Агония Морфея
18+
Я проснулся в мокром сне,
микро-ососнелом космосе
под симфонию хронического дождя.
Тысячи ударов по голове,
она уже съехала на ПМЖ
к чёртовому папе!
Оставив мокрые места
на высохших пустарниках.
В осколках осколочных спазмов
постподобглодачных семян,
извергающихся дохлыми номерами.
Фантазиями у стен Эроса, трусиковых городов
в форме прозрачных платьев,
кратких юбок, упругожидких.
Губок и губ, впитывающих исповеди
вселенской, непонятной глухоте.
В то время, когда агония сплотила
бездушные плоти-во выкидыше непроизвольно остальных
на кассу ритуальных услуг!
А пространство захлебнулось матерью,
сведя законы в сгнившие учебники,
похороненные на бесполочном шкафу
в пепле страниц альманахов,
худых журналов мудрости,
съеденных издевательствами
в шкуре престижных издательств
физики, биологии, тупологии...
Вооружив указками психоуродов,
микрофоны засунув в проходы
задних дверей, чёрных
глэм-дротеров, панк-фиолетиков.
Зажигающих над долларовым попом,
спермящей сонатиной,
заливающей сухожилья дурдома,
общежития загнанных в кредит...
Дебит, весенний трепет
трёпщиков по скользкой лаже,
блату в омуте уматов,
спущенных нижних бельев,
намаслоуленных дальними пре
и делами, делами предков.
Ими много-однажды утоксился я,
и кратно исчервил канал
из достоевских источников,
закавыченный шоу трупов,
живых и мёртвых, кровососущих.
Пытаясь отыскать среди лазурных
чмошников, эмо, хипстеров,
знающих своё дело не по комиксам.
Но обломался сук, на котором
чуть не повесился и вознёсся,
прямиком в адскую обложку,
куда ведёт дверь моей комнаты.
А по сути, камера супер-одинокого
режима ожиданья жизни,
да ещё и в очереди, перед
всеми-возможными последними
якающими, акающими, юкающими,
хрюкающими, идиотами, идиомами,
оборотами, оборотнями, абортами, бортами,
ягодицами, покрасневшими от передоза
волшебных ягод, занесённых
в чернючие книги, выставленные
на белые рынки для матов и шахов.
Растливших в лесбийских оргиях
всех, кто мог и не мог
продать всё во имя ничего,
для утешенья пробелов истории.
Компенсации не свершившихся войн
из-за дефицита внимания в детстве
к нравственным лекалам,
избыточной девственности
от духовной импотенции...
Эмоциональной депривации
сирот во взрослых домах,
оставшихся без попечения любви.
В тени солнечных CD и ?сиди?,
записанных болванов да винил
уже тогда, когда всё это сдохло,
пересохло во рту обмокрышей,
впадающих в обморок
при первой возможности
урвать пассивную инициативу
и обокрасть спящего обморока.
Пока тот грезит на простыню,
скатившись на скатерть
с изображением голой Монро,
свёрнутой бескровно в образ,
эстетической невесомости,
этической подстилки
для посредственных салонов!
О, Фантазус, не скрыть тебе
игрушечный римок,
не затмить Гипносиса,
не запить под мифический шумок.
Я распутаю твой клубок,
что вяжет клубы на шее Аглой,
толкая в вены за гаражом
царство закомплексованного
Фрейда, пока мать на кушетке.
Под сосной берёзового схождения,
тополиного нисхождения
в поисках не-извечного нахождения
наваждения ясного ямба и обмана.
Под обвалом силиконовой деревни
в предлоге мест и имений, розниц
зажиточных чудовищ,
вызывающих красавиц оптом.
Они будоражат меня на берегу
очередного пробивания смысла.
Зачем и куда я бегу, перелистывая глубокие сны,
голубые огни,
запоминая все детали, агонально,
что, конечно, ненормально.
Нарушает времена и нравы в них.
Разоблачает врагов и тех,
кто похож на друзей, их смех
или крик, в зависимости от периода,
ёмкости похождений
по выставочным подвалам, лужам
и лужайкам женских слёз.
Как правило, более эмоциональных,
в то время, как мужские идейны.
В тени лунных игрищ
проявляются атонально, анонимно,
орально, мастурбационно, возможно,
нелегально, перверсиями, инкубационно,
ненормативно, дисметрично,
соблазняюще ритмично, несамостийно.
Без словарного запаса, только чувства и правда,
само-флирт, кокетство, война войн, вечность...
В девичьем обличии
юных параметров, симфонично, оперально
снимает платье плавно
перед возбуждённым телом
в муках ожиданья трения.
После невротических разлук нагревается жизнь,
охлаждённая равнодушьем, непроницаньем,
июльскими сквозняками, ливневым удушьем
в собственном сакэ.
Теперь всё изменится, будет Рай
в Аду, в созвездии инстинктов
разум опустенно заснул, зачнул,
и испарились слёзы, члезы
в фиктивной страсти,
снобической симпатией,
оно меня оставив
под утро мокрым местом.
Под концом недочеловечного сна,
бросив в отделение мозга,
отвечающее за студенческие коридоры, где порхал
средь и против девичьих потоков,
параллельных, перпендикулярных,
вечно непересекающихся,
будто проклято…
Где уборщик мог уломать
одним движеньем чемоданчика
с инструментами, способными
разомкнуть не только цепь освещенья,
но и замкнуть мою,
склонившуюся голову под углом
непрерывных каблуков и манящих
юбок, облегающих…
Под вечер, после занятий,
непонятно, зачем, за кем
и чего ради? А потом
за кулисами мне утверждали
сомнительные лица –
не тщеславься, не заморачивайся.
Кого-нибудь трахни среди среды
из девственных умов в пародиях
на официальную одежду,
с сумочками формальными,
с пустыми тетрадями, помадами.
Соблюдай байки Маслоу,
не переворачивай пирамиду
кверху дном, не пали
свои метапотребности
раньше порога кровати.
Повысь порог чувствительности,
пока тебя не выкинули из системы.
Чувственностью своей
ты никому не нужен, особенно
в этом городе, особенно
в это время, особенно
в этом мире, особенно
в его тёмных лучах, перспективах.
Позаботься о глубине карманов,
залатай там чёрные дыры.
И если какая-то особа
засунет в них нежные ручки,
то нащупает стабильность
и ещё кое-что, увеличенное.
Потом своим румяным телом
начнёт обслуживать сказки
про светлую и чистую любовь,
скрипом дивана, разгоняя кровь,
думая глубоко задним числом,
что и ты, первый романтик
на деревне, и всё это голубое небо,
где-нибудь на следующей неделе
будет нарисовано специально
декорацией для тебя – рыцаря
её сумеречных саг, 50 оттенков
Комсомольска под до, ля, фа-минор
и коньяк, брюнеточные грёзы.
Её идеально-гладкие ноги
сглажены колготками с запахом
блондинчатых садов от
нереально гладкой фирмы,
торгующей посредством теневых
китайских рынков, не шёлковыми
путями, дробя собственную стену
величьем капитализма, наукой
без предмета и объекта,
оставляющей одни объедки,
переводя стрелки на бедного Маркса
и его безумных последователей.
Извечно углубляющихся,
но издающих вопль при падении юаня,
планируя запускать ракеты,
расширяя территорию, вопреки ООН.
Где-то там, под альтернативно
восходящим Солнцем,
кормя дракона перенаселением,
подгрызая яблоки Стива Джобса,
одно из которых упало на голову
Ньютона, но поздно, ибо у подъезда,
переполненного мусорного бака
опьянённые массы обсуждают
проблемы миллионов лет.
А по парку разгуливают
двенадцатилетние девочки
в тени контуженных плакатов,
говоря о том, как уже хотят детей.
И мечтающий стать священником,
свисает на лавочке, держа в руке
бутылку благословенного вина,
шепчется с листвой, пока
не выкатилась Луна, нежная,
прекрасная, бледнецки мёртвая.
Я проснулся в мокром сне,
микро-ососнелом космосе
под симфонию хронического дождя.
Тысячи ударов по голове,
она уже съехала на ПМЖ
к чёртовому папе!
Оставив мокрые места
на высохших пустарниках.
В осколках осколочных спазмов
постподобглодачных семян,
извергающихся дохлыми номерами.
Фантазиями у стен Эроса, трусиковых городов
в форме прозрачных платьев,
кратких юбок, упругожидких.
Губок и губ, впитывающих исповеди
вселенской, непонятной глухоте.
В то время, когда агония сплотила
бездушные плоти-во выкидыше непроизвольно остальных
на кассу ритуальных услуг!
А пространство захлебнулось матерью,
сведя законы в сгнившие учебники,
похороненные на бесполочном шкафу
в пепле страниц альманахов,
худых журналов мудрости,
съеденных издевательствами
в шкуре престижных издательств
физики, биологии, тупологии...
Вооружив указками психоуродов,
микрофоны засунув в проходы
задних дверей, чёрных
глэм-дротеров, панк-фиолетиков.
Зажигающих над долларовым попом,
спермящей сонатиной,
заливающей сухожилья дурдома,
общежития загнанных в кредит...
Дебит, весенний трепет
трёпщиков по скользкой лаже,
блату в омуте уматов,
спущенных нижних бельев,
намаслоуленных дальними пре
и делами, делами предков.
Ими много-однажды утоксился я,
и кратно исчервил канал
из достоевских источников,
закавыченный шоу трупов,
живых и мёртвых, кровососущих.
Пытаясь отыскать среди лазурных
чмошников, эмо, хипстеров,
знающих своё дело не по комиксам.
Но обломался сук, на котором
чуть не повесился и вознёсся,
прямиком в адскую обложку,
куда ведёт дверь моей комнаты.
А по сути, камера супер-одинокого
режима ожиданья жизни,
да ещё и в очереди, перед
всеми-возможными последними
якающими, акающими, юкающими,
хрюкающими, идиотами, идиомами,
оборотами, оборотнями, абортами, бортами,
ягодицами, покрасневшими от передоза
волшебных ягод, занесённых
в чернючие книги, выставленные
на белые рынки для матов и шахов.
Растливших в лесбийских оргиях
всех, кто мог и не мог
продать всё во имя ничего,
для утешенья пробелов истории.
Компенсации не свершившихся войн
из-за дефицита внимания в детстве
к нравственным лекалам,
избыточной девственности
от духовной импотенции...
Эмоциональной депривации
сирот во взрослых домах,
оставшихся без попечения любви.
В тени солнечных CD и ?сиди?,
записанных болванов да винил
уже тогда, когда всё это сдохло,
пересохло во рту обмокрышей,
впадающих в обморок
при первой возможности
урвать пассивную инициативу
и обокрасть спящего обморока.
Пока тот грезит на простыню,
скатившись на скатерть
с изображением голой Монро,
свёрнутой бескровно в образ,
эстетической невесомости,
этической подстилки
для посредственных салонов!
О, Фантазус, не скрыть тебе
игрушечный римок,
не затмить Гипносиса,
не запить под мифический шумок.
Я распутаю твой клубок,
что вяжет клубы на шее Аглой,
толкая в вены за гаражом
царство закомплексованного
Фрейда, пока мать на кушетке.
Под сосной берёзового схождения,
тополиного нисхождения
в поисках не-извечного нахождения
наваждения ясного ямба и обмана.
Под обвалом силиконовой деревни
в предлоге мест и имений, розниц
зажиточных чудовищ,
вызывающих красавиц оптом.
Они будоражат меня на берегу
очередного пробивания смысла.
Зачем и куда я бегу, перелистывая глубокие сны,
голубые огни,
запоминая все детали, агонально,
что, конечно, ненормально.
Нарушает времена и нравы в них.
Разоблачает врагов и тех,
кто похож на друзей, их смех
или крик, в зависимости от периода,
ёмкости похождений
по выставочным подвалам, лужам
и лужайкам женских слёз.
Как правило, более эмоциональных,
в то время, как мужские идейны.
В тени лунных игрищ
проявляются атонально, анонимно,
орально, мастурбационно, возможно,
нелегально, перверсиями, инкубационно,
ненормативно, дисметрично,
соблазняюще ритмично, несамостийно.
Без словарного запаса, только чувства и правда,
само-флирт, кокетство, война войн, вечность...
В девичьем обличии
юных параметров, симфонично, оперально
снимает платье плавно
перед возбуждённым телом
в муках ожиданья трения.
После невротических разлук нагревается жизнь,
охлаждённая равнодушьем, непроницаньем,
июльскими сквозняками, ливневым удушьем
в собственном сакэ.
Теперь всё изменится, будет Рай
в Аду, в созвездии инстинктов
разум опустенно заснул, зачнул,
и испарились слёзы, члезы
в фиктивной страсти,
снобической симпатией,
оно меня оставив
под утро мокрым местом.
Под концом недочеловечного сна,
бросив в отделение мозга,
отвечающее за студенческие коридоры, где порхал
средь и против девичьих потоков,
параллельных, перпендикулярных,
вечно непересекающихся,
будто проклято…
Где уборщик мог уломать
одним движеньем чемоданчика
с инструментами, способными
разомкнуть не только цепь освещенья,
но и замкнуть мою,
склонившуюся голову под углом
непрерывных каблуков и манящих
юбок, облегающих…
Под вечер, после занятий,
непонятно, зачем, за кем
и чего ради? А потом
за кулисами мне утверждали
сомнительные лица –
не тщеславься, не заморачивайся.
Кого-нибудь трахни среди среды
из девственных умов в пародиях
на официальную одежду,
с сумочками формальными,
с пустыми тетрадями, помадами.
Соблюдай байки Маслоу,
не переворачивай пирамиду
кверху дном, не пали
свои метапотребности
раньше порога кровати.
Повысь порог чувствительности,
пока тебя не выкинули из системы.
Чувственностью своей
ты никому не нужен, особенно
в этом городе, особенно
в это время, особенно
в этом мире, особенно
в его тёмных лучах, перспективах.
Позаботься о глубине карманов,
залатай там чёрные дыры.
И если какая-то особа
засунет в них нежные ручки,
то нащупает стабильность
и ещё кое-что, увеличенное.
Потом своим румяным телом
начнёт обслуживать сказки
про светлую и чистую любовь,
скрипом дивана, разгоняя кровь,
думая глубоко задним числом,
что и ты, первый романтик
на деревне, и всё это голубое небо,
где-нибудь на следующей неделе
будет нарисовано специально
декорацией для тебя – рыцаря
её сумеречных саг, 50 оттенков
Комсомольска под до, ля, фа-минор
и коньяк, брюнеточные грёзы.
Её идеально-гладкие ноги
сглажены колготками с запахом
блондинчатых садов от
нереально гладкой фирмы,
торгующей посредством теневых
китайских рынков, не шёлковыми
путями, дробя собственную стену
величьем капитализма, наукой
без предмета и объекта,
оставляющей одни объедки,
переводя стрелки на бедного Маркса
и его безумных последователей.
Извечно углубляющихся,
но издающих вопль при падении юаня,
планируя запускать ракеты,
расширяя территорию, вопреки ООН.
Где-то там, под альтернативно
восходящим Солнцем,
кормя дракона перенаселением,
подгрызая яблоки Стива Джобса,
одно из которых упало на голову
Ньютона, но поздно, ибо у подъезда,
переполненного мусорного бака
опьянённые массы обсуждают
проблемы миллионов лет.
А по парку разгуливают
двенадцатилетние девочки
в тени контуженных плакатов,
говоря о том, как уже хотят детей.
И мечтающий стать священником,
свисает на лавочке, держа в руке
бутылку благословенного вина,
шепчется с листвой, пока
не выкатилась Луна, нежная,
прекрасная, бледнецки мёртвая.
Метки:
