеб в часы ночлега
Чем мог, крестьянам помогал:
Пахали огород, пололи,
Животных Юзя всем лечил.
Не наказанье трудно воле,
Свобода прибавляет сил.
Их радовали посевною
Поля и всходы, как разлив,
Садов цветенье кружевное
И колошенье хлебных нив;
Кос перезвоны в косовицу
Под аромат упавших трав
И гром раскатный с близковицы,
Как радость возвращённых прав.
А документы проверяли,
Не дав бумажкам отдохнуть.
Не раз в пути арестовали,
Но снова отпускали в путь.
И край родной казался ближе,
Так звали золотом поля;
Уж колос ржи клонился ниже,
За труд в достатке хлеб суля.
Коль счастья не увидел кто-то
Крестьянского - он точно слеп,
Ведь чем трудней в полях работа,
Солёней пот, тем слаще хлеб.
Пусть, как в огне, горят мозоли,
Гудит с усталости спина,
Лишь новое зерно смололи -
Мука святится, как весна.
Вся, словно жизнь, весной духмяна,
А тесто пахнет, как нектар,
И хлеба корочка румяна,
Ну, в-точь печи смущает жар.
Надежда прибавляет силы
И с каждым шагом ближе цель.
Мысль: "Встретит хлебом край их милый!"
Кружила головы, как хмель.
Но путь, казалось, не кончался,
Короче шаг был, тяжелей.
Антось то плакал, то смеялся -
Болезни в горе веселей.
Жена увещевала: - Тося,
Уж больше пройдено дорог.
Чуть-чуть у Бога сил попросим
И ступим на родной порог.
- Да, да! Уже я вижу, Катя,
Конец тяжёлого пути.
Одно молю: к родимой хате
Детей здоровых довести.
- Ты, Тося, не волнуйся болей.
Взгляни, как Аннушку несут.
Чужой кто сострадает боли,
Тот помощь не сочтёт за труд.
А наши дети незлобивы,
Они душою все в тебя.
Себя я чувствую счастливой,
Твою в них доброту любя.
И дед Антось от слов тех, ласки
Стихал, как малое дитя.
Больных душевно лечат сказкой,
Когда врачуют не шутя.

Повитуха
С лозой от Рёвзы шла старуха
Синицына. Там, под кустом,
Для Яся стала повитухой,
Лишь осенив себя крестом.
Ножом отрезав пуповину,
Лишь ниткою её схватив
И в свой передник из холстины
Укутала. - Как сын красив!
Сказала Лите, улыбаясь.
- Родимая, вставай! Идём.
Тут холод сгубит жизни завязь,
Сынку скорее нужно в дом.
Хоть твой… Какой дом парадихи
Из бывшей бани без печи?
Что дал отец… ?Князь?, с виду тихий,
Да как поступки горячи.
Рожденье человека свято.
Не плачь! Пойдём ко мне. Смелей!
Пусть наша хата тесновата,
Зато в ней и душе теплей.
Прошло с неделю. Толокою
Слепили Лите в бане печь.
И в бане, ставшею избою,
Осваивать Ясь начал речь.
Кормила мама и лечила.
Как колыбельную, звеня,
Полей мелодии учила
Под песню-грусть ?не для меня?.

Ясли
Всем жизнь была суровой прозой
В зимы две первых, две весны,
И в ясли летние колхоза
Детишки к Бейской свезены.
В песке возились все, в соломке
И долго б, видно, длилось так
Под храп хозяйки-няньки громкий
Яськом играть стал злобный хряк.
Случайно, видно, приглянулся,
За рубашонку стал таскать.
И к жизни Ясь бы не вернулся,
Скончался бы, когда б не мать.
Она работала за речкой:
Колхозный там ячмень поспел.
Почуяло её сердечко.
Уж не кричал Ясь, а сипел.

Награда
"Срочно в колхоз! Всем собраньем!"
Гнал сам Поскрёбкин, как Сталин.
Долго искали название,
?Правдой? под утро назвали.
Зубарев был председателем
Избран решеньем собранья.
Слыл у крестьян не мечтателем -
Дела крестьянского знаньем.
Тут и заботы весенние
Встали, лишь пашня созрела.
Но продолжаются прения,
Как делать новое дело.
Все сто процентов охвачено,
Всё стало общим, колхозным.
Сколько же нервов потрачено,
Землю вспахать чтоб не поздно.
Справился с нивою сеятель,
Всходы, стеной колошенье.
Рысью райкомовский деятель
Рыскал: искал упущения.
Всем он давал указания
Под руку голосом зычным,
Но по крестьянскому знанию
Хлеб уродился отличный.
Зреют хлеба, наливаются,
Вот и уборка приспела.
Зубарев бьётся, старается,
Споро наладить чтоб дело.
Хлеб сжать серпами и косами,
Обмолотить и провеять.
А представитель доносами
Бьётся, изводит Сергея:
?Выполнен план, перевыполнен
Всех госпоставок и хлебных.
Зубарев с властью не искренен,
Слов не достоин хвалебных.
Знанья крестьянские мнимые
Власти суёт, чтоб прикрыться.
Я ж запретил им озимые
Сеять и рожь, и пшеницу.
В марте второй, я с них выдую,
Хлебушек есть у колхоза.
Бьюсь с председателем, гнидою,
Против стоит, как заноза.
Снять его как саботажника
Я предлагаю райкому?.
- Выглядит дело неважненько –
Первый заметил с истомой –
Узость крестьянского знания –
Партии камень на шею,
Явный разброд и шатания.
Выговор вклеим Сергею.
Лишь возвратясь с совещания,
Чтобы от зла защититься,
Сеять сказал на собрании
На зиму рожь и пшеницу,
Ибо лишат даже семени.
- Власть к посевной нашей слепа,
Взмыв в реквизиции стремени,
Снова оставит без хлеба.
Снегом ночами холодными
Кутают поле завеи.
"Снова не будем голодными!"
Сердце ликует Сергея.
Снежною шубой укутана,
Выстоит озимь до солнышка.
Лето ж случилось распутное:
Дождь так и лил, как из вёдрышка.
Сколько волнения вложено,
Чтобы зерно наливалось, поднялось;
Золотом всхожее полюшко заволновалось.
Клонится налитым колосом
В пояс наградой крестьянству.
Гладил Сергей, словно волосы
Женщине, поле убранство.
За урожай тот невиданный
Пусть и с райкомом не ладил
Зубарев властью с обидами
Всё же представлен к награде.
Хлеб в реквизиции пламени
Выстоял, радостно зрея.
Орденом красного знамени
Грудь засверкала Сергея.

Пожарище
А Литу с хутора, жалея,
Сергей, сестры муж, в свой колхоз,
Скарб толокою без затеи,
Избу и Яся перевёз.
Дом на пожарище сложили,
Где печь с трубой была цела,
Соломы маты дверью были
И праздник был им день тепла.
И дверь бы сделал дядя тоже,
Да кулаки путь перешли:
Не стало дяденьки Серёжи,
Его в лесу подстерегли.
Из Чаус ехал с совещанья
В Отражье Зубарев Сергей.
- Стой, председатель! Со стараньем
Ты заигрался. Слазь с саней!
Здесь пристрелить его и крышка!
Кричал бежавший год назад
Сосед-разбойник Драпкин Гришка.
- Ну, нет! Помучится пусть, гад!
В начальство лез, где потеплее! –
Пронзила злыдня злая речь –
- В тепло хотел?! Сейчас погреем!
Связать, на сани и поджечь!
Сергея, оглушив прикладом,
Связали, бросили в возок
И сено подожгли в нём гады;
Гнедко рванулся со всех ног.
В Отражье сани, словно факел,
Вкатил огнём взбешённый конь.
И стар и млад, увидев, плакал,
Что с дядей сотворил огонь.
Негодовали, не поверив,
Что их защитника уж нет.
Но схвачены убийцы-звери,
Расстрел - суда им был ответ.
А тётя Варя воем выла:
- Как мог оставить нас Сергей!
Чтоб вырастить, где взять мне силы
Мал мала четверо детей?!
С зарёю Лита на работе.
Ясь, чтоб сбить холода кошмар,
Сам на печи о ней в заботе
Развёл огонь. И мать пожар
Душой почуяла, вернулась,
Чтоб вдругородь спасти сынка,
Схватив за шиворот, швырнула
На снег босого, как щенка.
А следующую весною,
Ручьями лишь зима пошла,
Мать в Заболотье толокою
С Отражья дом перевезла.
Поставила через дорогу
Напротив, где жил Яся дед.
Вновь хатка-баня, слава Богу,
Спасала от ненастья бед.
Без мужа непрерывно беды
Наносят женщине удар.
Всем, кто гоним судьбой по свету,
Два переезда, как пожар.

Возвращенье
Дорога, вечная дорога.
Ты - испытанье не для ног,
Сердца уводишь от порога
И возвращаешь на порог.
Желанна ль, не желанна ль тропка –
Начало всякого пути.
С мечтой легко бежать торопко,
Но тяжко без неё идти.
Невыносимо безнадёжен
Насильем вызванный поход
И каждый шаг безмерно сложен,
Когда из дома он исход.
Но на дороге без насилья,
Где лишь любовь ведёт домой,
Какие вырастают крылья
Надежды, веры… Боже мой!
Усталости как не бывало
И удлинить хотелось день,
Чуток ещё пройдя, хоть малость,
Быстрей дойти чтоб до Лапень.
Уже белей берёзки стали
И золотистее луга,
И ближе, голубее дали,
И звонче птичьи голоса.
Уже в мечтаньях осязаем
Домашний радостный уют.
Так нас несут мечтаний стаи,
От мыслей ноги отстают.
И то ль в том близости причина,
Предчувствие ль тому вина:
Со взгорка, сразу за ложбиной,
Деревня милая видна.
Быстрей, быстрей бежать охота,
Скорей ступить на свой порог,
Но держит, путается что-то,
Как гири у ослабших ног.
И гложет, гложет червь сомнений,
И возрастает непокой,
И дальше кажутся Лапени,
Хотя до них подать рукой.
- За пятым домом наша крыша... –
Сказал с сомненьем дед Антось.
- Но что-то я её не вижу...
- Ты, Тося, сомневаться брось!
Куда наш дом деваться может?! –
Жена в ответ, а в сердце стук.
Прошли два дома, третий... Боже!
Что их глазам открылось вдруг:
И признаков не стало дома -
Среди бурьяна печь, да сад;
Деревня вся в слезах разгрома,
Куда с тоски не кинешь взгляд.
Пуховских дома нет и Нужных,
Дом Абрамовича исчез;
Вся улица сплошь в ямах, лужах,
А дворища - бурьяна лес.
Соседи помогли Антосю:
Кто взял парней, кто дочерей.
Так в людях испокон велося:
В нужде, в беде спасать людей.
Все помогали толокою
И лес спилить, и сруб срубить,
И перед самою зимою
Дымок завился из трубы.

Папа
Не отдохнув с пути минутку,
О Лите Юзя расспросил,
Заволновался не на шутку,
К ней полетел что было сил.
Бежал, не чуя ног, доколе
Не проскочил знакомый лес
И шлях, и Заболотья поле:
Несла любовь - мечта чудес.
Мечта в моменты всех страданий,
Мечта тяжёлого пути
К ней, милой, что резвее лани,
Мечта прижать её к груди.
Мечта любви в канала яме,
Когда он в тачке землю вёз.
Ясь ревновал то маму к папе,
То папу к маме аж до слёз.
Так плакал он за Рёвзы горше
Под ласковой рукой его,
Что папа любит маму больше,
Чем Яську, сына своего.
Не слыша папы объяснений
Навзрыд просил: - Возьми меня!
К тебе хочу лишь на колени
И ночью, и в теченье дня!
Но скоро папу снова взяли,
С дядьями в ссылку увели.
Сказали: - Мало на канале
На тачках вывезли земли.
А деду Тосе срок скостили:
Какой работник дед больной.
Но молодые ж в полной силе.
Отец пришёл перед войной.
"Мой папа, папка!" Как кузнечик,
Ясь прыгал, громко ликовал,
Когда с ним мастерил скворечник
И на сирени привязал.
На завтра… нет для слёз предела:
В скворечник не летят скворцы.
Какое Яcю было дело,
Что у скворцов уже птенцы.
И хоть скворец пел на сирени,
Чем по утрам его будил,
Но слёзы и комок сомнений
К глазам катился из груди.
Готов был распускать он нюни,
На дом скворца пустой взглянув,
Но гром беды: в конце июня
Ушёл вновь папа… На войну…

Крестьянская радость
В сердцах всегда растёт волненье
Весной, лишь схлынет ледоход.
Почти стиралось уж значенье:
Своё ль колхозное растёт.
Хлеба же в рост тянулись дружно:
С пшеницей рожь стена к стене.
Судачили: "Ждать хлеба нужно
Богаче урожай вдвойне".
Готовить надо лобогрейку,
Косилки, косы и серпы.
В срок с жатвой справиться сумей-ка -
Не будешь для гостей скупым.
Поля колхозные морями
Раскинулись как видит глаз,
Суля богатыми дарами
Для госпоставок и в запас.
Уже, волнуюсь, колосились
Пшеница, рожь, ячмень, овёс.
Единоличники просились
Принять их, как и всех, в колхоз.
А рожь колхозной тучной нивы,
Стеною… вымахала рожь!
Такую рожь без коллектива
Единолично не возьмёшь!
Уже тяжёлыми казались
Колосья, будто бы вальки.
Лишь у тропинок попадались
Девчат забава - васильки.
Срывая их, сказал в раздумье
Дед Алексей своей жене:
- На поле глядя, я подумал:
Богатый хлеб. Вдруг вновь к войне?...

Суматоха
Хлеба живою панорамой
Звали крестьянские сердца,
Но эшелоны к фронту прямо
Везли их к смерти без конца.
В двери распахнутой вагона
Плывут то поле ржи, то льна;
От перегона к перегону
С тревогой спорит тишина.
Овёс, пшеницу и гречиху
Хранит лишь жаворонка звонь,
А поезд мчит навстречу к лиху
С тоской надрывною гармонь.
И не один состав стремится
Людей в Сухиничи свезти,
Чтоб безоружных изловчиться
Под бомбы Фрицев подвести.
Погибли Павел и Володя
У Юзи прямо на глазах,
А их комдив бежал, нашкодив,
Людей согнавший вертопрах.
Метались люди меж вагонов,
От бомб кидаясь, кто куда.
И взрывов не слыхать от стонов,
И кровь стекает, как вода.
А мессершмидтов вой неистов
Шёл снова за волной волна,
Была охотой для фашистов
Та вероломная война.
Чтоб скрыться от расстрелов с неба
Из поезда на всём ходу,
Солдат летел в объятья хлеба,
Пытаясь упредить беду.
Но мессер беззащитных в поле
Свинцовым поливал дождём
И в небе злобное раздолье
Никто не прерывал огнём.
Враги мгновенно окружили
Солдат, оставшихся в живых,
В конюшню раненых закрыли,
К двери приставив часовых.
Порвав нательные рубахи
В бинты, перевязать всех чтоб,
Их Юзя разогнал все страхи,
Решившись увести в подкоп.
Ржи помогла стена густая
До леса тайно доползти.
И утром зря фашистов стая
Пыталась их во ржи найти.


Санвзвод
Изранены и безоружны,
Скрываясь, шли, ужом ползли
И каждый верил: будет нужным
В смертельный час родной земли.
По всем дорогам, поселеньям
Их ждала смерть - фашизм зверел,
Не ведая, что ночь плененья
И у своих сулит расстрел.
Уже поставили их к стенке
И особист от зла синел,
Но, подкатив, комдив на ?Эмке?
Спас: - На войне, как на войне!
Отставить! Да, моим запретом.
Ты что ли завтра на заре
Один сумеешь с пистолетом
Сдержать фашистов на Днепре?!
И особист вмиг сник, конфузясь.
- А кто из вас лечил народ?
- Я! – Доложил, чеканя, Юзя.
- Похвально. Принимай санвзвод.
Рвались фашисты к переправе,
Бомбя, в атаку шли не раз.
Полуживого переправил
Сам Юзя особиста спас.
Почти на месяц задержали
Фашистов, рвавшихся вперёд,
И весь в лицо солдаты знали
Отважный санитарный взвод.
Их знали плащ-палатку, флягу -
Всё, санитар чем снаряжён.
Медалей Юзя "За отвагу"
Комдивом лично награждён.
Но отступили. Отступая,
Катились быстро на восток.
И Юзя, не остерегаясь,
Спасал людей в боях как мог.

Война
Война гремела, грохотала,
Грозя грозой из-за Днепра.
Ватаге ж звонкой дела мало:
За земляникой детвора.
Гурьбой весёлой, беззаботной
В Тимоховский вкатила лес.
Им взрослых ни к чему заботы
В раздолье ягодных чудес.
А ягод! Сколько ягод было:
Поляна вся красным красна.
И аромат такой был силы,
Какой лишь в сказок снится снах.
Столь земляники красной, спелой -
Ступить нельзя, не раздавив.
Измазанных, шутя, хотелось
Пугать: "Смотри! Лицо в крови!"
Смех через край – беды обличье.
Набрав до верху кузовки,
Скатились к Рёвзе стаей птичьей
Попить, умыться у реки.
Вдруг небо всё в тревожном гуле
От самолётов грозных стай.
Войсками лес набит, как улей,
Всех гул, как гром, врасплох застал.
Одних солдат недоодели,
Другим же форму лишь дают:
Штаны, пилотки и шинели,
И вещмешки – солдат приют.
Дымятся кухни на колёсах,
Мелькают ложки, котелки.
Политручок детскоголосый
Советует: - Не дрейфь, сынки!
Фашист, он глупый, туповатый,
Ведь прёт не в гости, не к родне.
Мы ж не штыком его, лопатой
Огреем мигом по спине.
Известно ж: мы народ былинный,
Народ, в бою непобедим.
Гнать будем фрица до Берлина
И там разделаемся с ним.
Боец заметил седоватый:
- Мы евто не сочтём за труд.
Когда же, окромя лопаты,
Винтовку со штыком дадут?!
Да не мешало б и патроны,
Лишь в рукопашной, друг-приклад.
Стрелять же станут, ветрогоны.
Тут без патронов бой не в лад.
А мессер вдруг, скользя по елям,
Пройдя почти по головам,
Свинцовой сыпанул метелью.
И стон, и крик, команды гам.
Ревели мессеры, взмывая,
Бросая бомбы, точно град;
В лесу кромсая, разрывая
Солдат, детей ли - всех подряд.
И кровь, и капли земляники
В момент смешалися в лесу.
Головотяпство - грех великий,
Когда опасность на носу.
Солдат власть держит за баранов,
Так ей командовать с руки.
Бежали командиры рьяно,
А впереди - политруки.

Лава
Глядеть обидно, стыдно было
До слёзной тягостной тоски,
Как безоружными уныло
Шли под конвоем мужики.
Голодные, полуодеты,
Гадая, кто в том виноват,
Сплошь сельские, в разгаре лета,
Колонной шли полусолдат.
Шли зло нестройными рядами,
Шли в плен унылою толпой.
Поля ж их зрелыми хлебами
Звали крестьянскою судьбой,
Звали разливами пшеницы
И золотистой спелой ржи.
Под дулом жнут солдатки-жницы,
С врагом колючи, как ежи,
Спеша краюшку от обеда
Дать пленным с риском на ходу,
Чтоб, чуть замешкавшись, отведать
Приклада на свою беду.
За выкрик возмущённый с матом,
За хлеб, отодвигавший смерть,
Фриц очередью автомата косил,
Чтоб все боялись впредь.
И ежедневно вновь облава
Крестьян колонной гнала в плен.
Фашист катил взбешённой лавой,
Жизнь Чаус выжигая в тлен.
Прошла неделя так, другая.
Когда ж пленили всех солдат,
Облавы новые, пугая,
Евреев брали всех подряд:
От грудничка и до старухи,
И немощного, кто еврей,
Сгоняли в яму у Дранухи,
Расстреливая поскорей.
За Пронею карьер песчаный
Был кровью залит до краёв.
Жизнь убивает неустанно
Фашизм, как дикое зверьё.
Пять тысяч жизней, как в рулетку
Сыграл безжалостный расстрел.
Ясь, синеокий шестилетка,
Случайно чудом уцелел:
Орлов, крестьянин спас, возница,
Русоволосый старичок;
Рискуя сам, сумел решиться
Сказать:- Он мой родной внучок!

Шнель арбайтен
- Налетела вражья стая...
Размышлял дед Алексей -
Колос уж зерно теряет,
Льёт на землю, как ручей.
Ксеня, что-то вдруг пшеницу
Медлит жать вражины власть.
Кто ж над хлебом так глумиться?
За него ж шли жизни класть.
И, как сглазил, все лентяи
И бандитов жадный сброд
Записались в полицаи
С немцем грабить свой народ.
Их нахальных и бесстыжих
Набралось, как в горе вшей,
У бабули Сени рыжий
Фриц рвёт серьги из ушей.
Та от боли закричала,
Ясь с ней вместе что есть сил;
Немец бабу штык-кинжалом
В сердце самое пронзил.
А затем из автомата
Он бабулю прострочил;
Так, за серьги с бриллиантом
Бабу жизни Фриц лишил.
"Матка яйка, матка млеко,
Шнеллер шпик ун шнеллер брот,
Ду гросстмутер ист колека.
Шнель арбайтен швайнент скот!"
Выгоняет всех прикладом,
Плетью, пулею, штыком.
Хлеб убрать колхозный надо,
Чтоб кормить немецкий дом.
Жать на поле золотое,
Не свою кормить страну,
Всех согнали под конвоем,
Чтоб в неволе спину гнул.
Все здесь: вдовы и девчата,
Старики и детвора
Жнут серпами. Не награда,
Страха гонит их жара.
Жнут, согбясь, под страхом смерти.
"Шнель!" Орут на них: "Мальчать!"
Сапогом в живот, как черти
На сносях бьют Яся мать.
Соли, пота, слёз в неволе
Полем тем река лилась
И не только кровь мозолей
В хлеб тот горький пролилась.

Теряя силы
Чернее тучи зло бесилось,
Стегала смерть, как молний всплеск.
Дивизия, теряя силы
В боях, оставила Смоленск.
Лишь у Подольска зацепилась,
Уже на подступах к Москве
?Блиц? встал, чтоб гадине постылой
Хвост подтянуть свой к голове,
Своё наполнить жало ядом
К моменту хищного броска.
Хоть цель была совсем уж рядом,
Была ей схватка не легка.
Здесь встал фашизм с его полками,
Пеняя на мороз, да снег.
Дивизия ж с сибиряками
Остановили гада бег.
В те дни решительных сражений
Отпор фашизму первый дан.
Санвзвод спас от обморожений
Солдат и от смертельных ран.

Удача
В грозу душа у Яся плачет
От грома детскою слезой,
Не всякий день бывал удачен
В огне с военною грозой.
Пришлось скрываться, чтобы выжить
С шести лет вплоть до девяти;
К земле при взрывах жаться ближе,
Чтоб душу детскую спасти;
Скрываться в погребе, под печкой,
Среди ботвы картошки гряд.
Казалась жизнь угасшей свечкой,
Коль рядом бомб взрывался град.
Играть с карателями в прятки
Под крики "Хайль!", овчарок вой,
Бежал, спасаясь, без оглядки
Под посвист пуль над головой.
И жизни потеряв реальность,
Не знал где, как спасалась мать;
Но знал, как скрыть национальность,
Как немцев донором не стать.
Знал: попадёт фашистам в зубы -
Всю высосут до капли кровь;
Не раз, на дно скатившись клубом,
Благодарил заросший ров.
Неделями питался рожью,
Луща зерно из колоска;
Страх выступал гусиной кожей,
Как ночью пил из родника.
Но всё ж под осень на рассвете
Зацапал Яся полицай:
Попался, как другие дети,
В скирде овсяной невзначай.
Все там зерном овса питались
И, норы выкопав в скирде,
В укрытиях спокойно спали,
Забыв, что быть облав беде.
Их, как мышей, переловили
И тех, кто скрыл нору, как крот.
С тех дней возницами возили
Наш хлеб, им, на фашистский фронт.
В пути, чуть что, овчарки рвали,
Прикладом били, как кнутом.
Обоз немецкий защищали детишки,
Став живым щитом.
Ведь были то родные дети
Отцов иль братьев-партизан,
Конвой шагал же без отметин
Смертей и даже мелких ран.
Но зазевался малолетка -
Стреляли, скармливая псам.
Пинали Яся там нередко,
Досталось и его глазам:
Когда овчарками травили,
Под шмайсера густым свинцом,
Пеньки сожжёных трав вонзились
В глаза, как прятал он лицо.
Там, на дороге, по которой
На фронт возил фашистам хлеб,
Под пуль и взрывов перебором
Ясь выжил, но почти ослеп.
Незрячесть стала вдруг удачей
И разлилась беды грозой.
Душа ж его при грозах плачет
Досель недетскою слезой.

Бои за Бор
Прошли невзгоды отступлений
И во второй смертельный год
Воспряла радость наступлений,
Атак и отдыха черёд.
Хотя фашизм и отогнали
От сердца Родины, Москвы,
Ещё не знал со штабом Сталин,
Как сохранить союз живым.
Ещё сомнения терзали,
Лишь зрел в умах боёв накал:
Как танковым напором стали
Ударить так, чтоб враг бежал?
Как, изловчаясь в железной сшибке,
Сломить фашистов, наконец.
Генштаб оплачивал ошибки
Ценою любящих сердец.
Промашек в планах было много,
Атак под Ржевом перебор.
В ночной атаке, но уж с Богом,
Отбили вновь деревню Бор.
В восьмой раз Бором овладели,
Но фрицы выбили опять.
Из дота били и шрапнелью,
Да так, что раненых не взять;
А не сдержали санитаров.
И те ползли, стелясь пластом;
Под артиллерии ударом
Спасли всех раненых. Потом
Глядят у вражеской траншеи,
Где дот бил зло, наверняка
Живой израненной мишенью
Привстал их командир полка;
Лишь повернуться попытался,
Чтоб, ниц упав, к своим ползти,
Огнем дот бешено взрывался
И к жизни отрезал пути.
Кто выползал помочь, враг ранил,
Но под прикрытьем снежных лоз,
Сдержав кровотеченье в ране,
С гранатой Юзя вновь пополз.
За трупами лежал, как мертвый,
Минут и мин теряя счет;
Близ дота, где мертвец четвертый,
Стаился для рывка вперед.
Бросок. Разрыв гранаты в доте
И пулеметный прерван шквал.
Жизнь комполка уж на излете,
На плащ-палатку Юзя взял.
Вмиг новая полка атака
И вновь деревню полк отбил,
И комполка с обиды плакал,
Что в бой идти не стало сил.
А Юзя полз меж минных взрывов,
От ран почти теряя жизнь;
Но вылазка была счастливой,
Так с комполка они спаслись.

Мена
Смерть стужей свистит над снегами,
Снарядами – злостный мороз;
Фашист, с ног стащив, сапогами
Меняется: смертно промерз.
За валенки в дырах, заплатах,
Их дед износил уж совсем,
Дает сапоги и в доплату
Немецких конфет ?Монпансье?.
Антось сомневается в мене:
Не стоят опорки сапог.
Солдат же: - Румын я, не немец,
Голодный, от стужи без ног.
К Антосю метнулася Катя:
- Отдай! Иль накличешь беду!
Анютка ж кровиночка в хате.
Пристрелит, с ума я сойду.
Дед валенки снял. Не решаясь,
Обувку и хлеб подает.
Солдат же, от слез заикаясь:
- Спасибо! Вы добрый народ!
И счастье двойное сбылося:
Антось сапогам очень рад,
А в валенках с хлебом Антося
Уехал согретый солдат.
И бабушка Катя воспряла:
- Ты слышал, Антось, в феврале
Невестка девчонку рожала,
За ангела, бают, милей.
Под мышку конфетку запрятав
От бабы, обнову одел,
Шмыгнув потихоньку из хаты,
Дед к внукам с гостинцем летел.
Он Яся любил той любовью,
Что может весь мир обогреть;
Ко внукам с родимою кровью
Спешил, не предчувствуя смерть.
Дед в Заболотье из Лапеней
В немецких бежал сапогах.
Гнал час комендантский злой тенью
Вдогонку, скользящий в снегах.
Уже подходил он к деревне,
Оставив застуженный лес...
- Но штеен! – со злым повеленьем
Пред ним встал финн в форме СС.
И выстрелил в деда, не целясь,
Снег красится кровью в круги.
Страшась белорусской метели,
С ног деда финн снял сапоги.

Затишье
В слепых атаках лобовых
Не взять нам Ржева укрепленья.
Был Жукова приказ: ?Живых
Сим запрещаю истребленье!
Не множьте численность потерь
Бессмысленных и бесполезных!?
А Юзю с комполка теперь
Лелеял госпиталь болезных.
Там комполка писал тотчас
Рукой израненной, в палате
На Юзю, что атаку спас,
Сам представление к награде.
Комдив же красную звезду,
?За мужество? вручая орден,
Сказал: - Отвёл полка беду.
Носи, сержант, награду гордо.
А полк тем часом обучал
Вновь принятое пополненье
Как в бой идти не сгоряча,
А просчитав план наступленья.

Усмерение
Днём в Заболотье канонада
Рвёт в клочья признак тишины;
В ночь партизан бой пулей градом
И эхо ?рельсовой войны?.
Ираков, полицай ретивый,
Спешит фашистам подсказать,
Что заболоцких это взрывы,
Но кто впотьмах не смог узнать.
Устроил ночью мститель точный
У полицая спрос за грех,
А утром уж каратель срочно
Сгоняет к виселице всех
Глядеть, заложников как мучит
Власть зла удавкою петли.
Сердца родных жжёт болью жгучей,
Что жизнь спасти им не смогли.
Днём держит гнев штыков преграда,
Ночь месть вскипает, как вулкан:
Громит карателей расплатой
В ночной атаке партизан.
И новой ночью нет покоя:
В Ресте разгромлен гарнизон,
Взлетел над Пронею-рекою
С живою силой эшелон.
С утратой фрицы озверели,
Что фронтом стал глубокий тыл:
Бомбят Голынщину недели
И заболоцкий лес Задынь.

Ржевский перелом
Под Ржевом полк громит с боями
Фашистов, чтоб навек легли.
А те цепляются когтями
За хлеб не их, чужой земли.
В рубеж последний обороны
Клещом вцепился наглый гад;
Сам Гитлер каркнул, как ворона:
?Шаг к смерти – каждый шаг назад!?
Но не хватает силы гадам
Стоять в сплошь выбитых рядах:
Окружены под Сталинградом,
От Ржева гонит смерти страх.
И наши в вечность здесь шагнули:
За Русь и жизнь сложить не жаль.
А Юзю орден спас от пули,
Отбивший со звезды эмаль.
Но с раною груди сквозною
Он в госпиталь опять попал.
Со шва на ране новизною
Свой полк у Прони лишь догнал.

Налетели
?Вы свободны!? - загалдели
Немцы, будто бы грачи,
В Заболотье налетели
Жадной стаей саранчи.
И не только хлеб, да мясо
Съели за год по пути
Все заначки, все запасы,
Новый хлеб не дав растить.
Всё прощупали штыками:
Пашню, сено, хлев, постель
Под больными, стариками -
?Шнель! Авшнейн швайне, шнель!?
Всё сгребли: сатин и ситцы, и фабричное сукно,
Домотканое годится им, льняное полотно.
Всё что годное, изъяли
Фрицы Фрау, да себе.
Люди снова лён трепали,
Кросна ставили в избе.
А продуктов меньше, меньше,
Их источник иссякал.
Хлеб растить не участь женщин,
Где навис врагов оскал.
- Завистью не прокормиться –
Сетовал дед Алексей –
- Можно б вырастить пшеницы
Сколь двух армий силой всей?

Над Басей
Под метлу угнали из деревней,
Под конвое на рытье траншей
Всех: девчат, солдаток, старцев древних,
Матерей отняв у малышей.
Фриц нагнал в подмогу полицаев,
Вмиг с деревни сделавших Содом;
Латыши, бендеровцы злой стаей
Принуждали разбирать свой дом,
А из брёвен строить фрицам доты,
Блиндажи над Басею-рекой.
В брустваре траншей их переходы
Дом свой зарывать своей рукой
И не сметь противиться насилью:
Поднял голос – жизнь не уберечь.
Полицаи-изверги бесились,
Налетая на сельчан, как смерч,
И несли с собою смерть, увечья,
Радуясь, как в играх малыши.
Нелюдям обличье человечье
Не присуще, как и боль души.
Евдоким, единоличник цепкий,
Не терял достоинства в лице:
За протестный взрыв ругательств крепких
Еле выполз с пулею в крестце.
А его Марию вместе с детьми
Увезли, как скот, в свой фатерлянд.
Фрау Берта их частила плетью
За работу и понурый взгляд.
Но вставала мать собой, мертвея,
Заслоняла деток чуть живых.
Трусом жить – не стоит жизнь затеи,
Материнских схваток родовых.

Ожиданье
Слышна в деревне канонада,
Как грома вешнего раскат;
Освобожденья как награды
Ждал хлебороб, войной распят.
Бои за Путьки шли недели...
Но дрогнул, откатился фриц
От Прони к Басе, где засели
Фашисты в тысячах бойниц.
В Бардилах, Чаусах, Высоком
В эшелонированный фронт,
В трёх линиях сплошных окопов,
Где круча им – защиты зонт.
А на церковной колокольне
И дот, и наблюденья пункт;
Ударить чтоб прицельно, больно,
Лишь русские на штурм пойдут.
С террасы всё как на ладони,
Видны ползущие войска,
Им поймы гладь – смертей бездонье,
Преградой смертною река.
Бессмысленно бойцу-рубаке
По пойме на врага бежать.
Ночные вылазки, атаки
Войск русских обращались вспять.
Бомбили и прямой наводкой
Стреляли по церквей дворам,
Но фрицам не вцепиться в глотку:
Спасает православный храм.
Опять бомбёжка за бомбёжкой,
Из-за Заречья артналет;
Кирпич церквей стал мелкой крошкой,
Но фриц позиций не сдает.
Придумал Юзя выход ловкий
В тыл немцев в Чаусы зайти:
- Я знаю брод у Петуховки,
Хочу с разведкой сам пойти.
- Чем в лоб удар, в обход получше –
Сказал комдив - Давно пора.
Уж фрицев выбили ?катюши?
Под Оршей с берегов Днепра.
Идите. Если, путь разведав,
Мы немца выбьем с рубежа,
Удар, как гром, в свой тыл изведав,
Фриц зайцем пустится бежать.

В разведке
Прошло черемухи кипенье,
Уже река не холодна
И соловьев шальное пенье
Волнует кровь сердец до дна.
О пушки! Как не говорите
О близкой смерти на войне,
А Юзя думает о Лите,
Рисуя близость встречи с ней.
И шли бойцы ночною тенью
Под взрывы, всполохи зарниц,
Теряя бдительность, терпенье
От песен в жизнь влюбленных птиц.
Шли с Петуховки к Голочево
На шаперевский переезд,
А после вдоль железки слева
С Велейки на Ильмовский лес
Пойти рискнули. - Там засада! –
В деревне предостерегли –
- В Ильмовский лес битком снарядов
Для фронта фрицы навезли;
Да и соседний лес, Глушину,
Фашисты стерегут, как глаз.
Там их фауст-патроны, мины,
Ракеты и гранат запас.
Разведка в ночь левее шляха
Урочищем зады прошла,
У Рёвзы, словно росомаха,
В овраге на день залегла.
Где доты выявили точно,
Где пункт командный основной
На карту нанесли и срочно
Назад к дивизии родной.
Когда ж разведка, сделав дело,
Шла мимо Заболотья вновь,
Увидеть Юзе не терпелось
Детишек и свою любовь.
Увидев из кустов покрова
Застыл сражен, как столбняком:
Деревню, будто бы корова
Слизала жёстким языком.
От старых хат и новых срубов
Нигде не стало и следа,
Стояли лишь печные трубы
Как смерти жуть – войны беда.
А соловьи какою трелью
Солдат пытали о любви:
?Весна! Вы что ж все озверели,
Купаясь всласть в людской крови?!?

Изгон
Разведка нанесла добротный
Фашистских укреплений план.
Побатальонно и поротно
Приказ о выдвиженье дан
С тем, чтоб к пяти утра у дотов
В тылу противника залечь;
А в пять задвигалась пехота,
Вниманье немцев чтоб отвлечь.
В пять десять русских самолёты
Пошли Ильмовский лес бомбить
И в ту ж минуту артналетом
Глушину начали громить.
Разрывы мин, гранат, снарядов
Усилил бомбовый напалм.
Так за спиной взрывались склады,
Что фриц подумал: ?В ад попал!?
И в этот миг по дотам с тыла
Ударил русский град гранат.
Бежал фашизм как зверь постылый,
Скуля, в свой фатерлянд назад.
Здесь Юзя отличился снова:
Влетев в штабной фашистский пункт
С гранатами, вскричал сурово:
- Сдавайся! Хенде хох! Капут!
За штаба офицеров свиту,
За планы будущих боев
Дивизии, здесь в пух разбитой,
В плен знамя взятое её;
За мужество в атаке чаде,
За подвиг, точно честь, святой
Приставлен Юзя вновь к награде
Второю красною звездой.

Агония
Бежали фрицы по-шакальи,
Поджав хвосты почти к груди;
В звериной злобе пасть оскалив,
Жгли всё живое на пути:
Дотла деревни выжигали
С детьми и старцами в домах;
Свечой горящих добивали –
Палач не вздрогнет, сделав взмах.
Эдемским Левковщина садом,
Казалось, как букет цвела;
Но вдруг мгновенно стала адом
От немцев варварского зла.
Фриц-поджигатель с огнемётом,
Чтоб Левковщины сжечь дома,
Спешил как хищный зверь намётом:
Со зла легко сойти с ума.
Детей-возниц, что под конвоем,
Загнали край села в гумно;
Живыми сжечь чтоб перед боем,
Фашистом было решено.
Но трус-конвой сбежал, спасаясь,
Спасались дети, с ними Ясь;
Бежал, почти что задыхаясь,
В дыму от смерти хоронясь.
Хоть смерть вокруг гремела градом,
Трещал от взрывов небосвод;
Но Ясь заметил детским взглядом,
Как немцы спешно пулемёт
Тащили на гумно, стараясь,
Чтоб русских выкосить свинцом;
Когда людей с огня спасая,
Свою не видят смерть в лицо.
И на вопрос солдат: ?Где фрицы??
Воскликнул Ясь: ?Там! На гумне!?
Чтоб в рукопашную сразиться,
Бойцы ползли как в страшном сне.
Прокравшись, бросили гранаты
И враг отпрянул кувырком;
Кто бил прикладом, кто лопатой,
А кто по-русски – кулаком.
Пинком погнали фрицев сразу
За Днепр и за Березину так,
Чтоб фашистскую заразу
За Вислой в Рейн пустить ко дну.
Следы от крови, на душе нечисто
И болью разрывает грудь;
Следы зовут: ?Добей фашиста,
Чтоб не воскрес когда-нибудь!?
Вдоль фронтовых дорог повсюду
Следы: лишь пепел, да бурьян,
Везде оставил след Иуда,
В предательстве бесстыдно рьян.
Спеша отнять у населенья
До крошки хлеб и до зерна,
Чтоб показать в порыве рвенья
Как шваль в предательстве верна.
А фрицы увозили жадно и хлеб,
И тучный чернозем,
Сгребая по пути нещадно
Всё в сумасшествии своём:
Иконостасы, гобелены,
Сосуд и крынку, и фарфор,
Кровь доноров-детей из вены
Вампир выкачивал как вор.
Жуть виселиц, да пепелища –
Свидетельство людской беды;
Хоть Тать, чтоб грабить волком рыщет,
Ему не скрыть свои следы.
Шёл Юзя, виденным разбитый,
Врага преследуя лютей,
Не повидав любимой Литы
И с ней оставленных детей.
И кровь вскипала в нём от злости,
Что фрицы хлеб детей жуют
И что непрошенные гости
Разрушили его семью,
И что могли забыть о хлебе
Детишки малые его,
А души их уже на небе,
Пред Богом молят за него.
Бил и под Минском Юзя фрицев,
Где тем устроен был котёл
И по следам зла колесницы
Под Кённенгсберг с полком пришёл.

После смерча
Когда вдруг смерч, развезшись у порога,
Разрушив жизнь, отринет прочь с грозой;
Грехи прощая, сменит милость Бога
Беды слезу счастливою слезой.
И оглядев всё то, что уцелело
И что разрухой кануло навек,
Хозяйски принимается за дело,
В беде живым оставшись, человек.
А кто с войною налетев фасонно,
Чтоб грабить, убивать и разрушать;
Повдоль дорог лежит, спустив кальсоны,
Возмездья не успевший избежать.
Лежит распухший, мухами изъеден,
Утративший величие своё.
Сказал дед Алексей: - Был фриц не беден:
Взгляни, носил шелковое бельё.
Оставил здесь овчарок-людоедов,
Чтоб догрызали всех возниц-детей;
Как падаль сам собачим стал обедом.
Сражён зла бумерангом, лиходей!
Дед поднял ?Шмайсер?, очередью стаю
Пугнул. Овчарки отошли невдруг.
- Гляди: в крестах железных грудь блистает,
А мясо обглодали с ног и с рук.
А вон еще лежит завоеватель,
Ведь мог бы сеятелем хлеба стать...
Прими их души, грех прости, Создатель!
Не ведали, что в зла вступали рать.
До Заболотья добрались под вечер.
Кружилось все у Яся в голове.
- Ни постелить, ни покормить вас нечем –
Сказала Лита: - Ляжьте на траве.
А утром с дедом мы дрова поищем,
Поправим и растопим печь.
Вы ж соберёте щавлюка для пищи,
Да лебеды, чтоб пирожки испечь.
Прижались к мамочке и Ясь, и Динка;
К ним дрёма, мирно ластясь, подошла.
Подкинув дочку Валю, тетя Нинка
С начштаба санитаркою ушла.
Дед Алексей ворчал и очень злился,
Что Валю бросила родная мать;
Сам с внуками голодными возился,
А Литу отправлял свой дом искать.
Сказал: - Сруб увозили к Басе фрицы,
Там закопали брёвна в блиндажи
И, если отыскать их посчастится,
Мне будет где с внучатами дожить.
С сестренкой Динкой Ясь рвал щавель свежий,
Щи с крапивою чтоб в обед сварить.
Изладил дед колеса для тележек,
Их даже две сумел он смастерить.
Ясь с Валею-сестренкой в помощь маме
Тележками жердей понавезли;
Жильём стал погреб: сверху в стенках ямы
Закрыли ими просыпи земли.
Дед ревматизмом скручен был в дороге,
Но, сидя, делал все, в упорстве строг:
Захочешь хлебца – сделаешь безногим,
Достигнуть цели можно и без ног.

Треугольник
Письмо, фронтовой треугольник,
Мог весть лишь о жизни явить;
Как пересеченье символик
Надежды в том, Веры, Любви.
Надежды, как призрак, туманной.
Война, всюду смерть без конца.
Письмо и для Литы нежданно
Явилось от Юзи-бойца.
Жене он писал: ?Скрутим фрица,
Коль в дом наш вломился, глумясь.
Я насмерть готов с ним сразиться,
Чтоб жили: ты, Динка и Ясь.
Ответь мне лишь, Лита родная,
Как жили и где вы сейчас?
Деревня разрушена, знаю.
Я видел всё сам без прикрас.
Такого не видеть во сне бы,
Что сделало злое зверьё.
Как жить вам без дома и хлеба?
Тревога рвёт сердце моё.
Я знаю, что зимняя стужа
Настигнет тебя и детей.
О, милые! Как я вам нужен
Сейчас! Как помочь бы хотел!
Но гадов клубок в Кенингсберге
Приказано нам раздавить.
Как только фашистов мы свергнем,
Всё сможем: и выжиг, и жить.
Я верю, любимая, точно
Вернусь я с победой, любя.
Твой Юзя. Ответа жду срочно.
Целую детей и тебя!?.

Ответ Литы
?Здравствуй, Юзя милый,
Я молюсь, любя,
Чтоб господни силы
Сберегли тебя.
Наш защитник-воин
Стерегись в бою,
Будь всегда спокоен
За семью свою.
Я любви, надежде
Всей душой верна;
Деткам, как и прежде,
Мать, тебе – жена.
Ясь вчера в печурке
Горсть нашёл зерна,
Диночка-дочурка
Кашляет, бледна.
Я твою кровинку
Лучше всех кормлю:
Хлеба серединку
Ей всегда щиплю.
Хоть, по правде чистой,
Не гостинец хлеб,
Он их трав, очисток,
Их достать мне где б?
Травку Дина, давясь,
Ощипала всю;
В вовнах мелем щавель,
Клевер, да овсюг.
От такого хлеба
Крутит животы,
Врать не стану слепо,
Не поверишь ты.
А зерно жалею,
Ясь что смог найти,
На зиму посею
Рожь, чтоб развести.
Зимовать мы будем
В погребе отца.
Выживем как люди,
Зло не без конца.
Глянь, как Динка лапку
Обвила свою,
Приписал Ясь: ?Папка!
Я с тобой в бою!?
Горем не разбита
Ждёт тебя домой
Любящая Лита,
Муж, спаситель мой?.

Хлебец
В Германии загрохотали
Разрывы лишь авиабомб,
А хищных нацистов в запале
Бил страха и злобы озноб.
Как фурия, Берта влетела,
Взбешённо, в сарайчик с кнутом:
- Я что, дуист швайне, велела
Не путать детей со скотом.
Опять ты щенков своих кормишь
Мукою, что свиньям должна
Давать ежедневно по норме.
Где брать ее?! Нынче ж война!
Какое мне дело, скотина,
Что выродки сдохнут твои?!
Придут только с поля, кнут спины
Изрежет отродью свиньи!?
И яростно Берта терзала
Марию кнутом по спине;
И болью двойной отзывалась
За хлебец война на войне.

Школа
Школа – дом полуразбитый,
Что не дожёг злодей;
Из кафт-мешков бумага сшита
В тетради для детей.
На лавке, что совсем на входе,
Пред самою доской
Дружка два: Кондеров Володя
И Ясь полуслепой.
Здесь первый класс, второй и третий,
Здесь и четвёртый класс:
И азбуку здесь учат дети,
И дроби в тот же час.
Гроза-четверокласник Раков
Бьёт Яся: - На, слепой!
И Ясь бежит домой, заплакав,
С рассеченной губой.
А Гроборова-заводила
С ватагою девчат
С засады Яся прутьем била:
- На! На, крот! Получай!
И издевался б долго, шкодя,
Девчоночий кагал,
Когда б однажды друг Володя
Дрючком не разогнал.
И Ясь задел, скорей с испугу,
Взмахнув на прутьев град
По ножке манькину подругу:
Слезам той сам не рад.
Во рву Ясь прятался три ночи,
Питаясь лишь травой.
Найдя, сказала мать: - Сыночек,
Не бойся впредь, родной.

Последний штурм
Чем дальше убийца-война
От края, где дом родной,
Тем слаще взывает весна
К жизни зелёной листвой;
Зазывно с весенних ветвей,
Гнездо призывая свить;
Всё звонче зовёт соловей,
Детей любя, выводить.
Страдая, взмолилась земля:
- В любви только жизни нить!
Засейте любовью поля,
Чтоб всходы любви любить!
Казалось, прошли все пути
Сражений с бедою злой,
Победы восторг ощутив,
Но встал Кёненгсберг скалой,
Стеною бетона, огня
На злобы лихой черте;
Призывам к смиренью не вняв,
Счёт множил людских смертей.
Вёл Юзя санбатальон
В злобную пасть сатаны,
Здесь орденом был награждён
?Отечественной войны?.

Последнее бревно
С детьми в мороз на санках,
Без хлебушка совсем
Свозили спозаранку
Для дома брёвна все.
Но вот весна настала,
Дорогу развезло
Так, что рекою стала,
Хоть загребай веслом.
А дед ворчал, неволя:
- Да, Лита, тяжко, но;
Вези, пока не в поле,
Последнее бревно.
Ведь без него, ты знаешь,
Нам дома не собрать;
А грянет посевная –
Заставят плуг таскать.
Казалось, Лита вынет
С детьми из ямы кряж,
Бревно ж, в воде и глине,
Скользило вновь в блиндаж.
Но снова с Ясем, Валей,
С натуги все дрожа,
В надрыв, а всё ж достали
Бревно из блиндажа.
По грязи, льдистым краем
Везли, где снег лежал
И довезли… кто знает
Где сил людских межа.

Падение
Конец. Падение твердыни:
Лишь смесь бетона со свинцом
Кронштадта грозного доныне
Была в войне его концом.
Комдив упал на поле боя,
Когда развеялась гроза,
Глядели в небо голубое
Иссинерусские глаза.
Светло глядели, удивлённо,
С любовью Мир объять могли б…
И Юзя зарыдал склонённый…
Не смог помочь. Комдив погиб.
А рядом – немец синеглазый,
Раскинув руки, вверх глядел.
Обоим, взрывом мины, сразу
Поставлен жизненный предел.
Вдвоём в одно глядели небо
Спокойно. Больше не враги.
А семьям вырастили б хлеба
В полях, лишь мир побереги.
Но… смерть! Что принесла обоим!? –
Страх, голод детям и жене.
Что ж люди тешатся войною,
Когда безумие в войне.
А смолчи, когда кипело
Безумство у вождей в крови,
Как мило б жизнь цвела и пела,
Да множила плоды любви.