Непрерывность, или перевод поэзии в прозу
Почему я пишу, или непрерывность поэзии
Я хожу
по бескрайнему лесу
собирать хворост этих строк.
Развожу
костер, грею сердце,
избежав катастроф.
Вот, бывает, раскрою
книгу
и над ней свои руки держу –
в это время второю
Никой
в том лесу прохожу.
Я пишу, мои руки горят, лицу
жарко, щиплет глаза от дыма.
Не сгореть
бы древесной матрице
от пожара гимнов.
Музыка, или непрерывность хандры
Для имени греческого
лучше быть кифарой,
но я обхожусь и азартной игрой гитарной.
Текучая непрерывность большой потери:
гигантским шприцем вытягивается время
из этой беззвучной вечности в кровь другую.
Ведь я – как море, глухое от громкой бури,
и только обломки
плавают…
Пытаюсь ускорить блюз
своих вялых волн
и жить в ритме рок-н-ролла, но магнитофон
предательски вновь заедает на этой ноте –
не выключишь песню же, просто теперь в ремонте.
Считай завитушки всемирного круговорота,
спиралями собственной жизни закончи. Кода:
Пойми, что ты просто
таяла.
Одиночество, или непрерывность сумасшествия
Ходишь по улице – давит нехватка присутствия: кажется, воздух сжимает ладонь.
Кто бы за руку взял – провела бы ему экскурсию: это, мол, медный петровский конь…
А так, по асфальту мокрому, как по черному зеркалу, ходишь, глядя себе под ноги,
и воображению одинокому ничего не мешает у сумасбродства просить подмоги.
Подо мной – преисподняя и подземелье, какое-нибудь загадочное подасфальтовье.
Я бы выпила терпкого зеркального зелья, развернулась и сделала б сальто вверх,
показав высший пилотаж по теории невероятности. И никому неизвестно,
какой это был бы этаж или слой атмосферы. Просто я сорвалась бы с места
на поиски своего личного Эльдорадо, а потом прочитала бы в притче: ?Неважно,
как долго ты шел наверх, цель не та, что надо. Колени обняв, ты поймешь, что каждый
обходит вокруг себя, возвращаясь снова к себе самому, никого больше не найдя?.
И вот я вернулась на землю, как буква в слово, – я просто стою на асфальте после дождя.
Толпа, или непрерывность суеты
Да, конечно, у каждого жизнь своя. А когда ее нет, ты стремишься стать частью чьей-нибудь. Но эти стихи – не бессмертной кошачьей породы, а с назначением, живут только раз, причем ради самих себя: сплагиатить с других свою собственную жизнь – нельзя.
Столько родинок, мне говорят, появилось на счастье. Это сколь ж счастливых билетиков мне натощак съесть? Наличие всякой возможности есть причина ее использовать. Мне так нравится это знать, но не нравятся все скабрезные похоти нашего общества, будто Бог безучастен.
В наше время спастись от толпы можно только в толпе или рядом, чтоб тебя не снесли, как ненужный дом, перед самым входом. И снова, как в древности, только юродивый пользует право на правду. Но стоит признать себя столь же, сколь всякий, греховной: раб страстей, совесть – мука, ну и предпочтение быть ведомым.
В нашем мире и друг остается друг до тех пор, пока ты в сговоре с этим другом против врага. А потом – только в собственной жизни на ключ запереться. Но есть ранка, как узкий кошачий зрачок: ею вспорота плоть стиха. И сквозь эту щель всегда можно увидеть сердце.
15.04.09.
Я хожу
по бескрайнему лесу
собирать хворост этих строк.
Развожу
костер, грею сердце,
избежав катастроф.
Вот, бывает, раскрою
книгу
и над ней свои руки держу –
в это время второю
Никой
в том лесу прохожу.
Я пишу, мои руки горят, лицу
жарко, щиплет глаза от дыма.
Не сгореть
бы древесной матрице
от пожара гимнов.
Музыка, или непрерывность хандры
Для имени греческого
лучше быть кифарой,
но я обхожусь и азартной игрой гитарной.
Текучая непрерывность большой потери:
гигантским шприцем вытягивается время
из этой беззвучной вечности в кровь другую.
Ведь я – как море, глухое от громкой бури,
и только обломки
плавают…
Пытаюсь ускорить блюз
своих вялых волн
и жить в ритме рок-н-ролла, но магнитофон
предательски вновь заедает на этой ноте –
не выключишь песню же, просто теперь в ремонте.
Считай завитушки всемирного круговорота,
спиралями собственной жизни закончи. Кода:
Пойми, что ты просто
таяла.
Одиночество, или непрерывность сумасшествия
Ходишь по улице – давит нехватка присутствия: кажется, воздух сжимает ладонь.
Кто бы за руку взял – провела бы ему экскурсию: это, мол, медный петровский конь…
А так, по асфальту мокрому, как по черному зеркалу, ходишь, глядя себе под ноги,
и воображению одинокому ничего не мешает у сумасбродства просить подмоги.
Подо мной – преисподняя и подземелье, какое-нибудь загадочное подасфальтовье.
Я бы выпила терпкого зеркального зелья, развернулась и сделала б сальто вверх,
показав высший пилотаж по теории невероятности. И никому неизвестно,
какой это был бы этаж или слой атмосферы. Просто я сорвалась бы с места
на поиски своего личного Эльдорадо, а потом прочитала бы в притче: ?Неважно,
как долго ты шел наверх, цель не та, что надо. Колени обняв, ты поймешь, что каждый
обходит вокруг себя, возвращаясь снова к себе самому, никого больше не найдя?.
И вот я вернулась на землю, как буква в слово, – я просто стою на асфальте после дождя.
Толпа, или непрерывность суеты
Да, конечно, у каждого жизнь своя. А когда ее нет, ты стремишься стать частью чьей-нибудь. Но эти стихи – не бессмертной кошачьей породы, а с назначением, живут только раз, причем ради самих себя: сплагиатить с других свою собственную жизнь – нельзя.
Столько родинок, мне говорят, появилось на счастье. Это сколь ж счастливых билетиков мне натощак съесть? Наличие всякой возможности есть причина ее использовать. Мне так нравится это знать, но не нравятся все скабрезные похоти нашего общества, будто Бог безучастен.
В наше время спастись от толпы можно только в толпе или рядом, чтоб тебя не снесли, как ненужный дом, перед самым входом. И снова, как в древности, только юродивый пользует право на правду. Но стоит признать себя столь же, сколь всякий, греховной: раб страстей, совесть – мука, ну и предпочтение быть ведомым.
В нашем мире и друг остается друг до тех пор, пока ты в сговоре с этим другом против врага. А потом – только в собственной жизни на ключ запереться. Но есть ранка, как узкий кошачий зрачок: ею вспорота плоть стиха. И сквозь эту щель всегда можно увидеть сердце.
15.04.09.
Метки:
