9. Любовь, влеченье, страсть триумвират?
Глава из тома ?Генриетта Французская – королева Англии?
(предыдущий эпизод ?8. Где срубят дуб, там чужды страсти пня?
http://stihi.ru/2021/06/23/6085)
Д’Эгмон, незаурядный крот-шпион,
дать фору мог давно пронырам-крысам:
не штормом налетал, а лёгким бризом.
Не лишь в официальном роде он,
не чая подражать прохвосту, бился.
Однажды с тайной миссией д’Эгмон
верхом примчался в папский Авиньон.
При въезде на мосту конь оступился
и этим вызвал смех со всех сторон:
– Конь груз ронять не слишком одарён!
– Осёл загнал коня! Какая жалость!
– Да парень – сельский увалень! Сил малость…
Девахе, что всех дольше потешалась,
над ?увальнем, прибывшим из села?,
парировал граф прямо из седла:
– Вас острый случай вводит в заблужденье.
Скакун мой так приветствует всегда
дам лёгкого, поверьте, поведенья.
Он просто так воспитан, не беда.
Насмешница ответно усмехнулась:
– Тогда предупредить не премину, князь,
что вы, гордясь воспитанным конём,
на нём рискнув заехать в Авиньон,
сломаете там шею очень скоро!
Такая под седлом у вас опора…
А вам ещё совсем так мало лет!
– Спасибо за напутствие, синьора.
Дивился граф без прежнего задора:
?Как выяснилось, юмор мой нелеп.
Не чаял повстречать тут – вот умора! –
я в папской резиденции вертеп?!
* * *
Общайся со своей особой властно.
От масок откажись и париков.
Боясь в себе опасного балласта,
от бесов береги и путь, и кров.
Скажи, коль наседает кодла: ?Баста?!
Будь ты хоть узколобый, хоть лобастый,
восславь что нимб свой, что по пояс кровь,
живи со здравым смыслом. Он – твой пастырь.
Без пастыря путь весел, но рисков.
Для глаз, что намозолены, есть пластырь,
зовущийся решением мозгов.
С ним взор откорректируй до основ.
Под бабой оцени свой воз на глаз ты.
Пока не вылез волос, не сбривай.
И так же шанс дай бабе языкастой.
Не скидывай её – реши сперва,
равна кобыле или не равна?..
…Для дамы из рядов стервозной касты,
чьи с делом не расходятся слова,
любовники на многое горазды,
коль страсть весомей, нежель голова.
Поклонники в признаниях горласты,
но власть свергать пойдут едва-едва.
. . .
Ещё недавно только лишь вдова,
Мария власть любила больше сласти.
Интриги – это жаркие дрова,
достойные костров любви и власти.
?Такого бы мне ухаря к рукам,
который за меня в огонь и в воду!
С натурою не близкой к паукам,
но с тягою в геройскую породу, –
красотка размечталась по пути
в Париж, глаза закатывая томно. –
Коль хочешь для любви не бабу ты,
а чисто амазонку, я – мадонна,
как есть, с младенцем Марсом на руках.
Бери меня, любовник, лишь такою!
Во всех нескучных, как кошмар, углах
любить до отвращения к покою? !..
Приняв несовершенный пёстрый мир,
не хлопает серьёзный муж в ладоши.
Д’Эгмон, запатентованный жуир,
не ждал, что скрасят мир ему святоши:
?За ливры и эскудо, марки, гроши
сожрут и не оставят кожуры!
Какие отвратительные рожи!
Хотя жизнь и значительно дороже,
им жизнь отдай быстрей, чем кошели! –
косился граф на конных и прохожих. –
Что молоды хмыри, что пожилы –
попробуй с ними счастье наживи?!
Хандре не отдаваясь на потребу,
д’Эгмон своё презрительное ?фи?
с утра продемонстрировал и небу,
и в тучах укрывавшемуся Фебу,
и двум лакеям встреченной вдовы…
С пугавшей чернотой повисло небо,
не крася путь к воротам Сен-Мишель.
Кареты и повозки, словно слепо,
боками тёрлись – дождь не сыщет щель…
Гостей Парижа злая непогода
держала, мягко сказано, в тени.
С остатком бирюзы край неба гордо
к востоку уходил из царства тьмы.
…Для истинного ветра к мерзким тучам
привычны домогательства и днём…
…Д’Эгмон бояться туч был не обучен –
борясь со скукой, грезил об одном:
?Ужасно, что попутчиц адекватных
не встретил по дороге до сих пор,
а то бы в отношения приватных
мог выиграть о пользе тряски спор? …
Для смелого путь долгий – не рутина.
В одном лье от Парижа граф д’Эгмон
дошёл до флирта со вдовой Люиня.
– Сударыня, вы бурно рады: гром
и молнии сместились, ярый ливень
уходит от Парижа, ибо нас
тут при сердечном двойственном приливе
свёл случай вместе ехать, не боясь,
что станет гром препятствием беседе.
В карету пересяду к вам и мы,
как ждущие взаимности соседи,
к Парижу путь продлим в нирване тьмы:
не станем зажигать свечу в карете.
Пусть тучи уходящие сочтут,
что мы под чернотой их спим, как дети.
– Ну, разве что как дети… Прямо тут,
пока вы на каретной лишь ступени,
спешу я сообщить вам, граф д’Эгмон,
про некую ротацию имён.
Надеюсь, вас не сделаю тупее.
Став герцогиней де Шеврез, хочу
вам ясный дать расклад. Ах, вижу, вникли.
Я замужем за герцогом, лечу
в свой новый дом в Париже. Фигли-мигли
какие-либо с вашей стороны,
понятно, неуместны априори.
Но если спать, как дети, то равны
в правах мы на одну карету… Ой, ли?!
Во тьме читаю ваш горящий взор, –
смеялась дама провокационно. –
Никто, надеюсь, к нам как ревизор
в карету не войдёт бесцеремонно…
Вы сможете порыв его сковать,
нахалу примеряясь шпорой к паху,
когда вас гость ухватит за рубаху?
– Сударыня, он будет рисковать –
глазами на мою наткнуться шпагу,
не сделав к нам в карету даже шагу.
– Насколько же при взоре на кровать
бывает ваш клинок великоват?..
* * *
В оценках неуместны габариты.
И где же наш, зовущий прямо в рай,
король любви? Спит, лаврами увитый.
Не спрятан ли король укромно свитой?
Читатель зол на свиту за раздрай?..
…Где кандидат, а где герой маститый –
истории-молве вопрос задай.
Легко шиш показать погоне, сбитой
со следа, если в сердце – борзота.
Ест кто-то сыто, а другой не сыто.
Но все не против, чтобы красота
спасла мир: он не терпит дефицита,
пусть красота порою изо льда…
…Гармонию изводит агрессивность.
С достатком агрессивна в споре сирость.
Мест райских на Земле хоть отбавляй!
Любой сад мира без апломбов – рай,
пока грызня в нём не укоренилась.
С Судьбой бы встать к лицу лицом пора,
молясь, чтоб та кусаться поленилась.
Клыки её острее топора.
Был в пасти палец? С заусенцем – милость
расстаться – знать, Судьба была добра,
продляя жизнь не ради алтаря...
Коль жизнь не мишура и в сердце пыл есть,
представьте, что буквально ?на ура?
Удача не на день и не вчера
пришла, чтоб Счастье к вам поторопилось
и сходу в ритме спешки не убилось…
…Пусть Счастье льётся, словно из ведра!
В состав подарков, лечащих субтильность,
включая властность и любвеобильность,
Природа будет к личностям щедра.
Любовное здоровье – тоже драйв…
…Идёт ли речь о страстном, иль жестоком, –
сюжет наш не предстанет водостоком
и тихо не растает за углом.
Гром флирта и разврата – тоже гром.
Ничуть не заплывающий жирком
по всем канонам Запада с Востоком
слыл Генрих настоящим мужиком!
Быт Генриха Наваррского стал шоком
для подданных: им слухи – в уши гром.
Сок сплетен не остался просто соком
пьянящих винных ягод: он урон
нёс нравственности набожных сторон…
…О Лувре, как о сердце ли Парижа,
мы вправе говорить, где нравы лиц
с понятиями светского престижа
воспели блуд языческих столиц?!
Париж был и до Генриха бестактным –
привычная лжесвятость брачных уз.
И стало бы совсем безрезультатным
стремление найти в аскете вкус…
…Для Лувра характерна эпатажность.
У папы королевский был престол,
мужская власть и жизненная ясность,
а душу младшей дочки жёг не вздор,
а вечной самокритики костёр,
несущий детской психике опасность.
Вид внешний с резолюцией ?отстой?
из жизни Генриетты выбил праздность.
Высокая платформа туфель – частность,
не красящая девочку с чертой
нескладности и с мнимой хромотой.
Взор глаз претендовать не мог на страстность.
А платье привносило несуразность,
насмешку в образ плоский и худой.
Короче, для принцессы слово ?праздность?
журчало нарисованной водой.
Для взора было делом бы последним
задерживаться в зеркале – брела
она, не удручаясь делом вредным,
прочь мимо, иль летела, как стрела,
вдоль рамы с мыслью: ?Краше есть тела?…
Едва ли душу девы грели бредни,
что внешность хорошеет от тепла
дворцового с душевным пополам,
и с детства нелюбовь у Генриетты
росла непримиримо к зеркалам.
Презрение к себе неотвратимо.
Не даст никто за внешность и сантима!
Двойник глядит сычом или совой?
Ничуть не расположен к плясовой…
Что в жизни, что условно на картине
лицо её – лик куклы восковой.
Ей легче повторить урок латыни,
чем в зеркале стерпеть подростка вой.
В момент судьбы опасно-роковой
способны дуры на сальто-мортале,
но, дурой Генриетту не считали:
на светском языке (в строках и вне)
владела слогом – завидно родне!..
…Сухим расчётом сердце измотали!
О будущем венчании, о дне
с кузеном свадьбы знал весь Двор, но та ли
ждёт ?радость? в судьбоносной западне?!
По-своему несчастна Генриетта:
нет флирта с клавикордом за кустом.
Нашёптывали бесы: плох ваш дом!
Любовью материнской не согрета,
она ни по чьему авторитету
и думать не могла вертеть хвостом.
Мамаше наплевать на Генриетту
и старших чад: в любимцах – лишь Гастон…
…Притом, что в Лувре вечно многолюдно,
у многих, так сказать, у взрослых рыл
к девчонке интерес возникнет трудно.
Манил порою встречных изумрудно
кулон Амура – маленький берилл…
…Не лучшее для девочки-подростка –
лик постный да излишество белил.
От глаза по щеке что за полоска?!
Опущен взор, и солнца луч на блёстках
от слёз сверкал. Кому вид плаксы мил?!
Пора смотреться позитивно броско
ну хоть пред кем-то!.. Дождик слёзы лил
с принцессой, пузыри у ног стелил…
И кто бы ведал, глядя на подростка,
что черти в тихом омуте порой
под толщей мутных вод неговорливо
таятся, ждут, когда придёт герой,
чтоб их своей задействовать игрой.
Лишь зоркая наставница сварливо
спешила подавить любой протест
из омутно-глубинных в сердце мест.
Что проку своевольничать при риске
доноса королю от шантажистки.
Принцесса опасалась неспроста
наставницу – графиню и статс-даму.
Той ябедничать матери до сраму
не ленно из-за розочки с куста.
Шипы бы этой даме в харю прямо!
И перчику во все её уста!
* * *
В пути не прибегал д’Эгмон к веригам,
зато обозревал в любви простор.
О флирте говорить, как о великом,
уместно, если граф шёл на постой.
Отвергнутые женщины к уликам,
что против графа собраны под сто,
добавили, что он не звал в костёл,
намёки на венчание клял рыком.
С интригами влезая в семьи, с шиком
влюблённых разводил он врозь сестёр…
…Отдался граф вокруг себя шумихам
на почве флирта, вздохов, слёз, истом.
Но можно ли с альковным-то хвостом
причислить сердцееда к горемыкам?..
…В пылу войны, не будучи вождём,
пройдя огни и воды, гоп со смыком,
искал ли воин мистику во всём?
Запомнился д’Эгмону новый сон.
Очнётся он провидцем или жмыхом –
вкус тайны в душу графскую внесён.
Мечтал д’Эгмон удачу взять умыком,
но шляпу обронил и спрыгнул мигом
на землю из седла (рьян, невесом)
и криком отличился в месте тихом.
Незримы чей-то след иль борозда.
Граф ветру внял и пению дрозда.
Поняв, что созерцание не пресно,
расслабился, как будто бы сел в кресло.
Забыты были войны и вражда,
сюрпризы неизвестности окрестной.
Вокруг росла трава – суха, проста.
Под шляпой удивил, что интересно,
невиданный бутончик: цвет телесный
в тени травы, в лучах же – неуместный
блеск алый, словно девичьи уста.
Росточек беззащитный вне куста.
Пройти бы, красоте отдавши честь, но
граф век бы любоваться не устал:
у ног алело, колосилось ?пламя?.
В траве благоухающий овал
сразил ловца диковин наповал!
Конь потянулся – с ним столкнулись лбами.
Глазам не веря, чудо граф сорвал.
Цвет лепестков на солнце не соврал,
а пах бутончик юными губами.
Навыкате глаза и сопли – ух!
Друзьям бодаться стыдно до измора.
Конь только после лёгких оплеух
отринул от цветка: шлепки – не ссора.
Граф, глядя на бутон, гонял и мух.
?Восьмое чудо света ты без спора!
Зачем же я сорвал тебя, мой друг?!
Ведь эдак ты завянешь очень скоро,
чтоб мёртвым раньше срока в землю лечь.
Других не жду с подобным чудом встреч.
Себя не узнаю – заочно ною.
Пусть даже ты останешься со мною,
я долго не могу тебя беречь.
Зачем был глуп я??! – граф страдал виною.
– Да-да, зачем? – услышал чью-то речь
в упор д’Эгмон нежданно за спиною. –
Вам голову бы снять за это с плеч!
Вы с тайною сплелись. Да не с одною.
В берлогу не успеете залечь,
хотя я вас сыскал бы и зимою…
?Цветочек мой! Попробуй подло тронь?! –
бутон упрятав нежно под ладонь,
себя объединяя с юным цветом,
граф обернулся: конь уже не конь,
а дюк какой-то с лондонским акцентом.
Где мог таиться он особняком?!
Явился, нарядившись женихом!
Не чёрт ли был его проводником?
Зря время с ним терять в опросе тщетном
д’Эгмон не стал бы в деле столь секретном.
В руке у дюка явно не бисквит.
Но чем чревато рандеву без свит,
когда столкнулись две грозы для скромниц?
Для франта молодого незнакомец
заносчивый имел природный вид.
– Нормандец вы, бретонец иль гасконец,
не смейте, мародёр, меня гневить!
У вас для оправдания лазейка
осталась лишь одна! Вы – неофит
глобальной энтропии, зла наймит!
Поди, способны петь, как соловейка? –
по тону молодого человека
понятно было: крайне он взбешён. –
По-моему, для вас вопрос решён.
Вы взяли не своё – ну так оставьте!
Владеть вам этим чудом не резон!
Стремясь к нему, ошиблись вы на старте!
У вас ум кошаков или свиней?
– Я слышу речь о дурости? – О ней.
Обиделись? Готовите мне месть, но
для вас смириться было бы славней.
– Всего-то? – граф иронией своей
взял курс на хладнокровие уместно.
И тут проснулся. Сердцу в теле тесно.
А рядом за окном пел соловей,
и мир воспринимался так телесно!
* * *
Вставать, коль братья вы по крови, в ряд
уместно, если даже и нелепо.
Что правит миром дамы и валета?
Любовь, влеченье, страсть – триумвират?
Вначале возбуждающего лета
на парковой скамье Людовик-брат
(рассеянность – диагноз иль примета?)
оставил том. Нашедши, Генриетта
неистово в нём вычитала это:
?…Отлично отдыхалось явно тем,
кто был предрасположен к темноте.
В мерцании свечного полусвета,
где всё приобрело иной окрас,
не в силах оторвать влюблённых глаз
от матери и дочери, со звоном
свои сердца роняли тут и там
самцы, чей пыл усилен вечным зовом.
Курортный отдых был организован
хозяйкой герцогиней по частям.
Фантазия даст фору повестям!
Сначала всё мужским открыто взорам,
а вслед всё подчинялось играм там:
?копьё в кольцо?, ?подбор колец к шестам?.
И было всюду, судя по призёрам,
желающих – на целый Колизей!
Случилось то, что все сочли за благо.
Удачно забеременели всей
семьёй: мать, дочь, служанка и собака…?
Создатель мемуаров был мастак.
Читательское сердце билось так,
что аж на лбу заметно вздулась жила!
С трудом девица книгу отложила,
чтоб в обморок не впасть – душила страсть…
(продолжение следует)
(предыдущий эпизод ?8. Где срубят дуб, там чужды страсти пня?
http://stihi.ru/2021/06/23/6085)
Д’Эгмон, незаурядный крот-шпион,
дать фору мог давно пронырам-крысам:
не штормом налетал, а лёгким бризом.
Не лишь в официальном роде он,
не чая подражать прохвосту, бился.
Однажды с тайной миссией д’Эгмон
верхом примчался в папский Авиньон.
При въезде на мосту конь оступился
и этим вызвал смех со всех сторон:
– Конь груз ронять не слишком одарён!
– Осёл загнал коня! Какая жалость!
– Да парень – сельский увалень! Сил малость…
Девахе, что всех дольше потешалась,
над ?увальнем, прибывшим из села?,
парировал граф прямо из седла:
– Вас острый случай вводит в заблужденье.
Скакун мой так приветствует всегда
дам лёгкого, поверьте, поведенья.
Он просто так воспитан, не беда.
Насмешница ответно усмехнулась:
– Тогда предупредить не премину, князь,
что вы, гордясь воспитанным конём,
на нём рискнув заехать в Авиньон,
сломаете там шею очень скоро!
Такая под седлом у вас опора…
А вам ещё совсем так мало лет!
– Спасибо за напутствие, синьора.
Дивился граф без прежнего задора:
?Как выяснилось, юмор мой нелеп.
Не чаял повстречать тут – вот умора! –
я в папской резиденции вертеп?!
* * *
Общайся со своей особой властно.
От масок откажись и париков.
Боясь в себе опасного балласта,
от бесов береги и путь, и кров.
Скажи, коль наседает кодла: ?Баста?!
Будь ты хоть узколобый, хоть лобастый,
восславь что нимб свой, что по пояс кровь,
живи со здравым смыслом. Он – твой пастырь.
Без пастыря путь весел, но рисков.
Для глаз, что намозолены, есть пластырь,
зовущийся решением мозгов.
С ним взор откорректируй до основ.
Под бабой оцени свой воз на глаз ты.
Пока не вылез волос, не сбривай.
И так же шанс дай бабе языкастой.
Не скидывай её – реши сперва,
равна кобыле или не равна?..
…Для дамы из рядов стервозной касты,
чьи с делом не расходятся слова,
любовники на многое горазды,
коль страсть весомей, нежель голова.
Поклонники в признаниях горласты,
но власть свергать пойдут едва-едва.
. . .
Ещё недавно только лишь вдова,
Мария власть любила больше сласти.
Интриги – это жаркие дрова,
достойные костров любви и власти.
?Такого бы мне ухаря к рукам,
который за меня в огонь и в воду!
С натурою не близкой к паукам,
но с тягою в геройскую породу, –
красотка размечталась по пути
в Париж, глаза закатывая томно. –
Коль хочешь для любви не бабу ты,
а чисто амазонку, я – мадонна,
как есть, с младенцем Марсом на руках.
Бери меня, любовник, лишь такою!
Во всех нескучных, как кошмар, углах
любить до отвращения к покою? !..
Приняв несовершенный пёстрый мир,
не хлопает серьёзный муж в ладоши.
Д’Эгмон, запатентованный жуир,
не ждал, что скрасят мир ему святоши:
?За ливры и эскудо, марки, гроши
сожрут и не оставят кожуры!
Какие отвратительные рожи!
Хотя жизнь и значительно дороже,
им жизнь отдай быстрей, чем кошели! –
косился граф на конных и прохожих. –
Что молоды хмыри, что пожилы –
попробуй с ними счастье наживи?!
Хандре не отдаваясь на потребу,
д’Эгмон своё презрительное ?фи?
с утра продемонстрировал и небу,
и в тучах укрывавшемуся Фебу,
и двум лакеям встреченной вдовы…
С пугавшей чернотой повисло небо,
не крася путь к воротам Сен-Мишель.
Кареты и повозки, словно слепо,
боками тёрлись – дождь не сыщет щель…
Гостей Парижа злая непогода
держала, мягко сказано, в тени.
С остатком бирюзы край неба гордо
к востоку уходил из царства тьмы.
…Для истинного ветра к мерзким тучам
привычны домогательства и днём…
…Д’Эгмон бояться туч был не обучен –
борясь со скукой, грезил об одном:
?Ужасно, что попутчиц адекватных
не встретил по дороге до сих пор,
а то бы в отношения приватных
мог выиграть о пользе тряски спор? …
Для смелого путь долгий – не рутина.
В одном лье от Парижа граф д’Эгмон
дошёл до флирта со вдовой Люиня.
– Сударыня, вы бурно рады: гром
и молнии сместились, ярый ливень
уходит от Парижа, ибо нас
тут при сердечном двойственном приливе
свёл случай вместе ехать, не боясь,
что станет гром препятствием беседе.
В карету пересяду к вам и мы,
как ждущие взаимности соседи,
к Парижу путь продлим в нирване тьмы:
не станем зажигать свечу в карете.
Пусть тучи уходящие сочтут,
что мы под чернотой их спим, как дети.
– Ну, разве что как дети… Прямо тут,
пока вы на каретной лишь ступени,
спешу я сообщить вам, граф д’Эгмон,
про некую ротацию имён.
Надеюсь, вас не сделаю тупее.
Став герцогиней де Шеврез, хочу
вам ясный дать расклад. Ах, вижу, вникли.
Я замужем за герцогом, лечу
в свой новый дом в Париже. Фигли-мигли
какие-либо с вашей стороны,
понятно, неуместны априори.
Но если спать, как дети, то равны
в правах мы на одну карету… Ой, ли?!
Во тьме читаю ваш горящий взор, –
смеялась дама провокационно. –
Никто, надеюсь, к нам как ревизор
в карету не войдёт бесцеремонно…
Вы сможете порыв его сковать,
нахалу примеряясь шпорой к паху,
когда вас гость ухватит за рубаху?
– Сударыня, он будет рисковать –
глазами на мою наткнуться шпагу,
не сделав к нам в карету даже шагу.
– Насколько же при взоре на кровать
бывает ваш клинок великоват?..
* * *
В оценках неуместны габариты.
И где же наш, зовущий прямо в рай,
король любви? Спит, лаврами увитый.
Не спрятан ли король укромно свитой?
Читатель зол на свиту за раздрай?..
…Где кандидат, а где герой маститый –
истории-молве вопрос задай.
Легко шиш показать погоне, сбитой
со следа, если в сердце – борзота.
Ест кто-то сыто, а другой не сыто.
Но все не против, чтобы красота
спасла мир: он не терпит дефицита,
пусть красота порою изо льда…
…Гармонию изводит агрессивность.
С достатком агрессивна в споре сирость.
Мест райских на Земле хоть отбавляй!
Любой сад мира без апломбов – рай,
пока грызня в нём не укоренилась.
С Судьбой бы встать к лицу лицом пора,
молясь, чтоб та кусаться поленилась.
Клыки её острее топора.
Был в пасти палец? С заусенцем – милость
расстаться – знать, Судьба была добра,
продляя жизнь не ради алтаря...
Коль жизнь не мишура и в сердце пыл есть,
представьте, что буквально ?на ура?
Удача не на день и не вчера
пришла, чтоб Счастье к вам поторопилось
и сходу в ритме спешки не убилось…
…Пусть Счастье льётся, словно из ведра!
В состав подарков, лечащих субтильность,
включая властность и любвеобильность,
Природа будет к личностям щедра.
Любовное здоровье – тоже драйв…
…Идёт ли речь о страстном, иль жестоком, –
сюжет наш не предстанет водостоком
и тихо не растает за углом.
Гром флирта и разврата – тоже гром.
Ничуть не заплывающий жирком
по всем канонам Запада с Востоком
слыл Генрих настоящим мужиком!
Быт Генриха Наваррского стал шоком
для подданных: им слухи – в уши гром.
Сок сплетен не остался просто соком
пьянящих винных ягод: он урон
нёс нравственности набожных сторон…
…О Лувре, как о сердце ли Парижа,
мы вправе говорить, где нравы лиц
с понятиями светского престижа
воспели блуд языческих столиц?!
Париж был и до Генриха бестактным –
привычная лжесвятость брачных уз.
И стало бы совсем безрезультатным
стремление найти в аскете вкус…
…Для Лувра характерна эпатажность.
У папы королевский был престол,
мужская власть и жизненная ясность,
а душу младшей дочки жёг не вздор,
а вечной самокритики костёр,
несущий детской психике опасность.
Вид внешний с резолюцией ?отстой?
из жизни Генриетты выбил праздность.
Высокая платформа туфель – частность,
не красящая девочку с чертой
нескладности и с мнимой хромотой.
Взор глаз претендовать не мог на страстность.
А платье привносило несуразность,
насмешку в образ плоский и худой.
Короче, для принцессы слово ?праздность?
журчало нарисованной водой.
Для взора было делом бы последним
задерживаться в зеркале – брела
она, не удручаясь делом вредным,
прочь мимо, иль летела, как стрела,
вдоль рамы с мыслью: ?Краше есть тела?…
Едва ли душу девы грели бредни,
что внешность хорошеет от тепла
дворцового с душевным пополам,
и с детства нелюбовь у Генриетты
росла непримиримо к зеркалам.
Презрение к себе неотвратимо.
Не даст никто за внешность и сантима!
Двойник глядит сычом или совой?
Ничуть не расположен к плясовой…
Что в жизни, что условно на картине
лицо её – лик куклы восковой.
Ей легче повторить урок латыни,
чем в зеркале стерпеть подростка вой.
В момент судьбы опасно-роковой
способны дуры на сальто-мортале,
но, дурой Генриетту не считали:
на светском языке (в строках и вне)
владела слогом – завидно родне!..
…Сухим расчётом сердце измотали!
О будущем венчании, о дне
с кузеном свадьбы знал весь Двор, но та ли
ждёт ?радость? в судьбоносной западне?!
По-своему несчастна Генриетта:
нет флирта с клавикордом за кустом.
Нашёптывали бесы: плох ваш дом!
Любовью материнской не согрета,
она ни по чьему авторитету
и думать не могла вертеть хвостом.
Мамаше наплевать на Генриетту
и старших чад: в любимцах – лишь Гастон…
…Притом, что в Лувре вечно многолюдно,
у многих, так сказать, у взрослых рыл
к девчонке интерес возникнет трудно.
Манил порою встречных изумрудно
кулон Амура – маленький берилл…
…Не лучшее для девочки-подростка –
лик постный да излишество белил.
От глаза по щеке что за полоска?!
Опущен взор, и солнца луч на блёстках
от слёз сверкал. Кому вид плаксы мил?!
Пора смотреться позитивно броско
ну хоть пред кем-то!.. Дождик слёзы лил
с принцессой, пузыри у ног стелил…
И кто бы ведал, глядя на подростка,
что черти в тихом омуте порой
под толщей мутных вод неговорливо
таятся, ждут, когда придёт герой,
чтоб их своей задействовать игрой.
Лишь зоркая наставница сварливо
спешила подавить любой протест
из омутно-глубинных в сердце мест.
Что проку своевольничать при риске
доноса королю от шантажистки.
Принцесса опасалась неспроста
наставницу – графиню и статс-даму.
Той ябедничать матери до сраму
не ленно из-за розочки с куста.
Шипы бы этой даме в харю прямо!
И перчику во все её уста!
* * *
В пути не прибегал д’Эгмон к веригам,
зато обозревал в любви простор.
О флирте говорить, как о великом,
уместно, если граф шёл на постой.
Отвергнутые женщины к уликам,
что против графа собраны под сто,
добавили, что он не звал в костёл,
намёки на венчание клял рыком.
С интригами влезая в семьи, с шиком
влюблённых разводил он врозь сестёр…
…Отдался граф вокруг себя шумихам
на почве флирта, вздохов, слёз, истом.
Но можно ли с альковным-то хвостом
причислить сердцееда к горемыкам?..
…В пылу войны, не будучи вождём,
пройдя огни и воды, гоп со смыком,
искал ли воин мистику во всём?
Запомнился д’Эгмону новый сон.
Очнётся он провидцем или жмыхом –
вкус тайны в душу графскую внесён.
Мечтал д’Эгмон удачу взять умыком,
но шляпу обронил и спрыгнул мигом
на землю из седла (рьян, невесом)
и криком отличился в месте тихом.
Незримы чей-то след иль борозда.
Граф ветру внял и пению дрозда.
Поняв, что созерцание не пресно,
расслабился, как будто бы сел в кресло.
Забыты были войны и вражда,
сюрпризы неизвестности окрестной.
Вокруг росла трава – суха, проста.
Под шляпой удивил, что интересно,
невиданный бутончик: цвет телесный
в тени травы, в лучах же – неуместный
блеск алый, словно девичьи уста.
Росточек беззащитный вне куста.
Пройти бы, красоте отдавши честь, но
граф век бы любоваться не устал:
у ног алело, колосилось ?пламя?.
В траве благоухающий овал
сразил ловца диковин наповал!
Конь потянулся – с ним столкнулись лбами.
Глазам не веря, чудо граф сорвал.
Цвет лепестков на солнце не соврал,
а пах бутончик юными губами.
Навыкате глаза и сопли – ух!
Друзьям бодаться стыдно до измора.
Конь только после лёгких оплеух
отринул от цветка: шлепки – не ссора.
Граф, глядя на бутон, гонял и мух.
?Восьмое чудо света ты без спора!
Зачем же я сорвал тебя, мой друг?!
Ведь эдак ты завянешь очень скоро,
чтоб мёртвым раньше срока в землю лечь.
Других не жду с подобным чудом встреч.
Себя не узнаю – заочно ною.
Пусть даже ты останешься со мною,
я долго не могу тебя беречь.
Зачем был глуп я??! – граф страдал виною.
– Да-да, зачем? – услышал чью-то речь
в упор д’Эгмон нежданно за спиною. –
Вам голову бы снять за это с плеч!
Вы с тайною сплелись. Да не с одною.
В берлогу не успеете залечь,
хотя я вас сыскал бы и зимою…
?Цветочек мой! Попробуй подло тронь?! –
бутон упрятав нежно под ладонь,
себя объединяя с юным цветом,
граф обернулся: конь уже не конь,
а дюк какой-то с лондонским акцентом.
Где мог таиться он особняком?!
Явился, нарядившись женихом!
Не чёрт ли был его проводником?
Зря время с ним терять в опросе тщетном
д’Эгмон не стал бы в деле столь секретном.
В руке у дюка явно не бисквит.
Но чем чревато рандеву без свит,
когда столкнулись две грозы для скромниц?
Для франта молодого незнакомец
заносчивый имел природный вид.
– Нормандец вы, бретонец иль гасконец,
не смейте, мародёр, меня гневить!
У вас для оправдания лазейка
осталась лишь одна! Вы – неофит
глобальной энтропии, зла наймит!
Поди, способны петь, как соловейка? –
по тону молодого человека
понятно было: крайне он взбешён. –
По-моему, для вас вопрос решён.
Вы взяли не своё – ну так оставьте!
Владеть вам этим чудом не резон!
Стремясь к нему, ошиблись вы на старте!
У вас ум кошаков или свиней?
– Я слышу речь о дурости? – О ней.
Обиделись? Готовите мне месть, но
для вас смириться было бы славней.
– Всего-то? – граф иронией своей
взял курс на хладнокровие уместно.
И тут проснулся. Сердцу в теле тесно.
А рядом за окном пел соловей,
и мир воспринимался так телесно!
* * *
Вставать, коль братья вы по крови, в ряд
уместно, если даже и нелепо.
Что правит миром дамы и валета?
Любовь, влеченье, страсть – триумвират?
Вначале возбуждающего лета
на парковой скамье Людовик-брат
(рассеянность – диагноз иль примета?)
оставил том. Нашедши, Генриетта
неистово в нём вычитала это:
?…Отлично отдыхалось явно тем,
кто был предрасположен к темноте.
В мерцании свечного полусвета,
где всё приобрело иной окрас,
не в силах оторвать влюблённых глаз
от матери и дочери, со звоном
свои сердца роняли тут и там
самцы, чей пыл усилен вечным зовом.
Курортный отдых был организован
хозяйкой герцогиней по частям.
Фантазия даст фору повестям!
Сначала всё мужским открыто взорам,
а вслед всё подчинялось играм там:
?копьё в кольцо?, ?подбор колец к шестам?.
И было всюду, судя по призёрам,
желающих – на целый Колизей!
Случилось то, что все сочли за благо.
Удачно забеременели всей
семьёй: мать, дочь, служанка и собака…?
Создатель мемуаров был мастак.
Читательское сердце билось так,
что аж на лбу заметно вздулась жила!
С трудом девица книгу отложила,
чтоб в обморок не впасть – душила страсть…
(продолжение следует)
Метки:
