И в шутку, и всерьёз
***
И по уши влюблён, и ненавижу
свои стихи, готов их придушить.
Слагая строки, заработал грыжу
души.
Так вот оно безумие поэта,
безудержной фантазии ярем!
Вчера о том, сейчас об этом
пиши, как евнух про гарем.
И вновь с шампанским, с крылышком куриным
встречая новый год и новый век,
увы, я фиолетовой уриной
опять бумажный орошаю снег.
И снова рифмой чиркаю, как спичкой -
разжечь огонь пытаюсь смелых строк.
Напрасно. Хоть эпитетами пичкай...
хиреет стих, метафоры не впрок.
Средь белых мух летает где-то муза.
Она едва ли верность мне хранит.
И всё же слаще нет на сердце груза,
чем поцелуй изменчивых харит.
***
Вновь душу мне теснит виденье...
Метаморфоза не проста...
Хочу я стать стихотвореньем,
разлечься посреди листа,
и рифмы ощутив, как пальцы,
как нервных окончаний дрожь,
их сконцентрировать на танце
мгновений, победивших ложь.
Так полулёжа, словно эллин,
( ведь стих - мыслитель-сибарит!)
бумажной не пугаясь кельи,
свой собственный придумать Крит.
Пусть будет виртуальный остров
моим спасеньем от забот,
от размышлений слишком острых
и от притупленных острот.
***
Слог неказист, метафора ущербна,
но каждый день облечь хочу я в стих.
Песчинкою, попавшей в кучу щебня,
мой дар освобожденья ждёт, притих.
Он слишком мал и часто неприметен,
досадная соринка лишь в глазах
и жизнь его не отличить от смерти...
Почти ничто! Как близкий сердцу прах.
Он ждёт - нагрянет аквилон могучий,
его поднимет ввысь и унесёт
и с грубой распрощается он кучей,
и тут... в навозную, конечно, попадёт.
Увязнет так, что ветер не поможет.
Одна надежда, что случится смерч.
Разворошит навозное он ложе...
Не для того ли, чтоб мой дар извлечь?
***
Я вырос в семье трактористов.
Не страшен ни холод, ни зной.
Июль - кутюрье для нудистов
обходит меня стороной.
И всё же ночами мне снится
далёкий оранжевый пляж,
где голая девка резвится,
подставив лучам фюзеляж.
В деревне у нас скукотища.
Все бабы бурёнкам под стать.
Виной тому - грубая пища
и страсть самогонку хлестать,
а также и труд непосильный,
запущенный быт и уклад.
Пропахло всё водкой и псиной...
И в мыслях, и в чувствах разлад.
А я всё мечтаю о море.
Эх, мне бы деньжат подсобрать...
С нудисткой не знал бы я горя.
Вдвоём веселей загорать!
В лобзаньях встречали б восходы.
Такой закатили б разврат!
Потом через долгие годы
спустились бы голыми в ад.
***
Осенней логикой ужален,
как золотистою осой.
Живу в столице, как южанин,
по лужам шлёпаю босой.
"Босой"поймите не буквально,
а с точки зрения души...
С похмелья рожа наковальней,
но мысли странно-хороши.
И хоть в столице сердцу тесно,
машины улицы коптят,
мне всё же дышится чудесно,
пронизан осенью до пят.
Живуч мой южный темперамент,
шаг неуклюж, но бархатист.
Плевать на нормы и регламент.
Я - одиночества солист.
Ни кришнаит, ни панк, ни рокер...
я как у бездны на краю...
Иду проспектом я широким,
рубли-улыбки раздаю.
Осенним выпачкана йодом
листва задумчивых аллей.
Дезинфицирующей одой
качает ветви тополей.
Весь город в слёзы одевая,
с притворной вялостью из туч
сочится нежность дождевая.
С шипеньем гаснет солнца луч.
Осенней логикой ужален,
я зла на сердце не держу.
Живу в столице, как южанин,
и ос жужжаньем дорожу.
***
Спят усталые игрушки:
карты, чётки и шприцЫ.
Одеяла спят, подушки,
спят матёрые самцы.
Спят понятья с угловыми*
и смотрящий** даже спит.
Снятся сиськи, сало, вымя...
На больничке дремлет СПИД.
В сонном обмороке зона
и вышкарь***, как сфинкс, застыл.
И поёт баптист Ионов
про зелёный монастырь.
Он поёт такой счастливый,
что будить - ну просто грех.
Райским яблочком ленивым
на губах играет смех...
Спят гнилые зубы в дёснах,
в лёгких спит туберкулёз.
И блуждают: сердце в соснах,
по колючке капли слёз.
Время спит, пространство дремлет
и зевает небосклон.
Как народ такой же древний
спит карающий закон.
Жизнь и смерть в режиме строгом
сели в карты поиграть,
но уснули ненароком...
ход игры не разобрать.
И душа сиделкой старой,
прикорнув, дрожит во сне.
За телами, как за тарой,
вновь приходят в тишине...
В недописанной странице
спит подкидышем стишок.
Мысли глупые в темнице
лезут спать на потолок.
Как портал в миры иные,
в тусклом свете вход в барак.
Нервы острые, стальные
на кусочки режут мрак.
Спят усталые игрушки:
карты, чётки и шприцЫ.
Спят в столовой миски, кружки...
Люди спят и подлецы.
Вся Вселенная уснула.
В Лету канули года...
От Перми до Барнаула
дремлют ждущие суда.
***
Сегодня, вспомнив всем известную "цитату",
пришёл я к выводу, что бьются к счастью пятки.
И почему бы гипсу не пропеть кантату,
коль эскулапы снизошли до взятки.
Не с корабля на бал, а из тюрьмы в больницу...
Уж таково моё предначертанье.
Ах, если б из Марселя, скажем, в Ниццу,
но это всё из области мечтаний.
В разбитой пятке мозг дежурит ночью,
и боль диктует строки безутешно.
Ну как же несговорчивость-то волчью
заставить говорить со мною нежно?
И ночь такая умница-тупица,
что переспать с ней хочется всё реже.
И водки нет хорошей, чтоб напиться,
но всё равно я тих и безмятежен.
Пусть пятка, как паяц, хохочет, плачет...
я не в обиде, я почти смирился.
Как не крути... страданье что-то значит.
Я перед ним бы даже извинился.
Ну что поделать не всегда нам удаётся
из мая, да ещё летящею походкой...
Пусть и моё паденье счастьем отзовётся
или хотя бы риторической находкой.
Я для бессмертья вряд ли бы сгодился,
но что себе сам пожелал не скрою -
как Феникс, чтоб из гипса возродился
и с водосточной не шутил трубою.
***
Злосчастной склонности я не имею
опять на злобу откликаться дня.
Охоты нет служить и Гименею,
увы, пред женщиной я редко пламенею.
Огонь страстей уже не для меня.
Важней мне луч вальяжный на соломе
в родных пенатах, в сельской простоте,
где нет бутика"Гранд" или "Суоми",
где божья тварь и утварь в полудрёме
полуденной забыли о мечте.
И звёзды здесь калибром покрупнее,
не то что в чахлом небе городском,
и рифма закруглённей и глупее...
на дедушкиной виснет портупее
иль вновь трещит за печкою сверчком.
За нимфами гоняются здесь фавны.
Лесные духи прячутся в кустах.
У местных женщин все движенья плавны.
И каждодневный опыт - самый главный,
и вечность медовухой на устах.
***
То ли пьяный, то ли псих
повторял в трамвае стих:
"Я куплю велосипед
и поеду на тот свет".
Пассажиры возмущались,
к хулигану обращались:
"Гражданин, о чём поёшь?
Околесицу несёшь!"
Он же им опять в ответ:
"Я куплю велосипед..."
Так трамвай вперёд бежал
и вагон звенел, дрожал...
Под гипнозом этих слов
я взлетел до облаков,
под гипнозом этих строк
шёл домой не чуя ног.
Как безумный, на ходу
повторял белиберду:
"Я куплю велосипед
и поеду на тот свет".
Одиночества укус
стал дороже прежних уз.
Равнодушья тёплый душ
освежил ночную глушь.
Мир людей вдруг стал смешон,
как дырявый капюшон...
Я завидовал траве
и безумной голове.
***
Ау, Эрато, где ты пропадаешь?
Ни в комиксах тебя нет, ни в порнухе.
Лирические выкладки так сухи,
что о любви уже и не мечтаешь.
Тревожишь звук всего лишь по привычке.
Блуждает в строчках заповедных ветер.
И автор рифму подгоняет"светел",
и замысел стиха берёт в кавычки.
Ах, муза, не подаришь ли усмешку -
прекрасную, язвительную змейку.
Я с ней усядусь на садовую скамейку
всем прозаизмам собственным в насмешку.
Придя домой, я кану в паутину
всемирного безделья и распутства,
осознавая вновь, что не распутать
вчерашний узел двойнику-кретину.
Любовь, стихи, старьё, тряпьё и ветошь,
и хлам лирического суицида.
Созвучьям голодно, цитатам сытно.
Сквозь сон бормочешь в ужасе:"Ведь это ж..."
*угловые - букв. те, кто живут в углу; ближайшее окружение смотрящего
**смотрящий - тот, кто смотрит за бараком
***вышкарь - вооружённый охранник на вышке
2005-2011
И по уши влюблён, и ненавижу
свои стихи, готов их придушить.
Слагая строки, заработал грыжу
души.
Так вот оно безумие поэта,
безудержной фантазии ярем!
Вчера о том, сейчас об этом
пиши, как евнух про гарем.
И вновь с шампанским, с крылышком куриным
встречая новый год и новый век,
увы, я фиолетовой уриной
опять бумажный орошаю снег.
И снова рифмой чиркаю, как спичкой -
разжечь огонь пытаюсь смелых строк.
Напрасно. Хоть эпитетами пичкай...
хиреет стих, метафоры не впрок.
Средь белых мух летает где-то муза.
Она едва ли верность мне хранит.
И всё же слаще нет на сердце груза,
чем поцелуй изменчивых харит.
***
Вновь душу мне теснит виденье...
Метаморфоза не проста...
Хочу я стать стихотвореньем,
разлечься посреди листа,
и рифмы ощутив, как пальцы,
как нервных окончаний дрожь,
их сконцентрировать на танце
мгновений, победивших ложь.
Так полулёжа, словно эллин,
( ведь стих - мыслитель-сибарит!)
бумажной не пугаясь кельи,
свой собственный придумать Крит.
Пусть будет виртуальный остров
моим спасеньем от забот,
от размышлений слишком острых
и от притупленных острот.
***
Слог неказист, метафора ущербна,
но каждый день облечь хочу я в стих.
Песчинкою, попавшей в кучу щебня,
мой дар освобожденья ждёт, притих.
Он слишком мал и часто неприметен,
досадная соринка лишь в глазах
и жизнь его не отличить от смерти...
Почти ничто! Как близкий сердцу прах.
Он ждёт - нагрянет аквилон могучий,
его поднимет ввысь и унесёт
и с грубой распрощается он кучей,
и тут... в навозную, конечно, попадёт.
Увязнет так, что ветер не поможет.
Одна надежда, что случится смерч.
Разворошит навозное он ложе...
Не для того ли, чтоб мой дар извлечь?
***
Я вырос в семье трактористов.
Не страшен ни холод, ни зной.
Июль - кутюрье для нудистов
обходит меня стороной.
И всё же ночами мне снится
далёкий оранжевый пляж,
где голая девка резвится,
подставив лучам фюзеляж.
В деревне у нас скукотища.
Все бабы бурёнкам под стать.
Виной тому - грубая пища
и страсть самогонку хлестать,
а также и труд непосильный,
запущенный быт и уклад.
Пропахло всё водкой и псиной...
И в мыслях, и в чувствах разлад.
А я всё мечтаю о море.
Эх, мне бы деньжат подсобрать...
С нудисткой не знал бы я горя.
Вдвоём веселей загорать!
В лобзаньях встречали б восходы.
Такой закатили б разврат!
Потом через долгие годы
спустились бы голыми в ад.
***
Осенней логикой ужален,
как золотистою осой.
Живу в столице, как южанин,
по лужам шлёпаю босой.
"Босой"поймите не буквально,
а с точки зрения души...
С похмелья рожа наковальней,
но мысли странно-хороши.
И хоть в столице сердцу тесно,
машины улицы коптят,
мне всё же дышится чудесно,
пронизан осенью до пят.
Живуч мой южный темперамент,
шаг неуклюж, но бархатист.
Плевать на нормы и регламент.
Я - одиночества солист.
Ни кришнаит, ни панк, ни рокер...
я как у бездны на краю...
Иду проспектом я широким,
рубли-улыбки раздаю.
Осенним выпачкана йодом
листва задумчивых аллей.
Дезинфицирующей одой
качает ветви тополей.
Весь город в слёзы одевая,
с притворной вялостью из туч
сочится нежность дождевая.
С шипеньем гаснет солнца луч.
Осенней логикой ужален,
я зла на сердце не держу.
Живу в столице, как южанин,
и ос жужжаньем дорожу.
***
Спят усталые игрушки:
карты, чётки и шприцЫ.
Одеяла спят, подушки,
спят матёрые самцы.
Спят понятья с угловыми*
и смотрящий** даже спит.
Снятся сиськи, сало, вымя...
На больничке дремлет СПИД.
В сонном обмороке зона
и вышкарь***, как сфинкс, застыл.
И поёт баптист Ионов
про зелёный монастырь.
Он поёт такой счастливый,
что будить - ну просто грех.
Райским яблочком ленивым
на губах играет смех...
Спят гнилые зубы в дёснах,
в лёгких спит туберкулёз.
И блуждают: сердце в соснах,
по колючке капли слёз.
Время спит, пространство дремлет
и зевает небосклон.
Как народ такой же древний
спит карающий закон.
Жизнь и смерть в режиме строгом
сели в карты поиграть,
но уснули ненароком...
ход игры не разобрать.
И душа сиделкой старой,
прикорнув, дрожит во сне.
За телами, как за тарой,
вновь приходят в тишине...
В недописанной странице
спит подкидышем стишок.
Мысли глупые в темнице
лезут спать на потолок.
Как портал в миры иные,
в тусклом свете вход в барак.
Нервы острые, стальные
на кусочки режут мрак.
Спят усталые игрушки:
карты, чётки и шприцЫ.
Спят в столовой миски, кружки...
Люди спят и подлецы.
Вся Вселенная уснула.
В Лету канули года...
От Перми до Барнаула
дремлют ждущие суда.
***
Сегодня, вспомнив всем известную "цитату",
пришёл я к выводу, что бьются к счастью пятки.
И почему бы гипсу не пропеть кантату,
коль эскулапы снизошли до взятки.
Не с корабля на бал, а из тюрьмы в больницу...
Уж таково моё предначертанье.
Ах, если б из Марселя, скажем, в Ниццу,
но это всё из области мечтаний.
В разбитой пятке мозг дежурит ночью,
и боль диктует строки безутешно.
Ну как же несговорчивость-то волчью
заставить говорить со мною нежно?
И ночь такая умница-тупица,
что переспать с ней хочется всё реже.
И водки нет хорошей, чтоб напиться,
но всё равно я тих и безмятежен.
Пусть пятка, как паяц, хохочет, плачет...
я не в обиде, я почти смирился.
Как не крути... страданье что-то значит.
Я перед ним бы даже извинился.
Ну что поделать не всегда нам удаётся
из мая, да ещё летящею походкой...
Пусть и моё паденье счастьем отзовётся
или хотя бы риторической находкой.
Я для бессмертья вряд ли бы сгодился,
но что себе сам пожелал не скрою -
как Феникс, чтоб из гипса возродился
и с водосточной не шутил трубою.
***
Злосчастной склонности я не имею
опять на злобу откликаться дня.
Охоты нет служить и Гименею,
увы, пред женщиной я редко пламенею.
Огонь страстей уже не для меня.
Важней мне луч вальяжный на соломе
в родных пенатах, в сельской простоте,
где нет бутика"Гранд" или "Суоми",
где божья тварь и утварь в полудрёме
полуденной забыли о мечте.
И звёзды здесь калибром покрупнее,
не то что в чахлом небе городском,
и рифма закруглённей и глупее...
на дедушкиной виснет портупее
иль вновь трещит за печкою сверчком.
За нимфами гоняются здесь фавны.
Лесные духи прячутся в кустах.
У местных женщин все движенья плавны.
И каждодневный опыт - самый главный,
и вечность медовухой на устах.
***
То ли пьяный, то ли псих
повторял в трамвае стих:
"Я куплю велосипед
и поеду на тот свет".
Пассажиры возмущались,
к хулигану обращались:
"Гражданин, о чём поёшь?
Околесицу несёшь!"
Он же им опять в ответ:
"Я куплю велосипед..."
Так трамвай вперёд бежал
и вагон звенел, дрожал...
Под гипнозом этих слов
я взлетел до облаков,
под гипнозом этих строк
шёл домой не чуя ног.
Как безумный, на ходу
повторял белиберду:
"Я куплю велосипед
и поеду на тот свет".
Одиночества укус
стал дороже прежних уз.
Равнодушья тёплый душ
освежил ночную глушь.
Мир людей вдруг стал смешон,
как дырявый капюшон...
Я завидовал траве
и безумной голове.
***
Ау, Эрато, где ты пропадаешь?
Ни в комиксах тебя нет, ни в порнухе.
Лирические выкладки так сухи,
что о любви уже и не мечтаешь.
Тревожишь звук всего лишь по привычке.
Блуждает в строчках заповедных ветер.
И автор рифму подгоняет"светел",
и замысел стиха берёт в кавычки.
Ах, муза, не подаришь ли усмешку -
прекрасную, язвительную змейку.
Я с ней усядусь на садовую скамейку
всем прозаизмам собственным в насмешку.
Придя домой, я кану в паутину
всемирного безделья и распутства,
осознавая вновь, что не распутать
вчерашний узел двойнику-кретину.
Любовь, стихи, старьё, тряпьё и ветошь,
и хлам лирического суицида.
Созвучьям голодно, цитатам сытно.
Сквозь сон бормочешь в ужасе:"Ведь это ж..."
*угловые - букв. те, кто живут в углу; ближайшее окружение смотрящего
**смотрящий - тот, кто смотрит за бараком
***вышкарь - вооружённый охранник на вышке
2005-2011
Метки:
