Ты становишься молнией, 2013-2014
Издано в виде книжки, тираж кончился. Сноски и комментарии здесь не помещаю.
это выход такой, когда его вовсе нету
LXE
I - Личинка воли
Утренняя для кошки Ш
Полдень освящал мелом в молоке
бурые цветы в мокром кулаке.
На плоту меня, в кормовом растворе,
до поры плыла личинка воли.
Стеблем изошел каждый атом манн,
в том медвяном парке по снегу дежурю,
крепко-горячо, как автомат,
маленькую волю на руках держу.
В час, когда засада стригла стволы,
пухом толстых ног стрела совы
половину тьмы вполвздоха упивала.
Маленькая воля – убивала.
Лег виток к витку под веретено:
отпертой груди ракетная каверна,
яблоневый пух в луже теменной,
в ранке – маленькая вера
[ноябрь 2013]
***
Много нас в земле зеленого начеса,
кто пургу табачным ртом наколдовал.
Только пробудись – тотчас же начнется,
высунется чуть на волю голова.
Угощают палкой, крутят крупорушкой –
Лишь для забавы, не для насилья,
а в конце повесят елочной игрушкой
на колючей ветке иггдрасиля.
И висишь-смеешься над гонкой санной
через дохлый лес и обманку гор.
У тебя живут в середине самой
свет такой прекрасный и тьма кругом
[июль 2014]
Австрия
Радужная пена льется с диска,
полон ковшик сытным ячменем.
Господи, чего мне не сидится,
чуть заговорю – то речь о нем.
Словно в изголовье август месяц,
словно номинал к войне кую.
дрогнул лишь – и он меня заметил:
будете один? – я не курю.
Кто вы, голоногий грач картавый?
Что у вас мое, журнальный червь?
За зеленой он ответил тарой:
я торгую, угадайте, чем.
Всё, чего отчаянье просило,
все, чего хочу взамен всего –
по весенним городам красивым
разлетаться медью весело,
стать большим, не колебаться в вере,
радио крылатых новостей,
светлый дом и мастерскую в вене,
солнышко хорошее в постель,
белый шарф на полку платяную,
честного ваянья до шести.
Но – с разбегу в воду ледяную:
ладно, отдыхай, я пошутил.
Тиною со дна черна отрава,
гирей в ноги наливался сон.
Смерть слепому, если это правда,
скоропись с размазанным концом,
встретиться живьем, чтоб черный хобот
впадины грибные облизал.
Чтобы бросить в клоуна плохого:
будете один? – я завязал;
заклинать, что промах залатаю,
что за отступным не постою.
Что веревку черную мотаю
под дурную голову свою
[до июля 2014]
***
Мой подарок в горло речное
дольше прочих горел, не гас.
Утолило солнце ночное
миопию голодных глаз.
И во всю тщету и разруху
черный кот – окуневый тать
сел ко мне по правую руку,
будем вместе изобретать.
чтобы, когда хана,
нас досветла хранил
белый в речной крови в чашу упавший облак.
чтобы потрава им,
чтобы награда нам,
тень внеземного прошлого полузнакомый облик
Не угрызла капкана лунка,
ядом обнесло и ядром.
Черного полета голубка
навестила мой мифодром,
будто маленький – спал на небе,
трогал утра зеркальный тор –
теплый двигатель ананербе,
точно в танце чужой торс.
эхом через канал,
трубы и хрупкий ил
нас досягал едва перелетевший окрик.
это награда нам,
это проруха им
след внеземного прошлого полузнакомый облик
[до сентября 2014]
Колыбельная
Согрел в кастрюльке пластилин,
для воли сойку смастерил,
для силы – яка и слона,
и лишь для смерти – нас.
На сушу всю и море всё
рисунок смертный нанесен.
Мы примем пулю под язык,
услышав тот призыв.
Меж сосен в синих париках
нас укачает на руках
косматый Бог навеселе
за мир на всей земле.
[апрель 2014]
II – Письмо в прошлое
у меня такой экватор, что назад не пересечь
LXE
Молния
От короткого лета, от заячьих сопок
с потолка целый веник, духмяный и тминный.
Твой звонок с полусна укусил за лицо,
как мохнатая ящерка, неотмирный.
Мотылек на щеке – пересушенный плач.
Хассельблад через шею – заколотый ворон.
В сапоги ледяные и каменный плащ
уходи – света мало с тобой одного нам.
На сварной плоскодонке по недрам коряг,
где в коричневом паводке красно и тускло
на буксирах РТ габариты горят,
по течению вниз к наплавному мосту
(я ребенком сидел на железе кита,
грузового понтона. Как в ногу стамеска,
там ударила молния в реку, и там
терминал, телепорт. Я запомнил то место.
Глаз наружу того, кто в разряде рожден,
для уэлси и штрифлинга – умиральня)
мы гребли, и пускала кишки под дождем
мне в карман безголовая тушка таранья.
Я тяжелую лодку к дыре повернул.
Между яблок с обрывками тинного проса
ты ошую ладонь погрузил под волну
и собачку блесны расстегнул на полроста.
?Я боюсь.? – ?Я устал так держать, уходи.?
Через миг, как леща острогой наколов,
ты становишься молнией, ямой в груди,
промежутком в дожде. На корме никого.
И плутон тебя встретил и высунул ласт.
И воды земляная дырявая лента
с обесточенным облаком обнялась.
Я поехал обратно, и кончилось лето.
[ноябрь 2013]
Батарейка
...лишь вослед преткновенью судьбы пахарукой
о корнями пронизанный лоск черепной –
после года без вести – ты хватишься друга,
побежишь узнавать, что случилось со мной.
Не носи на почтамт со слезами прошенье,
у дельца серебро не давай на тиски.
Нет меня за тайгой с автоматом на шее,
нет меня за бугром в ледяных мастерских.
Где глядят из двуствольного логова двое
в коловратное небо на вилах мирян,
батарейка протекшая сломанной воли
подвела в животе, отравила меня.
Не ходи, куда я, через чащу ночную.
На работе прилежной тоску одолей,
и таблетку внутри не включай щелочную –
не поймешь-пропадешь через несколько дней.
где делянка – ячменный гибрид полудикий –
в нищете позже срока серпом казнена,
съел глаза мои северный полдень лудильный
и кедровые стерли язык семена
[июнь 2014]
Восемь-тринадцать
Все готово: в часах пирамидка течет.
Мой запиской обвязанный камень в петле,
аппарат на мази. Ты на воле еще,
ты еще отстоишь... отстаешь на пять лет.
Выручай – мне обида на легких кисла.
Разгони, пока мал, бестиарий весь мой,
с потолка подбери самолетик письма,
проживи мой две тысяча светлый восьмой.
Гербовую бумагу мою разогни.
Человеческих фруктов в моей кожуре
уничтожь половину, кто гадость и гниль,
половину другую люби и жалей.
Умертви и подвесь на раздрай воронью,
кто колесами мертвую пашню вспылил,
накажи, кто разрушил беседку мою
и драконьего ясеня шеи спилил.
чтоб напротив – по чистую сторону шва
треугольные трогала уши волков,
вскинув руки, надежда на цыпочках шла,
досягая колосьев и облаков.
И часы повернут и закапают вверх.
Тот исчезнет, беду прочитаешь про чью,
кто закачивал воду лукавую в мех,
кто кружился в слезах, разгоняя пращу.
В свой черед по ступеням годов тридцати
сквозь напитанный мором и мороком слой
нисходя, нежилыми губами цитируй
телеграмму в две тысяча светлый восьмой
[апрель 2014]
***
Мне веселья нет от вина и марша.
Мне земля и воля обрыдла ваша.
Я убрал в рюкзак барахло и снедь,
отписал долги и поехал в смерть.
Мой реестр опытов предстоящих,
мой с разбитым ртом абонентский ящик,
голубой завод в кисее хмеля
за двенадцать лет заждались меня.
Мне будить особенный край, в котором
нас везет икарус, звеня мотором,
в глубину, в распил апатитных скал,
сквозь запретный город по пропускам.
В прерываньи сна упражняться всуе.
Моховым грибом кувыркаться в супе.
Кислоту деля, упреждать цингу
на краю весны в сентябре в снегу.
На турель лавинного миномета
проливать нектар имбиря и меда,
из кумели сыпать орехов смесь –
прощевай меня, я уехал в смерть.
Там укрыты в ягодном украшеньи,
в бормоте ручья, в облаках на шее
вездеходный холм, птичка тихая
и постель во мху для таких, как я
[август 2014, Апатиты – Москва]
III – Стихи для переманивания мечты
и во все корабли, в поезда
вбита красная наша звезда
***
Этот ласковый альт или шепотный зов
приманил, в подвагонном тепле затаясь,
сапогом ненормальную голову стриг,
на проезжих нацеливал шоковый зонт –
их коричневый в майках телесный фаянс
угасал. Слушай, будто волна изнутри,
прибывая, речет: это дом, вспоминай.
Светозарные хмелем овитые сосны,
луноглазые рыбы, пруда изразец.
Электрички замерзшую створку пинай,
на вокзального кала червивые соты
наступи и причал величай: воскресенск.
В ту минуту телесный лишь теплился воск
струйкой пульса, и сукровесь капала с ран
в черный зонт, и за кляксами думал – шедевр:
открывая объятья, кричал тепловоз,
от всего черномазого русского срама
излечал, разъебав о звезду ржд!
Мимо слуха в луче переломанных воль
в звонкий обморок мятая катится банка.
Притопчи ту дорожку, где вышел нектар.
Притопчи неупругое под травой.
Там вражиха и враг, их дитя и собака,
всякий мертвый их единомышленник там.
[сентябрь 2013]
Tолстолобики
Ты коленям стелил рубероид гумна,
голых пращуров русских лепил из говна.
Погоди – не вдыхай, не сажай на пирог,
не буди саранчу. отпусти мой народ
И во имя Твое дикари создадут
полнокровную дамбу и город в саду.
Рыбоглазую тьму округляющих рот
из корыта пусти. отпусти мой народ
Если жирную мзду катастрофа взяла,
я надену цветы, ибо смерть весела,
буду прыгать и петь, если тяжек урон.
я сказал, а теперь
отпусти мой народ
[февраль 2014]
Считалочка
Где в кишечном переходе
мы припали посидеть,
наебалово плохое
зажимая у сердец,
на полу черна калитка –
нижний выход не туда.
Ты помятый месяц лика
подставляешь под удар,
губы черные утрешь.
я уеду, ты умрешь
У тебя в поганом доме
дохнет кошка без воды.
Кружит рельсы по ладони
черных ЧМЭЗов поводырь,
в черноту ступеньки три чьи,
чей погост за ржою рам.
Черный сверток в электричке
от позора умирал.
к диким финнам в хор таежный
я уеду, ты умрешь
Все, кто мертвый, – солон суп их,
черепична чешуя.
Ты умрешь за сорок суток,
тряпку бурую жуя.
Кушай камушков картечных,
нюхай жителей глубин,
в самом стыдном из отечеств
землю сраную еби.
как **** бутылку ерш
я уеду, ты умрешь
[ноябрь 2013]
Сингл для переманивания мечты
Винограда и терна две плети, что ты
от кустов на распутье сорвал,
об заборный поделим обломанный штык,
на трубе прочитаем слова:
что направо – все горе, что вчинят тебе,
ты до крайнего класа сожнешь.
Ты в подсобке повесишься на утюге,
в оре раковом губы сожрешь.
Что в ошейнике ягод терновых в аду
не вместит твоих стонов словарь,
и в налобную ленту и крашеный дуб
я не стану тебя целовать.
Ты – где корни слепые и штырь-самосад,
земляные и мирный микроб.
Где лиловый мосол на тележке сосал
камуфляжный обрубок в метро.
Но налево – где ветхий парит акведук
и бутылку толкают: плыви –
перестрельных четыреста писем ведут
за кордон, где я werde и will.
По груди и рукам и рулонам стогов
виноградник бежит бесперечь.
У зеленой земли я забуду за год
всю взрывную костлявую речь,
там одарят по чести работу мою.
Толуол из колонок доя,
на зеленой молве я Его умолю –
и неродина сгинет моя.
Над закрывшейся язвой насеются ей
гигрофорусы сонных перин,
новой ости пушистые пихта и ель,
беломошного бора фибрин
[май 2013]
Бонусы
***
Тянет ниточка битый глаз проулка.
С первого тычка заведется утро,
поддает торговлю, шею холодит.
мне не до того бля
лучше уходи
жостовский поддон озером сазаньим.
рыбой подо льдом сон неосязаем,
дым слоев барачных неприкосновенн.
утро на карачках
колокольный свет
[2010]
***
Про тебя на стол хмельной,
задрожав, из белых рук
треугольный пал конверт.
Ты проникнешь в то кино,
кинешь горя в конуру,
ослепишь никчемный век.
В кельях кроличьих гниют
серый мех его и лен,
вянут шапки воевод.
Им не править колею,
не сносить своих имен,
жить не больше твоего.
Им за пазухой сидеть –
те дела не впору им.
Ты один прими волну,
выйди словом из сердец,
колокольней из руин,
добровольцем на войну.
В ледяную красоту
серебром осинных плеч
просиял и был таков –
где осинники растут
твой автограф уберечь
языками облаков.
[в основном 2010]
это выход такой, когда его вовсе нету
LXE
I - Личинка воли
Утренняя для кошки Ш
Полдень освящал мелом в молоке
бурые цветы в мокром кулаке.
На плоту меня, в кормовом растворе,
до поры плыла личинка воли.
Стеблем изошел каждый атом манн,
в том медвяном парке по снегу дежурю,
крепко-горячо, как автомат,
маленькую волю на руках держу.
В час, когда засада стригла стволы,
пухом толстых ног стрела совы
половину тьмы вполвздоха упивала.
Маленькая воля – убивала.
Лег виток к витку под веретено:
отпертой груди ракетная каверна,
яблоневый пух в луже теменной,
в ранке – маленькая вера
[ноябрь 2013]
***
Много нас в земле зеленого начеса,
кто пургу табачным ртом наколдовал.
Только пробудись – тотчас же начнется,
высунется чуть на волю голова.
Угощают палкой, крутят крупорушкой –
Лишь для забавы, не для насилья,
а в конце повесят елочной игрушкой
на колючей ветке иггдрасиля.
И висишь-смеешься над гонкой санной
через дохлый лес и обманку гор.
У тебя живут в середине самой
свет такой прекрасный и тьма кругом
[июль 2014]
Австрия
Радужная пена льется с диска,
полон ковшик сытным ячменем.
Господи, чего мне не сидится,
чуть заговорю – то речь о нем.
Словно в изголовье август месяц,
словно номинал к войне кую.
дрогнул лишь – и он меня заметил:
будете один? – я не курю.
Кто вы, голоногий грач картавый?
Что у вас мое, журнальный червь?
За зеленой он ответил тарой:
я торгую, угадайте, чем.
Всё, чего отчаянье просило,
все, чего хочу взамен всего –
по весенним городам красивым
разлетаться медью весело,
стать большим, не колебаться в вере,
радио крылатых новостей,
светлый дом и мастерскую в вене,
солнышко хорошее в постель,
белый шарф на полку платяную,
честного ваянья до шести.
Но – с разбегу в воду ледяную:
ладно, отдыхай, я пошутил.
Тиною со дна черна отрава,
гирей в ноги наливался сон.
Смерть слепому, если это правда,
скоропись с размазанным концом,
встретиться живьем, чтоб черный хобот
впадины грибные облизал.
Чтобы бросить в клоуна плохого:
будете один? – я завязал;
заклинать, что промах залатаю,
что за отступным не постою.
Что веревку черную мотаю
под дурную голову свою
[до июля 2014]
***
Мой подарок в горло речное
дольше прочих горел, не гас.
Утолило солнце ночное
миопию голодных глаз.
И во всю тщету и разруху
черный кот – окуневый тать
сел ко мне по правую руку,
будем вместе изобретать.
чтобы, когда хана,
нас досветла хранил
белый в речной крови в чашу упавший облак.
чтобы потрава им,
чтобы награда нам,
тень внеземного прошлого полузнакомый облик
Не угрызла капкана лунка,
ядом обнесло и ядром.
Черного полета голубка
навестила мой мифодром,
будто маленький – спал на небе,
трогал утра зеркальный тор –
теплый двигатель ананербе,
точно в танце чужой торс.
эхом через канал,
трубы и хрупкий ил
нас досягал едва перелетевший окрик.
это награда нам,
это проруха им
след внеземного прошлого полузнакомый облик
[до сентября 2014]
Колыбельная
Согрел в кастрюльке пластилин,
для воли сойку смастерил,
для силы – яка и слона,
и лишь для смерти – нас.
На сушу всю и море всё
рисунок смертный нанесен.
Мы примем пулю под язык,
услышав тот призыв.
Меж сосен в синих париках
нас укачает на руках
косматый Бог навеселе
за мир на всей земле.
[апрель 2014]
II – Письмо в прошлое
у меня такой экватор, что назад не пересечь
LXE
Молния
От короткого лета, от заячьих сопок
с потолка целый веник, духмяный и тминный.
Твой звонок с полусна укусил за лицо,
как мохнатая ящерка, неотмирный.
Мотылек на щеке – пересушенный плач.
Хассельблад через шею – заколотый ворон.
В сапоги ледяные и каменный плащ
уходи – света мало с тобой одного нам.
На сварной плоскодонке по недрам коряг,
где в коричневом паводке красно и тускло
на буксирах РТ габариты горят,
по течению вниз к наплавному мосту
(я ребенком сидел на железе кита,
грузового понтона. Как в ногу стамеска,
там ударила молния в реку, и там
терминал, телепорт. Я запомнил то место.
Глаз наружу того, кто в разряде рожден,
для уэлси и штрифлинга – умиральня)
мы гребли, и пускала кишки под дождем
мне в карман безголовая тушка таранья.
Я тяжелую лодку к дыре повернул.
Между яблок с обрывками тинного проса
ты ошую ладонь погрузил под волну
и собачку блесны расстегнул на полроста.
?Я боюсь.? – ?Я устал так держать, уходи.?
Через миг, как леща острогой наколов,
ты становишься молнией, ямой в груди,
промежутком в дожде. На корме никого.
И плутон тебя встретил и высунул ласт.
И воды земляная дырявая лента
с обесточенным облаком обнялась.
Я поехал обратно, и кончилось лето.
[ноябрь 2013]
Батарейка
...лишь вослед преткновенью судьбы пахарукой
о корнями пронизанный лоск черепной –
после года без вести – ты хватишься друга,
побежишь узнавать, что случилось со мной.
Не носи на почтамт со слезами прошенье,
у дельца серебро не давай на тиски.
Нет меня за тайгой с автоматом на шее,
нет меня за бугром в ледяных мастерских.
Где глядят из двуствольного логова двое
в коловратное небо на вилах мирян,
батарейка протекшая сломанной воли
подвела в животе, отравила меня.
Не ходи, куда я, через чащу ночную.
На работе прилежной тоску одолей,
и таблетку внутри не включай щелочную –
не поймешь-пропадешь через несколько дней.
где делянка – ячменный гибрид полудикий –
в нищете позже срока серпом казнена,
съел глаза мои северный полдень лудильный
и кедровые стерли язык семена
[июнь 2014]
Восемь-тринадцать
Все готово: в часах пирамидка течет.
Мой запиской обвязанный камень в петле,
аппарат на мази. Ты на воле еще,
ты еще отстоишь... отстаешь на пять лет.
Выручай – мне обида на легких кисла.
Разгони, пока мал, бестиарий весь мой,
с потолка подбери самолетик письма,
проживи мой две тысяча светлый восьмой.
Гербовую бумагу мою разогни.
Человеческих фруктов в моей кожуре
уничтожь половину, кто гадость и гниль,
половину другую люби и жалей.
Умертви и подвесь на раздрай воронью,
кто колесами мертвую пашню вспылил,
накажи, кто разрушил беседку мою
и драконьего ясеня шеи спилил.
чтоб напротив – по чистую сторону шва
треугольные трогала уши волков,
вскинув руки, надежда на цыпочках шла,
досягая колосьев и облаков.
И часы повернут и закапают вверх.
Тот исчезнет, беду прочитаешь про чью,
кто закачивал воду лукавую в мех,
кто кружился в слезах, разгоняя пращу.
В свой черед по ступеням годов тридцати
сквозь напитанный мором и мороком слой
нисходя, нежилыми губами цитируй
телеграмму в две тысяча светлый восьмой
[апрель 2014]
***
Мне веселья нет от вина и марша.
Мне земля и воля обрыдла ваша.
Я убрал в рюкзак барахло и снедь,
отписал долги и поехал в смерть.
Мой реестр опытов предстоящих,
мой с разбитым ртом абонентский ящик,
голубой завод в кисее хмеля
за двенадцать лет заждались меня.
Мне будить особенный край, в котором
нас везет икарус, звеня мотором,
в глубину, в распил апатитных скал,
сквозь запретный город по пропускам.
В прерываньи сна упражняться всуе.
Моховым грибом кувыркаться в супе.
Кислоту деля, упреждать цингу
на краю весны в сентябре в снегу.
На турель лавинного миномета
проливать нектар имбиря и меда,
из кумели сыпать орехов смесь –
прощевай меня, я уехал в смерть.
Там укрыты в ягодном украшеньи,
в бормоте ручья, в облаках на шее
вездеходный холм, птичка тихая
и постель во мху для таких, как я
[август 2014, Апатиты – Москва]
III – Стихи для переманивания мечты
и во все корабли, в поезда
вбита красная наша звезда
***
Этот ласковый альт или шепотный зов
приманил, в подвагонном тепле затаясь,
сапогом ненормальную голову стриг,
на проезжих нацеливал шоковый зонт –
их коричневый в майках телесный фаянс
угасал. Слушай, будто волна изнутри,
прибывая, речет: это дом, вспоминай.
Светозарные хмелем овитые сосны,
луноглазые рыбы, пруда изразец.
Электрички замерзшую створку пинай,
на вокзального кала червивые соты
наступи и причал величай: воскресенск.
В ту минуту телесный лишь теплился воск
струйкой пульса, и сукровесь капала с ран
в черный зонт, и за кляксами думал – шедевр:
открывая объятья, кричал тепловоз,
от всего черномазого русского срама
излечал, разъебав о звезду ржд!
Мимо слуха в луче переломанных воль
в звонкий обморок мятая катится банка.
Притопчи ту дорожку, где вышел нектар.
Притопчи неупругое под травой.
Там вражиха и враг, их дитя и собака,
всякий мертвый их единомышленник там.
[сентябрь 2013]
Tолстолобики
Ты коленям стелил рубероид гумна,
голых пращуров русских лепил из говна.
Погоди – не вдыхай, не сажай на пирог,
не буди саранчу. отпусти мой народ
И во имя Твое дикари создадут
полнокровную дамбу и город в саду.
Рыбоглазую тьму округляющих рот
из корыта пусти. отпусти мой народ
Если жирную мзду катастрофа взяла,
я надену цветы, ибо смерть весела,
буду прыгать и петь, если тяжек урон.
я сказал, а теперь
отпусти мой народ
[февраль 2014]
Считалочка
Где в кишечном переходе
мы припали посидеть,
наебалово плохое
зажимая у сердец,
на полу черна калитка –
нижний выход не туда.
Ты помятый месяц лика
подставляешь под удар,
губы черные утрешь.
я уеду, ты умрешь
У тебя в поганом доме
дохнет кошка без воды.
Кружит рельсы по ладони
черных ЧМЭЗов поводырь,
в черноту ступеньки три чьи,
чей погост за ржою рам.
Черный сверток в электричке
от позора умирал.
к диким финнам в хор таежный
я уеду, ты умрешь
Все, кто мертвый, – солон суп их,
черепична чешуя.
Ты умрешь за сорок суток,
тряпку бурую жуя.
Кушай камушков картечных,
нюхай жителей глубин,
в самом стыдном из отечеств
землю сраную еби.
как **** бутылку ерш
я уеду, ты умрешь
[ноябрь 2013]
Сингл для переманивания мечты
Винограда и терна две плети, что ты
от кустов на распутье сорвал,
об заборный поделим обломанный штык,
на трубе прочитаем слова:
что направо – все горе, что вчинят тебе,
ты до крайнего класа сожнешь.
Ты в подсобке повесишься на утюге,
в оре раковом губы сожрешь.
Что в ошейнике ягод терновых в аду
не вместит твоих стонов словарь,
и в налобную ленту и крашеный дуб
я не стану тебя целовать.
Ты – где корни слепые и штырь-самосад,
земляные и мирный микроб.
Где лиловый мосол на тележке сосал
камуфляжный обрубок в метро.
Но налево – где ветхий парит акведук
и бутылку толкают: плыви –
перестрельных четыреста писем ведут
за кордон, где я werde и will.
По груди и рукам и рулонам стогов
виноградник бежит бесперечь.
У зеленой земли я забуду за год
всю взрывную костлявую речь,
там одарят по чести работу мою.
Толуол из колонок доя,
на зеленой молве я Его умолю –
и неродина сгинет моя.
Над закрывшейся язвой насеются ей
гигрофорусы сонных перин,
новой ости пушистые пихта и ель,
беломошного бора фибрин
[май 2013]
Бонусы
***
Тянет ниточка битый глаз проулка.
С первого тычка заведется утро,
поддает торговлю, шею холодит.
мне не до того бля
лучше уходи
жостовский поддон озером сазаньим.
рыбой подо льдом сон неосязаем,
дым слоев барачных неприкосновенн.
утро на карачках
колокольный свет
[2010]
***
Про тебя на стол хмельной,
задрожав, из белых рук
треугольный пал конверт.
Ты проникнешь в то кино,
кинешь горя в конуру,
ослепишь никчемный век.
В кельях кроличьих гниют
серый мех его и лен,
вянут шапки воевод.
Им не править колею,
не сносить своих имен,
жить не больше твоего.
Им за пазухой сидеть –
те дела не впору им.
Ты один прими волну,
выйди словом из сердец,
колокольней из руин,
добровольцем на войну.
В ледяную красоту
серебром осинных плеч
просиял и был таков –
где осинники растут
твой автограф уберечь
языками облаков.
[в основном 2010]
Метки:
