Звонок

В последнее время Василий Павлович выглядел неважно, хотя он не был ещё настолько стар и не страдал неизлечимой хворью. Лет семь назад он потерял жену и теперь чувствовал, как вместе с этой утратой постепенно меркнут привязанности, что совсем ещё недавно так тесно связывали его с жизнью.

Бывает, воспоминания каким-то образом так запутаются в душе, словно репей, что со временем, показываясь на глаза, вызывают жалкое впечатление. Взять хотя бы его сестру младше его, которую он любил без памяти. Она уже лет тридцать как жила за границей, вышла там замуж, письма писала крайне редко, и в конце концов забыла о нём напрочь, и со временем он отвык от неё, оставив в своей памяти её воздушный образ.

Василий Павлович, будучи художником, совсем забросил живопись и теперь писал только изредка, наспех, чаще один и тот же какой-нибудь жалкий незатейливый пейзаж, скорее, для продажи, чем для души, не испытывая ни тени раскаяния, ни угрызения творческого самолюбия.
Но иногда, как отзвук былого, в нём вдруг оживали воспоминания о том времени, когда он выставлял свои работы в больших престижных залах, имел шумный успех, когда ценили его талант. Ему нравилось когда его хвалили, смотрели с восхищением его работы, порой заискивали в поисках расположения и дружбы. Тогда ему хотелось ещё большего признания и восторга...

И теперь, когда все было уже позади, когда, как снег, растаяла вся эта пустая шумиха, а вместе с ней приятели и друзья, во всём его облике стала появляться какая-то запущенность, которая всякий раз напоминала об одиночестве. Он и сам чувствовал, как душа его постепенно немеет, словно он отсидел её, и все же последнему, нежно любимому удовольствию дымить трубкой, попивая кофе, Василий Павлович не изменил, не предал забвению. Как-то намедни он вышел после дождя во двор и, неловко подвернув ногу, беспомощно завалился прямо в лужу, весь перепачкался... И так стало душно от бессилия и жалости к самому себе, что мысль "А стоит ли жить?" вспугнула его душу.

И вот однажды, коротая унылый своим однообразием вечер, он чуть было не задремал, как вдруг зазвонил телефон. Первое, что пришло ему на ум, так это: "Интересно, кто бы это мог быть?" Обычно телефон молчал день, два, а то и целую неделю. Василий Павлович снял трубку, и безучастно спросил:
- Алло?
В трубке зашуршало, словно мышь в углу, затем крайне нерешительно послышалось:
- Здравствуйте!
Василий Павлович даже слегка опешил, голос был слабый, незнакомый и ко всему прочему ему показалось - детский. Стараясь не скрывать недоумение, он ответил:
- Добрый вечер.
Из трубки, словно ручеек, прозвучал детский голос:
- Я вас очень прошу, поговорите со мной, хотя бы минутку, пожалуйста!.. Не кладите трубку, прошу вас. Очень!
Не зная, что ответить, Василий Павлович сперва принял это за розыгрыш, (он когда-то слышал о такой детской шалости) но тут что-то вызвало в нем легкое недоумение. То ли интонация голоса, то ли взволнованное дыхание на том конце провода или еще что-то, но интуиция подсказывала ему (он отлично чувствовал фальшь) что в этом призыве есть какая-то наивная откровенность, чистота и искренность.
- Ну... хорошо, - немного подумав, сказал он. - Да-да, я готов, пожалуйста... Слушаю тебя, - с неподдельной серьезностью продолжил Василий Павлович.
- Спасибо вам! Я случайно набрала номер, и вы единственный, кто согласился, и не бросил трубку... - журчал голос. - Меня зовут Аня, мне двенадцать лет... А как вас звать?
- Меня все почему-то называют Василий Павлович, - решив пошутить, ответил он и, немного помолчав, добавил: - Ну, раз такое дело, то расскажи, как ты живешь, большая ли у вас семья?
- Я живу с бабушкой, мои родители погибли в аварии, когда мне было пять лет, но я их никогда не видела.
- То есть... Как.. не видела? - перебил Василий Павлович.
- Я от рождения слепая, ничего не вижу и с трудом двигаюсь... С ногами что-то...
Василий Павлович, услышав это, словно споткнулся обо что-то.
- Да-а?.. Мх... вот оно что... И как же?..
Он хотел что-то спросить еще, но слова разбегались, не желая подчиняться, и, задумавшись, он замолчал. Затянувшуюся паузу оборвала Аня. Она стала живо о чем-то рассказывать, но услышать её ему что-то назойливо мешало.
- Василий Павлович, простите, я, наверно, много болтаю. Да? Не обижайтесь, но мне иногда так хочется поговорить с кем-нибудь, из взрослых... - прощебетала она. - Спасибо вам... Спокойной ночи, до свидания!
- До свидания, всего хорошего тебе! - несколько рассеянно ответил он.

Ночь была бессонной. Ещё совсем недавно свой вялый интерес к жизни Василий Павлович списывал на старость и одиночество, но теперь в нем что-то глухо встрепенулось.

С этого дня она звонила почти каждый вечер. Они долго оживленно говорили, и Василий Павлович стал замечать за собой, что когда не было звонка, то его охватывало какое-то незнакомое волнение, а порой - тревога.
Однажды он осмелился и предложил ей:
- Анечка, ты не против будешь если я приеду к тебе в гости?
- Вы хотите приехать?!.. - и было слышно, как её дыхание остановилось. - Это правда? Правда, правда!? - вырвалось у неё на высокой ноте.
- Ну, конечно, правда... Очень хочу! - голос его сорвался, дрогнул.

Он долго не мог решить, что подарить, и, не найдя ничего подходящего, он решил написать картину, но в особой, пастозной манере, так, чтобы был ощутим контур и рельеф предметов.

***

Василий Павлович без особого труда нашел нужный дом, поднялся на этаж и, стоя перед дверью, какое-то время ещё не решался позвонить. Уже в который раз, воображая встречу, он вновь задал себе вопрос: "Как же мне вести себя?" - ведь он никогда не общался со слепыми, и, не найдя ответа, с легким раздражением позвонил.

Дверь отворила женщина лет шестидесяти, не больше. Здороваясь, он протянул ей небольшой букетик цветов, отчего с уставшего лица её вспорхнула легкая улыбка. И как только Василий Павлович вошел, тут же навстречу ему выехала на коляске Аня. На вид она выглядела чуть старше своих лет: худенькая, светлая и, на первый взгляд глаза у неё были самые обыкновенные, но если приглядеться, что-то в них было не так: радужная оболочка была слишком белой, а зрачки двигались будто бы сами по себе.
- Знакомьтесь, - сказала она. - Это моя бабушка, Ольга Петровна... А это Василий Павлович, я рассказывала тебе о нем.
- Очень приятно, я так много хорошего слышала о вас, - и тут же, желая сгладить вспыхнувшее смущение, добавила: - Вы не обижайтесь на неё... Она, наверное, отнимает у вас много времени своими звонками?
- Нет... что вы, напротив... Я давно уже бездельничаю, - отшутился Василий Павлович.
- Вот и прекрасно! - засмеялась Ольга Петровна. - Пойдемте за стол и будем пить чай. Я приготовила пирог с яблоками.

Чай пили молча, с таким удовольствием уминая пирог, словно это был первый и последний раз в жизни.
- Я бы не против съесть еще кусочек, - совсем как-то по-детски, нарушив тишину, сказал Василий Павлович.
- Да, конечно, ради бога, пожалуйста! Не стесняйтесь, - подхватила Ольга Петровна.
- Вам понравился пирог? - улыбаясь, спросила Аня.
- Очень!... Спасибо большое, я никогда не ел такой вкуснятины, - и, увидев сияющее её лицо, добавил: Анечка, я привез тебе в подарок картину.
Ольга Петровна бросила на него недоуменный взгляд. Он принес из прихожей картину, помог перебраться Ане на диван и сел рядом.
- Дай мне свою руку.
Он накрыл её руку своей и стал медленно водить по выпуклым изображениям на картине.
- Постарайся представить... В правом углу куст, а вот это - дерево... Вдали лес, - он продолжал водить её рукой, - на переднем плане поле, цветы... Ты чувствуешь, как убегает в даль узенькая тропинка?

Он смотрел на изумленное детское личико и чувствовал, как внутри у него наполняется чем-то теплым и нежным... Какое-то время Аня сидела молча и вдруг неожиданно, взяв его за руку, спросила:
- Василий Павлович, вы не обидитесь, если я попрошу потрогать ваше лицо?
- Нет, конечно, - ответил он не сразу. - Потрогай...
Она осторожно прикоснулась своими тонкими пальцами до лица, ощупав все: нос, глаза, губы, даже шею. Помолчав, призналась:
- Я именно таким и представляла вас.

Повисла тишина, которую почти сразу же нарушила Ольга Петровна, обращаясь к Василию Павловичу.
- Может быть ещё чайку, я быстренько подогрею?
- Пока нет, спасибо... Может быть, позже, - неопределенно ответил он.
- А тебе, Анечка? - Нет, бабушка, спасибо... Я тебя попрошу, принеси мне, пожалуйста, чистый лист бумаги и карандаш.

Положив лист на твердый картон, она дала карандаш Василию Павловичу и по-детски озорно приказала:
- Закройте глаза и не подсматривайте... Договорились?
Затем, положив на его руку с карандашом свою, начала водить по бумаге...
- Все! Теперь можете смотреть, - сказала она, когда закончила рисовать.
Но он все ещё сидел с закрытыми глазами. Ему не хотелось их открывать.
- Ну, что? - спросила она.
- Что-то невероятное! - с восторгом отозвался он, открыв глаза.