Стихов моих смеженные ресницы

***

Стихов моих смеженные ресницы…
Они бормочут, плачут и поют
о том, что им всё время будет сниться,
о том, что обрело в душе приют.

Рутина в поединке с запредельным,
побитое всё бытом бытие.
Стихи кружатся в воздухе метельном,
летя вослед растаявшей ладье...

Люблю, как будто в грудь воткнули спицу...
Пройдёт и это лет через пятьсот,
а я всё буду над тобой клубиться...
Всё видится по-крупному с высот.

***

А звёзды дрожали ресницами,
сухими колючими иглами...
Всё это могло бы присниться нам,
казалось небесными играми.

Меж видимым и невидимым
границы такие тонкие...
И чудо, что стало обыденным,
как будто ношу в котомке я.

Осилю ли эту зиму я,
душа – что голь перекатная.
Звезда моя негасимая,
любовь моя незакатная…

***

В небе загорелись три звезды,
словно над стихом, что без названья...
Может быть, его читаешь ты,
нежась в своей облачной нирване?

Как-нибудь по-своему, без слов,
считываешь боль мою и нежность.
Я об этом узнаю из снов...
Знаю, это только так, конечно…

Будущее кутается в шаль,
прикрывая контуры стыдливо:
?Это оттого, что мне вас жаль,
чтобы испугаться не могли вы…?

Будущее страшное моё,
где тебе тягаться с нашим прошлым.
На стене висит твоё ружьё,
но ему не справиться с хорошим.

Сколько можно на небо смотреть,
пока утону в нём и исчезну?
Столько, чтобы отступила смерть,
чтобы оступилась в эту бездну.

Ночь взбивает облачный коктейль
и в одну сливает наши речи.
Вижу твой трёхзвёздочный отель,
что ты заказал для нашей встречи.

***

Это ласка вселенская, а не тоска,
это грёзы и сны, а не грусть.
Мальчик-с-пальчик по камушкам дом отыскал.
Я по звёздам к тебе доберусь.

Я увижу тебя и тебя обниму
в этом млечном сердечном тепле.
И увижу быть может сквозь вечную тьму,
что не видела здесь на земле.

Это будет со мною, не может не быть,
пусть ещё через тысячи лет.
А пока я тебя продолжаю любить
и ловить каждый лучик и след.

Каждый детскою сказкой по жизни ведом,
эту даль ощущая как близь,
где нас ждёт поднебесный несбыточный дом,
где любимые нас заждались.

***

Я видела тебя во сне.
Порою мы не знаем сами,
как всё, что есть в тебе, во мне,
видно с закрытыми глазами.

Там свет, и радость, и полёт…
Как страшно снова просыпаться.
Глаза открою — и начнёт
всё рушиться и осыпаться.

И только под покровом век
несокрушимы наши гнёзда.
Чем крепче спишь — тем дольше век,
чем ночь черней — тем ярче звёзды.

С? тобой нам не обняться днём,
боится рай дневного света.
Раз так — гори оно огнём,
всё то, чего на свете нету!

И лишь когда в глубоком сне
с души последнее снимаю -
я чувствую тебя во мне,
всё вижу, знаю, понимаю...

***

Который час? Который год? Который век? Не знаю.
Как будто я спустилась с гор, из сказки или сна я…

Из темноты ещё не ты, а лишь твой светлый голос,
но как по жажде теплоты он утоляет голод…

Кассету ставлю вновь и вновь, где Бродского ?Горенье?,
и то была сама любовь, а не стихотворенье!

Твой голос плыл, пылал в аду, летел над грешным миром,
он говорил мне как в бреду о яростном и милом.

Ты всё сказал о нас с тобой словами тех поэтов...
Но знал ли кто из них любой поистине ?про Это??

О, так как ты, никто не мог любить, ласкать, лелеять,
и так сказать, что слёз комок, и что нельзя не верить.

***

Стихи, написанные наспех,
надеюсь, что не курам на смех,
записанные мной спросонок,
размытый в них ещё рисунок,
как будто водяные знаки
чуть проступают на бумаге…

Сквозь полусонье-полубденье
ухваченное сновиденье,
что рассыпается на части
и существует лишь отчасти,
как мост, протянутый над бездной,
полуземной-полунебесный,
как эфемерное объятье,
как боль, что не могу унять я…

Стихи, записанные наспех,
то ль это слёзы, то ли насморк,
то ль выступающая накипь,
то ль проступающие знаки,
глубинное и потайное,
убитое когда-то мною…

Как пробивающийся голос
из тишины, как тонкий колос,
что тянется навстречу небу,
как полу-быль и полу-небыль.
Прими же эту стенограмму,
любовь, восставшая из ямы,
не стёртой нотою просодий,
живою, тёплою спросонья.

***

Я к тебе проникну тихой сапой,
я к тебе приникну тёплой лапой,
ты мне только сон получше сляпай,
нацарапай что-нибудь во сне.
Я к тебе приду тайком под утро
заспанною ласковой лахудрой,
столько будет молодости мудрой
в нашей глупой радостной возне!

Я к тебе проникну - где б ты не был,
в щелочку меж тем что быль и небыль,
в дырочку межоблачную неба,
как в ушко игольное верблюд.
?Здравствуй!? - прошепчу тебе из сна я,
я к тебе с Олимпа и с Синая,
да, я не верблюд, хотя кто знает,
он ведь из ?верлибра? и ?люблю?.

***

Сон – это маленькая дверца
в твою космическую ночь...
Там те, по ком тоскует сердце,
и без кого тебе невмочь.

Лишь там в ночи твоей кромешной
душа с звездою говорит.
Там тяжесть превратится в нежность,
а приземлённость воспарит.

Люби, пока ещё не поздно,
летай во сне и в небесах.
И будут жить цветы и звёзды
в твоих распахнутых глазах.

***

Люблю тебя не голословно,
а баснословно, словно в сне.
Смерть и отсутствие — условны,
они вовне, а ты во мне.

Луна глядела исподлобья
за занавескою-фатой,
на наше счастье в изголовье
свечой светила золотой.

Ночей горячие объятья
рассвет не в силах остудить.
Уже готовили изъятье
нам боги, что привыкли мстить.

Но перечёркнута кромешность
лучом далёким впереди.
И неисчерпанная нежность
переполняется в груди.

Когда откроется калитка,
куда ты жизнь мою унёс,
тебе – последняя улыбка,
прощальный вздох и капля слёз.

***

Как потеряв сознание от боли,
не чувствует страданья человек,
так я живу, привыкнув поневоле,
и видя мир из-под закрытых век.

Я в доме, я в покое и уюте,
в отличие от ветра и дождя.
А где-то за окном проходят люди,
и жизнь проходит, никого не ждя.

Готова эту чашу пить до дна я,
впиваться в эту осень до зари...
А ветер дует — я примерно знаю,
как это – дуть, пуская пузыри.

Ещё это немножечко похоже
на посланный воздушный поцелуй.
Как щедро раздаёшь ты их прохожим,
о ветер, ветер, на меня подуй.

И растрепи распущенные пряди,
шарф распахнувши, к сердцу прикорни.
Тот поцелуй, что у меня украден,
хотя б холодным, ветреным верни.

***

Сны с тобой куда-то вдруг пропали.
Раньше Бог мне в этом потакал.
Есть ли смысл лежать в бессонной спальне
с тёмной бездной вместо потолка?

Плавно наплывает быль на небыль,
из души выдёргивая клок.
Впрочем, пусть отныне будет небо –
самый мой высокий потолок.

Крыши ли поехала граница,
обнажился звёздный бельэтаж...
Если мы друг другу будем сниться –
это будет высший пилотаж.

Я проснулась… Сна как ни бывало.
Надо мной надёжный потолок.
День с окна отдёрнул покрывало,
в жизнь меня насильно поволок.

Распахнулись скрытные ресницы,
тайну свою выпустив: ау!
Мне всегда казалось: то, что снится –
нам важней того, что наяву.

До свиданья, сладостная бездна,
тает звёзд рассыпанных драже...
Здравствуй, то, что скучно и полезно,
противопоказано душе.

***

Сны говорят на другом языке,
всем переводам не верьте,
что-то такое, о чём мы в тоске
силимся вспомнить до смерти.

Там наше тело как птица парит,
дышим привольным и высшим...
Каждую ночь с нами Бог говорит,
только его мы не слышим.

Жизнь наяву – это временный сбой.
Сны — это бред без обмана.
Счастье, которое вечно с тобой,
только под слоем тумана.

Дар никому и любовь в никуда,
музыка, лёгкое пламя...
Щёлочка в мир, где бессильны года,
где все любимые с нами.

***

Жизнь моя дремлет, и сладкие сны
ей навевают остатки весны.

Пусть мне уже не послушен реал,
но как воздушен ночной сериал…

Вот загорается в небе звезда,
приоткрывается дверь?в?навсегда…

Кружатся лица, как листья в лесу.
Сколько любви я с собой унесу…

Нежности кружево, сны наяву…
Чтоб вы так жили, как я не живу.

***

Сны — это щели, сквозь которые
приоткрывается Тот свет,
где за отдёрнутыми шторами
мы душу видим на просвет.

Там обнимаешь необъятное,
идёшь по счастью как по льду.
Там что-то нежное, невнятное,
что в жизни больше не найду.

Вбирай в себя любовь таящее
и без оглядки выбирай –
не прошлое, не настоящее,
а вход в несбывшееся, в рай.

Ночную музыку запомнив ту,
неуязвима для потерь,
я ухожу в себя как в комнату
и затворяю плотно дверь.

***

Так грубо был разрушен сон
мусоровоза громыханьем,
что его внутренний музон
предстал со всеми потрохами.

Порхало что-то в глубине,
кузнечик скрипочкой пиликал,
и кто-то шёл навстречу мне,
сияло небо чьим-то ликом.

Лежали внутренности сна,
ещё дымясь и воздымаясь,
была себе я не ясна,
не знала, кто теперь сама есть.

Был сон на части расчленён,
не завершивши разговора,
непонят и неутолён,
родившись из такого сора,

что вам не снилось никому…
?О не понять вам, гномы, гномы?,
как мозговую вскрыв тюрьму,
на свет рождаются фантомы.

Мой сон, в коробочку вернись,
в копилку, в лампу Аладдина,
молю, сначала мне приснись,
не тронут мусорной скотиной,

картиной, что не лапал взор,
невидимой, неподцензурной,
в которой счастье и позор
слились с кладбищенскою урной.

Он был мой личный, нутряной,
освобождая дух мой пленный,
моей непознанной страной,
необитаемой вселенной.

Явясь из заповедной зги,
мой сон, зарёванный и рваный,
ножом консервным вскрыв мозги,
что как пружины из дивана

торчат, бесстыдно обнажив
всю сокровенную начинку,
теперь лежит, не мёртв, не жив,
под небом комнатным с овчинку.

***

?Никто? помножить на ?ни с кем?
и вычесть жизнь, добавив тайны –
мой новый адрес на песке,
витальный или виртуальный.

Там разговаривают сны
и память делится бесценным,
там письма с индексом весны
и фотографии по стенам.

Не на костях, не на крови,
мой домик карточный невинный...
Он склеен из моей любви,
и в нём твоей есть половина.

Мой домик из папье-маше
на самом деле очень прочный.
Шалаш мой с милым на душе,
воздушный замок мой песочный…

***

Асоциальна, антиколлективна,
от суетных забот отрешена,
я на земле присутствую фиктивно,
лишь в зеркалах небес отражена.

Воспоминанье ластится как кошка,
скребёт когтями, ищет своего.
С надеждой летом выглянешь в окошко –
а там январь и больше ничего.

На этом свете не к чему цепляться,
но есть тоннель к невидимому дну.
Уходит жизнь – не как вода сквозь пальцы,
уходит словно айсберг в глубину.

Свиданье душ без личного контакта,
существованья заресничный сон...
Так больше шарма, лёгкости и такта,
мир эфемерен, тонок, невесом.

О смерть, ответь, ну где же твоё жало,
я одного хочу теперь в ответ:
чтоб ничего мне не принадлежало,
а только слово, музыка и свет.