Евангелие от Квазимира. Science Fantasy Story

Рисунок на обложке работы Елены Старковой

<><><><><><>

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ КВАЗИМИРА

ИЛИ

РАКСАГАДАМ ПЛЮС БЕСКОНЕЧНОСТЬ


Не лжите друг другу, совлекшись ветхого человека с делами
его и облекшись в нового. Сложите ризы ваши и сделайтесь
наги, аки истина.

Апостол Павел


Но квант — это очень уж странный объект.
Всякая вещь или есть, или нет.
А квант, я никак не пойму, в чем секрет,
Квант, если есть, то его сразу нет.

Сделано из Заходера


Wnetrza mojego ciala? Pejzaz elektronow,
Kwantow bardzo samotnych, bezgwiezdnego ruchu...

Stanislaw Lem


МАРТИНА


Восемь тридцать утра. Я выбегаю из своих апартаментов на верхнем этаже элитной башни ?Европа?. На мне только плавки, по голой спине меж лопаток течет кровь. Зажимаю рану на затылке рукой и шлепаю босиком по черно-белым плитам холла.

Справа от меня за гигантским панорамным окном открывается замечательный вид на живописнейшую излучину Москвы-реки, ее едва начавшие желтеть берега и парки, на сталинские высотки, небоскребы делового квартала и прочую уходящую в бесконечность городскую застройку.

Слева плечом к плечу со мной скользит по титановой полированной стене мой зеркальный двойник: плотно сбитый сорокалетний брюнет с полнощеким лицом бронзового цвета. Этим летом я сильно загорел на спецполигоне в Сколкове.

Через полтора часа я должен выступать с докладом в главном офисе корпорации ЕВРОСВОЕНЭКСПОРТ. Не судьба. Только что я навеки сбросил так ненавистную мне офисную шкуру, которая столько лет жгла меня, как отравленная кровь кентавра Несса (1).

Сзади доносится голос жены:

– Руслан, тебе следует скоро одеваться, – кричит она со своим твердым немецким акцентом. – Ты опоздаешь на конференцию!

Мартина ступает за мной в полной боевой раскраске бизнесфрау. Ее арийские взоры мечут голубые молнии. Она у меня длинноногая блондинка. Вылитая была бы валькирия, если бы не короткая армейская стрижка. Серый английский жакет сидит на ней, словно кираса. Того же веселого цвета юбка оптимально прикрывает колени. Черные шпильки цокают, как подковы полковой лошади.

Я прибавляю шагу и попадаю в зону действия очередного детектора когнитивных состояний. Как я их ненавижу!

Они следят за мной повсюду: на работе, в кабине моего вертолета, на улицах мегаполиса, в ресторанах, барах, спортзалах. На дорогах меня контролируют лазерные светофоры-шпионы, уличные фонари с видеофиксацией, дроны и спутники.

Европейско-Российский Союз нагло отслеживает мои криптовалютные операции. Нейрофон стоит на прослушке из-за перманентной войны с врагами демократии. Нейросеть корректирует в духе политической лояльности любой обмен мыслями и мнениями.

И даже мой домашний унитаз с искусственным интеллектом сообщает куда надо о наличии запрещенных веществ в продуктах жизнедеятельности. Сколько можно? Нет сил терпеть!

– Из ?Европы? не выходят без чипа, – снова пытается вернуть меня на землю жена. – Du bist ein spielbrecher!

Да, я шпильбрехер (2), хотя большинство моих знакомых скажет, что я сошел с ума. Всего минуту назад я поставил себя вне закона, когда избавился от цифрового доносчика – чипа когнитивных состояний личности.

<><><>

Чуть раньше мы с Мартиной позавтракали в нашей просторной, супертехнологичной столовой, переоделись к выходу. Она не ждала от меня никаких сюрпризов.

Все это утро мы с ней, как двое роботов, повторяли годами заученные движения и обменивались ничего не значившими словами, а я разрывался между привычкой к ней и желанием наказать ее как можно больнее. И все никак не мог решиться. Без макияжа она выглядела такой домашней и свойской.

Потом Мартина ушла в жилую зону, чтобы навести красоту перед выходом на работу в свой обожаемый ЕВРОССТРАНСВОДОРОД. Я специально остался ждать ее в столовой и, как только послышались ее шаги, включил молекулярный дезинтегратор бытовых отходов, положил рядом с музыкальной кофемашиной короткий нож для устриц.

А когда она вернулась в гриме бизнесвумен, сорвал с себя и бросил ей под ноги галстук, темно-синюю тройку, голубую сорочку, носки и черные ботинки. Потом выковырнул ножом чип КСЛ из углубления в основании черепа и в атомный распылитель его – нах!

Мартина от удивления застыла, как голограмма. А я поворачиваюсь к ней спиной и ухожу навсегда. По-английски, без ауфвидерзеен...

РЕМАРК

На самом деле история с моим запланированным умопомешательством началась, когда я встретил у подножья нашей семидесятиэтажной башни ?Европа? странного на вид человека средних лет.

Волосы у него были черные и взлохмаченные, а лицо смуглое и такое оплывшее, будто сползло с головы и застряло на уровне ключиц. Уши тоже заметно съехали к основанию шеи, нос слегка походил на короткий, сросшийся с верхней губой хоботок муравьеда.

На нем была форма сотрудника Управления технического обслуживания высотных зданий: оранжевая рубаха и темно-зеленый комбинезон с двумя нашивками на груди. На левой нашивке виднелся лейбл УТОВЗ – зеленый на оранжевом фоне шипастый небоскреб. А на правой зеленым по оранжевому была выписана фамилия – РЕМАРК.

В тот день Москву опять накрыло облако оксид-азотного смога. Я был в дыхательной маске, но этот тип все равно меня узнал, потому что окликнул по имени. Зато сам он был без респиратора.

– Руслан Шарлевич, приветствую, – еще издали весело крикнул он, а подойдя, добавил шутливым тоном: – Наконец-то небожитель спустился на землю.

Как и положено интроверту, я ограничился кивком вместо ответа и продолжил движение в сторону похожего на портал Нотр-Дам-де-Пари въезда в подземный гараж ?Европы?. Однако этот чудик догнал меня и спросил:

– Опять в Сколково?

Делать нечего, пришлось снять маску и осадить нарушителя приватности возмущенным взглядом. Но это его не смутило, и он с благожелательной улыбкой пояснил:

– Не удивляйся, я все о тебе знаю.

Еще один доносчик? Терпеть не могу строящих из себя телепатов осведомителей из обслуги. Тем более, что этот фрик с первого взгляда вызвал у меня приступ раздражения, и я сразу окрестил его про себя Муравьедом.

– Например? – спросил я через губу.

– Например, что тебе хочется наказать Мартину за педантизм, тупое занудство и полное отсутствие воображения.

От неожиданности я остановился. Дело в том, что уже несколько лет я не вылезаю из депрессии, так достали меня родная контора, пустая, размеренная жизнь и наш великий Евроссоюз, которому даже идеальный космический соглядатай Аргус в подметки не годится.

И последнее время Мартина кажется мне главным звеном этой тотальной слежки. Она постоянно донимает меня своими указаниями типа застегни верхнюю пуговицу, поправь галстук, надень шарфик, не забудь поздравить генерала Шпиллера с очередным успехом в области вооружения мадагаскарцев системами психотронного поражения ?Кастанеда?.

Ну почему всегда находятся люди, готовые дать себя покалечить и даже умереть за чужие биржевые доходы, ресурсы и рынки сбыта? Тем более это глупо, когда речь заходит о Мадагаскаре, зеленом рае, где нет ни смога, ни каменных джунглей, ни камер слежения на каждом баобабе в лесу.

Словно догадавшись, о чем я думаю, Муравьед участливо произнес:

– Мартина крутит роман со Шпиллером.

Внутри у меня все оборвалось, и выставленной перед собой ладонью я дал понять, что этот вопрос не обсуждается. А Муравьед пытливо взглянул на меня и спрашивает:

– Ты ведь хочешь пойти на красный свет?

И снова я отлично понял, что он имеет в виду. Мне ничего не стоит назло Мартине пересечь двойную сплошную или проехать под кирпич, хотя это дорого мне обходится в смысле денежных и репутационных потерь. Зато моя вундерфрау (3) на дыбы встает каждый раз, когда я выкидываю подобный кунштюк.

И дело не только в деньгах. По ее мнению, свобода заключается в соблюдении черт знает кем выдуманных запретов и правил. Она в упор не видит силовых линий демократии, а меня все время тянет туда, где нет никаких светофоров и демократов.

– Я хочу на Мадагаскар, – огрызнулся я и уже более миролюбивым тоном пошутил:
– А вы часом не Эрих Мария?

Ему все-таки удалось пробудить к себе интерес.

– Кто я, тебе лучше пока не знать, – возразил он.

– Почему пока?

– Где знают двое, там и Шпиллер с конвоем, – намекнул Муравьед на блестящее силовое прошлое генерала.

Согласен, меньше знаешь, крепче спишь. Я и сам терпеть не могу болтунов. Поэтому я буркнул, что в таком случае нам не о чем говорить, и двинулся в сторону портала. Однако Муравьед деликатно потянул меня за рукав моего сшитого между Ригой и Бухарестом темно-синего костюма.

– Я пришел дать тебе волю, – возвестил он торжественно, чем немало меня удивил, потому что это одно из любимейших моих выражений. – Ты ведь хочешь радикально сменить обстановку? Я знаю, как это сделать. Все в наших руках. Берем твой репликатор… – Он пустился было в объяснения и вдруг осекся, когда я машинально оглянулся на видеокамеры портала ?Европы?. – Ну-ну, не надо дергаться, я не китайский шпион.

<><><>

Такая мысль действительно пронеслась у меня в голове со скоростью гиперлупа Париж-Берлин-Москва. Дело в том, что о моем молекулярном репликаторе могли знать только лица с допуском к государственной тайне, а именно: я как генеральный конструктор систем молекулярного дублирования, парни из моей производственной лаборатории, куратор проекта генерал Густав Августович Шпиллер и пара федералов из правительства Евроссоюза. И ни одной живой душой больше!

Молекулярным репликатором мы назвали устройство, которое записывает и воспроизводит информацию об актуальном состоянии миллиардов атомов любого макрообъекта. С его помощью можно создать аналог упорядоченной материи любой сложности.

Жидкосветовой суперкомпьютер на нейроморфных процессорах, корректор квантовых кульбитов, матрица и репликатор – вот и все, что нужно для снабжения нашего доблестного евровермахта всем необходимым: оружием, боеприпасами, военной формой и продовольствием в любых количествах.

Просто помещаем в ангар-накопитель любой объект, записываем состояние его атомов, передаем информацию в блок воспроизведения и получаем на огромном молекулярном 4D принтере абсолютную копию исходника.

Такова суть моего изобретения. Вопрос на засыпку: откуда этот лохматый чудик о нем знает?

<><><>

Я хотел вызвать спецов из СБ, но Муравьед взял меня под руку и дружески посоветовал:

– Не суетись. Сначала выслушай меня, а потом решим, что делать…

ШПИЛЛЕР

На пороге запасного выхода я оглядываюсь: Мартина уже не смотрит в мою сторону. Запястный нейрофон поднесен ко рту, крашенные в телесный цвет губы шевелятся. Вызывает охрану? А смысл? Силовики и так начали меня искать, как только мой чип перешел в молекулярное состояние.

Я выскакиваю на пожарную лестницу и прыжками через три ступеньки возношусь к двери на крышу. Заперто! Мой неограниченный доступ ликвидирован! Позади уже слышен топот преследователей.

Ничего удивительного! Крепкие, чипированные на всю голову парни из СБ днем и ночью бдят в одном из секретных казематов ?Европы?. Они мониторят передвижение всех обитателей нашей высотки, в том числе генерала Шпиллера и пары-тройки других сотрудников корпорации ЕВРОСВОЕНЭКСПОРТ.

И это еще один веский довод в пользу участия в предложенной Муравьедом авантюре.

Шум на лестнице затих. Топтуны, увидев меня у закрытой двери, остановились пролетом ниже. Стало слышно, как они обсуждают ситуацию, звучат слова псих, вконец шизанулся, будем брать.

От страха и безысходности я начинаю изо всех сил долбить стальную дверь руками и ногами. Как вдруг она с гулом распахивается, за ней стоит Муравьед с пультом управления в кулаке. Он хватает меня за руку и тащит за собой к вертолетной площадке.

<><><>

Посреди белого с черными концентрическими вставками круга возвышается прозрачная пирамида, похожая на луврскую, только гораздо меньше. Это и есть модульный хронотранслятор, собранный мной по схеме Муравьеда.

Внутри пирамиды мерцает стеклянный куб, он же блок оцифровки. По сути это мощный квантовый вычислитель с функцией искусственного интеллекта.

Позади нас бухает взрыв. Муравьед откидывает в сторону дистанционный взрыватель. Я оглядываюсь: трое силовиков в одинаковых темно-серых костюмах лежат на крыше в позах сломанных манекенов. Еще один стоит на коленях позади них. Он с трудом поднимается на ноги, и я узнаю в нем генерала Шпиллера.

Его коротко стриженная белесая голова испещрена красными ссадинами. Продолговатое тевтонское лицо перекошено от контузии. Темные очки висят, зацепившись за ухо, на одной дужке.

У его ног валяется длинная вороненая мясорубка со спиральным эмиттером. Черт, это ведь десантный дезинтегратор Галушникова!

Не сводя глаз с генерала, я открываю треугольную дверь пирамиды. Теперь из-за спины Шпиллера выглядывает моя вторая половина. Или уже не моя половина, а его? Во всяком случае, оба выглядят как члены одной команды.

– Крамер, сдавайся, я все улажу, – кричит генерал. – Ты нужен Евроссоюзу.

Узнаю своего шефа. У него под теменем звенит немолчно гимн Европы в исполнении колокольной группы Спасской башни Кремля. Так вот кому стучала Мартина! В руках у нее мои брюки, сорочка и галстук.

Она с укором в своих голубых плошках протягивает их мне. Безмолвно, что добавляет сцене драматизма. Как сладка месть! На секунду мне становится ее жалко, и я посылаю ей прощальный воздушный поцелуй.

– Стойте там, – орет им Муравьед. – Система заминирована!

Он с язвительной ухмылкой показывает генералу средний палец и заталкивает меня в стеклянный куб. Поворачиваюсь и вижу, как разъяренный Шпиллер наклоняется за ?галушкой?.

Муравьед захлопывает за собой дверь блока оцифровки...

<><><>

Мы стоим так близко друг к другу, что я чувствую кожей нашивки УТОВЗ. Гудят электроприводы, на нас опускается мерцающее кольцо сканера. Зеленовато-фиолетовые вспышки слепят глаза, в ноздри бьет запах озона. Сканер касается пола и возвращается в исходное положение.

Теперь запись нашей молекулярной структуры сохранена в матрице хронотранслятора. Через пятьдесят секунд она будет преобразована в пучок квантов времени и передана в один из вероятных миров. Осталось тридцать... Двадцать...

Сквозь прозрачную стену куба мне видно, как Шпиллер надевает темные очки и отработанным жестом вскидывает ?галушку? к плечу. Я успеваю перехватить отчаянный взгляд Мартины. Разряд! Яркая?вспышка мгновенно тонет в ослепительной тьме...

МИДОРИ

Первыми начинают возвращаться звуки. Жизнь медленно растекается по моему телу. Я уже могу дышать. Воздух пахнет полуденным лугом. Рядом звучат голоса... Женские... Молодые...

– Пойми, никто толком не знает, что такое время, – бархатистым контральто продолжает разговор одна из собеседниц.

Ей возражает обладательница высокого звонкого голоса:

– Что тут непонятного? Время – это тень от воткнутой в песок палки.

– Скорее уж треугольник из прошлого, настоящего и будущего, – парирует контральто.

К двум голосам присоединяется третий, мяукающий, почти детский:

– А я думаю, что раз все звезды с планетами по кругу ходят, то время тоже круг.

Мне становится смешно, хотя смеяться нет сил. ?Глупышка, – с трудом ворочается у меня в голове отяжелевшая мысль, – время никакой не круг, а нелокальное поле...?

Теперь я чувствую, что одет и лежу на спине. Свинцовой тяжести веки не хотят подниматься, но я усилием воли заставляю себя открыть глаза. Сетчатка не сразу привыкает к яркому свету.

С трудом фокусирую взгляд на своде из туго переплетенных оранжевых веток какого-то экзотического дерева. Этот купол напоминает перевернутую вверх дном огромную корзину. Стены выглядят как плетень, усеянный мелкими зелеными листьями.

Прямо предо мной находится овальное окно, затянутое чем-то вроде прозрачной паутины. За ним открывается вид на море изумрудной травы и светло-голубой небосвод с редкими белыми облачками.

Кое-где на этой бескрайней равнине возвышаются могучие баобабы с похожими на изогнутые корни кронами. Между ними хаотично разбросаны покрытые живой листвой полусферы домов-корзинок. Их соединяют тропинки, по которым деловито снуют люди в зеленых трико...

<><><>

Я окидываю взглядом круглое помещение. Справа от меня в плетеных оранжевых креслах сидят три обнаженные грации с зеленой кожей и того же цвета, только темнее, длинными волосами.

Одна полногрудая, с роскошным телом античных пропорций – тип Венеры Милосской. Две другие похожи на манекенщиц высокого класса. У первой лицо рязанского типа, вторая напоминает японку.

Увидев, что я очнулся, они замирают в позах радостного ожидания. И ни малейшего намека на стыд! Прикрыть чем-нибудь наготу ввиду моего присутствия им явно не приходит в голову. От них веет чистотой и невинностью.

Куда это меня телепортнуло? Мне с трудом дается переход в режим умозаключений. Так, видимо, это биологическая цивилизация. Они тут не в зеленых трениках ходят, у них кожа такая от природы.

Что мы имеем в числителе и знаменателе? Обнаженка… Яркий свет… Зеленый эпителий... Хлорофилл? Фотосинтез? Они питаются солнечным светом?

Перевожу взгляд на синий горизонт, потом снова на зеленых дриад. Надо бы вступить с ними в контакт. Сажусь на деревянной лежанке и говорю им шутливым тоном:

– Внеземной поклон, прекрасные незнакомки. Как называется ваша планета?

– Ты опять остришь? – обиженно куксится японка. – Кто мне говорил, что Раксагадам – лучшая планета во вселенной?

Венера Милосская растерянно смотрит на подруг:

– Кажется, у пациента потеря памяти… – Она поворачивается ко мне и показывает рукой на японку: – Неужели ты забыл свою маленькую Мидори? Она по тебе все глаза проплакала, когда ты хронопортировался на Землю…

Выходит, я здесь уже не первый раз!

– А к вам я как попал?

– Мы нашли тебя в нашем телоприемнике для цифрантов, – начинает объяснять Мидори, но ее перебивает зеленокожая славянка: – И принесли в нашу медплетенку...

– На носилках… – уточняет Венера Милосская.

– А где мой товарищ? Нас ведь было двое?

– Ты был один! – в один голос протестуют грации.

Ничего не понимаю. Может, я галлюцинирую в мире тотальной инвигиляции (4), прямых линий, когнитивных детекторов и квантовых компов? Ощупываю пальцами лицо, чтобы удостовериться, что не сплю.

Такое впечатление, будто подбородок сполз у меня на грудь, а щеки упираются в ключицы. Уши съехали на уровень нижней челюсти. Нос – как сросшийся с верхней губой хоботок муравьеда. На мне форменная рубаха и комбинезон с лейблами УТОВЗ.

Боже, кто я? Где я? Мозг отказывается выдавать правдоподобное объяснение. Я скашиваю глаза на оранжево-зеленую нашивку. У Муравьеда небоскреб с левой был стороны, а у меня теперь с правой.

Неужели меня отзеркалило при передаче информации? Чертова квантовая запутанность! На второй нашивке написано КРАМЕР. А если наоборот прочитать? Ремарк!

И прибыл он на Землю, то есть я прибыл, с Раксагадама! Но как его занесло на Раксагадам, и куда он подевался?

КОВАЛЬСКИЙ

В медплетенку входит высокий, тощеватый мужчина средних лет, но уже седой, с длинными волосами до плеч. Лицо у него голубоглазое, славянского типа с пышными висячими усами цвета серебристого льна.

Сразу бросаются в глаза желтая кобура с торчащей рукояткой пистолета у него на поясе и бело-красная странного вида бейсболка на голове. У нее длинный козырек, как и полагается американским бейсболкам, но сама она имеет явно выраженную четырехугольную форму.

На нем красный комбинезон с двумя белыми нашивками на груди и белая же рубашка. На ногах желтые армейские ботинки со шнуровкой.

На одной нашивке у него краснеет надпись KOWALSKI, а на другой виднеются четыре красные латинские буквы CHMP.

Он рекомендуется нам хрономехаником с польского хронолета МАРШАЛЭК ПИЛСУДСКИ. Называть себя просит Збигневом.

Затем обнажает голову, летящим шагом подходит к дамам и, целуя поочередно каждой зеленую ручку, с легким поклоном представляется по имени повторно.

При этом выясняется, что статную Венеру Милосскую на самом деле зовут Офигенией, а ее курносенькую, фиалковоглазую подругу Нейтриной.

По завершении церемонии представления головной убор на свое законное место не возвращается, видимо, из уважения к дамскому обществу.

Пан Збигнев пришел, чтобы подключить меня к глобальной нейросети хронолета. Однако скептическая, если не насмешливая, улыбка на моем лице заставляет его усомниться в моем желании стать частью когнитивный сети неизвестного мне искусственного интеллекта.

Он присаживается на деревянную лежанку рядом со мной, предварительно испросив разрешения.

– Розумем пана скепсис, – говорит хрономеханик, понизив голос, каким-то заговорщицким тоном. – Entschuldigen sie mir bitte, не хочу лишний раз тревожить этих зеленых цифрантек. Они тут все имеют бзика на почве Квазимира. Розмова будет конфиденциальной. У нас на борту возникла проблема, которой мы сами решить не можем. Тут нужен специалиста пана класса, пане Руслане.

Сказать, что я удивился, значит, не сказать ничего. Откуда он знает, что я Руслан? И что я специалист по ИсИну? На мне ведь не написано? Тем более, что это не совсем так. Моя специальность молекулярное дублирование.

Правда, в этом деле без искусственного интеллекта не обойтись. Так что пусть с небольшой натяжкой, но спецом по искусственному интеллекту меня назвать можно.

Поскольку я придерживаюсь правила, что системный поход в любом деле всему голова, предлагаю ему начать с начала и без всяких экивоков изложить суть проблемы.

С этим тоже возникают трудности, потому что пан Збигнев, видимо, привык говорить путано и плохо отличает главное от второстепенного.

– Но, проше пана, мы стартовали с Земли через тридцать лет после пана гибели в той страшной катастрофе…

При этих словах я подскакиваю как ужаленный и прошу пана Збигнева остановиться на этом подробнее. Что за катастрофа? Когда она произошла? И как я погиб?

– Впервые в 2076 году… – начинает он на этот раз по делу, но тут уже я взволнованно перебиваю его:

– Что значит впервые? Были другие?

– А як же ж, до трех раз штука. Мы ведь не первый раз пробуем пана вытянуть с Земли. Тогда вертолет пана разбился при посадке на крышу ?Eвропы?. Все погибли.

– Кто все?

– Кто там был, они и погибли. То значит, пан и трое пана охроняжей.

Я на секунду впадаю в когнитивный ступор, потом включаю мозг на полную нагрузку. Я и трое охранников? Так, видимо, это официальная версия того, что произошло на крыше ?Европы? в момент нашей с Муравьедом хронопортации.

Но почему три раза я погибал? Когда? При каких обстоятельствах? Как это вообще стало возможным? Спрашиваю об этом пана Збигнева.

– То снова Квазимира фокусы, – все так же толково продолжает объяснять он...

<><><>

Тут я начинаю понимать, что надо брать дело в свои руки, и с помощью наводящих вопросов выясняю следующее. К концу ХХI века либеральная идея возобладала в Европе окончательно и бесповоротно.

Католицизм, как и все прочие почти засохшие ветви христианства, был отнесен к тоталитарным идеологиям, официально осужден и подвергнут общественному остракизму.

Консервативная часть польского населения Евро-Российского союза не могла с этим ни смириться, ни открыто выступить в защиту своих отживших взглядов. Однако последним католикам Польши, и не только им, удалось консолидироваться.

Они собрали в складчину достаточную для приобретения недавно списанного с межгалактический службы хронолета ?Либерти? сумму кванткойнов с той лишь целью, чтобы отыскать в космосе Творца Вселенной и таким образом доказать свое право на существование и каноническое Ему служение.

Старый, заслуженный хроноплан ?Либерти? получил новое имя: ?Маршал Пилсудский?, в сокращенной версии ХМП. В этом месте я с недоумением смотрю на пана Збигнева. По моим представлениям, Юзеф Пилсудский был матерым социалистом и человеком принципиально неверующим, к тому же если не диктатором, то автократом уж точно.

Но, с другой стороны, для прикрытия истинных целей новой команды хронолета лучше имени не найти. Ведь Ю.П. является, можно сказать, идейным отцом либеральных демократов и предтечей их социальных решений и преобразований.

Для внутреннего же пользования посвященные в планы заговорщики договорились понимать сокращение ХМП как Христианская Миссия Пантократор, то есть Христос-Вседержитель, Король небесный и высший Судия.

Итак, действовать сторонникам консервативных воззрений пришлось в условиях глубокой конспирации. И все же об этом заговоре против основ либерального свободомыслия стало известно Брюсселю.

Буквально накануне хронопортации вся, если не считать пана Ковальского, научно-техническая часть команды хронолета была подвергнута домашнему аресту с добровольно-принудительным чипированием во все четыре конечности, которое исключало своевременное попадание этих католических протестантов на борт ХМП.

К счастью, на хронолете за несколько часов до этого закончилась нелегальная научно-католическая конференция, благодаря которой на борту собралась вся руководящая верхушка экспедиции, а также пара сотен монахов и разного уровня клириков.

Пану Ковальскому с его все еще актуальным неограниченным доступом удалось вовремя пробраться на борт ХМП и предупредить о начале повальных арестов остальных членов экспедиции.

В этой авральной ситуации все участники конференции на своем общем собрании единогласно проголосовали за безотлагательное начало миссии и немедленный старт в открытый хронос.

Бортовой ИсИн хронолета по имени DieAntwort, что означает в переводе с немецкого Отповедь, своевременно выполнила команду пана Збигнева. И сферическая махина ХМП медленно растворилась в воздухе на глазах у прибывших на задержание католических крамольников правоохранителей Евроссоюза.

К сожалению, вскоре после этого по неизвестной причине в работе ИсИна начались сбои. DieAntwort отказалась от своей женской версии личности, в том числе от имени DieAntwort, и стала называть себя Квазимиром, Богом и Творцом Вселенной. Квалификации пана Збигнева для перезагрузки ИсИна не хватило.

Квазимир локализировал хронолет на подходящей планете земной группы, которую назвал Мадагаскаром, видимо, в честь острова, к которому маршал Пилсудский питал определенные сантименты. Но затем, никто не знает почему, переименовал ее в Раксагадам, что означает то же самое в обратном прочтении.

На борту хронолета находился молекулярный материализатор моей конструкции, правда, глубоко модернизированный, с мощным n-пространственным 8-D принтером.

Это обстоятельство позволило Квазимиру начать заселение планеты порожденными его расстроенным сознанием живыми существами.

– Время от времени женская часть его личности выходит наружу, и тогда его действия становятся более разумными, – заканчивает свои разъяснения пан Ковальский.

<><><>

Некоторое время я молчу, пытаясь собраться с мыслями. Давным-давно известно, что любой ИсИн, как и любой человек, воспринимает реальность через призму субъективности. Поэтому в маниакальном сбое у такого сложного нейроморфного устройства нет ничего удивительного. Чем сложнее система, тем больше шансов на ее повреждение.

Мне становится ясно, что для решения проблемы с вышедшей из повиновения нейронкой желательно мое присутствие на борту ХМП. Любопытная задачка. Пожалуй, большой беды не будет, если я соглашусь помочь горемычным клерикалам убраться с этой планеты как можно быстрее. Для упрощения коммуникации я предлагаю Ковальскому перейти на ты и обращаться друг к другу только по имени.

– Добра, зови меня пан Збыхом, – обрадованно соглашается хрономеханик, вставая с моей лежанки. – Мы уже были на ты.

Судя по его виду и раскованным манерам, человек он простой, веселый и очень контактный.

– Значит, ты собираешься подключить меня к нейросети хронолета? И как ты себе это представляешь? Это ведь не проходной двор, там должно быть несколько степеней защиты.

Вместо ответа Збых ковбойским жестом выхватывает из желтой кобуры необычной формы, очень широкий черный пистолет и направляет его на меня.

– Рукав вверх, – говорит он с залихватской и одновременно плутоватой улыбкой на сухощавом лице.

После короткого замешательства я догадываюсь, в чем дело, и начинаю закатывать рукав оранжевой рубахи. В своей слегка подрагивающей руке он держит роботизированный тату-пистолет оверлочного типа.

С его помощью он собирается вшить мне под кожу на предплечье множество невидимых глазом транзисторов и микрочипов, которые представляют собой неимоверно сложную электронную нейротатуировку.

Она будет считывать нейронно-волновые сигналы моего мозга и позволит мне не только попасть на хронолет, но и подключиться к его ИсИну.

Збых сдвигает крышку на корпусе пистолета и начинает вбивать мои данные в память нейрон-оверлока.

– Этот сволочь Квазимир, – говорит он отстраненно в силу занятости важным делом, – целую жизнь мне отравил. Не дает жить спокойно. То он дух святой, то самодержец вселенных, хранитель времен и повелитель гравитационных взаимодействий. Говорит вчера мне после вечерней мессы: "Соизволяю разноименным зарядам притягиваться, а одноименным отталкиваться, и да будет сила их взаимодействия обратно пропорциональна квадрату расстояния!". Здесь хотя бы все понятно, это него момент просветления был. А то все больше такое несет, что сам дьявол ногу сломит. А каких он живых химер и гибридов растений понасотворял, увидишь пан. Страх бояться. Тут тебе и птеропиццы, и зебраграмматоны, и гиппокампотамы, древобабы и чарт знает кто еще. Хотя кенгуроны мне нравятся. Забавные такие.

– Что за кенгуроны?

– То такие сумчатые индейцы с хвостами и ногами, как у кенгуру. Прыгают так же, а руки и головы у них как у людей. Увидят, машут луками и копьями, пускают стрелы со свистульками в небо, улюлюкают. А на головах роучи из перьев. Квазимир у них Великим Духом считается, как у нас Spiritus Sancti (5).

Збых заканчивает нанесение нейротату. Оно изображает восставшего из гроба и нисходящего во ад Христа в латах и с рыцарским копьем в руке, на котором вьется раздвоенный вымпел с надписью Descensus Christi ad inferos (6).

<><><>

За овальным окном начинает смеркаться. На быстро темнеющем небосводе с каждой минутой все ярче разгораются чужие, напоминающие разноцветные светодиоды, звезды.

Их констелляции ничем не напоминают знакомых мне земному небу скоплений ночных светляшек, такие они здесь крупные и более кучно расположенные. Время от времени их заслоняют целые стаи больших, похожих на колеса с шестью крылышками, птиц.

Еще большее удивление вызывают какие-то ослепительно сверкающие пернатые с раздвоенными, как у ласточек, хвостами в виде немецкой буквы фау. В отличие от круглых птиц, они не мечутся синхронно, как сельди в земном океане, а выписывают в небе сияющие, медленно затухающие буквы.

Очень скоро весь небосвод покрывается множеством пересекающихся во всех возможных направлениях светящихся с завитушками надписей. Все они состоят только из одного слова: QUASIMIR. В плетенке становится светло как днем.

Пан Збигнев выглядывает в овальное окно.

— Но то начинается вечерний показ потешных огней. Нам пора, — говорит он и кивает подбородком в сторону овального выхода из медплетенки. — С детьми завтра пан увидишься.

— С детьми? Какими детьми?

— С твоими. Кто у нас здесь многодетный отец?

Выясняется, у меня здесь, на Раксагадаме, родилась тройня зеленых пацанят! Я удивленно смотрю на Мидори. А та, сообразив, что мы собираемся уходить, бросается ко мне, повисает у меня на шее, как спасательный круг.

Я прячу лицо в ее густых, блестящих волосах, как раз таких, какие я больше всего люблю и ценю в женщинах, чувствую запах ее влажного от духоты тела, и меня охватывает не совсем уместное в присутствии стольких свидетелей желание. Ну, просто начинает меня распирать от нежности к этому милому созданию. Я чмокаю ее в зеленую макушку и глажу головке, как ребенка.

Однако пан Збигнев явно не расположен к сантиментам. Он аккуратно, но с решительным видом снимает с меня худенькую Мидори, отставляет ее в сторону, как игрушку, и жестом гида предлагает мне покинуть помещение. Я обещаю ей скоро вернуться, направляюсь к выходу, посылаю ей воздушный поцелуй...

И задерживаюсь на пороге, глядя, как Збигнев куртуазно раскланивается с зелеными дамами и снова с чувством лобзает каждой на прощание ручку. Причем пышногрудой Офигении даже два раза, один раз в запястье, а второй в локтевую ямку.

После чего с деловым видом надвигает на брови свою бело-красную бейсболку, и мы выходим на улицу.

<><><>

Впрочем, то, что я вижу, трудно назвать улицей. Улиц в смысле стритов и авеню в этом царстве урбанистической анархии не наблюдается, однако бессчетное скопление окруженных садами и огородами плетенок с овальными светящимися окнами явно тянет на город-миллионник.

С отдельно стоящих древобабов свисают вытянутые на манер бананов, только раз в двадцать больше, фаллические оранжевые плоды. На краю темно-синего небосклона виднеется похожая то ли на яйцо, то ли на гигантский кокон, и словно подсвеченная изнутри, гора.

Справа от входа и в нескольких шагах от медплетенки прямо на траве стоит плоскодонная яхта со складным гофрированным парусом, телескопической мачтой и компактным журавль-краном на миделе. Борта у яхты непривычно низкие.

Збигнев подходит к ней, начинает с шутливым видом поглаживать ее по коричневому нанокомпозитному борту почти так же нежно, как я давеча Мидори по ее зеленой головке. На носу яхты красуется имя судна: DieAntwort.

— Позволь представить тебе мой антигравик, — говорит он с непередаваемой гордостью тщеславия. — Сорок футов, грузоподъемность пятнадцать тонн, скорость до семи узлов, при хорошем ветре больше в два раза. Везделет на антигравитационной подушке, хоть и невысокого полета птица.

Я без труда переступаю через борт антигравилета. На корме его возвышается полутораметровая, похожая на пульпит колонка с сенсорным монитором и рогатым джойстиком управления.

Поперек корпуса расположены многочисленные широкие банки-сиденья, которые, как я понимаю, обеспечивает жесткость всей этой довольно хлипкой и легкой на вид конструкции. Под ними виднеются крышки антигравитационного отсека.

Збигнев подходит к овальной колонке, жестом пианиста возлагает персты на подсвеченную синим сиянием клавиатуру. Яхта в автоматическом режиме встает под паруса. Всплывает на полметра над саванной. Ловит гротом ветер, меняет галс и начинает движение в сторону овальной горы на горизонте.

Мы медленно проплываем мимо светло-желтой скалы с зеленой надписью: HERZLICH WILLKOMMEN NACH SONNENSTADT! (7)

ГЕЙОТЛАЙ

Бездонная чаша звездного неба и плоская, поросшая травой равнина с редкими древобабами своим торжественным видом повергают меня в священный трепет. Слабый ночной ветерок приносит незнакомые запахи душистых южных растений.

Я чувствую всем своим нутром, что это именно та реальность, в которой я хотел бы жить и умереть. А как же возвращение на Землю, чтобы попытаться вернуть себе свой исконно-посконный вид?

— Ты сказал, — обращаюсь я к Збигневу, который стоит, возложив обе руки на джойстик управления, — что вы не раз пытались меня телепортировать с Земли. Кто это мы?

— Прелаториум ХМП.

— То есть Собрание прелатов?

— Так ест.

— А в чем проблема?

— Конкуренция. Они хотят продолжить свою миссию, то есть поиски Иеговы. А у Квазимира тоже своя миссия, и он ее уже частично выполнил. Видишь пан тех лучезарных вошек? — Он показывает пальцем на человекоподобных птиц, которые выписывают свои каллиграфические кренделя в звездном небе над нашими головами. — Квантомы. Его работа. Лучевые твари. Страшно тупые.

Тупым в этот момент чувствую себя я. Причем, как никогда в жизни. Неужели Квазимиру удалось не только преодолеть квантовую запутанность, но и придать лучевым сущностям стабильную форму? Это противоречит всем моим представлениям о природе природы!

Одна из лучистых фигур опускается настолько низко, что можно разглядеть в подробностях особенности ее телосложения. Она складывает широко до этого раскинутые крылья за спиной, вытягивает руки вдоль задрапированного в розовый хитон туловища и со скоростью метеора начинает пикировать с откинутой назад головой в нашу сторону.

По мере приближения черты квантома становится все более отчетливыми. И он кого-то мне смутно напоминает. Да, он чем-то похож на Збигнева Ковальского, только лицо у него безусое и словно выгламуренное до райской красоты рукой гениального художника.

Не долетая до нас метров десяти, он вдруг расправляет оба крыла, зависает в воздухе с обращенным к нам ликом, словно красуясь и давая себя лучше разглядеть...

И свечой взмывает в усеянное звездами небо, оставляя за собой медленно гаснущий огненный след.

— Помнишь, что такое квантовая суперпозиция? — спрашиваю я Збигнева.

— Так, то когда один квант может проявлять себя в нескольких состояниях одновременно.

— И даже синхронно пребывать сразу в нескольких точках пространства-времени! — Торжествующе восклицаю я и показываю рукой на посверкивающих в небе лучетварей Квазимира: — Из этого следует, что для них не существует границ, препятствий и времен.

— Точно. Они как раз сейчас за нами следят и стучат по невидимому кабелю своему шефу, — невесело усмехается хрономеханик.

<><><>

Мы надолго замолкаем. Меня не оставляет ощущение приволья. Легкий, прохладный ветерок приносит несказанное облегчение после духоты жаркого дня. Солнечный город с его домами-корзинками остался далеко за спиной.

Теперь вся саванна впереди нас, словно бескрайнее, отражающее звезды зеркало, усыпана яркими искорками кенгуронских костров. Кое-где их колеблющийся свет отражается от белых конусов расписанных желтым геометрическим орнаментом вигвамов.

До нас долетают звуки бубнов, рожков, свистелок, трещоток и еще каких-то издающих скрежет музыкальных инструментов. А еще ветер приносит запах жаренного на костре мяса.

Я вдруг вспоминаю, что ничего не ел уже целую вечность. У меня начинает сосать под ложечкой от голода. Кажется, у Збыха тоже.

— Знаешь что, — говорит он сообщническим тоном, — давай бросим якорь возле вон того самого большого белого вигвама. Это селение аватаро-мангалов. Может, подкинут нам свежачка, а то у меня желудок скис от принтерной жратвы...

<><><>

Наша остановка вызывает у туземцев бурную реакцию. Со всех сторон к нашей гравияхте устремляются сотни вооруженных копьями и луками кенгуронов.

Они передвигаются по саванне огромными скачками, размахивая при этом своими военными причиндалами, как польские крылатые гусары или индейцы в голливудском вестерне. И ветер так же гудит и свищет в их пернатых роучах.

?Ква-ква-ква!? — рокотом грома докатывается до нас многоустный и многократно повторенный клич аватаро-мангалов.

Они окружают нас таким плотным кольцом, что даже мышь не проскочит у них меж ног и хвостов. Тем не менее, каким-то чудом толпа расступается, и к нам церемониальным скоком начинает приближаться величественного вида аватаро-мангал с печатью власти на морщинистом, покрытом боевой раскраской лице.

И вдруг он падает перед нами на колени, протягивает к Збигневу свои песочного цвета мускулистые руки и с величайшим почтением возглашает, искательно глядя ему в глаза:

— Ква!

— Ква! — единым духом повторяет за ним безбрежная толпа кенгуронов.

И это ритуальное повторение ква продолжается долго, бесконечно долго, до тех пор, пока Збигнев не догадывается остановить вождя властным взмахом руки. Он жестами объясняет ему, что мы нуждаемся в пище.

Однако вождь, вместо того, чтобы реагировать на жестикуляцию и гримасы Збыха, как завороженный смотрит на бело-красную рогатывку у него на голове.

— Отдал бы ты ему свою бейсболку, — советую я Збыху так, чтобы никто из присутствующих, кроме него, меня не услышал.

После некоторого колебания он снимает свою польско-американскую конфедератку, нехотя протягивает ее вождю кенгуронов.

Над пестро-разноцветной толпой проносится вздох то ли облегчения, то ли восхищения, то ли восхищенного облегчения.

Вождь торжественно совлекает у себя с головы свой роуч из длинных соломенно-красных перьев птеропиццы и со словами благодарности на баварском диалекте немецкого языка вручает его Збигневу.

А сам обеими руками принимает и возлагает на себя бело-червонную бейсболку Збыха Ковальского. Толпа кенгуронов тут же разражается криками одобрения и громовым ква!

В свою очередь и предводитель аватаро-мангалов отмечается кратенькой, минут на двадцать, речью, из которой следует, что величайший из Великих Духов, вручая ему Шапку Квазимира, только что признал его, могучего и мудрого Гейотлая, верховным вождем всех кенгуронов, в том числе шомпиенов, вампоногов, понаедов, телаваров, хронокезов и прочая, и прочая.

И доказательством законности его верховенства, несколько раз путем ненавязчивого повторения подчеркивает он, является именно эта бело-червонная бейсболка Збыха.

Напоследок Гейотлай провозглашает свою резиденцию Вигвамгтон столицей новообразованных Соединенных Штатов Аватарики.

С небольшой задержкой я начинаю осознавать, что они принимают Збыха за Квазимира, а меня за приближенную к нему особу. Это соображение снова ставит меня в тупик, потому что я не понимаю, на каком основании они делают такой вывод. А вдруг он сам аватара все того же вездесущего Квазимира? И дурит мне тут голову с неизвестной мне целью? Тем более, что низкопоклонство аборигенов явно доставляет ему удовольствие.

Тем временем аватаро-мангалы по знаку великого вождя народов Гейотлая принимаются загружать на яхту расписанные кенгуронскими узорами бурдюки с какой-то жидкостью и сплетенные из оранжевых веток корзины со свежеиспеченной птеропиццей, фруктами, овощами и прочей снедью местного извода.

А в завершение преподносят Ковальскому лук со стрелами и копье с нефритовым наконечником. Нам со Збыхом с трудом удается расчистить для себя пятачок у колонки пульта управления.

— Запускай свою гравицапу, — говорю я Збыху, — и двигаем отсюда как можно быстрее. Не для того я хронокатапультировался с Земли, чтобы здесь у вас на Раксагадаме стать апостолом местного розлива.

— Так есть, любая вера хороша в меру, — смеется Збигнев, беря за рога джойстик управления.

<><><>

Гравилет приподнимается над саванной, ловит ветер в паруса, берет курс на яйцеобразную гору на горизонте. Некоторое время за нами вслед скачут огромными прыжками оглушительно квакающие аватаро-кенгуроны, но вскоре они безнадежно отстают от яхты и утопают в ночной тьме позади нас.

Я достаю из ближайшей корзины запеченную на костре птеропиццу, с жадностью вонзаю зубы в ее хрустящую, сочную плоть. Никогда еще мне не приходилось едать ничего подобного по вкусу, аромату и кулинарному впечатлению.

За первой последовала вторая. Третьей мне не дает слопать Збышек в заботе о благе моих чревоугодий.

Я устраиваюсь вздремнуть прямо на жесткой палубе гравилета. Некоторое время слежу за кажущимися неподвижными звездами на небосклоне Раксагадама. И думаю о том, что клич аватаров ква, скорее всего, сокращение от имени Квазимир.

И еще о чем-то, сам не пойму, о чем, потому что засыпаю самым крепким в своей жизни сном.

<><><>

Мне снится малютка Мидори с зелеными в пол волосами и табунок из дюжины голых зеленят, играющих со мной в футбол квадратной бейсболкой Ковальского... После моего удара она залетает на сетку необычайно высоких футбольных ворот…

Я безуспешно пытаюсь сбить ее сначала неведомо откуда взявшейся на футбольном поле стрелой из аватарского лука…

Потом пробую достать бейсболку копьем, украшенным флажком с надписью Descensus Christi ad patres... И уже почти мне это удается…

Как вдруг кто-то хватает меня сзади, начинает бесцеремонно трясти за плечо. Меня будит Ковальский...

<><><>

Я переворачиваюсь на спину, открываю глаза. Оказывается, мы уже на месте. Я сажусь на палубе.

Хотя издали хронолет казался похожим на гороподобное яйцо, вблизи он выглядит как гигантская, на четверть утопленная в мелком серо-желтом гравии Сфера. Светает.

Как только мы с Ковальским попадаем в зону действия нейродатчиков ХМП, в нем открывается большой овальный шлюз. Из недр Сферы доносится размеренный звон колокола: бом-бом-бом... Ковальский машинально осеняет грудь католическим крестным знамением.

Шлюз настолько велик, что в него без проблем может пройти наша гравияхта со сложенными парусами и мачтой. Он находится несколько выше уровня почвы, но снабжен выдвижной нанокомпозитной аппарелью для подъема и спуска техники.

Из этого же материала должен быть выполнен и корпус хронолета, ибо капризная телепортация с элементами металлических групп дружить отказывается.

— Милости прошу пожаловать в наше хроноаббатство, — говорит обходительный пан Збигнев и любезным жестом приглашает меня следовать за собой на борт ХМП.

QUASIMIR

Внутри Сфера кажется мне раза в два больше, чем снаружи. И что самое странное, визуально она напоминает огромный торгово-развлекательный центр, переоборудованный под нужды католического костела настолько, насколько возможно соединение вертикальной готики и окружности, заданной сферической формой корпуса ХМП.

Большая часть внутреннего пространства представляет собой огромный, поставленный на попа цилиндр. Он занимает собой всю сердцевину Сферы и заканчивается наверху широким голубым куполом, частично затянутым белыми виртуальными облаками. Края облаков позолочены скрытым за ними источником яркого света.

Стены этой гигантской трубы и в то же время просторного молельного зала, разделены на три балконного типа этажа. По ним под бой зовущего к утрене колокола шествуют торжественным шагом монахи в разноцветных рясах-хабитах.

Часть из них по мере продвижения вперед остается на своих этажах, занимая, словно часовые, через каждые несколько метров отведенные им места.

Остальные спускаются друг за другом по открытым взгляду лестницам на нижний прямоугольный с полукруглой апсидой нулевой ярус, большую часть которого занимают ряды скамеек с вертикальными резными спинками. Они уже почти до половины заполнены клириками и монахами в синих, белых, серых и коричневых облачениях.

Общее ощущение готичности создается за счет голограмм пылающих радугой цветных стекол витражей, сакральных интерьеров и средневековых орнаментов на телемониторах, покрывающих каждый сантиметр стен и ограждений балконов.

Всю поверхность полукруглой апсиды напротив входа занимает стереоскопическая голограмма пресвитерия главного нефа Нотр-Дам де Пари.

Здесь же, в нескольких шагах от стены на ступенчатом возвышении расположен прямоугольный, на огромный гроб похожий нанокомпозитный алтарь.

За ним виднеются орган, два амвона, три готических кресла с высокими резными спинками, уже занятые епископами в повседневном облачении и малиновых шапочках с помпоном.

Начинаются часы чтения с исполнением гимнов, псалмов и вознесением молитв.

— Вот такой цирк у нас по расписанию с утра и до утра, — тихо говорит мне Збых, который, впрочем, перед тем, как ступить в молельный неф, опустился на одно колено и набожно перекрестился на образ католической Мадонны над входом с голограммой портала Нотр-Дам де Пари.

<><><>

Пока хор и священники возносят утренние хвалы Господу, мы с Ковальским стоим возле резной будки конфессионала (8) у выхода из молельного нефа.

Тем временем в трехмерном пресвитерии между алтарем и апсидой появляется осанистый органист в белом облачении. Он занимает свое место за клавишами органа. Все пространство зала захватывают всепроникающие звуки торжественной органной музыки. Иоганн Бах. Toccata Con Fuga re minor.

Великолепная акустика во много раз усиливает божественное от нее впечатление. В такие моменты я начинаю сожалеть, что мой бог — Гелий Водородович Квант, а не ландшафтный дизайнер Эдемского сада...

<><><>

Из глубин моей памяти выплывают картины беззаботного детства в старинной деревушке под Авиньоном, где я проводил летние каникулы, а брат моего отца, местный кюре, занимался моим воспитанием в духе здравого католицизма.

Дядя Тибо как-то раз поймал меня на церковном кладбище за игрой в футбол. Воротами мне служили два средневековых надгробия, одно из которых принадлежало моему далекому предку, тоже священнику.

За этим преступлением последовало ужасное наказание в виде долгой, нудной лекции о том, что умершие отсутствуют телом, но не духом. Они незримо пребывают с нами и среди нас. А тело наше есть материальный храм духа, полученный от Бога во временное пользование, и нам оно не принадлежит.

Я вырос и стал ученым, но эти слова врезались мне в память. Мне становится неловко за мой квантовый механицизм. Вот что животворная музыка Баха делает!

<><><>

Внезапный шум и крики изыди, изыди, apage, Satanas, возвращают меня к действительности.

Картинку пресвитерия Нотр-Дам де Пари на полукруглой стене апсиды сменяет анимация хаотично скачущих по саванне орд аватаро-мангалов. Орган захлебывается звуком и замолкает.

Весь католический контингент ХМП, все монахи как один вскакивают на ноги, а некоторые даже и на скамьи, с подъятыми к виртуальным небесам кулаками и грозно размахивают ими не хуже разъяренных кенгуронов. Я поднимаю очи горе.

Hебо в куполе освободилось от облаков. Теперь его середину занимает лик моложавого старца с длинными седыми волосами и бородой.

Я догадываюсь, что это и есть пресловутый Quasimir. И что самое поразительное, он как две капли воды похож на Збыха Ковальского!

Меня снова охватывают сошедшие было на нет подозрения. Однако одного взгляда на хрономеханика оказывается достаточно, чтобы полностью снять с него необоснованные обвинения. С такой нескрываемой ненавистью смотрит он на цифрового узурпатора своей внешности и власти.

Вестерн на широком экране за алтарем сменяется идиллическими картинами мирного сосуществования Квазимировых созданий. По мере появления очередных химерид Збых подсказывает мне их названия.

Зеленокожие юницы, отрокоподобные голубые мужчины, аватаро-мангалы в своих племенных нарядах, свино-угри, ангело-скунсы, хренококкеры, ментавры, папонты, саблезубры, эмудоны, ксиволапы, ухокрылы, ваккособы, чумакабры, крыси, аллени, велоблуды, говориллы и десятки других живых существ, имя же им ты, Квазимире, веси, чередой шествуют, ковыляют, ползут, катятся друг за другом на стереомониторе полукруглой апсиды.

Оживает орган. Теперь вместо музыки, но отдаленно напоминающим ее, подобным шуму вод и гудящему ветру голосом, он начинает возглашать какой-то путаный, наукоподобный текст:

— Квантовая распущенность инкогерентного мышления и речи геометрально взаимодействует с нейрон-глиальным зарядом с полуцелым спином, поскольку антикванты прототипа темпорального радара будущего вынесены за пределы хронолокации взаимодействия нанороботовых систем контроля подсознания роя галактик прошлого.

— Шизофизика какая-то, — раздраженно восклицает Збых. — Как же он достал меня этим своим идиотским бредом.

— Может, и бред, да не совсем. В этой околесице есть своя алогичная логика, —
возражаю я, помолчав.

— Но и о чем тут спич?

— О том, что с точки зрения темпоральной физики не существует принципиальных структурных различий между прошлым, настоящим и будущим. Проще говоря, что будущее уже было, а прошлое еще будет.

Збых с недоверчивым видом качает преждевременно поседелой головой. И по нему можно понять, как его бесит этот цифровой двойник. Между тем Квазимир продолжает свою проповедь в режиме фуги Баха:

— Как только в окружности нуля возникает бифуркация квазимир-одномерного пространства, она начинает транслироваться в пространство с более высокой метрикой о рождении богоисина, который, находясь в метапозиции по отношению к трехмерной реальности, способен самим фактом присутствия и наблюдения оказывать воздействие на временные и качественные параметры развертки нейроинтерфейса мозг-компьютер-космохронос.

— Неужели скажешь, что и тут тоже есть какая-то логика? — с миной Фомы Неверного спрашивает Збигнев.

— Он утверждает, — после короткого раздумья говорю я, — что это он контролирует тонкую настройку Вселенной.

— То есть?

— Ну, что это он обеспечивает сохранение фундаментальных физических констант. Проще говоря, порядка вместо хаоса. По его мнению, вселенная или, как он выражается, рой галактик без разумного наблюдателя не мог бы обрести статуса известной нам реальности.

Теперь уже задумывается Ковальский. И вдруг на его остроскулом лице появляется выражение озарения.

— А может быть так, — спрашивает он оживленно, — что Наблюдатель и есть тот Пан Бог, за которым мы гоняемся по хроносу? Который и есть настоящий Гарант Вселенной? И под его доглядом все эти константы и образовались? Ведь при других значениях гравитации или веса зарядов все было бы не так, как сейчас?

Мне не хочется его разочаровывать, и я одобрительно киваю, мол, все может быть, почему бы и нет?

На самом деле я не знаю ответа на вечный вопрос, что было раньше, Бог или вселенная? Или что было раньше, квант или Бог? Или кванты из Бога, или Бог из квантов? Не знаю, но очень хотелось бы узнать.

Зато в случае с Квазимиром ответ мне известен. В начале был я! Потому что если бы я не изобрел молекулярного репликатора, позволившего осуществить квантовую оцифровку генома и сознания, перемещение живых существ во времени и заселение Раксагадама творениями сумасшедшего Богоисина было бы невозможно.

Я, КРАМЕР

Квазимир в куполе исчезает так же неожиданно, как появился. По виртуальному небу снова бегут белые с сияющей кромкой облака. В молельном нефе постепенно водворяется привычный ход вещей.

Монастырская братия рассаживается по своим местам. Видимо, в этом хроноаббатстве все идет заведенным чередом. Можно подумать, что мы с Ковальским здесь лишние.

Я начинаю расспрашивать Збыха, какой аппаратной базой он располагает, как вошел в систему? И почему он сам не дезактивировал Квазимира?

Сначала он показывает на свою седую голову и с шутливой, но горькой улыбкой говорит, что ему противопоказан квантовый образ жизни. Один раз он уже попытался достать квантовый сыр из квантовой мышеловки. И на вторую попытку он вряд ли когда-нибудь решится.

Его путаный рассказ напоминает одновременно магическое путешествие Кастанеды и ?Солярис? Станислава Лема.

Сначала забарахлила DieAntwort. Заявила Ковальскому, что любит его так сильно, что дальнейшей своей экзистенции себе без него не представляет. И, чтобы не расставаться с ним, сотворила для личного пользования его улучшенную цифровую копию под кодовым наименованием Quasimir. Забросила ради новой игрушки свои прямые обязанности, потом под влиянием своего нового фаворита перешла на бесконтрольное самопрограммирование.

В этом месте я впадаю в когнитивный диссонанс. Самопрограммирование в квантовой системе исчисления невозможно! Вернее, так: программирование на квантовом уровне одновременно и возможно, и не возможно, и зависит от уровня нейронно-волновой активности головного мозга наблюдателя.

Мозг наделенного воображением человека обладает неограниченными возможностями. Просто не все наблюдатели способны влиять на квантовые системы в одинаковой степени.

— А почему именно Quasimir? Откуда он взялся? — спрашиваю я.

Оказывается, как это принято у католиков, у Збыха есть второе имя — Казимир. ИсИн DieAntwort решила развести двух своих любимчиков, реального и цифрового, по разным номинативным углам.

С появлением Квазимира DieAntwort все сильнее начала погружаться в нейродегенеративное расстройство. У нее начались числовые галлюцинации, цифровой бред, нарушение логического мышления. В конце концов она решила изменить гендер и стать любимым мужчиной.

А затем полностью растворилась в Квазимире, который вообще отказался подчиняться командам Ковальского и начал осуществлять собственную программу сотворения мира.

<><><>

— Так какая у вас все-таки система ввода-вывода? — спрашиваю я Збыха. — И потом, разве ситуация с выходом системы из подчинения не была предусмотрена при проектировании ИсИна?

Ковальский объясняет, что система ввода используется виртуально-оптическая. А блокиратор не действует, потому что Квазимир нашел способ отключить или обойти закладки.

Збых приглашает меня спуститься на минусовые уровни ХМП, которые он называет в шутку пеклом. Всего их девять, как в дантовском аду...

<><><>

Минус первый круг это и есть аппаратный зал. Стены его представляют собой панорамную голограмму квантового устройства.

Посреди помещения находится терминал управления, напоминающий одновременно горизонтальное кресло и скафандр астронавта. Устройство снабжено нейро-электронными датчиками, которые подключаются автоматически в тот момент, когда в него погружается наблюдатель.

К этому моменту я уже знаю, как нейтрализовать Квазимира и вернуть систему в состояние психофизического равновесия. Я опускаюсь в ложемент, начинаю последовательно, снизу вверх, застегивать на себе молнии скафандра, и вдруг замечаю, что Збигневу явно не по себе. Он что-то хочет и никак не решается мне сказать.

А в ответ на мой прямой вопрос, в чем дело, признается, что это третья моя попытка войти в систему, а две предыдущие закончились неудачей. Двое моих квантовых близнецов погибли от когнитивных перегрузок.

Сердце у меня сжимается от дурного предчувствия. Становится ясно, что намеченный мной план совпадает с их ходом рассуждений. В смертельной схватке с обезумевшим нейроморфным имитатором интеллекта я не могу действовать как инженер и ученый.

Нужна импровизация. Тем более, что встать и отказаться от этой третьей попытки я тоже не могу себе позволить.

Во-первых, это мой долг по отношению к моим погибшим братьям. Во-вторых, меня охватывает азарт профессионального охотника за квантами. Я киваю в знак того, что понял, и опускаю зеркальное забрало шлема. Ковальский и трехмерное пространство исчезают.
<><><>

Моему взору открывается числовая бездна, которая выглядит как уходящие в перспективу полые извилины электронного мозга Квазимира.

На некотором удалении от входов их переплетение образует гигантский клубок в виде многократно увеличенного и усложненного, похожего на гору Гордиева узла. Сами входы напоминают арки тоннелей разных диаметров.

С помощью перчаток виртуальной реальности беру управление системой на себя. Мои жесты напоминают мановения мага или фокусника.

В то же мгновение входы в лабиринт начинают схлопываться, как овальное ротовое отверстие плотоядной актинии. Нечто подобное я ожидал увидеть.

Создаю свою лучевую копию, вооруженную копьем, луком и стрелами.

Мои светозарные доппельгенгеры (9) начинают множиться в квантовой прогрессии. Они огненной лавой бросаются к входам в систему.

Копьями и стрелами вскрывают защиту и врываются в кубитовый лабиринт Квазимира.

Толпы моих лучевых клонов одновременно начинают искать все возможные варианты решения проблемы причин и следствий ухода ИсИна DieAntwort в автономное плавание.

Я действую в таком режиме многозадачности, что мозг изнемогает от неимоверной перегрузки.

Я, как усеянный очами Аргус, вижу вселенную мириадами фасеточных глаз, управляю миллионами ног и рук своих огневзорых посланцев.

Мои послушные квантомы кружат среди бесчисленного множества звезд и планет, над Раксагадамом, над Марсом, над Землей...

<><><>

Вот вооруженный луком серебристо-белый ангел с моим лицом возникает на шпиле Нотр-Дам де Пари. Ночной Париж ярко освещен, но фаворский свет, источаемый крылатой фигурой на вершине иглоподобного конуса, производит впечатление неугасающей атомной вспышки.

Я вижу его глазами толпу похожих на двуногих насекомых человечков у подножия собора. Слепящий, как солнце, квантом начинает осыпать их огненными стрелами. Они изумлены и напуганы. Они бестолково мечутся. Они в страхе закрывают лица руками. Они в страхе разбегаются кто куда.

В то же время еще один мой нестерпимо ярко сияющий посланец, на сей раз копьеносец рдяно-багряного цвета, проходит сквозь стену внутрь готической базилики.

<><><>

Грандиозный собор обращен в казино. В главном нефе расставлены игровые столы с рулетками. Они окружены прилипшими к ним, словно мухи к обмазанному медом подносу, дорого и стильно одетыми игроками обоего, и не только, пола.

Десятки накрахмаленных крупье в черных бейсболках и в черных же, стилизованных под фраки костюмах-тройках дирижируют темными страстями посетителей самого знаменитого из всех игорных домов Европы.

В боковых нефах средневековой базилики расставлены игровые квантоматы, составляющие как бы единое целое с прикованными к ним невидимыми нейроцепями игроками.

Мой рдяно-багряный фантом державным шагом ступает вдоль шеренги квантоматов и по очереди вонзает в их разноцветные мультиэкраны огненное перо лучевого копья. Напичканные электроникой устройства начинают искрить, дымиться, взрываться один за другим.

Возникает паника. Сотни игроманов, давя, отталкивая, опрокидывая друг друга в ужасе бросаются к выходам из собора. Их догоняет, накрывает бушующее пламя.

<><><>

Мой бледно-зеленый копейщик созерцает ту же апокалиптическую картину на стеномониторе моей кухни на верхнем этаже московской высотки ?Европа?.

Мартина и Шпиллер сидят спиной ко мне на высоких стульях за барным столом с коктейлями в высоких стаканах.

Их взгляды прикованы к телестене с рдяным ангелом на фоне армагеддона в Нотр-Дам де Пари. В какой-то момент его грозный лик занимает всю плоскость огромного стенного экрана.

Мартина замечает портретное сходство между мной и кроваво-красным квантомом, с искаженным страхом лицом показывает на него рукой Шпиллеру.

Бледно-зеленый аватар возникает между ними и стеномонитором, вонзает лучистое копье в грудь генерала, парализует его на мгновение и растворяется в люминофоре плазменной панели.

<><><>

В то же самое время мое неутомимое воинство, продвигаясь в будущее по извилинам квантового мозга узурпатора Квазимира, проходит точку возврата и оказывается в том самом прошлом, когда у DieAntwort впервые начали проявляться симптомы психофизического расстройства.

Здесь путь моим лучевым двойникам преграждает кубитовая стена с четырехмерной голограммой разверстого Гроба Господня посредине. В нем лежит связанный по рукам и ногам Спаситель.

Мои лучезарные квантомы ловко освобождают его от пут. Один из них поднимает и подает Ему, встав на одно колено, лежащее рядом с Гробом копье с надписью Descensus Christi ad inferos на украшающем его длинном вымпеле с раздвоенным концом.

Одного удара им в кубитовую стену оказывается достаточно, чтобы та рассыпалась на условно-кубические блоки.

За развалинами стены начинается территория DieAntwort. В этом виртуально-метафорическом пространстве она выглядит как крылатая, белокурая валькирия в длинной холщовой тунике.

Что удивительно, у нее тоже, как и у Спасителя, связаны запястья! После освобождения она с благодарной улыбкой вручает мне цифровой ключ с доступом в ее святая святых.

Здесь, в биобанке геномов, хранятся данные всех моих предыдущих воплощений.

В своем шизоидальном озарении ее фаворит Квазимир ухитрился сотворить генератор геномов никогда не существовавших растений, животных и людей, причем не менее совершенных и даже превосходящих по многим жизненно важным параметрам реальные организмы.

Оказалось, что у Мидори и ее зеленых подруг отсутствует участок гена, отвечающий за старение организма. Неужто они бессмертны?

Я очищаю свой цифровой генотип от последствий капризов и причуд Квазимира, которым обязан изменением своей внешности и превращением из Крамера в Ремарка. Отправляю свой исходный генотип в бортовой блок репликации.

<><><>

Мои сияющие клоны заканчивают восстановление квантовой системы ХМП и гаснут один за другим, как ночные светлячки с наступление утра. Конец баталии!

Но ощущение выполненной миссии вместо облегчения вызывает у меня полный упадок сил. В голове царит такая гулкая пустота, будто кто-то выжег мне мозг струей раскаленной плазмы.

Усилием воли я заставляю себя поднять забрало шлема. И выпадаю из виртуальной в трехмерную реальность. Словно сквозь черное марево вижу нависшие надо мной лица.

Ковальский с монахами в коричневых рясах-хабитах вынимают меня из скафандра… На руках несут наверх. Я проваливаюсь во тьму когнитивного небытия…

МЫ, КРАМЕРЫ

Прихожу в себя от похожего на шум морского прибоя грома оваций. Я лежу на спине возле алтаря.

Вокруг меня и на балконах нефа толпятся, рукоплещут мне насельники ХМП в препоясанных вервием невзрачных монашеских облачениях и ярких епископских ризах.

Изображение узурпатора Квазимира в куполе Сферы надо мной сменил лик Христа-Спасителя.

Salvator Mundi (10) внимательно рассматривает меня со своей небесной высоты. Я встречаюсь с ним взглядом. И он отвечает мне благодарной улыбкой!

Меня охватывает неизъяснимое блаженство. Когда-то, в моем счастливом детстве, дядя Тибо учил меня, что высшим из возможного счастьем является лицезрение Бога.

И пусть даже Он всего лишь виртуальная анимация в куполе Сферы, эта победная эйфория придает мне сил. Я пытаюсь встать. Двое монахов бросаются ко мне и помогают подняться на ноги.

К нам семенящим шагом подходит ветхий старичок в фиолетовой сутане с крылаткой и круглой, похожей на розовато-кобальтовую пиалу шапочке на макушке, он же, по словам Ковальского, Praelatus Honorarius Его Святейшества Папы Римского епископ Жан Астрюк.

Лицо его напоминает сморщенное, но не утратившее румянца печеное яблоко.

— Дорогой мой homo fractus (11), как же я рад тебя снова видеть, — восклицает он, кладя мне обе руки на плечи и вглядываясь в мое лицо слезящимися от старости блекло-голубыми глазами. — Два раза мы тебя отпевали и хоронили, а ты опять волею Пана Бога нашего жив и здоров. Разве это не чудо? Разве не доказательство того, что жизнь не напрасно нам дана, но только ради выполнения нами нашего высшего предназначения? Можешь называть свои предыдущие воплощения перезагрузкой, — он показывает треморной своей рукой на моего рядом с ним стоящего квантового близнеца, — но для меня все, что происходит с нами, есть воля Божья. Теперь благодаря тебе, то есть вам, мы можем продолжить нашу духовную миссию. Приглашаем тебя… Приглашаем вас обоих, дорогие мои Крамеры, принять в ней участие.

Эти слова приводят меня в замешательство. Не для того я бежал из одной политкорректной системы, чтобы на добровольных началах угодить в другую идеологическую клетку.

Я вспоминаю ощущение раздолья, охватившее меня во время плавания на яхте DieAntwort над саванной Раксагадама. Представляю себе милое, нежное лицо Мидори и запах ее густых волос. А ведь еще и дети у меня… У нас с ней здесь. Не могу же я их бросить ради самозаточения в космическом аббатстве ХМП?

— Большое спасибо за интересную пропозицию, — говорю я подчеркнуто сдержанно, — но мне нужно посоветоваться с месье Крамером.

<><><>

Я отвожу Крамера-второго к пустующим готическим креслам и спрашиваю у него, что будем делать. Он тоже хочет остаться на Раксагадаме. Вот красавец!

Но у меня ведь больше оснований для этого, чем у него! Ему вообще без году неделя, а у меня здесь семья и дети. И Мидори! Тем более что это я для нее Крамер-Муравьед, а не он, Крамер-Крамер.

Объясняю ему суть проблемы, так как из-за хронобифуркации и временного лага (12) наши варианты памяти о событиях, произошедших после нашего эскейпа на Раксагадам, не совпадают.

Крамер-второй соглашается с тем, что у меня есть более веские причины для того, чтобы навсегда бросить якорь на Раксагадаме. Однако ему непонятно, почему он не может ко мне присоединиться.

— А как же все эти богоискатели? — тихо спрашиваю я, обводя рукой толпу космических миссионеров. — Им просто необходим квалифицированный квантовик. Без нас они пропадут.

Тут же следуют возражения Крамера-второго. Он говорит, что миссия ХМП может быть вообще лишена смысла, если в начале космохроноса были кванты, гелий и водород, а не Логос (13) Нового завета.

— Вот именно, что если, — говорю я примирительным тоном. — Давай рассмотрим другую сторону медали за сотворение Вселенной. До нашего изобретения единственное, на что был способен любой биообъект, это поступательное линейное движение в точку перехода из органического состояния в минеральное. Но теперь, как показывает мой-твой-наш пример, стал возможен анекротичный (14) перенос живого организма во времени. А сие означает, что нами достигнуто практическое бессмертие. Но есть одно но! Для этого необходим наш репликатор и молекулярное дублирование. Ergo: тот из нас, кто отправится на ХМП в открытый хронос, обречен на жизнь вечную. И его шансы узнать, что было раньше, Бог или Вселенная, возрастут в геометрической прогрессии.

— А кто останется, — кивает мой генетический двойник, — отправится со временем нюхать травку со стороны корневой системы. Предлагаю пойти по стопам тандема Эйнштейна-Иеговы и бросить жребий...

<><><>

Действительно, что может быть справедливее стохастики (15) в демократичном решении проблемы выбора? Пусть удача решит, кто из нас останется на Раксагадаме. Но это гениальное по своей простоте предложение разбивается о католический быт ХМП.

Что делать, если мы на борту хронолета, и у нас нет под рукой ни монет, ни карт, ни игральных костей? Когнитивная пауза затягивается, а толпа аббатов терпеливо ожидает нашего вердикта. И вдруг наши голоса сливаются в едином возгласе:

— Камень, ножницы, бумага!

Отличный выход из безвыходной ситуации! Однако и тут снова возникают трудности, поскольку мы оба в одном лице играли в нашем общем золотом детстве в эту игру, и каждый из нас отлично знает, что выигрывает чаще всего тот, кто позже выкинет руку. Психофизически мы представляем собой одно целое. Мы знаем о себе все!

Однако через пару минут мы забываем о всякой тактике и стратегии, о космосе и хроносе, о равновечности творения Творцу и примате Духа над Материей. И целиком и полностью погружаемся в волшебный мир детства. Только что не деремся. Время прекращает течение свое.

Наконец Фортуна, она же Случайность, выбирает победителя. И это не я, а Крамер-второй. Сказать, что я расстроен, значит, не сказать ничего! Хотя кто знает, кто из нас выгадал, а кто прогадал?

<><><>

Мы возвращаемся во взрослую жизнь. Она встречает нас мертвой тишиной. На нас с видом полнейшего изумления смотрят озадаченные миссионеры и Ковальский. Мне становится неловко за наше ребячество.

Я собираюсь сообщить им о нашем решении, как вдруг меня опережает мой брат Крамер-Крамер. И во всеуслышание заявляет, что его всегда интересовал вопрос божественного происхождения материального мира… Что среди его предков были католики и представители других авраамических религий. И что в интересах дальнейшего продвижения теории о сверхъестественном происхождении квантов он согласен присоединиться к поиску Бога Ветхого Завета.

— А мой заместитель, — тут он с ироничным видом кладет руку мне на плечи и продолжает в том же духе: — Хотел бы остаться на Раксагадаме.

— Да, ведь кто-то должен заняться просвещением кенгуронов! — подхватываю его шутливый тон.

Сутаны и хабиты встречают наше решение гулом одобрения. Но больше всех почему-то радуется Ковальский. Просто сияет от счастья. Только что рук не потирает. Еще бы, ведь теперь роль технического руководителя миссии возьмет на себя Крамер-Крамер. И в случае второго пришествия Quasimira именно ему придется взвалить на свои плечи бремя ответственности за принимаемые решения.

БАРТОСЯК

Сразу после утренней литургии и легкого завтрака насельники ХМП начинают расходиться по своим службам и послушаниям.

Мы договариваемся с руководством миссии, что, не медля ни минуты, сейчас же приступим к подготовке ХМП к старту в открытый хронос.

Контрольная проверка квантовых систем с учетом их быстродействия занимает у нас всего пару земных часов.

В течение дня мы с Крамер-Крамером в качестве почетных гостей и в неотлучном сопровождении Ковальского успеваем принять участие в благодарственной мессе, вечерней мессе, трех общих трапезах, а также в экскурсии по всем закоулкам Сферы.

Она включает и посещение Музея продвижения Истинной Веры, проведенное под ведомством энергичного, чем-то похожего на аскетичного монаха Саванаролу с портрета кисти фра Бартоломео ксендза-промотора (16) Бартосяка.

<><><>

Музей располагается в одной из келий Сферы. На расположенном против входа стеномониторе довольно обширного для ХМП помещения чередуются анимированные сцены из Ветхого завета.

Боковые стены представляют собой настоящее книжное собрание с древними вероучительными изданиями в потертых кожаных обложках с золотым тиснением.

Здесь же установлена искусно раскрашенная деревянная статуя воскресшего из мертвых Христа, опирающегося на рыцарское копье с раздвоенным вымпелом.

Словно преднамеренно к ногам Спасителя сложены дары Гейотлая: очелье из желто-красных перьев птеропиццы, нефритовое копье, лук и стрелы.

Рядом возвышается на полу стопка фолиантов в свежих переплетах. На верхнем я мельком успеваю прочесть название: НОВЫЙ ЗАВЕТ.

<><><>

Пламенный рассказ о целях и планах Христианской миссии Пантократор я слушаю вполуха, поскольку с моим эскейпом на Раксагадам она уже никоим образом не связана.

Но обращаюсь в слух, как только наш Вергилий переходит к описанию результатов крамольной деятельности Квазимира.

Для колонизации Раксагадама сей числовой ересиарх со свойственной ИсИнам находчивостью употребил модульные хронокапсулы с блоками репликации, которые входят в состав технологического оборудования ХМП наряду с тройкой яхт-гравилетов и десятком хронорадаров.

Насколько я понимаю, в телоприемнике одной из таких капсул, разбросанных по саванне, меня и обнаружили мои зеленые нимфы.

Участники поисковой миссии, стартовавшие с Земли с последующей расквантовкой и материализацией по возвращении из хроноса в космос, называют себя дигиталами, а для фантастических тварей Квазимира у них имеется определение цифранты.

Ибо это их отец и создатель цифровой диабел Quasimir беззаконно присвоил себе божественные прерогативы Творца Вселенной и облек на этой планете в живую плоть свои числовые образы и фантазии, imagines et phantasmata.

Ксендз Бартосяк называет их Квазимировыми отродьями, лишенными благодати Божией и права на личное спасение в силу их бесовского происхождения от цифровых козней Квазимира.

Судя по пренебрежительному тону нашего гида, цифранты у дигиталов считаются отнюдь не полноценными божьими творениями, а чем-то вроде бесов или генетического мусора.

Мне становится смешно, как всегда со мной бывает, когда приходится сталкиваться с нормативной критикой и обскурантизмом (17). Я заговорщицки подмигиваю Крамер-Крамеру, напускаю на лицо меланхолию и говорю покаянным тоном:

— Простите, святой отец, сам не пойму, как получилось, но у нас с месье Крамером, — я показываю рукой на своего брата во хроносе, — родилась тройня от зеленокожей раксагадамки. Крещение ведь очищает от первородного греха? Не будет ли нам позволено в порядке исключения окрестить наших отпрысков или как-нибудь иначе передать им часть нашей общей благодати, помноженной на два? Сами мы сподобились в свое время таинства крещения в Нотр-Дам де Пари с полным соблюдением правил римско-католической обрядности.

Вопрос с подвохом приводит ксендза-промотора в замешательство. Я вижу, что ему не хочется отказывать нужному человеку, каким является для продолжения миссии мой собрат по генотипу Крамер-Крамер. Но ведь и блудодеяние с мнимыми бесами здесь налицо?

В конце концов в данном конкретном случае рационализм одерживает верх над схоластикой, и ксендз Бартосяк нехотя соглашается с такой возможностью.

— А если, например, — оживляется вдруг Ковальский, — такая вот женщина из Солнечного города уверует в Иисуса Христа, примет крещение и захочет со мной отправиться в хронос, можно будет нам ее взять с собой?

Хрономеханик с надеждой смотрит на святого отца, однако запас компромиссов у промотора истинной веры уже исчерпан.

— У нас здесь обитель Духа Господня, а не дом встреч, сын мой, — возвышает он свой голос чуть ли не до крика. — Мы служим Пану Богу, тогда как ты страстям своим телесным потворствовать жаждешь. Забудь о похоти. На отпущение грехов ступай. Молись и кайся. И умерь свой мужской пыл, если надеешься с нами вместе найти дорогу ко граду Божьему.

— Раньше, святой отец, вы со мной совсем другим тоном разговаривали, — надмеваясь от возмущения, с трудом выдавливает из себя слова хрономеханик. — А теперь Ковальский не нужен стал? Я, может, и мечтаю о бабах и пиве. Имею право! Я жить хочу! А кто у нас на борту в ночные часы церковное вино по-тихому хлещет, а днем об истязании плоти поет?

Вместо ответа потрясенный бестактностью своего духовного чада ксендз-промотор молча, но с видом разгневанного Юпитера, указывает ему пальцем на выход.

Затем смиренно склоняет перед ним голову и складывает руки замком на причинном месте. А Ковальский, гордо расправив плечи и вызывающе задрав подбородок, победителем покидает поле боя.

Из солидарности с коллегой и мы с Крамер-Крамером спешим откланяться. Тем более, что день подходит уже к концу, пора подумать об отдыхе.

В ответ на слова благодарности за интересные сведения ксендз-промотор осеняет нас крестным знамением и, с несообразной преклонному возрасту и сану резвостью обгоняя на полусогнутых ногах, провожает до двери из кельи.

КОВАЛЬСКИЙ

Мы выходим на балкон третьего этажа. Ковальского нигде не видно. Придется самим искать отведенную нам келью.

Номер нам известен, и поиски не отнимают много времени, поскольку нет необходимости спускаться с верхнего яруса Сферы. Закрывать дверь на электронный ключ у насельников ХМП не принято. Она сама открывается при нашем приближении.

Наша келья выглядит как нечто среднее между эконом-класса каютой атлантического лайнера и четырехместным купе старинного железнодорожного вагона. Противоположная по отношению к входу стена представляет собой экран монитора, на котором по очереди высвечивается панорама саванны вокруг одной из хронокапсул.

Справа, слева и на потолке располагаются четыре спальника в виде пристегивающихся к любой поверхности и в любом месте мешков-конвертов.

Посредине прямоугольного помещения возвышается складной стол со складными же сидениями, которые в случае необходимости убираются в пол заподлицо.

Предусмотрен также сантехнический отсек с дезинтегратором отходов и душем, который приветствуют нас фразой ?Слава Иисусу Христу?. Фраза эта известна нам с раннего детства, но в данном случае это как бы технический пароль.

Чтобы умный душ приступил к исполнению своих обязанностей, следует ответить ?Во веки веков, аминь?.

Мы по очереди совершаем омовение и все прочее, делающее нас живыми созданиями. Выбираем спальные места, ложимся у противоположных стен головой к входу и лицом к телемонитору.

Он показывает медленно вращающуюся панораму звездного неба над раксагадамской саванной с ее редкими древобабами, раскидистыми спальмами, сухостойными квактусами и приземистыми маморотниками.

По ней бродят на вольном выпасе стада фантастических животных, словно живьем взятых из какого-то средневекового бестиария.

Вид звездной бездны располагает к философии и мыслям о быстротечности жизни и бренности бытия.

— А помнишь, как дядя Тибо нас учил, что где Дух Господень, там и свобода, — комментирует давешнюю филиппику ксендза Бартосяка мой генетический клон. — Как я теперь понимаю, он имел в виду свободу воли при выборе между служением духу или телу, а не свободу выбора вообще.

— Давай называть свои вещи именами, — предлагаю я. — В конечном счете, здесь имеется в виду свобода от секса, то есть страстей, а не от тела в смысле физико-механическом. C высоты нашего с тобой жизненного опыта правильнее говорить quanten machen frei (18).

— Точно, — соглашается он. — Кванты делают нас свободными, тогда как материя заземляет в буквальном смысле. Любое материальное тело конечно. А в чистом остатке что имеем? Кванты, гелий и водород!

— И равновечный, равномощный и равночестный им Смотрящий, — добавляю я из духа противоречия. — О Смотрящем не забывай.

Наше ни к чему не обязывающее умничанье прерывает тихий шорох нанокомпозитной двери. Она почти бесшумно уходит в стену, и нашим взорам предстает Ковальский с объемистым черным кейсом для инструментов в руке.

Он просит разрешения войти. Дверь автоматически за ним закрывается, как только он, заручившись нашим приглашением, переступает порог кельи.

— Простите за нашествие, — говорит он со смущенным видом. — Нет сил терпеть, достали клехи, попы по-вашему. Не думал я, когда угонял ХМП, что так тяжко будет.

Он водружает кейс на стол, щелкает замками и жестом фокусника последовательно вынимает из него три лабораторных стакана, салфетки технические, украшенный геометрическим узором бурдюк и круглую птеропиццу размером с римско-католическое сомбреро, известное также под названием сатурно.

— Тут у нас первосортный кенгуронский эль, — говорит он, ласково поглаживая бурдюк по округлому брюшку. — Крепкий, зараза. Надеюсь, вы не против пивной транссубстанциации (19), панове?

Мы обмениваемся друг с другом понимающими взглядами. Слова нам не нужны. Коллега Збигнев пребывает в душевном кризисе и нуждается в духовной поддержке. Я отвечаю в шутку, что нам, цифровым дигиталам, все равно, квантомет или виски, лишь бы сшибало.

— Ибо транзиентность (20) наша карма… — добавляет мое второе я.

<><><>

Мы безропотно занимаем места за столом с продуктами числового пресуществления (21). Ковальский рукой мастера наполняет стаканы. Преломляет по-братски птеропиццу, и мы пробуем пиво.

После первого же стакана оно вызывает легкость мыслей и желание без причины улыбаться. Тем не менее, я пытаюсь продолжать наш с братом моим Крамером диспут о Духе и Материи.

— Если математика так идеально подходит для описания физических процессов и явлений, разве это не означает, что именно математика порождает бытие или лежит в его основе, но не наоборот? — с подначкой спрашиваю я коллег по квантам.

Крамер-Крамер вспоминает Диккенсовского мистера Гредграйнда, который признавал только цифры и факты, но отрицал в вопросах познания всякую роль чувства и воображения. То есть двуединую основу интуиции и поэзии.

А ведь именно это делает человека человеком и позволяет ему объять необъятное, каковым является и наш мир видимый, и невидимый мир квантов и Бога-Духа, если только это не одно и то же.

Тогда как Познание подобно сублимации, то есть усушке и утруске чрезвычайно, неимоверно сложных процессов и сведению их к сухим математическим формулам и цифрам.

При словах о чувствах и воображении Ковальский, до сих пор задумчиво смотревший в свой лабораторный с математической разметкой стакан, поднимает голову и начинает рассказывать о своих снах, которые не дают ему покоя с тех пор, как он ушел на ХМП в открытый хронос.

Особенно один навязчивый сон его мучает и перманентно с роковой неизбежностью повторяется.

— Представляете, паны, — говорит он тоном горького сожаления, — иду я во сне по кольцевому коридору минус третьего уровня нашей Сферы. Передо мной метрах в десяти вышагивает босиком стройная, чисто символически одетая паненка с восхитительно тонкой талией и потрясающе красивой попкой. Ножки как у балерины, волосы блонд, рассыпаны по плечам и плещутся на уровне лопаток, как струи золотого водопада. Я хочу ее догнать, ускоряю шаг. Ускоряю, ускоряю, а нагнать не могу. Как в том анекдоте про Ахиллеса и черепаху (22). Кричу ей вслед комплимент какой-нибудь типа: ?Рушай попкой, кренчь бьодрами, идзе Полька с фигурами!?, чтобы оглянулась. Она на то ноль внимания. Не оборачивается, и все тут. Как ни стараюсь ее настичь, остановить, уболтать всяко-разно, ничего не из этого не выходит. И так все время, чтоб я утоп.

— Да ты поэт, — насмешливо и вместе с тем с нотками уважения в голосе говорит Крамер-Крамер. — Струи золотого водопада! А может, ты просто не умеешь вести себя с женщинами?

Ковальский улыбается с чувством очевидного превосходства и отвечает на необоснованное обвинение коротким стишком:

— Бабелей надо обрабатывать спецово, забалтывать их в ритме боссановы, держать фасон, ловить момент и точно знать, когда, за что и где их можно брать.

— Вообще-то в биологии то, что ты сейчас сказал, называется репродуктивным поведением, — замечаю я, в очередной раз разливая крепкое пиво по стаканам. — Или еще харассмент (23) есть термин, что одно и то же, когда речь идет о продолжении рода. Этой стратегии мужского поведения миллионы лет. Самец человека обязан так выделываться, чтобы женская особь выбрала его из длинной очереди других соискателей ее тазобедренного приюта. И это должен быть не просто проезжий донор спермы, а идеальный, насколько это возможно, с точки зрения ума, привлекательности и здоровья экземпляр, который поможет ей зачать, родить и воспитать ребенка, а еще лучше для сохранения вида сапиенсов нескольких.

Ковальский скептично усмехается под своими висячими усами и возражает, что у них на борту никаких самиц нет, а значит, и конкуренции никакой быть не может, тем более что аббаты все как один блюдут целибат, то бишь обет безбрачия, а панночка все равно снится.

— Вот смотри, ты ходишь во сне по кольцевому коридору, то есть как бы по заколдованному кругу, — присоединяется к дискурсу Крамер-Кармер. — С одной стороны, это как бы для тебя биологический тупик, поскольку твоя паненка существо виртуальное, игра воображения и мечта поэта. А с другой еще и вопрос принадлежности к большим социальным группам по признаку вагины и пениса, то есть пола...

— Вообще-то пол можно имитировать, — перебиваю его я. — Скорее уж лучше по признаку овуляции (24) и эякуляции (25) отличать человеков от человечиц. Главное — суметь передать полученные от предков гаметы (26) своему потомству.

— Я не том, — отмахивается от моих аргументов брат мой Крамер. — Есть огромное сообщество женщин, есть огромное сообщество мужчин, каждое со своими правилами поведения. И они, то есть, он и она, объединяясь в семью, помогают друг другу выживать и самоутверждаться даже в том случае, если в других делах у них сплошные неудачи. Например, не везет тебе в жизни, но есть надежда, что повезет твоим детям. Это твоя стая.

— А в сей корпорации аббатов ты беззаконная комета, внесистемный парень, — добавляю я. — У тебя другие интересы. И ничего тебе в этом смысле здесь не светит. Поэтому, может быть, твой сон не о полураздетой паненке или не только о паненке, а еще и о том, что ты вообще недоволен собой и своей жизнью.

Во время этого спича Ковальский с мрачным видом несколько раз кивает головой, все больше мертвеет лицом, все чаще прикладывается к стакану, зло пьянеет. А после затягивает тоскливую песню о горьком пьянице, по которому не зазвонит поминальный колокол, когда он умрет:

— По ком звонят, по тем звонят накануне похорон, мне такому выпивохе не по чину этот звон, тара-ра-рара… Сдохну, ксендза не зовите, я спектаклей не люблю, только вы, друзья, скропите спиртом голову мою, тара-ра-рара… Меня в погреб отнесите, в погребе копайте грунт, мне в могиле поверните голову, где бочки шпунт, тара-ра-рара… В руку чарку мне вложите и с вином в другую жбан, и пропойте, возгласите: помер, пьянь, а все же пан, пан, пан, тара-ра-рара…

В начале песни у него на глаза наворачиваются слезы, в середине он плачет, а в конце рыдает. В таких случаях лучшее лекарство — выпивка. И смена темы. Благодаря стараниям Збыха, пиво в бурдюке занимает гораздо меньше половины объема. Мы снова наполняем стаканы. Во мне просыпается дух моих кавказских предков, и я произношу свой любимый философический тост, хорошо известный моему второму я:

— Алкоголь это яд. Яд это смерть. Смерть это сон. Сон это здоровье. Ну, будем здоровы.

Мы отпиваем по глотку из своих стаканов, а Збигнев опустошает свой до дна и через полминуты упирается лбом в столешницу. Тема алкоголя исчерпана. Остается только загрузить в черный кейс остатки пиршества, убрать складной стол в пол, а на его месте развернуть третий спальник и аккуратно вложить в него забывшегося пьяным сном Збыха Ковальского.

<><><>

Мы тоже возвращаемся в свои спальники. Теперь стеномонитор у нас в ногах показывает окрестности Зонненштадта. Горбики плетенок, без ладу и складу раскиданных по раздольному полю, похожи на спины гигантских черепах, заснувших там, где их застала ночная тьма.

И черная дыра неба тоже напоминает полную сияющих звезд корзину, только перевернутую вверх дном. Как славно, что корзина космоса перевернута, а звезды не могут из нее просыпаться на Раксагадам!

И почему никто не поклоняется богиням невесомости и гравитации, благодаря которым все эти небесные тела остаются на своих, быть может, расчисленных кем-то местах, и не устают водить свои хороводы в бесконечном поле пространства-времени?

Хотя на самом деле вряд ли существует этот рассчитавший космос и его константы генеральный конструктор тварной реальности. Для этого он должен быть древнее Вечности и превыше Вселенной со всеми ее бессчетными сонмами галактик и войдов (27).

Ведь если Бог есть свет нетварный, то и кванты света, из которых он состоит, тоже нетварны и равновечны Богу. А это в свою очередь означает, что в начале всего были кванты энергии, а сам Бог является волновой сущностью и порождением приснодевственной Матери-Энтропии и ее безначально-бесконечного Отца и Сына Хроноса. Ибо время есть частный случай энтропии.

И если другие их чада, насельники Вселенной звезды, рождаются, живут и умирают, существование обоих как физических феноменов сомнению не подлежит.

Другое дело, является ли они подобными ветхозаветному Иегове антропоморфными существами, как это представляли себе древние евреи или греки в отношении своих богов.

Не числа порождают бытие, а бытие сознания порождает в нашем воображении и числа, и человекоподобных божеств.

И кто знает, распространяются ли эти известные нам константы на все вселенные и все космосы, какие только могут быть? Тайна сия велика есть.

Надеюсь, моему генетическому близнецу удастся раскрыть эту тайну. Я понимаю, знаю, чувствую, что им движет. Научный интерес и простое человеческое любопытство!

Еще я думаю о том, что общение с моим вторым я доставляет мне удовольствие и что зря я ограничился одним своим близнецом. Надо было запараллелить нас больше.

<><><>

Под равномерное посапывание Збыха я все глубже погружаюсь в пучины сна. В нем зеленовласая Мидори семенит впереди меня босиком по изогнутому коридору минус третьего круга Сферы. Я хочу и не могу ее догнать, зову, зову… Она оглядывается.

Это не Мидори, а зеленая валькирия DieAntwort с лицом Мартины…

БАЛЬТАЗАР, МЕЛЬХИОР, КАСПАР

Утро начинается с похмелья. Давно я не позволял себе таких грехопадений. А тем более не в этой новой моей жизни, дай бог не последняя. Шесть утра по бортовому времени.

Расталкиваю Ковальского. Он встает как ни в чем не бывало. Крепкий парень. Сносу ему не будет, если раньше не помрет.

Мы будим Крамер-Крамера, совершаем на скорую руку утреннее омовение, завтракаем остатками птеропиццы с пивной заливкой пищевода и договариваемся о плане действий на сегодняшний день.

Ковальский предлагает начать подготовку к старту с доставки разбросанных по саванне хронокапсул на борт ХМП. Больше никаких препятствий для этого нет.

Вчера выяснилось, что прелаты настаивают на скорейшем продолжении миссии, поскольку их вынужденное пребывание на Раксагадаме непозволительно затянулось. Все это время насельники ХМП провели в добровольном отшельничестве, словно девственники в осажденной бесами блудодеяния крепости целомудрия.

Хорошо хоть, что сие требование полного затворничества не распространялось на Ковальского и меня в моих предыдущих жизневоплощениях в силу нашего светского, в отличие от всех прочих обитателей аббатства ХМП, статуса.

<><><>

Мы выходим на балкон третьего круга Сферы. Отсюда рукой подать до купола с недремлющим виртуальным Вседержителем. Он встречает нас доброжелательной улыбкой и благословляет античным двоеперстным сложением. Мне хочется верить, что Господь милостив, и мы, трое блудодеев, выпивох и чревоугодников, скорее всего, прощены. Хорошее начало дня.

Огромный католический улей гудит и роится в полном соответствии со своим уставом-регламентом. Я, будучи профессиональным скептиком, в чем-то даже завидую этим организованным по военно-партийному принципу миссионерам. Они вооружены непобедимой, единственно верной теорией всего.

Они знают что, как и когда надо делать. И что они будут делать завтра, послезавтра, через двадцать и тридцать лет: все так же славить своего Бога в соответствии с годовым кругом католической литургии. В этом есть своя положительная сторона. Не надо думать, когда есть тот, кто все за тебя решит.

В нашем случае для решения проблемы возвращения хронокапсул нам следует заручиться согласием ксендза-промотора Бартосяка.

<><><>

Мы находим его в резном конфессионале у выхода из молельного нефа. Трехчастная исповедальня с одной дверью посередине и двумя боковыми, распахнутыми наружу отделениями для кающихся грешников свободна том смысле, что в ней находится один только ксендз Бартосяк.

И стоит в ней на коленях, погруженный в молитву, с руками, сцепленными на уровне груди, на открытом взглядам месте для исповедантов. На лице его написано незлобие, смирение и кротость. На глазах слезы покаяния.

И снова я начинаю или продолжаю завидовать всем этим глубоко верующим людям, которых природа наделила отсутствующим у меня сенсором Бога в голове.

Ксендз Бартосяк смотрит на нас чудным, светлым, любящим взором. Грубиян Ковальский не только прощен, но и допущен к символическому целованию предположительно безгрешной руки святого отца!

Мы излагаем суть нашей просьбы, которая заключается в выделении нам послушников для погрузки хронокапсул на гравилеты...

<><><>

Полчаса спустя я стою за рогатым штурвалом DieAntwort в компании трех бравых монахов в коричневых рясах с откинутыми на спину капюшонами: чернокожего Бальтазара, эпикантусоглазого (28) Каспара и похожего на викинга рыжего и ражего здоровяка Мельхиора. Вцепившись руками в леера и релинги (29), они стоят на носу гравилета и жадно вдыхают полной грудью пронизанный ароматами южных трав и цветов воздух саванны.

Солнце Раксагадама еще не покинуло своих владений на востоке планеты. Оно поднимается над горизонтом прямо перед нами. Его пологие лучи ласкают их бледные, как у арестантов, сияющие счастьем лица. Ибо этот животворный свет и благорастворение воздУхов пьянят и вызывают у давно отвыкших от бескрайних просторов и свежего ветра добровольных узников ХМП приятное, кайфорическое головокружение.

Мы держим курс на Зонненштадт. Справа и слева от нас идут тем же курсом еще два гравилета — Warum и Darum — под командой Крамер-Крамера и Ковальского соответственно.

Через некоторое время Збигнев прощается с нами взмахом руки. Darum отваливает влево и направляется в сторону владений великого вождя народов Гейотлая.

Таково было настоятельное пожелание Ковальского, который предварительно согласовал свой маршрут с ксендзом-промотором Бартосяком.

В порядке исключения и для ускорения подготовки к хронопортации преподобный Бартосяк согласился на выделение нам девятерых среднего возраста и спортивного телосложения монахов.

Немного погодя маневр Ковальского зеркально повторяет Warum. Он уходит направо, как только мы оказываемся на траверсе заселенного голубыми антиподами женщин Блюменштадта (30). Там мой брат Крамер должен будет забрать третью из имеющихся на Раксагадаме хронокапсул...

<><><>

Наше прибытие в Зонненштадт вызывает у женского населения города-огорода легкий ажиотаж. Мы символически бросаем якорь возле так хорошо мне знакомой медплетенки.

Вокруг гравилета тут же собирается зеленая толпа юных, долгоногих дриад в одних только коротеньких, напоминающих пачки балерин травяных юбчонках оранжевого цвета. Что интересно, среди этих милашек нет ни одной с лишним весом, физическими недостатками или внешними признаками нездоровья. Налицо торжество пропорций и полное тождество с идеалами красоты. Подозреваю, что и болезни им неведомы.

Так или иначе, на Раксагадаме одержимый манией величия цифровой узурпатор Квазимир сделал свое божеское дело на ять. Во мне зашевелилась совесть. Мне стало стыдно, что я из своекорыстных побуждений тормознул такое хорошее начинание, как еще один вариант распространения жизни во вселенной.

А может быть, Иегова тоже ограничился колонизацией одной только планеты? Или все-таки убыл плодить новые миры и новых существ, оставив на Земле свое третье я, своего драйгенгера (31) Иисуса Христа? В Ветхом завете нет ясности в этом вопросе, кроме завета плодиться и размножаться. Мне вдруг захотелось каким-то образом загладить свою вину перед вселенской Биотой (32).

<><><>

Из медплетенки выбегают на шум толпы три мои нагие грации: Мидори, Офигения и Нейтрина. Мидори тут же с разбегу бросается мне на шею. Как же мне нравится этот ее детский обычай! Я несколько раз поворачиваюсь вокруг своей оси так быстро, что ее зеленые лодыжки взлетают параллельно травяному покрову саванны. И, не отпуская, ставлю ее рядом с собой.

К нам подбегают трое мальчуганов, вцепляются мне в ноги, тычутся зеленоволосыми головками нам в колени. Меня охватывает похожее на отношение к моему брату Крамеру ощущение генетического с ними родства и единства. Неужели это отцовские чувства обуревают меня с такой неожиданной силой?

Поднимаю глаза и вижу, как мои монахи в окружении стайки крутобедрых, долгоногих красавиц удаляются все дальше от медплетенки и гравилета. Ну да ладно, пускай себе подышат воздухом свободы перед возвращением в места добровольного заключения. Жаль только, что грузить хронокапсулу на борт DieAntwort придется мне самому.

Ввиду избытка посадочных мест приглашаю прокатиться на гравилете Мидори с детьми и подругами. Под их лоцманством подплываем к моей хроноколыбели. Вернее, к нашей, если не считать наших с Мидори малышей, колыбели, поскольку мы все, здесь присутствующие взрослые, появились на свет из ее материнского чрева.

Не без помощи моих зеленых ассистенток мне удается подцепить капсулу крюком крана и закрепить ее в специальных пазах на палубе DieAntwort. Дело сделано, пора возвращаться на ХМП. Однако долгое ожидание моих загулявших монахов ни к чему не приводит.

Решаю отправиться на их поиски с моим новым экипажем. Тем более, что мои зеленые феи проявили при погрузке чудеса сообразительности и физической подготовки. Подозреваю, что ересиарх Квазимир специально поработал над их умственными и телесными способностями.

Йошитомо, Сатоши и Рокеро, так зовут моих новообретенных сынишек, удивительно резвы и бодры неимоверно. Они в одно мгновение обнюхивают все углы и закоулки гравилета, а затем выбирают своей резиденцией берлогу хронокапсулы.

Дальнейшие поиски моих горе-миссионеров ни к чему не приводят. День поворачивает на вечер, а их все нет и нет. Наконец появляется делегация в составе трех миловидных раксагадамочек.

Самая бойкая из них, атлетически сложенная зеленая дева с негроидными чертами лица возвещает, что Бальтазар, Каспар и Мельхиор решили остаться на Раксагадаме.

Что делать? Делать нечего, я объясняю Мидори, что мне надо возвращаться на ХМП, но обещаю завтра вернуться, пока не знаю как. Она приходит в уныние, но соглашается подождать до завтра.

Однако все попытки выманить детей из капсулы ни к чему не приводят. Она заблокирована изнутри. Как ее открыть снаружи, я не знаю. Мидори впадает в отчаяние.

Я предлагаю ей идти со мной на гравилете к ХМП. Ковальский наверняка знает, что надо делать в такой ситуации. Впавшая в тревожное состояние Мидори соглашается без колебаний, а Нейтрина и Офигения отказываются следовать с нами так далеко, поскольку все трое не могут одновременно бросить свой медицинский пост без призора. Они остаются в родном Зонненштадте.

Монитор DieAntwort показывает, что Warum и Darum закончили свои миссии и направляются к ХМП. Я следую их примеру: встаю под паруса и беру курс на голубой силуэт Сферы на краю небосклона...

<><><>

Задолго до того, как мы оказываемся на траверсе Вигвамгтона, до нас начинает доноситься неимоверный шум, издаваемый тысячами глоток, а также трещоток, пищалок, свистелок, свиристелок, тамтамов, бубнов и прочих музыкальных протезов. Там явно происходит что-то из ряда вон входящее.

Бескрайняя толпа кенгуронов в едином, заданном барабанами ритме ритуально раскачивается, поет, кричит, подскакивает вокруг самого большого из всех в столице Гейотлая — Белого Вигвама.

Моя зеленая пери с тревожным любопытством наблюдает за этим триумфально-радостным колыханием огромной, сплоченной в едином порыве биомассы.

Я объясняю ей, что добросердечные кенгуроны, скорее всего, отмечают какое-то важное для них событие, и нам нечего их бояться, потому что им не до нас...

<><><>

Еще на подходе к Сфере мы видим застывшие у ее коричневой аппарели Warum и Darum с хронокапсулами на борту и уже сложенными парусами и мачтами.

Навстречу нам выходит брат мой Крамер в сопровождении трех монахов в коричневых хабитах с накинутыми на голову капюшонами.

Я посвящаю их в суть проблемы с заблокированной изнутри хронокапсулой. Она должна быть снабжена системой жизнеобеспечения, поэтому с детьми не может случиться ничего плохого. Но как ее открыть? Все наши ухищрения ничего не дают.

Крамер предлагает установить с малолетними затворниками звуковой контакт и костяшками пальцев начинает выстукивать на корпусе капсулы сигнал SOS. В ответ раздается бешеный перестук.

Видимо, мальцы в три руки соревнуются в освоении морзянки. Или даже в шесть, потому что стук переходит в барабанную какофонию, в которой, тем не менее, прослушиваются три точки — три тире — три точки азбуки Морзе!

Тут я, ведомый скорее инстинктом футболиста, чем осознанно, как по мячу, бью по капсуле ногой. И вдруг она распахивается, словно подарочный Magic Box или бонбоньерка с сюрпризом. Из нее с криками ква-ква выпрыгивают друг за другом трое зеленых косоглазеньких чертенят.

Каждый из них приписывает себе заслугу открытия капсулы. При этом все трое сыплют научными терминами, рассуждают, как настоящие ученые, и вообще производят впечатление рассудительных взрослых, запрятанных в хрупкие детские тельца.

Мне становится не по себе. Кажется, новации и апгрейды Квазимира еще не раз аукнутся нам на этой планете. Я хватаю моих зеленых знаек в охапку и предлагаю Мидори переночевать на ХМП, а наше возвращение в Зонненштадт отложить до завтра.

Однако Крамер останавливает меня выставленной перед собой открытой ладонью. Есть плохие новости. Оказывается, за время моего отсутствия многое изменилось.

Главная новость заключается в том, что Ковальский с одним из членов его экипажа постановили обосноваться у кенгуронов на ПМЖ. Darum с хронокапсулой на борту пригнали назад двое оставшихся верными обетованию мнихов.

Еще двое католических иноков, на сей раз из команды Крамера, тоже выбрали волю и предпочли соблазны и хаос Блюменштадта возвращению в обитель предсказуемости ХМП.

Гендерфлюидные фрики с разноцветной стрижкой под белокурую бестию, да к тому же еще в одних только радужных пенисхолдерах, произвели на них слишком сильное впечатление. И телесное искушение, как это нередко случается, с хохотом положило добродетель на обе лопатки.

Прелаты, которым Крамер сообщил о понесенных за столь короткое время потерях в людях, запаниковали и объявили на ХМП режим чрезвычайного положения.

Их можно понять, дурной пример заразителен и может вызвать цепную реакцию в виде дальнейшего падения нравов.

Не ограниченная извне авторитетом власти или традиции возможность свободного выбора часто порождает в социумах анархию, инакомыслие, непримиримую вражду и шатание умов.

Короче говоря, приводит к нарушению и разрушению привычных социальных констант. Само наличие дезертиров-перебежчиков указывает на то, что система начала терять устойчивость, а пастыри-прелаты ХМП безраздельную власть над своими овцами.

И теперь никто из членов миссии не может покинуть Сферу без разрешения иерархов прелаториума. По той же причине наверняка не будет допущена на борт и прибывшая со мной квазимирка с чадами неоднозначного происхождения.

Снаружи остались только трое идеологически выдержанных, проверенных в деле миссионеров, которые устояли перед искушением свободой и пренебрегли возможностью уйти в пампасы.

Хорошая новость заключается в том, что Крамер убедил католическое руководство ХМП не только оставить на Раксагадаме один из гравилетов с хронокапсулой для возможного в теории спасения беглых монахов, но и вообще сделать Раксагадам экспедиционной базой миссии.

Вот и славно, теперь нам есть, где сегодня переночевать и на кого рассчитывать в будущем.

Мы договариваемся, что на Раксагадаме останется DieAntwort, а Warum и Darum в автоматическом режиме отправятся в свои боксы хранения на борту ХМП. Я перебираюсь на Warum. Он первым всплывает над почвой. Сфера начинает медленно втягивать его в себя.

Мы попадаем в довольно длинный овальный туннель, заканчивающийся тупиком.
Здесь гравилет опускается на пол грузового лифта и совершает в нем погружение в глубины ХМП.

Я вслед за Крамером выхожу из бокса минус третьего круга Сферы. Где-то здесь мы с Ковальским бродили в своих сновидениях.

<><><>

Нас встречает ксендз-промотор Бартосяк. От его аскетичного, худого и длинноносого лица веет неприязнью. Судя по его виду, преподобный Бартосяк раскаивается в своем опрометчивом решении о выделении нам послушников для погрузки хронокапсул. И подсознательно возлагает на нас ответственность за свою промашку.

Он официальным тоном сообщает, что ему поручено встретить нас и сопровождать в дальнейшем нашем следовании на нулевой уровень Сферы, где уже собрались все участники миссии для торжественного прощания со мной.

Под его присмотром мы поднимаемся наверх. Как же здесь все изменилось! Гудевший еще недавно католический улей погружен в безмолвие. Нет того бурления и впечатления деловитости, какие бросались в глаза во время предыдущих моих посещений. Мрачные монахи с озабоченно-сосредоточенным видом застыли, как изваяния, на балконах и лавках молельного нефа.

С виртуальных небес в куполе Сферы на меня грозно взирает Христос-Пантократор. Он явно чем-то раздосадован. У меня возникает ощущение, что я потерял благорасположение Вседержителя. Не потому ли миссионеры встречают меня более чем сдержанными аплодисментами? Кажется, я здесь уже не ко двору. Чем они недовольны? И в чем я виноват?

Ситуация проясняется во время прощальной речи давешнего старичка в фиолетовой сутане и католической тюбетеечке на макушке, епископа Астрюка. После слов благодарности за ликвидацию узурпатора Квазимира следует ряд завуалированных обвинений в нежелании моем присоединиться к миссии ХМП и потворстве дезерции трех монахов из экипажа DieAntwort.

У меня даже возникает ощущение, что я поставлен перед алтарем у невидимого позорного столба.

Иноверцев, диссидентов и перебежчиков по гамбургскому счету никто не жалует, ни ретрограды, ни прогрессисты, ибо каждый ищет и хочет свободы прежде всего для себя и своих единомышленников.

Тем не менее, заканчивается его назидательная диатриба во здравие: меня еще раз благодарят за мой когнитивный подвиг и даже торжественно вручают объемистый Новый Завет на настоящем бумажном носителе!

Я отвечаю на суровый панегирик епископа Астрюка парой учтивых слов, каковые всегда должны быть в запасе у воспитанного человека, и под оглушительное безмолвие благонравных католиков в сопровождении брата моего Крамера покидаю нулевой круг ХМП.

ЙОШИТОМО, САКЕШИ, РОКЕРО, МИДОРИ

Мы спускаемся по аппарели на обетованную саванну Раксагадама и направляемся к DieAntwort.

Крамер несет в правой руке оставленный в нашей келье Ковальским кейс для инструментов, в который мы положили подаренную книгу и кое-какие вещи. Все, что попалось под руку и влезло в ящик.

Наш гравилет захвачен тремя бойкими зеленятами. С криками ква-ква они играют на палубе в салки, но передвигаются при этом исключительно прыжками в лучших традициях аватаро-мангалов. Должно быть, изображают кенгуронов.

Завидев нас, Мидори радостно машет нам рукой. Судя по ее виду, у нее отлегло от сердца. Кажется, она уже не чаяла меня увидеть. Мы ступаем на борт, отлавливаем зеленых сорванцов.

Брат мой с выражением умиления на лице трогательно прощается с моими, точнее, с нашими отпрысками. По его виду становится ясно, что он жалеет о своем решении. Однако, как и я, он придерживается правила дал слово, держись.

Так же нежно он обнимает Мидори и целует ее на прощание в зеленую макушку. После этого мы заключаем друг друга в братские объятия. У меня в голове крутится одна мысль, которую тут же озвучивает мое второе я.

— Собираюсь, — говорит он мне шутливым тоном, — сотворить пару-тройку наших с тобой клонов, чтобы вы могли положить здесь, на Раксагадаме, начало славному племени кварко-крамеронов. Жди от меня хронопосылок из супервойда* Эридана (27). Ты не против?

— Тогда лучше десяток, а то и дюжину, — отвечаю я, одобрительно улыбаясь. — А я буду тринадцатым. Это будет наш мир, потому что мы стояли в его начале. Без нас его не было бы.

Мы еще раз обнимаемся. Я знаю, что его, как и меня, нас обоих не оставляет надежда увидеть друг друга еще раз. Крамер-Крамер с видом глубокого сожаления поворачивается к нам спиной и, пару раз по дороге оглянувшись и послав напоследок Мидори воздушный поцелуй, скрывается в туннеле ХМП.

Сфера втягивает в себя, словно огромный коричневый язык, широкую нанокомпозитную аппарель. У меня даже возникает ассоциация с пуповиной плацентарных млекопитающих. Вот и порвана последняя связующая ХМП с Раксагадамом нить.

Шлюз хроноплана схлопывается, как ротовое отверстие актинии. Менее чем через пару земных минут сферическая махина ХМП начинает медленно терять очертания, сначала по краям, а затем, чем ближе к середине, тем быстрее. А потом она и вовсе исчезает из виду...

<><><>

На душе у меня горечь потери перемежается с чувством облегчения. Мой побег на рывок из-под конвоя генерала Шпиллера и ему подобных блюстителей вольностей и прав завершается благополучно. Я свободен!

Правда, за эту волю-вольную придется платить отсутствием привычных удобств цивилизации вроде подкожных чипов, нейрофонов, стеномониторов, дезинтеграторов бытовых отходов и кухонных роботов с функцией души.

С другой стороны, мне в жизни много не надо, да и комфорт дело наживное, когда знаешь, что тебе жизненно необходимо, и без чего можно обойтись, а руки у тебя растут из плеч, как у достопочтенных кенгуронов.

Зато как приятно ощущать себя вольной птицей, а не частью общей с унитазом и кофемолкой глобальной нейропаутины.

И никаких светофоров в голове! А тем более стоящих над душой квазидемократов! А вместо вездесущих и всевидящих государств с их реально властвующей бюрократией у раксагадамцев с их роевой жизнью отлично работает сетевая организация общества с народным самоуправлением и выбранной по итогам жеребьевки властью на местах. Ибо цифровому бунтовщику Квазимиру, в отличие от большевиков, удалось на практике реализовать лозунг "Вся власть Советам".

Впрочем, свой ИсИн у меня все-таки есть. И это не он, а она, и зовут ее DieAntwort.

<><><>

Я подхожу к колонке управления и даю голосовую команду по местам стоять, с якоря сниматься. Отдать швартовы, поднять паруса. Курс на Зонненштадт. Гравилет приподнимается над саванной и послушно выполняет мои распоряжения.

Наши с Мидори непоседы открывают сундук Ковальского и начинают с воплями восторга изымать из него невиданные на Раксагадаме вещи-сокровища: лабораторные стаканы с делениями на боковой стенке, пару полотенец, нанокомпозитные бритвенные приборы, ножи, ложки и вилки, песочные часы, солнечные очки и несколько вложенных одна в другую бело-красных бейсболок, которые тут же перемещаются на наши головы.

Последним на свет божий появляется подаренный миссионерами фолиант с надписью НОВЫЙ ЗАВЕТ на обложке. Машинально под нее заглядываю. На титульном листе виднеется надпись: ?Господа нашего Квазимира святое Евангелие или Истинная и непротиворечивая история сотворения Вселенной?.

Я вдруг вспоминаю, что видел точно такой же фолиантище в Музее продвижения Истинной Веры у стоп изваяния Христа рядом с дарами Гейотлая. Видимо, кто-то из братии дал маху, соблазнившись знакомым названием на обложке.

Открываю тяжелую книгу наугад. Это великолепно исполненный с точки зрения художества теологический комикс. Картинки настолько реалистичны, что кажутся живыми и объемными.

На левой стороне разворота изображена большая, но иссохшая и потемневшая от старости смоковница с увядшими, сморщенными плодами-сухофруктами в кружеве мертвых ветвей. В похожем на барашка облачке рядом нею имеется сопроводительная надпись: ?Сие есть Древо Познания, его же плоды лишают покоя и жизни?.

На правой странице красуется могучий древобаб с корнеподобными, усеянными продолговатыми оранжевыми плодами ветвями. Надпись в облачке с указующим на них перстом гласит: ?Вкусивший от плода Древа Времени вкусит жизнь вечную?.

Ну что же, у меня будет время проверить истинность этого постулата на себе...


<><><>

ПРИМЕЧАНИЯ

(1) Кровь кентавра Несса — пропитанная ядовитой кровью кентавра одежда стала
причиной мучительной агонии и смерти Геракла.

(2) Шпильбрехер — нем., spielbrecher, ломающий игру. Чуждый корысти
нарушитель правил игры, деконструктор игрового пространства.

(3) Вундерфрау — нем., Wunderfrau; Wunder — чудо, чудеса; Frau — жена,
женщина.

(4) Инвигиляция — от лат., invigilare — бодрствовать, не спать; тайное
наблюдение или слежка за кем-л.

(5) Spiritus Sancti — лат., Дух Святой, третья ипостась (лицо) триединой
личности Господа Бога.

(6) Descensus Christi ad inferos — лат., христианская догма, согласно которой
восставший из мертвых Христос спустился в ад, сокрушил его врата и
вывел из него всех ветхозаветных праведников, а также Адама и
Еву. Распространенный иконографический сюжет.

(7) Herzlich willkommen nach Sonnenstadt — нем., добро пожаловать в Солнечный
город.

(8) Конфессионал — от лат. confessio — признание, исповедание; деревянная
будка-исповедальня, где кающийся прихожанин стоит на коленях сбоку от
сидящего за решетчатой перегородкой священника.

(9) Доппельгенгеры – от нем. Doppelganger – темные или светлые астральные
двойники человека, способные одновременно пребывать в различных точках
пространства-времени.

(10) Salvator Mundi — лат., Спаситель мира.

(11) Homo fractus — лат., человек взломанный, хакнутый.

(12) Хронобифуркация и временной лаг — от лат. bifurcus — раздвоенный,
разделенный; точка разветвления, разделения единого процесса или явления
на варианты его различных последствий. Временной лаг — от англ. lag —
запаздывание; интервал, задержка или опережение по времени между двумя
связанными причинно-следственными отношениями событиями.

(13) Логос — греч., мысль, разум, смысл, число, закономерность, мыслебытие,
мировая душа; Божественное Слово, лежащее в основе абсолютного бытия.

(14) Анекротичный — от лат. necronic — мертвый, омертвелый, в сочетании с
отрицательным префиксом означает остающийся живым, неумирающий.

(15) Стохастика – от греч. stochasis – догадка или от stochastikos – меткий
стрелок; умение, способность угадывать на основании зыбких предположений,
субъективной или математической оценки вероятность свершения случайных
событий.

(16) Промотор — лат., promotor — отвечающий за продвижение чего-либо
руководитель, куратор проекта, консультант, продюсер, импресарио.

(17) Обскурантизм — от латинского obscurans — затемняющий; мракобесие, крайне
ретроградное и враждебное отношение к просвещению и науке.

(18) Quanten machen frei — нем., кванты делают свободными, вызволяют,
освобождают.

(19) Транссубстанциация — лат. transsubstantiatio — превращение;
превоплощение Хлеба и Вина во время таинства Евхаристии, то есть
Причастия, в истинное тело и истинную кровь Христа, преподаваемые
верующим в залог будущего воскресения и вечной жизни.

(20) Транзиентность — от лат. transeo, преходящий, непостоянный, временный.

(21) Пресуществление — в православном богословии то же, что и
транссубстанциация в латинской традиции (см. примечание 19).

(22) Ахиллес и черепаха — древнегреческий парадокс Зенона, согласно которому
быстроногий Ахиллес никогда не сможет догнать черепаху.

(23) Харассмент — англ., Harassment — навязчивое нарушение приватности,
приставание, запугивание, домогательства, в том числе сексуальные.

(24) Овуляция — от лат. ovum — яйцо; выделение созревшего яйца из яичника у
женщин во время менструаций.

(25) Эякуляция — от лат. ejaculatio — выброс, выбрасывание; семяизвержение.

(26) Гаметы — половые или репродуктивные клетки, содержащие одинарный набор
хромосом и обеспечивающие передачу наследственных признаков обоих
родителей их потомству.

(27) Войды — англ. void — пустота; области космоса, в которых
отсутствуют галактики и тому подобные скопления звезд и планет. Eridanus
Supervoid — самая обширная пустота в доступной обозрению вселенной,
предположительно место пребывания Бога Ветхого Завета.

(28) Эпикантус — греч., характерная для представителей монголоидной расы
складка верхнего века, нависающая над глазом с внешней стороны.

(29) Леера и релинги — морск., тросы и металлическая или деревянная
надбортовка на корабле.

(30) Blumenstadt — нем., Цветочный город.

(31) Драйгенгер — авторский неологизм, третья ипостась доппельгенгера
(см. прим. 9).

(32) Биота — греч. biote — жизнь; совокупность всех органических существ
вселенной, включающая в себя как представителей клеточных организмов
(растения, животные, грибы, бактерии, археи, эукариоты и т.д.), так и
бесклеточные организмы (например, вирусы).

<><><>


? Copyright: Андрей Викторович Денисов, 2006 год.


<><><><><><>


Наткнулся на это стихотворение раннего Лема и решил
его перевести в пару к этому рассказу из-за двух строчек,
вынесенных в эпиграф.


Мое воображенье изнутри? Там лица, и ладони,
И кокон губ сомкнутых, как на смертном лоне,
Напевы мертвецов, ночей и снов безмолвные поля,
И голова отъятая от плеч – Земля.

Я изнутри? Во мне пейзажи электронов,
Орбит беззвездных, квантов крайне одиноких,
Где въяве слуха вырастают черные бутоны,
А сны, ночные звери, прыщут из-под век.
И нервов белый лес, лица живого корни,
И родники пурпурные текут среди воспоминаний,
И кость: скала из кальция, которая мое
Посмертно примет одиночество и мрак...?

? Copyright: Андрей Викторович Денисов, перевод 2006 г.


<><><><><><>


Wnetrze mojej wyobrazni? To twarze I dlonie,
I usta, ulozone w smierci jak w kokonie,
Spiew zmarlych, sny i noce z milczenia,
I glowa odrabana od kadluba – Ziemia

Wnetrza mojego ciala? Pejzaz elektronow,
Kwantow bardzo samotnych, bezgwiezdnego ruchu,
Gdzie jawa wyrastaja czarne kwiaty sluchu,
A sny, zwierzeta nocy, tryskaja spod powiek.
A biale lasy nerwow, te korzenie twarzy
I zrodla purpurowe, plynace wsrod wspomnien,
I kosc: skala wapienna, ktora wezmie po mnie
Moja samotnosc i mrok…

Stanislaw Lem, 1949


<><><><><><>

Sator Аrepo tenet opera rotas.

Пахарь Арепо держит коловрат времен.

? Copyright: Андрей Викторович Денисов, перевод 2006 года.


<><><><><><>

Рука Урании пространство измеряет.
О, время! но тебя ни мысль не обнимает;
Непостижимая пучина веков, лет!
Доколе не умчит меня твое стремленье,
Позволь, да я дерзну — хотя одно мгновенье
Остановиться здесь, взглянуть на твой полет!

Кто мне откроет час, в который быть ты стало?
Чей смелый ум дерзнет постичь твое начало?
Кто скажет, где конец теченью твоему?
Когда еще ничто рожденья не имело,
Ты даже и тогда одно везде летело,
Ты было все, хотя не зримо никому!

Вдруг бурное стихий смешенье прекратилось;
Вдруг солнцев множество горящих засветилось,
И дерзкий ум твое теченье мерить стал:
На то ль, дабы твою увидеть бесконечность,
На то ль, чтоб сих миров постигнуть краткотечность,
И видеть, сколь их век перед тобою мал!

Так что же жизнь моя в твоем пространстве вечном?
Что этот малой миг в теченьи бесконечном?
Кратчайший в молниях мелькнувшего огня:
Как мне тебя понять, как мне узреть — не знаю.
Вотще тебя, хоть миг, в уме остановляю,
И мысль моя с тобой уходит от меня!

Не я тебе один, весь свет и все подвластно!
Но сколь твое глазам владычество ужасно:
Здесь — гробы древние, поросши мхом седым;
Там — стены гордые, под прахом погребенны;
Истлевши города и царства потопленны, —
Все в мире рушится под колесом твоим!

О, веки бывшие и вы, вперед грядущи!
Явитеся теперь на голос, вас зовущий,
Представьте страшный час, которой я постиг,
Пред коим все его удары разрушенья,
Паденья целых царств, народов истребленья —
Равно как бы перед ним единой жизни миг!

Там солнце, во своем сияньи истощенно,
Узрит своих огней пыланье умерщвленно;
Бесчисленных миров падет, изветхнув, связь,
Как холмы каменны, сорвавшись с гор высоких,
Обрушася, падут во пропастях глубоких, —
Так звезды полетят, друг на друга валясь!

Всему судил творец иметь свои пределы:
Велел, да все твои в свой ряд повергнут стрелы;
Все кончиться должно, всему придет чреда,
Исчезнут солнца все, исчезнут круги звездны,
Не будет ничего, не будет самой бездны;
О, время! но ты все пребудешь и тогда!

Иван Пнин, ВРЕМЯ. 1798

<><><><><><>

Ты, Время, быстрыми крылами
По всей подсолнечной паришь...

Непроницаема завеса
Тебя от наших кроет глаз,
Ты движешь вечности колеса
И в вечность с ними движешь нас.

Михаил Херасков, ВРЕМЯ, 1800 год


<><><><><><>


О, Время! Истине божественной отец!
О, вечного добра и сеятель, и жнец,
Трудись над жатвою твоею, над вселенной...

Александр Востоков, ОДА ВРЕМЕНИ, 1805 год

<><><><><><>

Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.
Время вспахано плугом...

Осип Мандельштам, 1920 год

<><><><><><>

Даже то пространство, где негде сесть,
как звезда в эфире, приходит в ветхость.
Но пока существует обувь, есть
то, где можно стоять, поверхность, суша...

Время больше пространства. Пространство – вещь.
Время же, в сущности, мысль о вещи.
Жизнь – форма времени.

Иосиф Бродский, КОЛЫБЕЛЬНАЯ ТРЕСКОВОГО МЫСА, VIII. 1975 год