Гурзуф
Наверное, у каждого человека есть в жизни места, где вроде-бы и не провел долгого времени, а зацепили они вас всерьез и на всю жизнь. У меня таких мест несколько. И не всегда это географические названия. Да и речь пойдет не о них. Топонимика в данном случае мало, что объясняет, хотя место имеет конкретную привязку на географической карте и уютное местечко в укромном уголке души.
Один южный городок пунктирной линией, транзитом следует запутанной тропой моих ассоциаций, тем самым, вызывая череду воспоминаний, образов и ностальгических послевкусий. Имя ему Гурзуф.
Так сложилось что для меня это город-праздник, где вечное лето, праздная жизнь отдыхающих, солоноватый ветерок и, не поддающийся расшифровке, загадочный язык прибоя. А еще двое вечных верных братьев-близнецов, с которыми я подружился еще в раннем детстве, радостно встречают меня в каждый приезд.
Вот, после длиннющего суточного путешествия на поезде, мы с родителями добираемся до побережья по старой извилистой крымской дороге. Очень необычной для меня была здешняя жара. Густая и застывшая, как поднявшийся пирог из бабушкиной духовки. Жара, подтверждающая, что мы, наконец на юге, на самом-самом, что ни на есть ЮБК.
Так приятны уху были эти не знакомые загадочные названия: Ай-Петри, Аю-Даг, Гурзуф, Семеиз, Судак… словно из сказок тысячи и одной ночи. А горные пейзажи заставляли с замиранием сердца ждать появления из-за скал улюлюкающего отряда индейцев под началом доблестного Чингачгука-Гойко Митича.
И в этот самый момент, внезапно из окна автобуса, я увидел ЕГО. С высоты горного перевала ОНО было пронзительной синевы огромным и бескрайним. Где-то далеко-далеко сливалось с небом, и казалось, что это и есть предел земли, ее крайняя точка. Во всю глубину горизонта лишь море и падающее в него небо.
После этого открытия в мою шестилетнюю жизнь ворвалось понятие бескрайности, и, я думаю, только тогда впервые осознал насколько огромен мир.
Еще час тряски на чихающем стареньком ЛАЗе и мы уже разминаем ноги от малюсенькой пыльной гурзуфской автостанции до жилья маминого старого институтского друга. Быстро бросаем вещи и вот ОНО!
Море пахнет йодом, солью, водорослями, рыбой и мазутом. Но больше всего оно пахло бездонной и бескрайней ширью. От его огромности кружилась голова и сосало под ложечкой. С погремушечным звуком перекатывается галька. Набежавшая волна совсем не кажется мне монотонной. Просто такая ее планида – биться об берег, накатывая на него. Когда нежно, а когда с остервенением разбушевавшейся фурии. Отсветы солнца в морской воде играют бликами, камушки, подобно калейдоскопу, выкладывают сиюминутный узор рисунка, с тем чтобы уже никогда не повторить его вновь.
То здесь, то там найдешь приметы
И осязанье старины
Звенит, как римские монеты.
Как гальки круглой кастаньеты
В прибойной прихоти волны.
Недостижимые для слуха
Теряются ее теряются следы.
В изгибах улочек Гурзуфа
Клио, капризная старуха
Нам понаставила силки.
Что генуэзцы, что татары
Ушли одни, уйдем и мы.
Пройдут литавры и фанфары
Лишь будут скалы Адаллары
На синем берегу мечты.
Какой тут век, какая дата.
Потуги времени тщетны.
В Боспоре славном Митридата
Оно застыло, как кантата
Игры прибоя и скалы.
Мы, с папой и мамой, идем по истертым изгибам этих гурзуфских улочек загорелые и беззаботные. Я еще не понимаю всей красоты старинной татарской архитектуры, но память и подсознание впитывают их, как выясняется, на всю оставшуюся жизнь. Истертые камни узких древних лестниц шлифуют и мои двухрублевые сандалики. Сейчас мы выйдем на набережную и сядем в прогулочный теплоходик. Почему я так отчетливо помню эти отшлифованные до блеска миллионами ног камни этой лестницы? Почему на всю оставшуюся жизнь полюбились запахи кипариса и соленого морского бриза? Рационального ответа на эти вопросы не найти.
Та же улочка годы спустя. Нависшие над головами деревянные надстройки вторых и третьих этажей. Я держу за руку сына. Он, приблизительно в том же возрасте, что и я в первый раз здесь. У него те же детские ?хотения?: мороженное, сувениры из многочисленных лавок. Его маленькие подошвы так же шлифуют древние камни местной брусчатки. Мы с семьей идем по тем же местам, радуемся тем же пейзажам. Пьем такое же густое местное вино. Сын тоже спрашивает почему эта скала называется Кошкой, а эта гора Медведем.
Годы идут, а пена от волн у подножия Адаллар все та же. Мы уже иностранцы в Гурзуфе, но он все-равно остается нам родным городом.
Люди и город, словно камушки в набежавшей волне складывают свой сиюминутный пасьянс чтобы следующая волна сложила все новые и новые. И так до бесконечности. Время округлыми кругляшами, отшлифованное, будто сердолик, перекатывается прибоем столько столетий, часов, дней, лет, а уж, тем более зим.
Лакированным крабом пучит глаза
Набережная. Шаурма, пивные.
Пейзажи в рамках – не образа,
Но в сезон идут и такие…
Как осы везде снуют скутера.
Муравьиными тропами люди,
Что вобла просолены их тела.
У паперти фотоэтюды –
Мы и море. Море и мы…
Тысячекратные вспышки ?Кодака?.
Сентябрь. Гурзуф приходит во сны
Под Рождество посредине холода.
И тогда зимой, когда холода
Сувениры, майки, поделки забудутся.
С гурзуфской набережной ближе весна.
Наливаешь бокал ?Пино-гри? у окна,
Мечтая вернуться сюда. А сбудется ль?
7.02.2021
Один южный городок пунктирной линией, транзитом следует запутанной тропой моих ассоциаций, тем самым, вызывая череду воспоминаний, образов и ностальгических послевкусий. Имя ему Гурзуф.
Так сложилось что для меня это город-праздник, где вечное лето, праздная жизнь отдыхающих, солоноватый ветерок и, не поддающийся расшифровке, загадочный язык прибоя. А еще двое вечных верных братьев-близнецов, с которыми я подружился еще в раннем детстве, радостно встречают меня в каждый приезд.
Вот, после длиннющего суточного путешествия на поезде, мы с родителями добираемся до побережья по старой извилистой крымской дороге. Очень необычной для меня была здешняя жара. Густая и застывшая, как поднявшийся пирог из бабушкиной духовки. Жара, подтверждающая, что мы, наконец на юге, на самом-самом, что ни на есть ЮБК.
Так приятны уху были эти не знакомые загадочные названия: Ай-Петри, Аю-Даг, Гурзуф, Семеиз, Судак… словно из сказок тысячи и одной ночи. А горные пейзажи заставляли с замиранием сердца ждать появления из-за скал улюлюкающего отряда индейцев под началом доблестного Чингачгука-Гойко Митича.
И в этот самый момент, внезапно из окна автобуса, я увидел ЕГО. С высоты горного перевала ОНО было пронзительной синевы огромным и бескрайним. Где-то далеко-далеко сливалось с небом, и казалось, что это и есть предел земли, ее крайняя точка. Во всю глубину горизонта лишь море и падающее в него небо.
После этого открытия в мою шестилетнюю жизнь ворвалось понятие бескрайности, и, я думаю, только тогда впервые осознал насколько огромен мир.
Еще час тряски на чихающем стареньком ЛАЗе и мы уже разминаем ноги от малюсенькой пыльной гурзуфской автостанции до жилья маминого старого институтского друга. Быстро бросаем вещи и вот ОНО!
Море пахнет йодом, солью, водорослями, рыбой и мазутом. Но больше всего оно пахло бездонной и бескрайней ширью. От его огромности кружилась голова и сосало под ложечкой. С погремушечным звуком перекатывается галька. Набежавшая волна совсем не кажется мне монотонной. Просто такая ее планида – биться об берег, накатывая на него. Когда нежно, а когда с остервенением разбушевавшейся фурии. Отсветы солнца в морской воде играют бликами, камушки, подобно калейдоскопу, выкладывают сиюминутный узор рисунка, с тем чтобы уже никогда не повторить его вновь.
То здесь, то там найдешь приметы
И осязанье старины
Звенит, как римские монеты.
Как гальки круглой кастаньеты
В прибойной прихоти волны.
Недостижимые для слуха
Теряются ее теряются следы.
В изгибах улочек Гурзуфа
Клио, капризная старуха
Нам понаставила силки.
Что генуэзцы, что татары
Ушли одни, уйдем и мы.
Пройдут литавры и фанфары
Лишь будут скалы Адаллары
На синем берегу мечты.
Какой тут век, какая дата.
Потуги времени тщетны.
В Боспоре славном Митридата
Оно застыло, как кантата
Игры прибоя и скалы.
Мы, с папой и мамой, идем по истертым изгибам этих гурзуфских улочек загорелые и беззаботные. Я еще не понимаю всей красоты старинной татарской архитектуры, но память и подсознание впитывают их, как выясняется, на всю оставшуюся жизнь. Истертые камни узких древних лестниц шлифуют и мои двухрублевые сандалики. Сейчас мы выйдем на набережную и сядем в прогулочный теплоходик. Почему я так отчетливо помню эти отшлифованные до блеска миллионами ног камни этой лестницы? Почему на всю оставшуюся жизнь полюбились запахи кипариса и соленого морского бриза? Рационального ответа на эти вопросы не найти.
Та же улочка годы спустя. Нависшие над головами деревянные надстройки вторых и третьих этажей. Я держу за руку сына. Он, приблизительно в том же возрасте, что и я в первый раз здесь. У него те же детские ?хотения?: мороженное, сувениры из многочисленных лавок. Его маленькие подошвы так же шлифуют древние камни местной брусчатки. Мы с семьей идем по тем же местам, радуемся тем же пейзажам. Пьем такое же густое местное вино. Сын тоже спрашивает почему эта скала называется Кошкой, а эта гора Медведем.
Годы идут, а пена от волн у подножия Адаллар все та же. Мы уже иностранцы в Гурзуфе, но он все-равно остается нам родным городом.
Люди и город, словно камушки в набежавшей волне складывают свой сиюминутный пасьянс чтобы следующая волна сложила все новые и новые. И так до бесконечности. Время округлыми кругляшами, отшлифованное, будто сердолик, перекатывается прибоем столько столетий, часов, дней, лет, а уж, тем более зим.
Лакированным крабом пучит глаза
Набережная. Шаурма, пивные.
Пейзажи в рамках – не образа,
Но в сезон идут и такие…
Как осы везде снуют скутера.
Муравьиными тропами люди,
Что вобла просолены их тела.
У паперти фотоэтюды –
Мы и море. Море и мы…
Тысячекратные вспышки ?Кодака?.
Сентябрь. Гурзуф приходит во сны
Под Рождество посредине холода.
И тогда зимой, когда холода
Сувениры, майки, поделки забудутся.
С гурзуфской набережной ближе весна.
Наливаешь бокал ?Пино-гри? у окна,
Мечтая вернуться сюда. А сбудется ль?
7.02.2021
Метки:
