Дружеские письма
ОКОНЧИЛОСЬ ЛЕТО
Мне было досадно предать тебя снова.
Прости меня, злая-презлая подруга,
добрячка моя. Подобрать тебе слово,
что громкостью большей баюкать друг друга.
Настрой позывные, как требует тело.
Сегодня в глаза доведётся взглянуть нам,
затем, чтобы вся позолота слетела
и снова в зрачках становилось уютно.
Такому случиться немыслимо даже.
Осенняя туча нахмурилась, это
похоже на то, что случается с каждым,
что книжной главою окончилось лето.
Ты мне говорила о море и солнце,
о горах, о воздухе чистом и ясном.
Я знал, что бывает в глубоких колодцах,
но так не хотелось с тобою прощаться.
В который уж раз нам подсказывать чувства
берётся опавшими листьями нежность.
Когда и во мне эти слёзы начнутся,
простыми словами бесстрастно утешь нас.
ДО НУЛЯ
Больше нету на полях
снеговых сугробов белых.
Снег сведён был до нуля
дождевой завесой серой.
Нету больше вдалеке
в предрассветном отголоске
льда на розовой реке –
этой переправы скользкой.
Всё сменилось белым днём,
для себя в уме отметим.
Не печалясь о былом,
будем слушать пьяный ветер.
День длиннее ото дня.
Ночь от ночи всё короче.
Серой жизни толкотня,
болтовня деревьев сочных.
Неуёмный щебет птиц,
грязь под чёрною телегой,
удивленье детских лиц
вперемешку с талым снегом.
Всё сменилось, только грусть
почему-то в сердце где-то,
только помню наизусть
откровения поэта.
Уходи, оставь, забудь
свежим вечером с позёмкой.
В горле медленная ртуть,
и хандра сидит в печёнках.
Никакой позёмки нет:
до нуля, до хлебной крошки
истоптался этот след,
эти белые дорожки.
Всё сменилось белым днём,
для себя в уме отметим.
Не печалясь о былом,
будем слушать пьяный ветер.
ДРУЖЕСКИЕ ПИСЬМА
Я знаю: никогда не сбыться нашим снам –
ты видишь в них лишь собственные смыслы.
Нас разделяют траурные письма,
как двух врагов – Китайская стена.
И снова огонёк зажёгся и погас
в твоих глазах, в твоей душе весёлой.
И никакая письменность сейчас
нас на века с тобою не рассорит.
Пусть осыпает жёлтая листва
под шум и голоса ночную осень.
Мы больше не сойдём с тобой с ума
и ни о чём у времени не спросим.
Пусть громких слов не скажем в пустоту
и в городскую жизнь не ступим шагу,
я о тебе красиво напишу
и тихими словами в сердце лягу.
Я знаю: никогда не сбыться нашим снам –
ты видишь в них лишь собственные смыслы.
Нас разделяют дружеские письма,
как двух врагов – Китайская стена.
ЦВЕТ ОСЕНИ
Цвет осени – цвет жёлтый.
Листочки облетят.
И мы грустим с тобою,
а после все подряд.
Так сладко задохнуться,
поднять прощальный взгляд.
Так страшно разминуться.
А после всё подряд.
Так страшно говорливый
прослушать шёпот трав,
что высохли впервые,
что я вчера сорвал.
Так страшно быть не вместе,
так тяжело понять,
так трудно страх умерить,
совсем бесстрашным стать.
Нам осень напевает,
насвистывает боль.
Ты завтра уезжаешь,
а мне терпеть позволь.
Позволь мне сделать выбор,
хоть точно знаю я:
ты завтра уезжаешь,
тебя вернуть нельзя.
Себе признался внятно –
и стал спокоен вдруг.
Всё осенью понятно:
ты мне не враг, не друг.
СОЛЯРИС
Родной пейзаж – такой навек любимый!
Полуразлуки нам не перенесть.
Мы только боль от жизни сохранили,
и в этом смысле смерть – благая весть.
Старик-отец с улыбкой доброй, давней.
Пускай в прозрачных водах тихий бунт,
у водорослей плавности летальной
мы сможем научиться где-нибудь.
Всегда необъяснимо, странно любишь
заутренний туман и жизнь волос.
Когда в такой туман уходят люди,
нам остаётся имени занос.
Занос над совестью, над болью, над виною,
занос над временем – сугробный, снеговой.
Пусть вытравят циклоны надо мною
бессмысленную жажду быть с тобой.
Есть отпечаток твой на этом свете
и памяти моей нельзя унять.
Но на далёкой и чужой планете
однажды встретимся опять.
СОНЕТ НЕВОЗМОЖНОСТИ
Вернуть и отыграть обиды злые
и разозлиться на тебя – не помешает.
Приют тепла, я знаю, обветшает
и наводнится запахом полыни.
Но призраки уж дышат газом шали,
и горькая полынь враждует с ними,
и на губах ухмылочка застыла,
но и она мой бред не осушает.
Твой тон непринуждённый, словно камень,
который упадёт в живые ткани,
когда холодным бархатом средь ночи
посмотрит небо на мои попытки
приблизиться со скоростью улитки
к скоплению желанных средоточий.
17 ДЕКАБРЯ 2008
Над крышей дымок замутнил провода
на фоне невзрачного серого неба,
в декабрьских лужах замёрзла вода,
и тянутся дни в ожидании снега.
Крупы милосердной, ниспосланной ниц,
на наш уголок – состраданья излишек,
где наглые крики обугленных птиц
разносятся, слишком себя возомнивши.
Далёкой посадки зубчатая дрожь
наводит до резкости абрис тревоги,
когда ледяная подстилка подошв
пленяет на всём протяженьи дороги.
Хоть дома остаться, хоть прыгнуть на рейс;
хоть крыши с дымком, хоть провальная дальность
неровных полей, позапутанных здесь –
распутать глубинную сентиментальность.
17 декабря 2008, посёлок Начало
ПРЕДНОВОГОДНЯЯ МЕТЕЛЬ
Вот и случилось состраданье снега,
и промело прохладой двор усталый.
Где мраморная ночь меня застала,
там первых строк проклюнулись побеги.
Пора предать холодному забвенью
ребяческие грёзы. В эту зиму
похоронить их жар – ещё безвинный,
но слишком сложный от сплетений.
И можно беспрепятственно увидеть
разгул белёсый в лабиринте долгих улиц –
старинные поверья вновь вернулись,
чтоб отучать нас ненавидеть.
***
Который день в статьях газет
весьма унылый скучный бред,
и выпуск ежедневных будней
за каждым разом всё занудней.
На первой полосе отчёт
о происшествиях за год,
но интересных нет известий,
как будто жизнь стоит на месте.
Как будто с чердака журнал
свои страницы пролистал,
как будто здесь в глуши российской
туман бездействия сгустился.
И лишь не знает пыль о том
на чердаке полупустом,
да глупые смешные мыши
грызут листы в часы затиший.
Грызут бумажную труху,
разносят шум по потолку,
как будто эхо восклицаний
периодических изданий.
И мы с тобой читаем врозь,
и всё не так, скажу, сбылось:
твой город прячет тебя где-то,
а я – жду свежие газеты.
ПИСЬМО ИЗ ПРОВИНЦИИ
Мой милый друг, прозрачное отрепье
опять срывает чёткость с горизонта.
Пейзаж твердит своё великолепье,
как голую цифирь радиозонда.
Срывается на вой прозрачный странник
в надмирной отрешённости вчерашней –
когда же наконец-то он устанет
упрямо штурмовать седые башни?
Отшельник появился раньше краба –
вот я и прячусь в домик свой, скрываюсь;
хотя, возможно, ты была бы рада
увидеть, как я к жизни пробиваюсь.
Когда-нибудь на Чёрном синем море
иль на каспийских бирюзовых волнах
мы в качестве сравнения заспорим
о том, где наиболее просторно.
***
Заклятой осенью придёт
тоски сумятица.
И выходных не сладок мёд,
но скоро пятница.
Быть может, в будущем году
взгрустну по пристани,
в холодный омут упаду,
отмечусь издали.
Вон, видишь где-то? – это я
грущу на празднике.
Не обнимай, не грей меня –
мы слишком разные.
Ты вызываешь столько чувств,
но ты бесчувственна.
Я никогда не научусь
любить разлучницу.
Позволь лукавому словцу
прослыть и степлиться.
Я подносил огонь к лицу,
дымил под лестницей.
А ты дымила школьным днём
в часы субботника,
сгорала в стёклышках огнём,
в глазах – особенно.
Поп-корн каштановый стрелял
твоим сожжением,
и наш союз существовал
одно мгновение.
Один короткий взмах тепла –
три долгих месяца.
Хочу, чтоб снова ты пришла,
и были вместе мы.
СОНЕ ТЕРЕХОВОЙ
Помню вьюгу за окошком,
когда мы в казённом доме
по сценарному листочку
стали родственно знакомы.
Было так, а нынче снова
новогодние сюжеты
в плоскостях домашних окон
светлой выдумкой согреты.
Где-то ёлку наряжают
разноцветными шарами,
где-то окна украшают
одноцветными огнями.
Жёлтой россыпью горящей
весь свой двор украсить мне бы –
пусть мой скромный двор обрящет
звёзды собственного неба.
Снеговик на нашей ёлке,
кажется, чуть-чуть растерян,
ждут сосновые иголки
воплощенья суеверий.
И стеклянные камины,
и часы английской башни
ждут, что сумерки подвинут
день, порядочно уставший.
Мягкий свет и сизый сумрак
с переливами и блеском
на стекле прозрачных рюмок –
я дарю тебе, принцесса.
Весь уют и тёплый шелест
серпантинистых изгибов,
сны, что рядышком уселись –
я дарю тебе, богиня.
Пусть игристые бокалы
поколдуют над развязкой,
чтоб ты долго окунала
свои грёзы в эту сказку.
В эту вьюгу за окошком,
когда мы в казённом доме
по сценарному листочку
стали родственно знакомы.
НАША ЁЛКА
Стеклянный клоун, сова, камин
(и шар старинный висит за ним),
и в полумраке – гирлянды цвет,
и желтоватый уютный свет.
Там в гуще веток – отец пингвин,
и пингвиниха, и кроха-сын.
Почти любая важна деталь,
и паровозик снять с рейса жаль.
Мы сопричастны одной зиме,
мы друг для друга важны вполне.
Звезда погасла, звезда зажглась,
в игрушках хрупких стократ сбылась.
Как много блеска, как много звёзд.
Как сильно может согреть мороз!
Крахмальный ангел, подай мне знак;
когда – не знаю, не знаю – как.
Ах, если нить зелена, темна –
она на фоне не так видна,
и все игрушки – хвои наряд,
поднявшись в воздух, легко висят.
Но вот подходит к концу январь,
и паровозик снять с рейса жаль;
там в гуще веток смешливый кот
куда-то смотрит, кого-то ждёт.
ВОСПОМИНАНИЕ
Осенняя весна в студенческом саду;
после работы ты, а я после учёбы.
Любовью нынче я тебя не назову.
Ты не любовь моя, но кто ты?
Тот вечер стал особенным и трудно,
он трудно забываем – нудно, вязко.
После разлуки я ежеминутно
ненужные слова твердил бессвязно.
На самом деле вправду было так,
как выше написал я – нету фальши.
Мой поцелуй растаял на устах.
Пусть дальше будет то, что будет дальше.
ПРИЗНАНИЕ
И смех, и грех; и слёзы, и любовь -
ты разогнала медленную кровь,
как разогнать умеет алкоголь.
Твоё отсутствие почти что боль.
В одно мгновенье страшный ураган
срывается с небес на океан -
закрой глаза и досчитай до ста...
Твоё отсутствие почти что пустота.
И как стемнеет, слышу я опять
твой голосок - он крутит стрелки вспять,
и лишний час я не могу уснуть.
Твоё отсутствие, прости, почти что жуть.
Претерпевай метаморфозы вновь,
ведь кровь твоя и есть моя любовь;
и измененья лёгкие лови,
там где теряют смысл слова мои.
МАРТОВСКИЙ СНЕГ
Мартовский снег я увидел – до боли весенний.
Всё досказано словно и вместо прощания – точки.
Так бы душу свою успокоил Евгений Онегин,
из окна этот снег заприметив в экспрессе восточном.
Ты, Евгений, беги, не беги, но от снега не скрыться:
это мартовский снег, он настигнет тебя у разъезда.
Ты бежал от любви, но она, как и снег, мастерица:
настигает уже сколько лет твои сны повсеместно?
Я желаю тебе, чтобы взгляд твой стал мартовским снегом,
чтобы медленно слился он с полем просторным.
Этот март заключён был под куполом неба,
невесомым таким и таким многотонным.
ДВА ГОРОДА
-1-
Два города в одной большой стране,
два разделённых сердца, две тревоги.
Как водопада бурные пороги,
ты пробегаешь по судьбе.
И ты способна сглаживать углы
и точишь сердца грубый камень:
под ним ещё прослойкой наледь
и мёрзлый аромат травы.
Я погашу в ночи луну,
чтоб ты раскрылась, как фиалка.
И мне сорвать тебя не жалко.
Я сохраню печаль твою.
-2-
Два города в одной большой стране,
и мы не можем, как хотим, общаться.
Успела наша дружба лишь начаться,
и вот теперь мы оба встороне.
Заговори меня, чтоб стал, как истукан,
чтоб стал я изваяньем понемногу.
Мы встороне от основной дороги,
и всё, что с нами есть – самообман.
Здесь только шум и пыльная трава,
и воздух задымлён угарным газом.
И если разлюбить тебя, то сразу –
ведь чувствовать тебя нельзя едва.
-3-
Два города в одной большой стране
находятся неблизко друг от друга.
В них есть дороги замкнутого круга,
чтоб возвращаться мы могли к себе.
Изрядно изменился образ твой.
Я изменился тоже, но частично
мой круг меня ведёт к тебе вторично.
А наш – замкнулся полной пустотой.
МОСКВА-РЕКА
Струится вечности сырая глухомань –
тяжёлая предсмертная вода.
Она сулит классический обман,
но я ей и копейки не отдам.
И там, где путь пролёг трамвайных рельс,
где езжу я почти что каждый день –
река вершит естественный процесс
и прячет в глубине сырую тень.
Деревья после зимней кутерьмы –
ещё не оперившийся скелет.
Они стоят у краешка воды,
но рябью нарушается валет.
И вот пока я сочинял стихи,
за пару дней степлело, стаял снег.
Из всех академических стихий
одна река двулична по весне.
Она блестит, и манит, и зовёт,
и блики словно кто нарисовал.
Вот здесь блестит, а там водоворот
уводит по ту сторону зеркал.
Пускай тебе протянута рука,
но торопить не стоит рандеву.
О чём молчит весенняя река
известно только небу одному.
***
Пирамидальные шумите тополя –
малым-мала для вас обширная земля.
Живая изгородь, бессмертный частокол –
вы шёпот диких слов и запрещённых слов.
В воронежских домах на верхних этажах
от шума тополей я обращался в прах,
и воздухом дышал, и жадно созерцал,
с балкона и с окна верхушки озирал.
В воронежских дворах на пыльных пустырях
чуть было не ослеп при солнечных лучах,
и согревал глаза (прожилки красных век),
и отправлял свой взгляд по тополям наверх.
Шумите, тополя, чтоб Федерико знал,
что имени его никто не забывал,
что он ушёл один на раннюю звезду,
но в голосах земных его стихи живут.
Шумите, тополя, чтоб знал отныне я
ваш горестный напев, но грусть у всех своя.
Ещё я должен вам с минувшей той весны,
но вы мне никогда, ничем мне не должны.
***
Горит, горит нетленная свеча -
в тебе всегда подобный огонёк случался.
Твои глаза как пламени очаг,
и только пепел от моей души остался.
Она сгорела, я готов развеять прах -
ты собери его потом в свои ладони.
Твои глаза как пламени очаг,
но для меня их блеск почти потусторонний.
Я не готов сказать тебе "прощай".
Ты не готова упрекнуть меня за это.
Твои глаза как пламени очаг -
горят слегка тревожным, но призывным светом.
ВЕСНА
Тепло пришло в мой ссыльный город,
и я в нём находиться рад.
Дорожкой из патрона порох -
весны растраченный заряд.
Но не напрасно, не впустую:
тепла лихое колдовство
прожгло меня напропалую.
Напропалую всё прожгло.
Дорог ослепшие асфальты
прогреты за три дня насквозь,
и воздух, струйкой сделав сальто,
меняет выбранную ось.
За городом парнишку встретим
и отвезём его к реке -
пускай, служака, всласть отметит
простой увал на ветерке.
Река, синюшная, как небо -
где рябью вод, где гладью льна
вторгается в меня, как в небыль,
в глаза - до самого их дна.
Немного водочки, немного
пивных спиртов, вина чуть-чуть.
Как хорошо, как одиноко
в безвестность сердце окунуть!
В разлив, к серёдке быстротечный,
где рябь бежит, как облака -
чтоб ощущать его под вечер
в своём сознанье навека.
Запутать в ветках оживлённых,
как в кровеносных проводах,
хрусталик свой, до слёз влюблённый
в весенний первородный прах.
После всего вернуться в город -
в ночное царство суеты,
но вновь поджечь горячий порох
размаха этой красоты.
Мне парк царицынский покажет
немного суетный простор,
где гладь воды, как лист бумажный,
как письменный широкий стол.
Где лестницы, скамьи, пригорки,
деревья, птицы, голоса,
фонтаны, голуби, моторки -
не обойти за полчаса.
Мне девочка из Сочи - скажет
простые добрые слова
и снимок сделает пейзажный -
где были мы тому назад.
Мне было досадно предать тебя снова.
Прости меня, злая-презлая подруга,
добрячка моя. Подобрать тебе слово,
что громкостью большей баюкать друг друга.
Настрой позывные, как требует тело.
Сегодня в глаза доведётся взглянуть нам,
затем, чтобы вся позолота слетела
и снова в зрачках становилось уютно.
Такому случиться немыслимо даже.
Осенняя туча нахмурилась, это
похоже на то, что случается с каждым,
что книжной главою окончилось лето.
Ты мне говорила о море и солнце,
о горах, о воздухе чистом и ясном.
Я знал, что бывает в глубоких колодцах,
но так не хотелось с тобою прощаться.
В который уж раз нам подсказывать чувства
берётся опавшими листьями нежность.
Когда и во мне эти слёзы начнутся,
простыми словами бесстрастно утешь нас.
ДО НУЛЯ
Больше нету на полях
снеговых сугробов белых.
Снег сведён был до нуля
дождевой завесой серой.
Нету больше вдалеке
в предрассветном отголоске
льда на розовой реке –
этой переправы скользкой.
Всё сменилось белым днём,
для себя в уме отметим.
Не печалясь о былом,
будем слушать пьяный ветер.
День длиннее ото дня.
Ночь от ночи всё короче.
Серой жизни толкотня,
болтовня деревьев сочных.
Неуёмный щебет птиц,
грязь под чёрною телегой,
удивленье детских лиц
вперемешку с талым снегом.
Всё сменилось, только грусть
почему-то в сердце где-то,
только помню наизусть
откровения поэта.
Уходи, оставь, забудь
свежим вечером с позёмкой.
В горле медленная ртуть,
и хандра сидит в печёнках.
Никакой позёмки нет:
до нуля, до хлебной крошки
истоптался этот след,
эти белые дорожки.
Всё сменилось белым днём,
для себя в уме отметим.
Не печалясь о былом,
будем слушать пьяный ветер.
ДРУЖЕСКИЕ ПИСЬМА
Я знаю: никогда не сбыться нашим снам –
ты видишь в них лишь собственные смыслы.
Нас разделяют траурные письма,
как двух врагов – Китайская стена.
И снова огонёк зажёгся и погас
в твоих глазах, в твоей душе весёлой.
И никакая письменность сейчас
нас на века с тобою не рассорит.
Пусть осыпает жёлтая листва
под шум и голоса ночную осень.
Мы больше не сойдём с тобой с ума
и ни о чём у времени не спросим.
Пусть громких слов не скажем в пустоту
и в городскую жизнь не ступим шагу,
я о тебе красиво напишу
и тихими словами в сердце лягу.
Я знаю: никогда не сбыться нашим снам –
ты видишь в них лишь собственные смыслы.
Нас разделяют дружеские письма,
как двух врагов – Китайская стена.
ЦВЕТ ОСЕНИ
Цвет осени – цвет жёлтый.
Листочки облетят.
И мы грустим с тобою,
а после все подряд.
Так сладко задохнуться,
поднять прощальный взгляд.
Так страшно разминуться.
А после всё подряд.
Так страшно говорливый
прослушать шёпот трав,
что высохли впервые,
что я вчера сорвал.
Так страшно быть не вместе,
так тяжело понять,
так трудно страх умерить,
совсем бесстрашным стать.
Нам осень напевает,
насвистывает боль.
Ты завтра уезжаешь,
а мне терпеть позволь.
Позволь мне сделать выбор,
хоть точно знаю я:
ты завтра уезжаешь,
тебя вернуть нельзя.
Себе признался внятно –
и стал спокоен вдруг.
Всё осенью понятно:
ты мне не враг, не друг.
СОЛЯРИС
Родной пейзаж – такой навек любимый!
Полуразлуки нам не перенесть.
Мы только боль от жизни сохранили,
и в этом смысле смерть – благая весть.
Старик-отец с улыбкой доброй, давней.
Пускай в прозрачных водах тихий бунт,
у водорослей плавности летальной
мы сможем научиться где-нибудь.
Всегда необъяснимо, странно любишь
заутренний туман и жизнь волос.
Когда в такой туман уходят люди,
нам остаётся имени занос.
Занос над совестью, над болью, над виною,
занос над временем – сугробный, снеговой.
Пусть вытравят циклоны надо мною
бессмысленную жажду быть с тобой.
Есть отпечаток твой на этом свете
и памяти моей нельзя унять.
Но на далёкой и чужой планете
однажды встретимся опять.
СОНЕТ НЕВОЗМОЖНОСТИ
Вернуть и отыграть обиды злые
и разозлиться на тебя – не помешает.
Приют тепла, я знаю, обветшает
и наводнится запахом полыни.
Но призраки уж дышат газом шали,
и горькая полынь враждует с ними,
и на губах ухмылочка застыла,
но и она мой бред не осушает.
Твой тон непринуждённый, словно камень,
который упадёт в живые ткани,
когда холодным бархатом средь ночи
посмотрит небо на мои попытки
приблизиться со скоростью улитки
к скоплению желанных средоточий.
17 ДЕКАБРЯ 2008
Над крышей дымок замутнил провода
на фоне невзрачного серого неба,
в декабрьских лужах замёрзла вода,
и тянутся дни в ожидании снега.
Крупы милосердной, ниспосланной ниц,
на наш уголок – состраданья излишек,
где наглые крики обугленных птиц
разносятся, слишком себя возомнивши.
Далёкой посадки зубчатая дрожь
наводит до резкости абрис тревоги,
когда ледяная подстилка подошв
пленяет на всём протяженьи дороги.
Хоть дома остаться, хоть прыгнуть на рейс;
хоть крыши с дымком, хоть провальная дальность
неровных полей, позапутанных здесь –
распутать глубинную сентиментальность.
17 декабря 2008, посёлок Начало
ПРЕДНОВОГОДНЯЯ МЕТЕЛЬ
Вот и случилось состраданье снега,
и промело прохладой двор усталый.
Где мраморная ночь меня застала,
там первых строк проклюнулись побеги.
Пора предать холодному забвенью
ребяческие грёзы. В эту зиму
похоронить их жар – ещё безвинный,
но слишком сложный от сплетений.
И можно беспрепятственно увидеть
разгул белёсый в лабиринте долгих улиц –
старинные поверья вновь вернулись,
чтоб отучать нас ненавидеть.
***
Который день в статьях газет
весьма унылый скучный бред,
и выпуск ежедневных будней
за каждым разом всё занудней.
На первой полосе отчёт
о происшествиях за год,
но интересных нет известий,
как будто жизнь стоит на месте.
Как будто с чердака журнал
свои страницы пролистал,
как будто здесь в глуши российской
туман бездействия сгустился.
И лишь не знает пыль о том
на чердаке полупустом,
да глупые смешные мыши
грызут листы в часы затиший.
Грызут бумажную труху,
разносят шум по потолку,
как будто эхо восклицаний
периодических изданий.
И мы с тобой читаем врозь,
и всё не так, скажу, сбылось:
твой город прячет тебя где-то,
а я – жду свежие газеты.
ПИСЬМО ИЗ ПРОВИНЦИИ
Мой милый друг, прозрачное отрепье
опять срывает чёткость с горизонта.
Пейзаж твердит своё великолепье,
как голую цифирь радиозонда.
Срывается на вой прозрачный странник
в надмирной отрешённости вчерашней –
когда же наконец-то он устанет
упрямо штурмовать седые башни?
Отшельник появился раньше краба –
вот я и прячусь в домик свой, скрываюсь;
хотя, возможно, ты была бы рада
увидеть, как я к жизни пробиваюсь.
Когда-нибудь на Чёрном синем море
иль на каспийских бирюзовых волнах
мы в качестве сравнения заспорим
о том, где наиболее просторно.
***
Заклятой осенью придёт
тоски сумятица.
И выходных не сладок мёд,
но скоро пятница.
Быть может, в будущем году
взгрустну по пристани,
в холодный омут упаду,
отмечусь издали.
Вон, видишь где-то? – это я
грущу на празднике.
Не обнимай, не грей меня –
мы слишком разные.
Ты вызываешь столько чувств,
но ты бесчувственна.
Я никогда не научусь
любить разлучницу.
Позволь лукавому словцу
прослыть и степлиться.
Я подносил огонь к лицу,
дымил под лестницей.
А ты дымила школьным днём
в часы субботника,
сгорала в стёклышках огнём,
в глазах – особенно.
Поп-корн каштановый стрелял
твоим сожжением,
и наш союз существовал
одно мгновение.
Один короткий взмах тепла –
три долгих месяца.
Хочу, чтоб снова ты пришла,
и были вместе мы.
СОНЕ ТЕРЕХОВОЙ
Помню вьюгу за окошком,
когда мы в казённом доме
по сценарному листочку
стали родственно знакомы.
Было так, а нынче снова
новогодние сюжеты
в плоскостях домашних окон
светлой выдумкой согреты.
Где-то ёлку наряжают
разноцветными шарами,
где-то окна украшают
одноцветными огнями.
Жёлтой россыпью горящей
весь свой двор украсить мне бы –
пусть мой скромный двор обрящет
звёзды собственного неба.
Снеговик на нашей ёлке,
кажется, чуть-чуть растерян,
ждут сосновые иголки
воплощенья суеверий.
И стеклянные камины,
и часы английской башни
ждут, что сумерки подвинут
день, порядочно уставший.
Мягкий свет и сизый сумрак
с переливами и блеском
на стекле прозрачных рюмок –
я дарю тебе, принцесса.
Весь уют и тёплый шелест
серпантинистых изгибов,
сны, что рядышком уселись –
я дарю тебе, богиня.
Пусть игристые бокалы
поколдуют над развязкой,
чтоб ты долго окунала
свои грёзы в эту сказку.
В эту вьюгу за окошком,
когда мы в казённом доме
по сценарному листочку
стали родственно знакомы.
НАША ЁЛКА
Стеклянный клоун, сова, камин
(и шар старинный висит за ним),
и в полумраке – гирлянды цвет,
и желтоватый уютный свет.
Там в гуще веток – отец пингвин,
и пингвиниха, и кроха-сын.
Почти любая важна деталь,
и паровозик снять с рейса жаль.
Мы сопричастны одной зиме,
мы друг для друга важны вполне.
Звезда погасла, звезда зажглась,
в игрушках хрупких стократ сбылась.
Как много блеска, как много звёзд.
Как сильно может согреть мороз!
Крахмальный ангел, подай мне знак;
когда – не знаю, не знаю – как.
Ах, если нить зелена, темна –
она на фоне не так видна,
и все игрушки – хвои наряд,
поднявшись в воздух, легко висят.
Но вот подходит к концу январь,
и паровозик снять с рейса жаль;
там в гуще веток смешливый кот
куда-то смотрит, кого-то ждёт.
ВОСПОМИНАНИЕ
Осенняя весна в студенческом саду;
после работы ты, а я после учёбы.
Любовью нынче я тебя не назову.
Ты не любовь моя, но кто ты?
Тот вечер стал особенным и трудно,
он трудно забываем – нудно, вязко.
После разлуки я ежеминутно
ненужные слова твердил бессвязно.
На самом деле вправду было так,
как выше написал я – нету фальши.
Мой поцелуй растаял на устах.
Пусть дальше будет то, что будет дальше.
ПРИЗНАНИЕ
И смех, и грех; и слёзы, и любовь -
ты разогнала медленную кровь,
как разогнать умеет алкоголь.
Твоё отсутствие почти что боль.
В одно мгновенье страшный ураган
срывается с небес на океан -
закрой глаза и досчитай до ста...
Твоё отсутствие почти что пустота.
И как стемнеет, слышу я опять
твой голосок - он крутит стрелки вспять,
и лишний час я не могу уснуть.
Твоё отсутствие, прости, почти что жуть.
Претерпевай метаморфозы вновь,
ведь кровь твоя и есть моя любовь;
и измененья лёгкие лови,
там где теряют смысл слова мои.
МАРТОВСКИЙ СНЕГ
Мартовский снег я увидел – до боли весенний.
Всё досказано словно и вместо прощания – точки.
Так бы душу свою успокоил Евгений Онегин,
из окна этот снег заприметив в экспрессе восточном.
Ты, Евгений, беги, не беги, но от снега не скрыться:
это мартовский снег, он настигнет тебя у разъезда.
Ты бежал от любви, но она, как и снег, мастерица:
настигает уже сколько лет твои сны повсеместно?
Я желаю тебе, чтобы взгляд твой стал мартовским снегом,
чтобы медленно слился он с полем просторным.
Этот март заключён был под куполом неба,
невесомым таким и таким многотонным.
ДВА ГОРОДА
-1-
Два города в одной большой стране,
два разделённых сердца, две тревоги.
Как водопада бурные пороги,
ты пробегаешь по судьбе.
И ты способна сглаживать углы
и точишь сердца грубый камень:
под ним ещё прослойкой наледь
и мёрзлый аромат травы.
Я погашу в ночи луну,
чтоб ты раскрылась, как фиалка.
И мне сорвать тебя не жалко.
Я сохраню печаль твою.
-2-
Два города в одной большой стране,
и мы не можем, как хотим, общаться.
Успела наша дружба лишь начаться,
и вот теперь мы оба встороне.
Заговори меня, чтоб стал, как истукан,
чтоб стал я изваяньем понемногу.
Мы встороне от основной дороги,
и всё, что с нами есть – самообман.
Здесь только шум и пыльная трава,
и воздух задымлён угарным газом.
И если разлюбить тебя, то сразу –
ведь чувствовать тебя нельзя едва.
-3-
Два города в одной большой стране
находятся неблизко друг от друга.
В них есть дороги замкнутого круга,
чтоб возвращаться мы могли к себе.
Изрядно изменился образ твой.
Я изменился тоже, но частично
мой круг меня ведёт к тебе вторично.
А наш – замкнулся полной пустотой.
МОСКВА-РЕКА
Струится вечности сырая глухомань –
тяжёлая предсмертная вода.
Она сулит классический обман,
но я ей и копейки не отдам.
И там, где путь пролёг трамвайных рельс,
где езжу я почти что каждый день –
река вершит естественный процесс
и прячет в глубине сырую тень.
Деревья после зимней кутерьмы –
ещё не оперившийся скелет.
Они стоят у краешка воды,
но рябью нарушается валет.
И вот пока я сочинял стихи,
за пару дней степлело, стаял снег.
Из всех академических стихий
одна река двулична по весне.
Она блестит, и манит, и зовёт,
и блики словно кто нарисовал.
Вот здесь блестит, а там водоворот
уводит по ту сторону зеркал.
Пускай тебе протянута рука,
но торопить не стоит рандеву.
О чём молчит весенняя река
известно только небу одному.
***
Пирамидальные шумите тополя –
малым-мала для вас обширная земля.
Живая изгородь, бессмертный частокол –
вы шёпот диких слов и запрещённых слов.
В воронежских домах на верхних этажах
от шума тополей я обращался в прах,
и воздухом дышал, и жадно созерцал,
с балкона и с окна верхушки озирал.
В воронежских дворах на пыльных пустырях
чуть было не ослеп при солнечных лучах,
и согревал глаза (прожилки красных век),
и отправлял свой взгляд по тополям наверх.
Шумите, тополя, чтоб Федерико знал,
что имени его никто не забывал,
что он ушёл один на раннюю звезду,
но в голосах земных его стихи живут.
Шумите, тополя, чтоб знал отныне я
ваш горестный напев, но грусть у всех своя.
Ещё я должен вам с минувшей той весны,
но вы мне никогда, ничем мне не должны.
***
Горит, горит нетленная свеча -
в тебе всегда подобный огонёк случался.
Твои глаза как пламени очаг,
и только пепел от моей души остался.
Она сгорела, я готов развеять прах -
ты собери его потом в свои ладони.
Твои глаза как пламени очаг,
но для меня их блеск почти потусторонний.
Я не готов сказать тебе "прощай".
Ты не готова упрекнуть меня за это.
Твои глаза как пламени очаг -
горят слегка тревожным, но призывным светом.
ВЕСНА
Тепло пришло в мой ссыльный город,
и я в нём находиться рад.
Дорожкой из патрона порох -
весны растраченный заряд.
Но не напрасно, не впустую:
тепла лихое колдовство
прожгло меня напропалую.
Напропалую всё прожгло.
Дорог ослепшие асфальты
прогреты за три дня насквозь,
и воздух, струйкой сделав сальто,
меняет выбранную ось.
За городом парнишку встретим
и отвезём его к реке -
пускай, служака, всласть отметит
простой увал на ветерке.
Река, синюшная, как небо -
где рябью вод, где гладью льна
вторгается в меня, как в небыль,
в глаза - до самого их дна.
Немного водочки, немного
пивных спиртов, вина чуть-чуть.
Как хорошо, как одиноко
в безвестность сердце окунуть!
В разлив, к серёдке быстротечный,
где рябь бежит, как облака -
чтоб ощущать его под вечер
в своём сознанье навека.
Запутать в ветках оживлённых,
как в кровеносных проводах,
хрусталик свой, до слёз влюблённый
в весенний первородный прах.
После всего вернуться в город -
в ночное царство суеты,
но вновь поджечь горячий порох
размаха этой красоты.
Мне парк царицынский покажет
немного суетный простор,
где гладь воды, как лист бумажный,
как письменный широкий стол.
Где лестницы, скамьи, пригорки,
деревья, птицы, голоса,
фонтаны, голуби, моторки -
не обойти за полчаса.
Мне девочка из Сочи - скажет
простые добрые слова
и снимок сделает пейзажный -
где были мы тому назад.
Метки:
