II

открываю глаза в деревне, мне четыре года.
сердцевинка лета, солнце в зените.
нос облез, щёки усыпаны шоколадными веснушками.
на плечах болтаются ошмётки кожи,
тяну за краюшек, прозрачная плёночка перестаёт быть мной
и становится частью мусора на дороге.
топаю босиком по горячей просёлочной трухе.
пятки огрубились от острых камней и колючек,
пыль стойко въелась чёрными полумесяцами под ногти.
дорога вьётся до выгона - горок, где пасутся коровы,
а потом становится узкой тропкой и ныряет со скал к реке.
мне нельзя туда ходить, отвесный обрыв, опасно.
но я всё рано иду, потому что оттуда открывается бесконечность.

куда глаз не кинь, всюду ширь и опьяняющий простор.
свежо, даже в пекло, ветер треплет чёлку и окрыляет.
я вбираю его силу в себя и становлюсь дико смелой.
сажусь высоко-высоко на самый край утёса и любуюсь:
река уходит в неведомые дали, на изгибе встречается с небом,
лодки кажутся игрушечными, не боле спичечного коробка,
а гуси беленькими мурашками, плёс вспыхивает искорками.
на том берегу трепетно дрожит берёзовая роща,
за островом дремучая чаща с грибами и старичком-лесовичком.

волна лижет волну, целую вечность, с мезозоя.
раньше река была высокая, а скалы известняка,
с окаменелыми ракушками были дном.
но за столетия много воды утекло,
река уменьшилась, с каждым годом растёт вниз, а я вверх.
теплый склон устлан зелёным ковром, земляникой, муравой и чобором.
гнётся на ветру ковыль и полевые цветы - ромашки, пижма и васильки.
со стороны, может показаться, что я разговариваю сама с собой,
а на деле твержу наизусть Бунина:
?и цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной…?

порхают белые капустницы. срываюсь с места,
бегу за бабочкой, посмотреть, куда она летит.
попадаю в порхающее облако, их так много!
бабочки ищут влагу у потрескавшегося края старой лужи.
после затяжных дождей в ложбинке долго стояла вода,
по поверхности гоняли водомерки, цвела пузырчатая тина,
булькали лягушата. я ловила их и относила в большую реку,
потому что с каждым днём жар выжигал моё маленькое озеро,
подводный мирок умирал у меня на глазах, становился уже и неприметнее,
пока не испарился совсем, в безжизненный ил.

бабочки садятся и увязают лапками в глиняной ловушке,
высыхают от жажды под палящими лучами.
земля покрыта белыми трупиками, мне их так жалко!
плачу, пытаюсь прогнать живых капустниц, пока ещё не поздно,
но они не улетают. через слёзы спасаю замурованных,
выковыриваю, подкидываю вверх белые обломочки, вдруг сработает:
?глупышки, летите, до речки совсем недалеко!?
тонкие нежные крылья рассыпаются в моих неуклюжих пальцах,
бабочки падают обратно в грязь.