Weihnacht
Плотно вставлены иглы
В платья моего кружевной воротник.
Взмах рукой — все смеются
Так звонко,
Будто снова Руслан
К Черномора невесте приник.
И вся фальшь здесь на грани и тонко.
На столах, столь же белых,
Как платьев подол,
Жмутся сотни хрустальных бокалов.
А кувшин уж вспотел.
Прокурор прокричал "произвол!".
Пора водку и пить генералам.
Слева дама породистой мордой своей
Чем-то схожа совсем на бульдога.
Meine Mutter шепнула:
"Ты смейся живей,
А то словно ты встала из гроба".
Через каждые десять-пятнадцать минут
На столах заменяются яства,
Потому что банкетом здесь правит наш друг,
Кто-то главный и кто-то с богатством.
Мне иголки впиваются в шею больней,
А я всё же им всем улыбаюсь.
Словно кукла с шкатулкой,
Что песней своей —
Двадцать фраз, чтоб они умилялись.
В ноздри запах от ели совсем
Не проходит, всё душат сигары,
Что недавно курил здесь один джентльмен,
А теперь ухмыляется пьяный.
Эполеты сверкают, зелёный мундир
Плотно спину его облегает.
Шутят злобно и громко,
Ведь каждый здесь зверь — нелюдим,
Vater тост за любовь поднимает.
Снова хохот и искры
В стеклянных глазах.
Серебром же скребут по фарфору.
Эта ночь рассыпается снегом в огнях,
В окнах некогда царского дома.
В платья моего кружевной воротник.
Взмах рукой — все смеются
Так звонко,
Будто снова Руслан
К Черномора невесте приник.
И вся фальшь здесь на грани и тонко.
На столах, столь же белых,
Как платьев подол,
Жмутся сотни хрустальных бокалов.
А кувшин уж вспотел.
Прокурор прокричал "произвол!".
Пора водку и пить генералам.
Слева дама породистой мордой своей
Чем-то схожа совсем на бульдога.
Meine Mutter шепнула:
"Ты смейся живей,
А то словно ты встала из гроба".
Через каждые десять-пятнадцать минут
На столах заменяются яства,
Потому что банкетом здесь правит наш друг,
Кто-то главный и кто-то с богатством.
Мне иголки впиваются в шею больней,
А я всё же им всем улыбаюсь.
Словно кукла с шкатулкой,
Что песней своей —
Двадцать фраз, чтоб они умилялись.
В ноздри запах от ели совсем
Не проходит, всё душат сигары,
Что недавно курил здесь один джентльмен,
А теперь ухмыляется пьяный.
Эполеты сверкают, зелёный мундир
Плотно спину его облегает.
Шутят злобно и громко,
Ведь каждый здесь зверь — нелюдим,
Vater тост за любовь поднимает.
Снова хохот и искры
В стеклянных глазах.
Серебром же скребут по фарфору.
Эта ночь рассыпается снегом в огнях,
В окнах некогда царского дома.
Метки: