Триолог
ТРИОЛОГ двух поэтов с читателем!
НЕСМИРНЫЙ, СОБОЛЕВА.
ЛОС-АНДЖЕЛЕС, ВОЛОГДА.
2008-2009 гг.
Вам придется догадываться, какой стих и кому принадлежит. Для разгадки - можно посмотреть в книге, или почитать авторов повнимательнее.
***
Мой Silentium
любимый враг...
Ручка
(Сучка!)
не дает покоя -
тянет меня играть!
Запах знакомый - сейчас откроет,
и чернила пойдут
орать,
марать
родимую, белую деву -
в клетки её сажать ножи!
Молчание - чисто.
Молчание - чрево -
Наружу - слово! - скажи!!!
Сорвалось...
***
Пасмурно.
Первая строчка прощается,
Открывая дорогу второй.
Третья строчка приходит, и кажется,
Кроме первой, не надо другой.
А на улице все еще пасмурно.
Строчки лезут на мой Эверест.
Но нового нет. Все сказано.
И строчки лезут на крест.
И пасмурно.
И плевать, что где-то извне
Пелена воды городит напраслины
О стихах, о городе, обо мне.
Плевать.
Но пишется все же через себя
С малым запасом полезного.
Строк уже много, но что-то сказать
Не смогла. Строчки падают в бездну.
... сначала звуки... луч в конце тоннеля...
страх!..
холод!..
доктор!..
"...август. Ленинград..."
...вкус молока и первая неделя,
где два соска и чей-то нежный взгляд...
...потом огни - ворота - стук ключами -
квартира - люлька - девочка, лет шесть,
глядит, смеётся, тихо изучает...
А Я ОРУ, И МНЕ ОХОТА ЕСТЬ!
Я стою одна в пустой белой комнате.
Я здесь совершенно одна. Здесь больше нет никого. Меня никто не беспокоит. Я спокойна, я жива. Мне легко. Ничто не гложет, не давит меня.
Я спокойна. В этой комнате нет ни окон, ни дверей, ни входа, ни выхода.
Я здесь навсегда.
Я непроницаема ни для чего.
Я стою одна в пустой белой комнате.
Я уверена только в том, что я стою одна в пустой белой комнате…
Я в полном покое и одиночестве.
Дети
Красные ладони светофоров.
Шум и гам
тут и там -
споры.
Спорят церкви, ступы и мечети.
А вокруг
свежий дух -
дети.
Курит сам себя бездомный город.
Думы дым...
холостым! -
порох...
А вокруг, забыв про всё на свете,
на коврах
новых трав
дети.
Мечет вечер молнии неона!
Быть войне,
быть вине
скоро!..
Только им плевать - купаясь в Лете,
топят грех
вся и всех
ДЕТИ.
***
Четыре мальчика и четыре собаки.
Где-то возле какой-то дыры…
Возле какой-то дымной клоаки…
Так дружны, так друг к другу добры.
Четыре одиноких мальчика,
четыре одиноких собаки –
Восемь живых существ.
Я
Смотрится в зеркало важным английским "R",
Вяжет язык в мексиканский буррито,
Шепчет в пустые стёкла: "You are a star-r-r!"
(Может, звезда... да еще не открыта)
Перевернётся на голову: шашкой заколот латинский "d"!
Нам дураками прослыть - знайте! - самоубийство!
Дальше по нарaстающей... ну и тэ пэ и тэ дэ.
(Глупо, хотя и достойно идеалиста)
Ножку загнёт, и по стойке "Равняйся!" - в "P"!
Perfect!
Что ж, надо работать, стараться дальше!
Будем ломаться и гнуться... ну и тэ дэ и тэ пэ.
Perfect!
(Не без процента фальши)
"Ладно! Довольно яканья!" - к зеркалу встанет спиной,
В планах разнежившись, словно в пуху горностай.
Зеркало пусто - ему б закричать: "Постой!
А не начать бы тебе с простенькой, твёрдой "I"?
ТЫ
Вслушайся в легкость шагов...
они выбивают пол из-под ног...
они отнимают возможность слушать
что-то другое, кроме...
Вслушайся в шепот вокруг...
он - твой зловещий друг...
отнимает возможность быть лучше,
потому что от него не...
Вслушайся в себя самого...
ты - есть причина всего...
отнимаешь у себя и не только,
потому что ты - ... ?!
СТОЛЬКО!
Новый Рафаэль
Регина - рок! - давай нарвем цветов
И будем раздавать их незнакомым!
На двух велосипедах с двух концов,
Всем - нищим, дуракам, гигантам, гномам...
Ты - с улицы снегов и фонарей
С замерзшим солнцем Города и Мира.
Я - из краёв, где даже в декабре
Бездомные не мерзнут по трактирам...
Итак, по плану - проберись в Шенген,
Шипами роз проткни его границы!
А там галопом в Рим, и да, - Регин!
Оставь мне океан, с ним буду биться
Уж сам я - Дьяволу и морякам
Охапки мака - взнос до Гибралтара.
А дальше по кастильским берегам
В Париж! –
увижу! –
не умру! –
и скоро,
Раздав последнее, с восьмеркой в колесе
Приеду в Рим, играя в неусталость.
Ты засмеешься: "Все раздал... и всем!"
"И ты, сударыня!... Хотя,- постой! - осталась
В кармане пальма! - Нет, шучу!.."
Увы,
Мы так и не заметим, ротозеи,
Как новый Рафаэль, поймав порыв,
Напишет НАС на фоне Колизея...
Перебесится ль?
О, рафаэль уже сейчас не нов,
каким бы новым вам не представлялся...
Он вместе с нами, плача, роет длинный ров,
в который, как и мы, попробует скончаться.
Заснет, проснется... как-то это так...
и кисти в руки не возьмет - задавлен страхом.
И вот, как слишком дорогой слепой пустяк,
он дорожит названьем вертопраха!
Да, Рафаэли пьют, валяются в канавах,
рождаются в помойках и кустах...
И с каждой новой песнью - "Мало!" -
им мало жизни. Нам не мало ль нас?!
Ночная прогулка.
В лесу холодно и х...во.
Отец
Тогда любил я всё и бредил ранним Блоком...
И вот, однажды в ночь, напившись до небес,
Я убежал во тьму искать Любви и Бога
Среди "задумчивых древес".
Блуждал я по лесам. Звучали совы чаще.
Дождь плакал обо мне, а я его ругал.
Чуть не упал в овраг и заблудился в чаще.
Потом куда-то брёл... и! память оборвал...
Очнулся на заре с опухшей головою -
Лежал под старым пнём раздетый догола,
И всё казалось мне, как ветренная Хлоя
Шепнула: "Мы вдвоём!" и вещи унесла.
Еще одна ночная прогулка…
Оденусь. Выключу свет.
Останусь в море молчанья.
Не выпить его. Не раздеть
Вам меня. И все неслучайно.
Ночами не спать. Не видеть,
Как пахнет в подъезде мочой.
Останусь одна. Не выжить
Святым. И яд не при чем.
Дорогу фонарик чертит.
И боязно и смешно…
Оденусь. Квартира терпит,
Если хозяин ушел.
Скамейки, безлистые липы,
И море молчанья кругом.
Все найдены гнезда и свиты.
Оставлен ушедшими дом.
Подставлю я ногу свету.
И сделаю шаг в тиши.
Беззвучно. Какому ответу
Вопросом и просьбой: ?Пиши?!??
Тенью зонта по стенам.
Улыбкой своей в темноте.
И шагом, который сделан,
Как те…
Студентка
Дом - институт - библиотека.
Дом - институт - библиотека.
Дом - институт - библиотека...
Петля.
Я?
Знаете, а я вовсе не нищая!
Живу, вот, питаюсь духовной пищей.
Нежно,
Прилежно
и белокуро
страсти свои запиваю детской микстурой.
?Дура!
Деньги считай,
не отходя от кассы!? -
рвёт краснощёкий лай
с образованием в девять классов.
?Извините, я что-то задумалась
о преступлениях всё, о наказаниях...
Извините... В мире так много знаний
неисправимых, как эта сутулость?.
Тело...
?А что ему?! Вы, госпожа, ещё молоды!
Режьте гранит не серпом, так молотом!
Режьте!
Кромсайте!
Рвитесь!
Терзайте!
Стойте прямо, как нос Орбакайте!?.
?Извините... Я не хотела.
Всю отдаю, всю себя на дело!
Мамочка так мечтала, милая...
Вот, поступила я...?.
Дом - институт - библиотека.
Дом - институт - библиотека.
Дом - институт - библиотека.
Петля.
Моя комната
Книги стопами.
На полу.
На столах.
Распихать бы по полкам, да лень.
Какие-то сумки и обувь в углах.
А в лампочке – будто весь день.
Закрытая дверь.
Некрасиво.
Неправильно.
Открытые окна – с ветром за так.
На балконе безрамочный снимок Сталина.
Пушкин на стенке, размером с кулак.
Шкафное зеркало пучится книгами.
В отражениях я
поднимаю Золя…
Обмотаться б трактатами, будто веригами, -
Но надо своими. Чужими нельзя.
Под столами бумаги, какие-то записи,
Блокноты валяются то там, то тут.
В мире бумажном здесь нету краткости,
И бумагу тут никогда не жгут.
Христoc и гaгaрин
Вообразите:
летит Гагарин,
а на небе, заместо звёздочек,
сад,
и в саду волосатый парень
играет скрещёнными чёрточками.
"Ба! Иисус! Так незря ж мы верили!"-
шепчет скафандр, а тот ухмыляясь:
"Да, брат! А папке вы все до фени -
я здесь дежурю, за вами справляюсь!
Ух, надоело мне! Знал бы ты, Юра!
Вам бы потоп, да вода вся кончилась.
Адам у нас нытик, а Ева - дура,
хотя и печет отличные пончики.
Матушка мне говорит каждый вечер:
"Пли в них огнём да из райского дула!"
А я всё жалею: родился доверчивым
и в юности много читал Катулла.
Но раз уж ты здесь, передай моим деточкам,
пусть детки мои песни бросят кабацкие,
а то, как пить дать, подпалю им веточки,
и полетят мои деточки в котлы адские!"
Бледнеет Гагарин: и сам же грешен;
летит на Землю да прямо на радио -
кричит:
"Там Бог!!! Подпалит нас всех к лешему!
Товарищи! Мы на последней стадии!".
И шар голубой от стыда румянится:
вопят священники, генсеки хмурятся,
молчат поэты, трезвонят пьяницы,
а остальные бегут по улицам...
И завтра на самой окраине Рая
апостол читает вселенскую почту:
"ВЧЕРА ПО ВИНЕ ХРИСТА И ГАГАРИНА
ПЛАНЕТУ ЗЕМЛЯ РАЗОРВАЛО В КЛОЧЬЯ".
Глухонемые пьют втроем
И глухонемо разговаривают.
Что там? – там небо! – что с того? –
Оно на нас не падает!
Слепорожденные втроем
Пьют пиво и глядят-угадывают.
Послушай-ка, дружок, ты мне знаком! –
Ну, ты, кончай! Чего оно не падает?
А выше, там, над головой…
Там – небо…
И оно…
Не падает…
Крылья.
Наступило великое время.
У людей появились крылья.
И взлетели люди на небо
И построили в небе кельи.
И построили в небе кельи
И зачали Богу молиться,
В синеве рисовать иконы
Семицветною акварелью.
На земле же остались двое
Неприкаянных и забытых,
И прижались они друг к другу,
И с тоскою глядели в небо,
И мечтали: "Наступит время,
И у нас появятся крылья,
И поднимемся мы на небо
В синеве рисовать иконы".
Вот, проходят века-столетья.
Люди мрачно по небу летают -
Перестали Богу молиться
И забыли родные кельи.
И забыли родные кельи,
Не чертят в синеве иконы
Семицветною акварелью...
Лишь с тоскою глядят на землю.
На земле же остались двое,
Неприкаянных и забытых,
И прижались они друг к другу,
И с тоскою глядят на небо,
И мечтают: "Наступит время,
И у нас появятся крылья,
И поднимемся мы на небо
В синеве рисовать иконы...".
Две точки
Там есть какая-то точка.
Внутри красного платочка.
Кольцом самого мягкого толка
Закреплена жестокая колкость.
И нить от такого во мне
До другого такого в тебе.
Дернусь резко,
отойду всего на три шага,
Боль дернет,
долгая, как лист бумаги.
Нам нельзя отрываться,
Так может статься.
Порвется платочек.
Кроме наших двух,
Нет больше точек.
Между петлёй и полом...
Между петлёй и полом
Он вдруг остановился
(Миг на краю у пирса)
В отчаяньи тяжёлом.
В одной руке - текила,
В другой руке - мышьяк.
Минута... мысль... могила...
Не вяжется никак...
Между петлёй и полом...
Сейчас бы в двери стук!
Сейчас бы телефоном
Да раззвонить вокруг!
Сейчас бы - хоть пожаром!
Сейчас бы - хоть войной!!! -
Туда, где он, хмельной,
Стоит, как под угаром,
Меж полом и петлёй...
Убийца
Свет блистал, извивался, струился…
Падал на пол, по капле стекал…
Лентой длинной в косе серебрился,
То сверкал, то опять затухал.
Иль качнет головой, разметав струи-вихри,
Иль закрутит в тугую петлю…
Свет то весело взвоет, то жалобно стихнет,
То, как солнце, будет резать вовсю.
Кровь течет по тускнеющим косам,
Липкий сок в неземных волосах.
Нет в них боле слепящего солнца.
Я зарезал. Как свет резал прах.
Невыносимое
Чечня...
На, покушай,
Мой Ванюша!
От еды не станет хуже.
Твой оскал январской стужи
мне не нужен.
Ешь! Ванюша!
Полежи, меня послушай!
Расскажу тебе, Ванюша,
я про то, как ты, живой,
ночи напролёт со мной
измерял родное небо:
сверху!
снизу!
справа!
слева!
Я летала...
А теперь
ворон бьётся в нашу дверь.
Мне твердят - тебя в могилу!
Я б их всех за то убила!!!
Разве знают, дураки?!
Накормлю и приласкаю,
зверобою дам и чаю,
прикоснусь твоей руки!..
Встань же, милый мой Ванюша!
Ты мне нужен!
Ты мне ну - жен!!!
Дверь
Моя железная верная дверь,
Дай мне прижаться к тебе.
Дай мое сердце прижать, этот зверь
Возжаждал ответ…
Ответ отворяет – его ремесло.
В вопросах ключи-отмычки…
Так-так, дверь моя, какое число
Высветит огонек со спички?
Пустой коридор, и нету окна
Для того, чтоб придать чистоту
Тому, что я собираюсь одна
Сделать. Пока ответ не найду…
За дверью орет мне что-то мой брат,
Его схватили для крови.
Человек там за дверью не рад, не богат –
А воет от страха и боли!
Прижаться и впиться в нелепую дверь,
Тяжелую вечную плаху.
Мое сердце – вконец озверевший зверь –
О дверь со всего размаху!!!
3
Она всегда приходит за троими.
Она возьмёт не меньше и не больше.
В апрельский день... в июльской лёгкой схиме...
В ноябрьский дождь по слякоти дорожной
Она всегда приходит за троими.
Летит беда - ворота нараспашку!
Три новых сердца с плоти ветки тухлой
Срывает, стерва, и в одной рубашке
Бросает в ящик восковые куклы...
И вновь Троих упустим мы из виду.
Отцу и Сыну и Святому Духу
Незримо мы отслужим панихиду.
И вновь за ними явится Старуха...
Она всегда приходит за троими.
Похороны
Летело в безрассветный ров,
Звенело отзвеневшей сталью…
И отливает берегом лоснящийся улов,
В который как-нибудь себя представлю.
Вот чешуя моя – мои скупые речи.
Вот плавники: и образы, и взгляды.
Вот жабры, вот глаза – опущенные плечи,
Но все это лишь игры и наряды…
И восхищаться нечем.
Забыть!
Говорите - забыть!
Рад бы,
Рад бы,
Сразу! Сейчас! На месте!
Есть у смертных прыть -
Клятвы,
Клятвы,
"Будем всегда и вместе!..".
Ушли...
В ил, шелестящий на дне,
В солнце, застрявшее в росах.
Ушли,
Оставив земному мне
кресты на погостах.
"Был" зацепилось
За "Буду"...
ЗАБУДУ!
Ушедшие! Вам обещаю!
Ил обращу я в прозрачную воду,
И солнце, из рос на прощание
Ярко мигнув,
Уплывёт на свободу...
Далеко-далёко колокол звенел.
Он сзывал к молитве лучших из людей.
Услыхал лишь ветер,
Дождик лишь пришёл,
Тучки лишь склонились
Под священный бой.
Сестре.
Я знаю, ты молишься, милая.
Страдания чистят и пествуют.
Святых уважают страдания,
Венки им даруют терновые.
Молись, надевая их с радостью!
Набухнут шипы в розы нежные,
И вылечат нас благовония
Душистым своим дыханием!..
Лишь только молись, моя милая!..
*Так, после этого стиха я планирую вставить чистый лист и написать на нем "ЧИСТЫЙ ЛИСТ".
Продаю жизни глоток!
Эй, народ!
Подходите за угощением!
В этой очереди кто б не стоял
За глотком жизни в собственный день рождения?
Кто б за него томный тост не поднял?
Продаю глоток жизни,
один,
такой полный!
Кто как может - вложите! - да не захлебнитесь!
стой подальше –
не захлестнули бы волны
океана, что волны свои пронес –
берегитесь!
Глоток жизни!
Господа расчудесные, милые дамы!
(Мимо идут… что бы черт их подрал хорошенько!)
Неужели вы жить не хотите,
а заодно и почистить карманы?!
Что для вас Жизнь?
И что, в сущности, - деньги?
Продаю глоток жизни с частицей ума, чтоб осмыслить
Хоть немного, но сущности вечной крупицу…
Эй!
Подходите!
Слушать рассказ про завихрения мысли –
Вечную байку о жизни и смерти и жизни другой небылицу!
Эй, народ!
Подходите за угощением!
Да помните, милые, сладость ведет вас к концу!
Господа, сограждане, люди…
Прошу прощения!
Жизнь - ко двору и к лицу.
Торги.
Кому хочется
одиночества?
Разбирайте! У меня навалом!
За него даю до смешного мало,
а всё кажется, никак не кончится...
Эй, вы! Студентов кипящее месиво!
Сверкающий пивом народ анекдотов!
Одиночество вам арендую на сессию
и, клянусь, прилагаю особые льготы!
Эй, вы! Снующие по трём работам!
Эй, вы! Музыканты на каждой пьянке!
Одиночество вам закажу на субботу! -
перекурите хоть, залатаете ранки!
Ну а вы! Большие, занятые лица! -
по России летите в "золотых каретах"!
Одиночество вам никогда не вредно, -
отдохнуть, продумать и окрылиться.
Кому хочется
одиночества?
Разбирайте! У меня навалом!
За него даю до смешного мало,
а всё кажется, никак не кончится...
Вот, проходят мимо угрюмые стаи
просадивших солнце в кабаке-остроге.
Одиночество им я не предлагаю:
У них у самих торги на пороге...
Эпопея - Пиитер
Вот этот фонтан петербургского летнего парка.
Я взбиралась под брызги его и читала из мыслей.
И от этого позже мне не бывало жарко.
И от этого позже мысли меня не грызли.
Я отдавалась прилюдно под брызгами чьих-то взглядов.
Взбиралась фонтаном на выси занятной точки.
И от этого позже взрывалась от стаи снарядов,
Пронзавших слов моих глухие звоночки.
Когда-то сказали мне: город – предвестник распада.
Ох, берегись! - ходишь, как пишешь, оставь это, доча.
А мне удалось внутрь поместить все снаряды,
Вот так пустили: Разорвало, да не в клочья.
Вот эта боль петербургской нервной системы.
Напилась из фонтана, встала под брызги. Лето.
Закоротило, сорвало все возможные клеммы.
Боль головная, бессонница,
а я – вроде где-то…
Столично отродье
Санкт-Петербург, совсем, как кукушка,
подкинул меня в гнездо Вологде.
Ну, что было делать - взялась старушка
выкармливать столично отродье.
Жил, матерел, да всё не по уставу.
Где надо работать, сидел поленом.
Где надо ловить, не ловил халяву
и в "аглицком" клубе играл Леннона.
Дружки завелись у столична отродья -
шумели рок и горланили Пушкина.
Стало не в мочь тупоглазой Вологде.
Решила их проучить старушка.
Пустила по городу синяков-проказников,
в летних кафе устроила сборы.
Пили портвейн, брали "машек" мазаных
и шли бить бутылки о фрески соборов.
Выбив бутылки, мочились на площади
и скоро добрались до клубов "вредных".
Приперлись с гитарами и прямо вне очереди
Врезали матом по струнам медным.
Публика вся от стыда разбежалася,
а вместо них, - глянь-ка! - "машки" проворные
важно расселись - никто не жалуется,
и каждой шутке смеются хором!
Закурены дымом дома культуры.
Нищие "бахи" строчат рекламу.
На сцене какая-то голая дура
изображает тибетского ламу...
"Белеберда." - сказало отродье,
то бишь я, автор этой вирши, -
"Ты, вроде, Вологда, не уродина,
а такое тут городишь!".
Забыла старушка, кому и мстила, -
запила, загуляла, под забором валяется.
Константин Николаич ей не простил бы,
да и мне это тоже не нравится.
Расстроилось тут столично отродье,
сложило вещи, взяло гитару,
решило: "Махну-ка к себе на родину
лет, так, на пару”.
Ну и махнул, только поезд спутал.
Просыпаюсь утром: Красная площадь.
Ну, ладно, гляжу, - без добра нет худа.
А в Москве, как назло, и дождь ещё.
Решило отродье на метро покататься,
да уехало сдуру в Домодедово.
А там, по чей-то служебной халатности,
выдали отродью чужие билеты.
Ну, ладно, думаю, - всё это даром,
Не будет у Питера без меня истерики.
Сел в самолёт, водрузил гитару...
и улетел в Америку.
ТРЕПЕТ
Тряпкою грязной небо прикрыто от глаз.
Клетка с нервною птицей. Свет святых фонарей.
Спящие воды. Несколько быстрых фраз.
Нет людей.
Нет людей.
Нет людей.
Пусть посреди ночи в небо вонзится крик.
Птица о прутья колотится, крылья изодраны в кровь.
Разом гаснут на улице немые не мои фонари.
Нож готовь.
Ночь готовь.
Лоб готовь.
Станешь любить оконное зарево дум.
Бросишь в луну несколько дохлых птиц.
Клетка пуста, надо с хлором ее наобум –
Корча лиц.
Порча лиц.
Куча лиц.
Ночь напролет только крики уставших всех.
Бьются о клетку в муках, которых нет.
Кто-то, наверное, знает, что же такое грех.
Мокнет свет.
Милый свет.
Меркнет свет.
Черных окон тем больше, чем светлее день.
Стихнет последний стон. Я продираю сон.
Только и днем понять невозможно и лень.
Это все он.
Это все он.
Только он.
И нарастает бег спрятанных в клетках нас.
Мечемся от невозможности жизни и нелюбви.
Спящие воды. Несколько быстрых фраз.
Я не смогла.
Он не смог.
Мы не смогли.
Ночью холодной под свет его непомерных глаз.
С верою в ночь, с верою в этот зной.
Холодно, но горячо. Несколько жадных фраз.
Мой.
Не мой.
Немой, значит – мой?
И череда, точно странная гонка за мир.
Только я знаю, ты знаешь, как не пойти по пути.
И наслажденье воронкою черных дыр.
Ночь, фразы, клетки, города, фонари.
Вот, наконец, я говорю о значении слов.
Связь нарушаю. Можно ложиться спать!!!
Клетка открыта, прутья изогнуты. Вновь…
Можно ждать.
Хватит ждать.
Надо знать.
Это ужасное и дорогое ?я? и ?люблю?…
Сцепишь руки, сядешь на край – ?неужто, бог мой!?.
Я так хочу, так молчу, так неумолчно жду…
Люди есть.
Луны есть.
И ты – не со мной… но со мной.
МИНУ…
История из гетто
- Куда? Синдерелла!
- Ты справа! Мы слева! -
урчит голосок.
Две модные ножки врываются смело,
и - дуло в висок!
Хозяева в панике: "Только не трогай!"
Вдруг - тра-та-та-та!
Ватага Хуана уже на пороге -
Вскрывай воротА!
Дают генеральное прямо в гостиной.
Тылы по углам.
Зовёт Синдереллу с улыбкой "невинной"
нахальный Хуан.
В ответ ему залпом летят поцелуи,
дробя потолок,
и пулями в стенах граффити рисует
хуанов курок.
Опять преступили владения чьи-то.
Затеян делёж.
- Пойди сюда, Синди! Пойди, mamasita!
- Наткнёшься на нож! -
кричит Синдерелла и манит Хуана
по лестницам вверх.
А здесь уже кровь как вода из-под крана,
и стоны как смех.
"Чердак или спальня... чердак или спальня..." -
бормочут усы.
Вдруг сзади бросок, и с улыбкой нахальной
и жалом осы
она перед ним, как пантера из гетто
с серьгами в ушах!
Размах и удар! - но в расщелье паркета
уходит кинжал.
Хуан за курок - дело в шляпе! - стреляет! -
Осечка! - Бросок! -
Идут в рукопашный - меж ними, петляя,
смерть машет косой.
Духи и помада, вспотевшие в ярость,
и запах сигар
врываются в спальню... мгновенье осталось?
Последний удар??..
Нет!
Этим ударам, читатель, не верьте!
Захлопнута дверь.
Остались за ней коридоры со смертью.
Но что же теперь?
"У нас есть минута!" - впиваются губы
под щебет и грай:
на шкафчике в клетке, испуганный, глупый,
кричит попугай.
"У нас есть мину..." - обезумев вконец,
они ищут кровать,
где только что спали усталый отец
и фригидная мать.
Как острое лезвие, это мгновенье -
как брошенный дар...
Духи и сигары, глаза и колени -
последний удар!..
***
Застрелят Хуана.
Убьют Синдереллу.
Закончат войну.
И лишь попугай всё щебечет несмело:
"У нас есть мину...."
Открыть
Сейчас мы откроем, и станет легче дышать.
Окно. Меня. Воду. Животы у слепых крольчат.
Сейчас мы откроем. Скальпелем, нежным и злым.
Окно. Меня. Воду. Шелковый путь сквозь дым.
Тем оно лучше, чем всем нам больней и больней.
Откройте. Откройтесь. Идите к нему иль к ней.
Вас вскроют сквозь воду в окно на белом столе.
И тогда не надо. Не надо. Вспоминать обо мне.
Ведь стало легче дышать.
Вода по простынь. Кровать.
Бодлеровский сон
Снова больные фантазии
Стали моим ремеслом.
Солнце
цветет
из
холеной
мрази...
я
Вижу бодлеровский
сон.
Сонм
Золотых верблюдов
Тонет в стране Золотухи.
Мне
подают
на
осиновом
блюде
Тухлую падаль... Тухнет
Тихо свеча, и мошки
Мокро плюют поцелуи
Сгнившей,
опревшей
невесте
картошке -
Коже умершей
Хлои.
Воет!
О стену лбом я! -
Где же ТЫ, Смысл, что выше?!..
...........................
Там,
где недвижно
целуясь
с любовью,
Смерть погибает...
Тише!!!...
тшш....
Шутка о сумасшествии
Любимый, ты явно сошел с ума...
Я схожу за тобой туда, ты не против?
Там, говорят, (там, где сходят с ума),
Там, говорят, говорят - и уносит...
Биологическая шутка
Девятнадцатый век. Год тридцать восьмой.
Дева увидела гриб на опушке.
Думает: "Срежу!", а он ей: "Постой!
Я ж Александр Сергеевич Пушкин!"
СИМФОНИЯ время
Время - молодая девушка
с глубокими морщинами в уголках глаз,
с механизмом внутри, настроенным на несколько музыкальных фраз,
дабы у неба просить в сотый раз хлебушка.
Видно, "чем бесконечней бисер",
тем диагноз полней и полней -
не надейся, и сразу до края налей
своей пухлой мисс, тощий мистер.
Время - маленькое солнышко
в огромной гладкой ладони того,
у кого слишком много и слишком мало всего,
да и то на самом его донышке.
Заверни хлебный мякиш в картинку из букваря,
облей все это белым столовым вином -
и пускай оно ждет своего состояния сухаря,
как ты, несчастный счастливец, ждешь свой дом.
Время - рукописи перед самой печатью,
утратившие лишь для того, чтоб утрачивать...
ты - значение им, к своему счастью! -
продолжай править или оплачивать.
Пиши и пиши, печатай, не думай о времени...
заводи музыкальных шкатулок ключ -
если спросят, какого ты роду и племени,
попроси обождать, как просят солнечный луч.
Маленьким червячком копошусь в чреве твоем,
Маленьким и большим вопросом роюсь вокруг твоей головы,
Злым ответом плетусь вокруг рук твоих,
Говорю тебе почти постоянно: Время! Время!
Малый юс
Потчуют памяти клочья
Сердца бессонный голод.
Встречу закат, а ночью
Еду в одну из Вологд.
Кормит Софии луковкой
Да снеговыми шапками,
Пуговку шьёт за пуговкой
К памяти пьяной, шаткой.
В луж шоколаде плавленном
Моет, а я всё радуюсь,
Глядя, как между камнями
Вырос коралла малый юс.
Всё в голове смешалось, и
Чудится мне, как из лесу
Выйдет - глаза, две шалости, -
Леночка с веткой кислицы.
Нет! не она!.. мне кажется...
Вижу две щёчки сестрины.
С ними по нёбу кружатся
Милые лица листьями,
Липнут и в горле прячутся
Спелым комком солёным.
Плакать бы, да не плачется -
Взрослый я, несмышлёный.
Вдаль от меня их судьба летит...
Вдарит заря - небу алый туз!
Где-то на дне моей памяти
Вырос коралла малый юс...
Новость для...
Я люблю тебя!
И вот что, читай (тебе - это все тебе)
Рука не поднимется выше.
Только на уровне глаз. Тише.
Ничего не хочу видеть, знать.
Ничего не хочу слышать.
Отведи эти руки, заставь меня вспять
Повернуть свои мысли, и время
увернется опять, увернется опять -
Ведь надо же что-то делать!
И вот - ты заставил меня знать.
Я скатилась вниз по ответам.
Мне придется вставать, мне придется вставать,
Только там, где ты......... где ты?
Лобби твоего лица,
Лобик,
Хмурит хвойные леса,
Брови.
Пойман свет в твои глаза-
Скобки.
В них полночны небеса
Топки.
Вольный бриз средь кудрей-струй
Носит.
Полны губки поцелуй
Просят.
Обниму тебя за стан
Нежно:
Я люблю тебя, звезда,
Грешно!..
Поэт-дура
Я называла его – ?сероглазый король?…
И думала: какие поэты – дуры!
А теперь целую в плечико боль,
Да пью из бутылки любви микстуру.
А он, мне кажется, так виноват,
Что никогда не прощу и не стану…
Его, словно боль, в плечо целовать,
Да капать слезами из крана.
Он называл меня… как-то так…
Как будто мы оба помним, что нужно…
Он называет меня… это знак –
Что снова в бой и к оружию!
Ему не кажется, что виновата в чем…
И он не простит и никогда не станет…
Моим самым последним врачом,
Что на первом свиданье обманет.
А я подойду, поцелую в плечо
Его, и больше ни разу не сделаюсь смирной.
Слушай, стань же моим врачом!..
Ведь болезнь будет длинной.
Изгиб
У тебя есть изгиб.
За него я продам своё сердце.
Лишь сначала - постой! - я достану из пяток его.
У тебя есть изгиб.
А за ним начинается дверца
В душный, скомканный рай - там забыться и спятить легко.
Эта чаша полна...
Ты же талией чертишь экватор
И бросаешь в глаза ненарочно, "почти оробев"...
А за шторой (Луна ли? Весна?)
Расплывается сладкою ватой.
И уйти бы... но как же идёт эта юбка тебе!
Этот подлый изгиб -
Выгибается!
Гнётся!
Вгибает!
Я целую... нет... мы говорим про горшки и герань.
Я сегодня погиб,
Как продавший себя погибает,
Заложив свой раёк за твой душный и скомканный рай.
Буря
Предвидит бурю моряк бывалый
И хмурит брови. Угрюмо море.
Угрюмо небо, и вихрь удалый
В фокштотах воет, пророчит горе.
И пал тут парус. Его не треплет,
Уже не треплет могучий ветер.
И волны, выше кормы вздымаясь,
Бурлят и ноют о близкой смерти.
Старик, нахмурясь, ругает море,
Потом его же ласкает словом.
Ведь море – жизнь, оно же – гибель.
?Здесь, верно, дьявол сражался с Богом!?.
О, жизнь и море! О, смерть и море!
Напасти слова, волны в пути…
Боишься смерти? – так пей же горе!
Покой лишь мёртвым и тем, кто спит!
Конец
Лепит вода новые скалы.
Ест города, ест по кварталам.
Кто-то кричит: "Это потоп!".
Из-под земли дьяволы моря
Бьют в корабли из бутафорий.
Солнце молчит. В небе озноб.
Дай мне огня на прощанье
И поцелуй и спаси!
Наша земля обещает
Тысячи бурь перенести.
Столько воды больше не будет!
Тлеют мосты, падают люди,
Тают во ржи солнечных волн...
Тёмную шаль меряет берег.
Небу не жаль птичьих истерик.
Только скажи: "Всё это сон!".
И дай мне огня на прощанье
И поцелуй и спаси!
Наша земля обещает
Тысячи бурь перенести.
Теорема КАПли
Кап
Капитан, а какая в море погода?
Расскажите нам все –
у нас есть билет!
И потчуйте байками, коль шторм есть свобода:
Что в море чудовищ полно,
и корабля у вас нет…
Кап
Каплет из неба. Просвета не кажется.
Ах, капитан, мы потонем в пути!!!
Техник с миром большим не свяжется.
И землю средь воды не найти.
Кап
Мы готовились к шторму, к наплыву и плаванью,
Ради воды и волны совершаем вояж!
Будьте добры и приветливы. Вашему званию,
По нашему мнению, впадать не пристало в раж.
Кап
Льется из серости потоками мокрыми…
Черт… слишком много для нашей души!
Неужто, Они - и такими жестокими?
Неужто, настолько все мы грешны?!
Кап
Пускай с одного борта - волна,
с другого – стена.
Пусть ветер несет наши мысли и чувства живым.
Пусть крепнет в жестокости нашей вода.
У нас есть билеты – мы ее победим!!!
Кап
И накроет с головой!
Захлебнись, капитан!
Улыбнись, капитан!
Это праздник. Праздник для того, кому не нужен билет!
В купели.
Капля
за каплей
каплет
в купель,
где сынок-купидон
да воды канитель...
Плавает,
плакает -
брызгами,
ласками...
мамку в платке
всё искает глазками...
В купе
с водицей
в купель
струится
с самого Верха
исконная Вера...
А за окном-то колядки катятся -
не по-киевски, а по-кадуйски!
Расти, сынок, из купели покладистым
да капля
за каплею
искупи
все наши грехи!
На краю
Какие строчки! На краю обрыва!
Темно и поздно. Этот жест рукой.
Толкнул. Упала. И почти что мимо…
Попала. Ты кричал: Постой!
А я валяюсь на краю обрыва.
Светло и рано. Протяни мне жизнь.
Ты дашь мне лишь кусок, но снова мимо.
Да перед тем – себя хоть отвяжи!
Иначе, будешь там же,
милый.
Жизнь
...ЗНЬ.
...
Потеряла девственность смерть.
Застучала кровь, влился свет.
"Девочка!" - закрапало вслед
НЕБО.
Забурлили мысли-ростки.
Заиграли небом в ручьях.
А под ними таял и чах
КАМЕНЬ.
"А, Б, В" - учила заря.
В камне рёбер дрались птенцы -
Опрокинуть всё, что отцы...
в ПЛАМЯ.
Краски гасли, как фонари.
Только там, где нужен их бред,
В пламя льда скормили рассвет
ЗВЕЗДЫ.
Отдалась, прошла - связан Долг,
Словно шарфик в ночь при звезде.
Замерла на вечность в мечте
ЖИЗНЬ.
...
Потеряла дев.......
Но я не камень
Я провожаю глазами
камень.
Гладкий и твердый, спокойный.
Камень.
Мне захотелось найтись так же точно,
Ясно и метко, как этот
КАМЕНЬ.
Вот бы меня откопали люди.
Бросили оземь, да вместо соли.
Вот бы меня под стекло на блюде.
Я не достойна витрины что ли?
Я провожаю глазами
камень.
Четко глазами стреляю в землю.
Камень
лежит, как на сердце
камень.
Вот бы его поднять. Но –
камень.
Вот бы и мне так врасти в живое.
Вот бы и мне развлекать ученых.
Быть бы тем камнем, в который море
Вбьет океаны капель соленых.
Я провожаю глазами
камень.
Серый такой и в морщинках
камень.
Если б оставить его меткой пращей,
Тяжким восторгом.
Но я – не камень.
(Словно) Щенок
Брыкаюсь, словно щенок,
в лапах у этого города,
в странной надежде - вырваться в новый рассвет.
(С рук или с лап, или) с ног
сбился, карабкаясь в пальмовы бороды.
Город играет...
Город уже написал мне ответ.
(Слезы ли, море ли) пот
вновь на клычки мои крапает.
Снова разжало кулак - полные лая штаны!
Только, огромный, как мартовский кот
в снах у собаки, он лапою
туго сжимает меня - так, что и сны не видны!..
Но не удавит - зачем?
Только игрушку испортит...
Свет! - Эй, кудлатый, пора!
Крылья - в ушах! Ветер - бог!
...в корку засохнувший крем
время срезает кортиком...
Сколько продлится игра?
(Станет ли Волком) щенок?..
Ничто не меняется
Ты вздохни легонько. Посмотри устало.
Я не изменилась. И взрослей не стала.
Протяни мне руку, упокой улыбку.
Ты не изменился. Отпускаешь рыбку.
Сядь обратно в кресло. В кресле будет легче.
Мир не изменился. Время нас не лечит.
Выключи компьютер и усни тихонько.
Это не поранит чувство ни на сколько.
Все осталось прежним,
Как мы не пытались.
Нет. Мы не пытались.
Нами путь одержан.
НЕСМИРНЫЙ, СОБОЛЕВА.
ЛОС-АНДЖЕЛЕС, ВОЛОГДА.
2008-2009 гг.
Вам придется догадываться, какой стих и кому принадлежит. Для разгадки - можно посмотреть в книге, или почитать авторов повнимательнее.
***
Мой Silentium
любимый враг...
Ручка
(Сучка!)
не дает покоя -
тянет меня играть!
Запах знакомый - сейчас откроет,
и чернила пойдут
орать,
марать
родимую, белую деву -
в клетки её сажать ножи!
Молчание - чисто.
Молчание - чрево -
Наружу - слово! - скажи!!!
Сорвалось...
***
Пасмурно.
Первая строчка прощается,
Открывая дорогу второй.
Третья строчка приходит, и кажется,
Кроме первой, не надо другой.
А на улице все еще пасмурно.
Строчки лезут на мой Эверест.
Но нового нет. Все сказано.
И строчки лезут на крест.
И пасмурно.
И плевать, что где-то извне
Пелена воды городит напраслины
О стихах, о городе, обо мне.
Плевать.
Но пишется все же через себя
С малым запасом полезного.
Строк уже много, но что-то сказать
Не смогла. Строчки падают в бездну.
... сначала звуки... луч в конце тоннеля...
страх!..
холод!..
доктор!..
"...август. Ленинград..."
...вкус молока и первая неделя,
где два соска и чей-то нежный взгляд...
...потом огни - ворота - стук ключами -
квартира - люлька - девочка, лет шесть,
глядит, смеётся, тихо изучает...
А Я ОРУ, И МНЕ ОХОТА ЕСТЬ!
Я стою одна в пустой белой комнате.
Я здесь совершенно одна. Здесь больше нет никого. Меня никто не беспокоит. Я спокойна, я жива. Мне легко. Ничто не гложет, не давит меня.
Я спокойна. В этой комнате нет ни окон, ни дверей, ни входа, ни выхода.
Я здесь навсегда.
Я непроницаема ни для чего.
Я стою одна в пустой белой комнате.
Я уверена только в том, что я стою одна в пустой белой комнате…
Я в полном покое и одиночестве.
Дети
Красные ладони светофоров.
Шум и гам
тут и там -
споры.
Спорят церкви, ступы и мечети.
А вокруг
свежий дух -
дети.
Курит сам себя бездомный город.
Думы дым...
холостым! -
порох...
А вокруг, забыв про всё на свете,
на коврах
новых трав
дети.
Мечет вечер молнии неона!
Быть войне,
быть вине
скоро!..
Только им плевать - купаясь в Лете,
топят грех
вся и всех
ДЕТИ.
***
Четыре мальчика и четыре собаки.
Где-то возле какой-то дыры…
Возле какой-то дымной клоаки…
Так дружны, так друг к другу добры.
Четыре одиноких мальчика,
четыре одиноких собаки –
Восемь живых существ.
Я
Смотрится в зеркало важным английским "R",
Вяжет язык в мексиканский буррито,
Шепчет в пустые стёкла: "You are a star-r-r!"
(Может, звезда... да еще не открыта)
Перевернётся на голову: шашкой заколот латинский "d"!
Нам дураками прослыть - знайте! - самоубийство!
Дальше по нарaстающей... ну и тэ пэ и тэ дэ.
(Глупо, хотя и достойно идеалиста)
Ножку загнёт, и по стойке "Равняйся!" - в "P"!
Perfect!
Что ж, надо работать, стараться дальше!
Будем ломаться и гнуться... ну и тэ дэ и тэ пэ.
Perfect!
(Не без процента фальши)
"Ладно! Довольно яканья!" - к зеркалу встанет спиной,
В планах разнежившись, словно в пуху горностай.
Зеркало пусто - ему б закричать: "Постой!
А не начать бы тебе с простенькой, твёрдой "I"?
ТЫ
Вслушайся в легкость шагов...
они выбивают пол из-под ног...
они отнимают возможность слушать
что-то другое, кроме...
Вслушайся в шепот вокруг...
он - твой зловещий друг...
отнимает возможность быть лучше,
потому что от него не...
Вслушайся в себя самого...
ты - есть причина всего...
отнимаешь у себя и не только,
потому что ты - ... ?!
СТОЛЬКО!
Новый Рафаэль
Регина - рок! - давай нарвем цветов
И будем раздавать их незнакомым!
На двух велосипедах с двух концов,
Всем - нищим, дуракам, гигантам, гномам...
Ты - с улицы снегов и фонарей
С замерзшим солнцем Города и Мира.
Я - из краёв, где даже в декабре
Бездомные не мерзнут по трактирам...
Итак, по плану - проберись в Шенген,
Шипами роз проткни его границы!
А там галопом в Рим, и да, - Регин!
Оставь мне океан, с ним буду биться
Уж сам я - Дьяволу и морякам
Охапки мака - взнос до Гибралтара.
А дальше по кастильским берегам
В Париж! –
увижу! –
не умру! –
и скоро,
Раздав последнее, с восьмеркой в колесе
Приеду в Рим, играя в неусталость.
Ты засмеешься: "Все раздал... и всем!"
"И ты, сударыня!... Хотя,- постой! - осталась
В кармане пальма! - Нет, шучу!.."
Увы,
Мы так и не заметим, ротозеи,
Как новый Рафаэль, поймав порыв,
Напишет НАС на фоне Колизея...
Перебесится ль?
О, рафаэль уже сейчас не нов,
каким бы новым вам не представлялся...
Он вместе с нами, плача, роет длинный ров,
в который, как и мы, попробует скончаться.
Заснет, проснется... как-то это так...
и кисти в руки не возьмет - задавлен страхом.
И вот, как слишком дорогой слепой пустяк,
он дорожит названьем вертопраха!
Да, Рафаэли пьют, валяются в канавах,
рождаются в помойках и кустах...
И с каждой новой песнью - "Мало!" -
им мало жизни. Нам не мало ль нас?!
Ночная прогулка.
В лесу холодно и х...во.
Отец
Тогда любил я всё и бредил ранним Блоком...
И вот, однажды в ночь, напившись до небес,
Я убежал во тьму искать Любви и Бога
Среди "задумчивых древес".
Блуждал я по лесам. Звучали совы чаще.
Дождь плакал обо мне, а я его ругал.
Чуть не упал в овраг и заблудился в чаще.
Потом куда-то брёл... и! память оборвал...
Очнулся на заре с опухшей головою -
Лежал под старым пнём раздетый догола,
И всё казалось мне, как ветренная Хлоя
Шепнула: "Мы вдвоём!" и вещи унесла.
Еще одна ночная прогулка…
Оденусь. Выключу свет.
Останусь в море молчанья.
Не выпить его. Не раздеть
Вам меня. И все неслучайно.
Ночами не спать. Не видеть,
Как пахнет в подъезде мочой.
Останусь одна. Не выжить
Святым. И яд не при чем.
Дорогу фонарик чертит.
И боязно и смешно…
Оденусь. Квартира терпит,
Если хозяин ушел.
Скамейки, безлистые липы,
И море молчанья кругом.
Все найдены гнезда и свиты.
Оставлен ушедшими дом.
Подставлю я ногу свету.
И сделаю шаг в тиши.
Беззвучно. Какому ответу
Вопросом и просьбой: ?Пиши?!??
Тенью зонта по стенам.
Улыбкой своей в темноте.
И шагом, который сделан,
Как те…
Студентка
Дом - институт - библиотека.
Дом - институт - библиотека.
Дом - институт - библиотека...
Петля.
Я?
Знаете, а я вовсе не нищая!
Живу, вот, питаюсь духовной пищей.
Нежно,
Прилежно
и белокуро
страсти свои запиваю детской микстурой.
?Дура!
Деньги считай,
не отходя от кассы!? -
рвёт краснощёкий лай
с образованием в девять классов.
?Извините, я что-то задумалась
о преступлениях всё, о наказаниях...
Извините... В мире так много знаний
неисправимых, как эта сутулость?.
Тело...
?А что ему?! Вы, госпожа, ещё молоды!
Режьте гранит не серпом, так молотом!
Режьте!
Кромсайте!
Рвитесь!
Терзайте!
Стойте прямо, как нос Орбакайте!?.
?Извините... Я не хотела.
Всю отдаю, всю себя на дело!
Мамочка так мечтала, милая...
Вот, поступила я...?.
Дом - институт - библиотека.
Дом - институт - библиотека.
Дом - институт - библиотека.
Петля.
Моя комната
Книги стопами.
На полу.
На столах.
Распихать бы по полкам, да лень.
Какие-то сумки и обувь в углах.
А в лампочке – будто весь день.
Закрытая дверь.
Некрасиво.
Неправильно.
Открытые окна – с ветром за так.
На балконе безрамочный снимок Сталина.
Пушкин на стенке, размером с кулак.
Шкафное зеркало пучится книгами.
В отражениях я
поднимаю Золя…
Обмотаться б трактатами, будто веригами, -
Но надо своими. Чужими нельзя.
Под столами бумаги, какие-то записи,
Блокноты валяются то там, то тут.
В мире бумажном здесь нету краткости,
И бумагу тут никогда не жгут.
Христoc и гaгaрин
Вообразите:
летит Гагарин,
а на небе, заместо звёздочек,
сад,
и в саду волосатый парень
играет скрещёнными чёрточками.
"Ба! Иисус! Так незря ж мы верили!"-
шепчет скафандр, а тот ухмыляясь:
"Да, брат! А папке вы все до фени -
я здесь дежурю, за вами справляюсь!
Ух, надоело мне! Знал бы ты, Юра!
Вам бы потоп, да вода вся кончилась.
Адам у нас нытик, а Ева - дура,
хотя и печет отличные пончики.
Матушка мне говорит каждый вечер:
"Пли в них огнём да из райского дула!"
А я всё жалею: родился доверчивым
и в юности много читал Катулла.
Но раз уж ты здесь, передай моим деточкам,
пусть детки мои песни бросят кабацкие,
а то, как пить дать, подпалю им веточки,
и полетят мои деточки в котлы адские!"
Бледнеет Гагарин: и сам же грешен;
летит на Землю да прямо на радио -
кричит:
"Там Бог!!! Подпалит нас всех к лешему!
Товарищи! Мы на последней стадии!".
И шар голубой от стыда румянится:
вопят священники, генсеки хмурятся,
молчат поэты, трезвонят пьяницы,
а остальные бегут по улицам...
И завтра на самой окраине Рая
апостол читает вселенскую почту:
"ВЧЕРА ПО ВИНЕ ХРИСТА И ГАГАРИНА
ПЛАНЕТУ ЗЕМЛЯ РАЗОРВАЛО В КЛОЧЬЯ".
Глухонемые пьют втроем
И глухонемо разговаривают.
Что там? – там небо! – что с того? –
Оно на нас не падает!
Слепорожденные втроем
Пьют пиво и глядят-угадывают.
Послушай-ка, дружок, ты мне знаком! –
Ну, ты, кончай! Чего оно не падает?
А выше, там, над головой…
Там – небо…
И оно…
Не падает…
Крылья.
Наступило великое время.
У людей появились крылья.
И взлетели люди на небо
И построили в небе кельи.
И построили в небе кельи
И зачали Богу молиться,
В синеве рисовать иконы
Семицветною акварелью.
На земле же остались двое
Неприкаянных и забытых,
И прижались они друг к другу,
И с тоскою глядели в небо,
И мечтали: "Наступит время,
И у нас появятся крылья,
И поднимемся мы на небо
В синеве рисовать иконы".
Вот, проходят века-столетья.
Люди мрачно по небу летают -
Перестали Богу молиться
И забыли родные кельи.
И забыли родные кельи,
Не чертят в синеве иконы
Семицветною акварелью...
Лишь с тоскою глядят на землю.
На земле же остались двое,
Неприкаянных и забытых,
И прижались они друг к другу,
И с тоскою глядят на небо,
И мечтают: "Наступит время,
И у нас появятся крылья,
И поднимемся мы на небо
В синеве рисовать иконы...".
Две точки
Там есть какая-то точка.
Внутри красного платочка.
Кольцом самого мягкого толка
Закреплена жестокая колкость.
И нить от такого во мне
До другого такого в тебе.
Дернусь резко,
отойду всего на три шага,
Боль дернет,
долгая, как лист бумаги.
Нам нельзя отрываться,
Так может статься.
Порвется платочек.
Кроме наших двух,
Нет больше точек.
Между петлёй и полом...
Между петлёй и полом
Он вдруг остановился
(Миг на краю у пирса)
В отчаяньи тяжёлом.
В одной руке - текила,
В другой руке - мышьяк.
Минута... мысль... могила...
Не вяжется никак...
Между петлёй и полом...
Сейчас бы в двери стук!
Сейчас бы телефоном
Да раззвонить вокруг!
Сейчас бы - хоть пожаром!
Сейчас бы - хоть войной!!! -
Туда, где он, хмельной,
Стоит, как под угаром,
Меж полом и петлёй...
Убийца
Свет блистал, извивался, струился…
Падал на пол, по капле стекал…
Лентой длинной в косе серебрился,
То сверкал, то опять затухал.
Иль качнет головой, разметав струи-вихри,
Иль закрутит в тугую петлю…
Свет то весело взвоет, то жалобно стихнет,
То, как солнце, будет резать вовсю.
Кровь течет по тускнеющим косам,
Липкий сок в неземных волосах.
Нет в них боле слепящего солнца.
Я зарезал. Как свет резал прах.
Невыносимое
Чечня...
На, покушай,
Мой Ванюша!
От еды не станет хуже.
Твой оскал январской стужи
мне не нужен.
Ешь! Ванюша!
Полежи, меня послушай!
Расскажу тебе, Ванюша,
я про то, как ты, живой,
ночи напролёт со мной
измерял родное небо:
сверху!
снизу!
справа!
слева!
Я летала...
А теперь
ворон бьётся в нашу дверь.
Мне твердят - тебя в могилу!
Я б их всех за то убила!!!
Разве знают, дураки?!
Накормлю и приласкаю,
зверобою дам и чаю,
прикоснусь твоей руки!..
Встань же, милый мой Ванюша!
Ты мне нужен!
Ты мне ну - жен!!!
Дверь
Моя железная верная дверь,
Дай мне прижаться к тебе.
Дай мое сердце прижать, этот зверь
Возжаждал ответ…
Ответ отворяет – его ремесло.
В вопросах ключи-отмычки…
Так-так, дверь моя, какое число
Высветит огонек со спички?
Пустой коридор, и нету окна
Для того, чтоб придать чистоту
Тому, что я собираюсь одна
Сделать. Пока ответ не найду…
За дверью орет мне что-то мой брат,
Его схватили для крови.
Человек там за дверью не рад, не богат –
А воет от страха и боли!
Прижаться и впиться в нелепую дверь,
Тяжелую вечную плаху.
Мое сердце – вконец озверевший зверь –
О дверь со всего размаху!!!
3
Она всегда приходит за троими.
Она возьмёт не меньше и не больше.
В апрельский день... в июльской лёгкой схиме...
В ноябрьский дождь по слякоти дорожной
Она всегда приходит за троими.
Летит беда - ворота нараспашку!
Три новых сердца с плоти ветки тухлой
Срывает, стерва, и в одной рубашке
Бросает в ящик восковые куклы...
И вновь Троих упустим мы из виду.
Отцу и Сыну и Святому Духу
Незримо мы отслужим панихиду.
И вновь за ними явится Старуха...
Она всегда приходит за троими.
Похороны
Летело в безрассветный ров,
Звенело отзвеневшей сталью…
И отливает берегом лоснящийся улов,
В который как-нибудь себя представлю.
Вот чешуя моя – мои скупые речи.
Вот плавники: и образы, и взгляды.
Вот жабры, вот глаза – опущенные плечи,
Но все это лишь игры и наряды…
И восхищаться нечем.
Забыть!
Говорите - забыть!
Рад бы,
Рад бы,
Сразу! Сейчас! На месте!
Есть у смертных прыть -
Клятвы,
Клятвы,
"Будем всегда и вместе!..".
Ушли...
В ил, шелестящий на дне,
В солнце, застрявшее в росах.
Ушли,
Оставив земному мне
кресты на погостах.
"Был" зацепилось
За "Буду"...
ЗАБУДУ!
Ушедшие! Вам обещаю!
Ил обращу я в прозрачную воду,
И солнце, из рос на прощание
Ярко мигнув,
Уплывёт на свободу...
Далеко-далёко колокол звенел.
Он сзывал к молитве лучших из людей.
Услыхал лишь ветер,
Дождик лишь пришёл,
Тучки лишь склонились
Под священный бой.
Сестре.
Я знаю, ты молишься, милая.
Страдания чистят и пествуют.
Святых уважают страдания,
Венки им даруют терновые.
Молись, надевая их с радостью!
Набухнут шипы в розы нежные,
И вылечат нас благовония
Душистым своим дыханием!..
Лишь только молись, моя милая!..
*Так, после этого стиха я планирую вставить чистый лист и написать на нем "ЧИСТЫЙ ЛИСТ".
Продаю жизни глоток!
Эй, народ!
Подходите за угощением!
В этой очереди кто б не стоял
За глотком жизни в собственный день рождения?
Кто б за него томный тост не поднял?
Продаю глоток жизни,
один,
такой полный!
Кто как может - вложите! - да не захлебнитесь!
стой подальше –
не захлестнули бы волны
океана, что волны свои пронес –
берегитесь!
Глоток жизни!
Господа расчудесные, милые дамы!
(Мимо идут… что бы черт их подрал хорошенько!)
Неужели вы жить не хотите,
а заодно и почистить карманы?!
Что для вас Жизнь?
И что, в сущности, - деньги?
Продаю глоток жизни с частицей ума, чтоб осмыслить
Хоть немного, но сущности вечной крупицу…
Эй!
Подходите!
Слушать рассказ про завихрения мысли –
Вечную байку о жизни и смерти и жизни другой небылицу!
Эй, народ!
Подходите за угощением!
Да помните, милые, сладость ведет вас к концу!
Господа, сограждане, люди…
Прошу прощения!
Жизнь - ко двору и к лицу.
Торги.
Кому хочется
одиночества?
Разбирайте! У меня навалом!
За него даю до смешного мало,
а всё кажется, никак не кончится...
Эй, вы! Студентов кипящее месиво!
Сверкающий пивом народ анекдотов!
Одиночество вам арендую на сессию
и, клянусь, прилагаю особые льготы!
Эй, вы! Снующие по трём работам!
Эй, вы! Музыканты на каждой пьянке!
Одиночество вам закажу на субботу! -
перекурите хоть, залатаете ранки!
Ну а вы! Большие, занятые лица! -
по России летите в "золотых каретах"!
Одиночество вам никогда не вредно, -
отдохнуть, продумать и окрылиться.
Кому хочется
одиночества?
Разбирайте! У меня навалом!
За него даю до смешного мало,
а всё кажется, никак не кончится...
Вот, проходят мимо угрюмые стаи
просадивших солнце в кабаке-остроге.
Одиночество им я не предлагаю:
У них у самих торги на пороге...
Эпопея - Пиитер
Вот этот фонтан петербургского летнего парка.
Я взбиралась под брызги его и читала из мыслей.
И от этого позже мне не бывало жарко.
И от этого позже мысли меня не грызли.
Я отдавалась прилюдно под брызгами чьих-то взглядов.
Взбиралась фонтаном на выси занятной точки.
И от этого позже взрывалась от стаи снарядов,
Пронзавших слов моих глухие звоночки.
Когда-то сказали мне: город – предвестник распада.
Ох, берегись! - ходишь, как пишешь, оставь это, доча.
А мне удалось внутрь поместить все снаряды,
Вот так пустили: Разорвало, да не в клочья.
Вот эта боль петербургской нервной системы.
Напилась из фонтана, встала под брызги. Лето.
Закоротило, сорвало все возможные клеммы.
Боль головная, бессонница,
а я – вроде где-то…
Столично отродье
Санкт-Петербург, совсем, как кукушка,
подкинул меня в гнездо Вологде.
Ну, что было делать - взялась старушка
выкармливать столично отродье.
Жил, матерел, да всё не по уставу.
Где надо работать, сидел поленом.
Где надо ловить, не ловил халяву
и в "аглицком" клубе играл Леннона.
Дружки завелись у столична отродья -
шумели рок и горланили Пушкина.
Стало не в мочь тупоглазой Вологде.
Решила их проучить старушка.
Пустила по городу синяков-проказников,
в летних кафе устроила сборы.
Пили портвейн, брали "машек" мазаных
и шли бить бутылки о фрески соборов.
Выбив бутылки, мочились на площади
и скоро добрались до клубов "вредных".
Приперлись с гитарами и прямо вне очереди
Врезали матом по струнам медным.
Публика вся от стыда разбежалася,
а вместо них, - глянь-ка! - "машки" проворные
важно расселись - никто не жалуется,
и каждой шутке смеются хором!
Закурены дымом дома культуры.
Нищие "бахи" строчат рекламу.
На сцене какая-то голая дура
изображает тибетского ламу...
"Белеберда." - сказало отродье,
то бишь я, автор этой вирши, -
"Ты, вроде, Вологда, не уродина,
а такое тут городишь!".
Забыла старушка, кому и мстила, -
запила, загуляла, под забором валяется.
Константин Николаич ей не простил бы,
да и мне это тоже не нравится.
Расстроилось тут столично отродье,
сложило вещи, взяло гитару,
решило: "Махну-ка к себе на родину
лет, так, на пару”.
Ну и махнул, только поезд спутал.
Просыпаюсь утром: Красная площадь.
Ну, ладно, гляжу, - без добра нет худа.
А в Москве, как назло, и дождь ещё.
Решило отродье на метро покататься,
да уехало сдуру в Домодедово.
А там, по чей-то служебной халатности,
выдали отродью чужие билеты.
Ну, ладно, думаю, - всё это даром,
Не будет у Питера без меня истерики.
Сел в самолёт, водрузил гитару...
и улетел в Америку.
ТРЕПЕТ
Тряпкою грязной небо прикрыто от глаз.
Клетка с нервною птицей. Свет святых фонарей.
Спящие воды. Несколько быстрых фраз.
Нет людей.
Нет людей.
Нет людей.
Пусть посреди ночи в небо вонзится крик.
Птица о прутья колотится, крылья изодраны в кровь.
Разом гаснут на улице немые не мои фонари.
Нож готовь.
Ночь готовь.
Лоб готовь.
Станешь любить оконное зарево дум.
Бросишь в луну несколько дохлых птиц.
Клетка пуста, надо с хлором ее наобум –
Корча лиц.
Порча лиц.
Куча лиц.
Ночь напролет только крики уставших всех.
Бьются о клетку в муках, которых нет.
Кто-то, наверное, знает, что же такое грех.
Мокнет свет.
Милый свет.
Меркнет свет.
Черных окон тем больше, чем светлее день.
Стихнет последний стон. Я продираю сон.
Только и днем понять невозможно и лень.
Это все он.
Это все он.
Только он.
И нарастает бег спрятанных в клетках нас.
Мечемся от невозможности жизни и нелюбви.
Спящие воды. Несколько быстрых фраз.
Я не смогла.
Он не смог.
Мы не смогли.
Ночью холодной под свет его непомерных глаз.
С верою в ночь, с верою в этот зной.
Холодно, но горячо. Несколько жадных фраз.
Мой.
Не мой.
Немой, значит – мой?
И череда, точно странная гонка за мир.
Только я знаю, ты знаешь, как не пойти по пути.
И наслажденье воронкою черных дыр.
Ночь, фразы, клетки, города, фонари.
Вот, наконец, я говорю о значении слов.
Связь нарушаю. Можно ложиться спать!!!
Клетка открыта, прутья изогнуты. Вновь…
Можно ждать.
Хватит ждать.
Надо знать.
Это ужасное и дорогое ?я? и ?люблю?…
Сцепишь руки, сядешь на край – ?неужто, бог мой!?.
Я так хочу, так молчу, так неумолчно жду…
Люди есть.
Луны есть.
И ты – не со мной… но со мной.
МИНУ…
История из гетто
- Куда? Синдерелла!
- Ты справа! Мы слева! -
урчит голосок.
Две модные ножки врываются смело,
и - дуло в висок!
Хозяева в панике: "Только не трогай!"
Вдруг - тра-та-та-та!
Ватага Хуана уже на пороге -
Вскрывай воротА!
Дают генеральное прямо в гостиной.
Тылы по углам.
Зовёт Синдереллу с улыбкой "невинной"
нахальный Хуан.
В ответ ему залпом летят поцелуи,
дробя потолок,
и пулями в стенах граффити рисует
хуанов курок.
Опять преступили владения чьи-то.
Затеян делёж.
- Пойди сюда, Синди! Пойди, mamasita!
- Наткнёшься на нож! -
кричит Синдерелла и манит Хуана
по лестницам вверх.
А здесь уже кровь как вода из-под крана,
и стоны как смех.
"Чердак или спальня... чердак или спальня..." -
бормочут усы.
Вдруг сзади бросок, и с улыбкой нахальной
и жалом осы
она перед ним, как пантера из гетто
с серьгами в ушах!
Размах и удар! - но в расщелье паркета
уходит кинжал.
Хуан за курок - дело в шляпе! - стреляет! -
Осечка! - Бросок! -
Идут в рукопашный - меж ними, петляя,
смерть машет косой.
Духи и помада, вспотевшие в ярость,
и запах сигар
врываются в спальню... мгновенье осталось?
Последний удар??..
Нет!
Этим ударам, читатель, не верьте!
Захлопнута дверь.
Остались за ней коридоры со смертью.
Но что же теперь?
"У нас есть минута!" - впиваются губы
под щебет и грай:
на шкафчике в клетке, испуганный, глупый,
кричит попугай.
"У нас есть мину..." - обезумев вконец,
они ищут кровать,
где только что спали усталый отец
и фригидная мать.
Как острое лезвие, это мгновенье -
как брошенный дар...
Духи и сигары, глаза и колени -
последний удар!..
***
Застрелят Хуана.
Убьют Синдереллу.
Закончат войну.
И лишь попугай всё щебечет несмело:
"У нас есть мину...."
Открыть
Сейчас мы откроем, и станет легче дышать.
Окно. Меня. Воду. Животы у слепых крольчат.
Сейчас мы откроем. Скальпелем, нежным и злым.
Окно. Меня. Воду. Шелковый путь сквозь дым.
Тем оно лучше, чем всем нам больней и больней.
Откройте. Откройтесь. Идите к нему иль к ней.
Вас вскроют сквозь воду в окно на белом столе.
И тогда не надо. Не надо. Вспоминать обо мне.
Ведь стало легче дышать.
Вода по простынь. Кровать.
Бодлеровский сон
Снова больные фантазии
Стали моим ремеслом.
Солнце
цветет
из
холеной
мрази...
я
Вижу бодлеровский
сон.
Сонм
Золотых верблюдов
Тонет в стране Золотухи.
Мне
подают
на
осиновом
блюде
Тухлую падаль... Тухнет
Тихо свеча, и мошки
Мокро плюют поцелуи
Сгнившей,
опревшей
невесте
картошке -
Коже умершей
Хлои.
Воет!
О стену лбом я! -
Где же ТЫ, Смысл, что выше?!..
...........................
Там,
где недвижно
целуясь
с любовью,
Смерть погибает...
Тише!!!...
тшш....
Шутка о сумасшествии
Любимый, ты явно сошел с ума...
Я схожу за тобой туда, ты не против?
Там, говорят, (там, где сходят с ума),
Там, говорят, говорят - и уносит...
Биологическая шутка
Девятнадцатый век. Год тридцать восьмой.
Дева увидела гриб на опушке.
Думает: "Срежу!", а он ей: "Постой!
Я ж Александр Сергеевич Пушкин!"
СИМФОНИЯ время
Время - молодая девушка
с глубокими морщинами в уголках глаз,
с механизмом внутри, настроенным на несколько музыкальных фраз,
дабы у неба просить в сотый раз хлебушка.
Видно, "чем бесконечней бисер",
тем диагноз полней и полней -
не надейся, и сразу до края налей
своей пухлой мисс, тощий мистер.
Время - маленькое солнышко
в огромной гладкой ладони того,
у кого слишком много и слишком мало всего,
да и то на самом его донышке.
Заверни хлебный мякиш в картинку из букваря,
облей все это белым столовым вином -
и пускай оно ждет своего состояния сухаря,
как ты, несчастный счастливец, ждешь свой дом.
Время - рукописи перед самой печатью,
утратившие лишь для того, чтоб утрачивать...
ты - значение им, к своему счастью! -
продолжай править или оплачивать.
Пиши и пиши, печатай, не думай о времени...
заводи музыкальных шкатулок ключ -
если спросят, какого ты роду и племени,
попроси обождать, как просят солнечный луч.
Маленьким червячком копошусь в чреве твоем,
Маленьким и большим вопросом роюсь вокруг твоей головы,
Злым ответом плетусь вокруг рук твоих,
Говорю тебе почти постоянно: Время! Время!
Малый юс
Потчуют памяти клочья
Сердца бессонный голод.
Встречу закат, а ночью
Еду в одну из Вологд.
Кормит Софии луковкой
Да снеговыми шапками,
Пуговку шьёт за пуговкой
К памяти пьяной, шаткой.
В луж шоколаде плавленном
Моет, а я всё радуюсь,
Глядя, как между камнями
Вырос коралла малый юс.
Всё в голове смешалось, и
Чудится мне, как из лесу
Выйдет - глаза, две шалости, -
Леночка с веткой кислицы.
Нет! не она!.. мне кажется...
Вижу две щёчки сестрины.
С ними по нёбу кружатся
Милые лица листьями,
Липнут и в горле прячутся
Спелым комком солёным.
Плакать бы, да не плачется -
Взрослый я, несмышлёный.
Вдаль от меня их судьба летит...
Вдарит заря - небу алый туз!
Где-то на дне моей памяти
Вырос коралла малый юс...
Новость для...
Я люблю тебя!
И вот что, читай (тебе - это все тебе)
Рука не поднимется выше.
Только на уровне глаз. Тише.
Ничего не хочу видеть, знать.
Ничего не хочу слышать.
Отведи эти руки, заставь меня вспять
Повернуть свои мысли, и время
увернется опять, увернется опять -
Ведь надо же что-то делать!
И вот - ты заставил меня знать.
Я скатилась вниз по ответам.
Мне придется вставать, мне придется вставать,
Только там, где ты......... где ты?
Лобби твоего лица,
Лобик,
Хмурит хвойные леса,
Брови.
Пойман свет в твои глаза-
Скобки.
В них полночны небеса
Топки.
Вольный бриз средь кудрей-струй
Носит.
Полны губки поцелуй
Просят.
Обниму тебя за стан
Нежно:
Я люблю тебя, звезда,
Грешно!..
Поэт-дура
Я называла его – ?сероглазый король?…
И думала: какие поэты – дуры!
А теперь целую в плечико боль,
Да пью из бутылки любви микстуру.
А он, мне кажется, так виноват,
Что никогда не прощу и не стану…
Его, словно боль, в плечо целовать,
Да капать слезами из крана.
Он называл меня… как-то так…
Как будто мы оба помним, что нужно…
Он называет меня… это знак –
Что снова в бой и к оружию!
Ему не кажется, что виновата в чем…
И он не простит и никогда не станет…
Моим самым последним врачом,
Что на первом свиданье обманет.
А я подойду, поцелую в плечо
Его, и больше ни разу не сделаюсь смирной.
Слушай, стань же моим врачом!..
Ведь болезнь будет длинной.
Изгиб
У тебя есть изгиб.
За него я продам своё сердце.
Лишь сначала - постой! - я достану из пяток его.
У тебя есть изгиб.
А за ним начинается дверца
В душный, скомканный рай - там забыться и спятить легко.
Эта чаша полна...
Ты же талией чертишь экватор
И бросаешь в глаза ненарочно, "почти оробев"...
А за шторой (Луна ли? Весна?)
Расплывается сладкою ватой.
И уйти бы... но как же идёт эта юбка тебе!
Этот подлый изгиб -
Выгибается!
Гнётся!
Вгибает!
Я целую... нет... мы говорим про горшки и герань.
Я сегодня погиб,
Как продавший себя погибает,
Заложив свой раёк за твой душный и скомканный рай.
Буря
Предвидит бурю моряк бывалый
И хмурит брови. Угрюмо море.
Угрюмо небо, и вихрь удалый
В фокштотах воет, пророчит горе.
И пал тут парус. Его не треплет,
Уже не треплет могучий ветер.
И волны, выше кормы вздымаясь,
Бурлят и ноют о близкой смерти.
Старик, нахмурясь, ругает море,
Потом его же ласкает словом.
Ведь море – жизнь, оно же – гибель.
?Здесь, верно, дьявол сражался с Богом!?.
О, жизнь и море! О, смерть и море!
Напасти слова, волны в пути…
Боишься смерти? – так пей же горе!
Покой лишь мёртвым и тем, кто спит!
Конец
Лепит вода новые скалы.
Ест города, ест по кварталам.
Кто-то кричит: "Это потоп!".
Из-под земли дьяволы моря
Бьют в корабли из бутафорий.
Солнце молчит. В небе озноб.
Дай мне огня на прощанье
И поцелуй и спаси!
Наша земля обещает
Тысячи бурь перенести.
Столько воды больше не будет!
Тлеют мосты, падают люди,
Тают во ржи солнечных волн...
Тёмную шаль меряет берег.
Небу не жаль птичьих истерик.
Только скажи: "Всё это сон!".
И дай мне огня на прощанье
И поцелуй и спаси!
Наша земля обещает
Тысячи бурь перенести.
Теорема КАПли
Кап
Капитан, а какая в море погода?
Расскажите нам все –
у нас есть билет!
И потчуйте байками, коль шторм есть свобода:
Что в море чудовищ полно,
и корабля у вас нет…
Кап
Каплет из неба. Просвета не кажется.
Ах, капитан, мы потонем в пути!!!
Техник с миром большим не свяжется.
И землю средь воды не найти.
Кап
Мы готовились к шторму, к наплыву и плаванью,
Ради воды и волны совершаем вояж!
Будьте добры и приветливы. Вашему званию,
По нашему мнению, впадать не пристало в раж.
Кап
Льется из серости потоками мокрыми…
Черт… слишком много для нашей души!
Неужто, Они - и такими жестокими?
Неужто, настолько все мы грешны?!
Кап
Пускай с одного борта - волна,
с другого – стена.
Пусть ветер несет наши мысли и чувства живым.
Пусть крепнет в жестокости нашей вода.
У нас есть билеты – мы ее победим!!!
Кап
И накроет с головой!
Захлебнись, капитан!
Улыбнись, капитан!
Это праздник. Праздник для того, кому не нужен билет!
В купели.
Капля
за каплей
каплет
в купель,
где сынок-купидон
да воды канитель...
Плавает,
плакает -
брызгами,
ласками...
мамку в платке
всё искает глазками...
В купе
с водицей
в купель
струится
с самого Верха
исконная Вера...
А за окном-то колядки катятся -
не по-киевски, а по-кадуйски!
Расти, сынок, из купели покладистым
да капля
за каплею
искупи
все наши грехи!
На краю
Какие строчки! На краю обрыва!
Темно и поздно. Этот жест рукой.
Толкнул. Упала. И почти что мимо…
Попала. Ты кричал: Постой!
А я валяюсь на краю обрыва.
Светло и рано. Протяни мне жизнь.
Ты дашь мне лишь кусок, но снова мимо.
Да перед тем – себя хоть отвяжи!
Иначе, будешь там же,
милый.
Жизнь
...ЗНЬ.
...
Потеряла девственность смерть.
Застучала кровь, влился свет.
"Девочка!" - закрапало вслед
НЕБО.
Забурлили мысли-ростки.
Заиграли небом в ручьях.
А под ними таял и чах
КАМЕНЬ.
"А, Б, В" - учила заря.
В камне рёбер дрались птенцы -
Опрокинуть всё, что отцы...
в ПЛАМЯ.
Краски гасли, как фонари.
Только там, где нужен их бред,
В пламя льда скормили рассвет
ЗВЕЗДЫ.
Отдалась, прошла - связан Долг,
Словно шарфик в ночь при звезде.
Замерла на вечность в мечте
ЖИЗНЬ.
...
Потеряла дев.......
Но я не камень
Я провожаю глазами
камень.
Гладкий и твердый, спокойный.
Камень.
Мне захотелось найтись так же точно,
Ясно и метко, как этот
КАМЕНЬ.
Вот бы меня откопали люди.
Бросили оземь, да вместо соли.
Вот бы меня под стекло на блюде.
Я не достойна витрины что ли?
Я провожаю глазами
камень.
Четко глазами стреляю в землю.
Камень
лежит, как на сердце
камень.
Вот бы его поднять. Но –
камень.
Вот бы и мне так врасти в живое.
Вот бы и мне развлекать ученых.
Быть бы тем камнем, в который море
Вбьет океаны капель соленых.
Я провожаю глазами
камень.
Серый такой и в морщинках
камень.
Если б оставить его меткой пращей,
Тяжким восторгом.
Но я – не камень.
(Словно) Щенок
Брыкаюсь, словно щенок,
в лапах у этого города,
в странной надежде - вырваться в новый рассвет.
(С рук или с лап, или) с ног
сбился, карабкаясь в пальмовы бороды.
Город играет...
Город уже написал мне ответ.
(Слезы ли, море ли) пот
вновь на клычки мои крапает.
Снова разжало кулак - полные лая штаны!
Только, огромный, как мартовский кот
в снах у собаки, он лапою
туго сжимает меня - так, что и сны не видны!..
Но не удавит - зачем?
Только игрушку испортит...
Свет! - Эй, кудлатый, пора!
Крылья - в ушах! Ветер - бог!
...в корку засохнувший крем
время срезает кортиком...
Сколько продлится игра?
(Станет ли Волком) щенок?..
Ничто не меняется
Ты вздохни легонько. Посмотри устало.
Я не изменилась. И взрослей не стала.
Протяни мне руку, упокой улыбку.
Ты не изменился. Отпускаешь рыбку.
Сядь обратно в кресло. В кресле будет легче.
Мир не изменился. Время нас не лечит.
Выключи компьютер и усни тихонько.
Это не поранит чувство ни на сколько.
Все осталось прежним,
Как мы не пытались.
Нет. Мы не пытались.
Нами путь одержан.
Метки:
