Имя

В безымянном зелье зев, над коим завеса зияющая: дар-дыра; зав Зов; Сим-Сим, открой Бога сим; сам Сом сомневается в том, что Завет – Свет, а тома – тьма, в коей томится нехристь, чье ристалище – нерестилище, где нечему вырасти; попробуй вырой вырай, где зимуют змеи; рад бы рак в рай, да равенство не пускает, а братство ходит через Иордан туда и обратно, пока свод его – свобода.

Речет Адам: я дам, я дам, я дам… Сиречь ядом изведу? Но не яд свят… Не дам, а задам зады твердить, и задом пятятся в Содом, а Содом над судом: Мёртвое море – сода маркиза де Сада… Дам даль; где тварь, там словарь; я яма имени. Йима – перл первенства, умер Имир, и мир умрет. В яме ямба сам Ярило – лишь Рильке, а религия – реликтовое реле речи, а речь – рычаг рока, а рык его отрыгивается взрывами, после коих мы лишь рыскающие останки остовов, а остовы – острова в небытии, чья острога – рога, и велий зев улюлюкает: Вельзевул.

Над варевом тварей имена парят, ибо каждое имя – пар парадокса, а парад имён – аппарат бряцающий и порицающий немоту; гегемон гомона Немо, когда бытия немА; имя – клад, имя – склад, имя – препарат, наделяющий перьями поры – порывы Сущего, когда Бог говорит: пора не пора, я иду со двора в Гефсиманский сад, и парадиз – голубятня, пока Адам кличет кречетов речи, а слетаются голуби прозы, прозвища, но где голубь, там глубь, а где глубь, там глупость, но глупость – лупа мудрости, ибо дальнозоркая мудрость нуждается в теле-скопе, пока мир – скопец, аппарат улавливает Арарат, и оттуда имя возвращается.

Но куда оно сядет, когда нагота Ноя открыта и наглеет непроизносимое? Без потопа не было бы потомства; и оратай араратский, возделав ниву, заложил град, где продолжается эра вины и царствует Венера, требуя венца, в венец венерин – выспренний вертоград, пока течет вино из вены; Афродита родит, а Хам насмехается: гляньте, вот он, винт вины, а мне бы гайку гаера; изменяет имя, пока виноград его зелен для родоначальника; семя симово, явь яфства, химия хамова.

Винт – конвент; голосуют галки-гайки, стража стражей стрижет горластых наголо, и с плачевных плеч слетают головы.

Хам твердит: ?Ахамот моя!?, а сподвижница Ноя – Эннойя; а для Хама хомут – сфера Софии, а засов Софии засасывает и праведников; что плен, что тлен, люби Елену, кому не лень; и парил бы Парис, да Елена – ему не пара, и попал он на симпозиум Симона-волхва, летчика-налетчика, чья кара – синхрония сини, и заклевывает Симона Симург.

Эннойя – врагиня уныния, всеблагое начинание; Эннойя за Ноя и за Энея супротив неофита-неонехристя, за которого гнев и гной: фуга факта – фига, и Велиар – фигляр, находящий смак в бесплодной смоковнице, ибо в ней его же ковы.

Имя, прожиточный минимум, да не минует Милостивого.
В воду смотрел Адам, а вода – Духова вдова, в коей отражается досущая стража: универсалии, с которыми играют в салки их меньшие сестры, самки-имена; машет Адам белым платом плоти и приманивает их; они метки, их удел – метаться и рассаживаться на метафорах; в саже сожительства предметы – помёт имен.

Задали Адаму таску, чтобы в раю не тосковал, и понадобился Адаму другой таз, кроме своего, в котором полоскалось бы грядущее, пока шар земной – шарада неразгаданная, и лишь ребус, изъятый из грудной клетки, плодовит.

Ребус отлынивает, предпочитая лону линию по наущению ползучего многоточия, будто боги – точки; лучше-де точка, чем почка, лучше точка, чем тачка, лучше точка, чем течка, ибо точка – затычка, а древо источает богообразующий тук, и бьет уточняющий ток, а на райском току уже токуют клювы вместо колосьев: тик-так, тик-так, тик-так.

Март 1988.