Неприемлемый матлот
– Мааам!.. Мамаа!..
Тишина.
Боречка недовольно поёрзал под одеялом, тяжело вздохнул, выплюнул из себя остатки ночного храпа и поднялся. У кровати в идеальном перпендикуляре стояли тапочки с облезлыми помпонами; под ночным колпаком, который маменька купила ему на блошином рынке, чесалась лысина. Спать в пижаме было довольно душно, но так ему казалось надёжнее и правильнее. Боречка работал учителем физики и любил, чтобы всё наверняка.
Потирая платком мокрый лоб, учитель залез в тапочки и пошел на кухню. Там никого не было. В маминой спальне оказалось пусто; в кладовке, меж баночек с персиковым вареньем и старой гладильной доской, хозяйничала лишь мышь, – услышав Борю, она с любопытством уставилась на его колпак. Колпак с человеком уныло закрыли дверь и пошли дальше.
Боречка включил телефон. Посыпались эсэмэски.
?Борис Авдотьевич, с Днем варенья Вас! От всего 11А!))?
?Боречка милый я ушла в ларек. в холодильнике остатки холодца и торт покушай?
?Коллектив магазина ?СтройСам? поздравляет Вас с днём рождения и дарит 15% скидку на все модели кораблей 2017 года! Скидка действительна с 23 по 27 июня.?
Сообщения кончились.
Спустя три часа вернулась маменька. Борис Авдотьевич к тому моменту загрустил и съел два куска торта. Колпак снял.
– Боречка, миленький, проснулся! Помоги с пакетами, сынок. Я тебе сегодня пирожки буду стряпать. Трюфельные называются, а рецепт-то Мариночка дала, ну разве не золото?
Пышная приземистая женщина, именуемая маменькой и увенчанная шиньоном, с плюханьем опустилась на стул.
– Маменька, то, вероятно, не пирожки, а пирожные, а мне бы на работу сходить…
Женщина вскочила и бодро всплеснула руками, а затем, протиснувшись мимо сына, схватила пакеты и поставила на кухонный стол. Её бормотание смешалось с постукиванием дверцы холодильника.
– Сегодня же суббота! Тук… Да и праздник. Тук… Кудай-то ты? А холодец покушал? Тук!
Боречка помолчал и отвёл глаза. Ему было стыдно: он влюбился.
– У нас театральный спектакль в школе намечается, маменька. И не кудай-то, а куда… Без меня никак. Всех помочь попросили. К двум.
– Вот так нате, надо ему, совсем стыд потеряли! В день рождения, тьфу… Сынок, ты только не задерживайся. Я гостей приглашу, Мариночку… Холодец-то покушай.
Борис Авдотьевич мысленно застонал. Мариной звали их соседку слева. Ей стукнуло уже лет сорок; она была дивно хороша для своих лет и необременительно образована, с темными кудрявыми волосами, дважды замужем и – по её словам – трижды в разводе, что никак не укладывалось в его математически выверенной голове. Уточнить сие несовпадение он стеснялся. Он не раз замечал её хитрые взгляды, розовые тапочки на ногах и запах борща из квартиры, но об отношениях до недавнего времени не думал. Боречка любил корабли.
А последние полгода ещё и учительницу литературы.
– Нет, маменька, не надо никого. Я, возможно, вернусь не один.
Мама огорчилась. Её чуткое, опытное в любовных делах сердце безошибочно определило нотки смущения в голосе сына. Причина для неё была ясна и возмутительна, как размер пенсии в почтовом конверте. Кроме соседки, она не признавала никаких кандидатур на роль золовки: Виолетта Павловна считала, что может передать Боречку лишь в столь же зрелые, опытные и крепкие женские руки. “Никаких молоденьких вертихвосток”, – твердила она подружкам во дворе. Где женщина увидела их в жизни лысеющего учителя физики, было неясно.
– Тогда пусть гость твой, коль навяжется, поможет мне с пирожками. Приводи к пяти.
Повышенные нотки во властном маменькином голоске сделал Бориса Авдотьевича еще сутулее и грустнее. Спорить с ней он не смел: пирожки так пирожки. Учитель вздохнул и ушёл в школу.
***
Школой оказался старый кафетерий на пересечении Романовской и Кузнецкой улиц; там было несколько столиков, накрытых цветастыми скатертями в прорехах, картины с видами Ялты и барная стойка, а на ней – рыжий кот с хриплым мяуканьем пропойцы. Миниатюрная Анечка Петровна в ожидании нервно грызла салфетку.
– Анечка, вы простите меня за опоздание, – сконфуженно забормотал Борис Авдотьевич, присев на краешек пластикового табурета. – Маменька, понимаете ли, пришлось обождать... жарко ночью, вспотел, а теперь надо идти пирожки готовить, тьфу ты, пирожные, которые трюфельные... и ещё эта Мариночка.., то есть, никакой Марины! Только мы с вами. Я хотел сказать, здравствуйте.
Анечка Петровна рассмеялась.
– Ну, что вы распереживались, право. Я тут, знаете ли, сижу себе спокойно, о Толстом думаю. С детьми проходим, с девятым ?Б?. У него столько кулинарных рецептов в романах, представляете?! А его женушка, Софья, так она целую книгу издавала. Там и вода лимонная, и пастила яблочная, и сливочный суп с фасолью, – просто ах! Наверное, и про трюфельные пирожные что-то есть. Я, знаете ли, не сильна в кулинарии, мне больше читать нравится… А Мариночка – это сестра ваша?
Учительница литературы была мила и наивна, а Борис Авдотьевич напрочь не умел вести себя рядом со столь обаятельными особами. В общем-то, и с не обаятельными тоже; но от вида вздёрнутого носика и анечкиных распахнутых глаз у него особо потели ладони и отнимался язык. Когда он приглашал ее в кафе, то от растерянности сказал, что хочет посоветоваться по литературным вопросам; звучало нелепо, но Анечка поверила. И даже принесла подарок.
– Борис, я тут слышала, вы кораблями увлекаетесь. Вот, это вам.
На чудных изящных пальчиках лежала копия испанского фрегата. Борис Авдотьевич хрюкнул; вид подарка окончательно растопил его неопытное в любовных делах сердце. Анна Петровна работала у них уже полгода, за это время говорили они целых раза два или три. И он решительно подумал, что этого достаточно: сегодня он сделает ей предложение.
***
– Маменька, мы дома!
К пяти часам Борис Авдотьевич и Анна Петровна были в дверях. Под конец свидания он набрался смелости и пригласил ее к себе, ?попотчевать?. Весь день они обсуждали чревоугодие в литературе, и он счел, что именно так проводят время влюбленные люди; и вот они здесь. Анечка же чувствовала себя несколько неудобно: ей с самого утра жали туфли.
– Здрассьте. Проходите, разувайтесь, здесь, ага… Давайте куртку, я повешу.
Виолетта Павловна двигалась так неспешно и демонстративно холодно, что её неприступности позавидовал бы айсберг. Боря разочаровал её ещё сильнее, чем с утра. На вид Анне Петровне было всего около тридцати.
– Маменька, знакомься – Анна Петровна! Учительница литературы. Специализируется на кулинарных шедеврах девятнадцатого века. Будет тебе пом-м-могать…
Голос учителя физики, поначалу бодрый и радостный, в конце скатился в виноватое мычание. Анечка покраснела и хихикнула.
– Я, знаете ли, больше теоретик… Прямо как ваш сын, вот забавно!
Её никто не слушал. Виолетта Павловна величаво удалилась, оставив их самостоятельно искать дорогу к кухне. Учитель физики зарылся лбом в вереницу плюшевых курток и не двигался: всю решимость он растратил на первые три фразы и совсем сник. Поиск пути лежал на Анечке.
***
– Вы, Мариночка – то есть Анна, простите, – готовить-то хоть умеете? Включите-ка, милочка, плиту. Нужно повернуть вот эти рычажки и поднести огонь. Огонь берётся из спичек. Спички, чтобы вы знали, продаются на кассах. Не справитесь, Боренька поможет. А чем вы вообще занимаетесь, кроме этих ваших книжулек?
Маменька была по-прежнему неприступна.
Учительница литературы бодро радовалась, что сняла туфли, размахивала руками и непринуждённо разрушала пирамидки из спичечных коробков. Её мысли были о далёком и вечном: дома стопка сочинений от девятого ?Б?, которые нужно успеть проверить до понедельника, а кот вечером совсем не кормлен, – просто ах.
Борис Авдотьевич сполз под стол и боялся выглядывать.
– Мариночка, то есть Анна, вот вам бисквит. Крошите. Четыреста грамм. Это как взвешивать себя, только не вставайте на кухонные весы. Поставьте на них блюдце.
Анечка Петровна энергично крошила и щебетала о том, что раньше такого бисквита не было, и в девятнадцатом веке вместо него крошили бы сладкие баранки с изюмом и сушеные сливы, а занимается она плаванием.
– Возьмите, Ма… дорогуша, сливочное масло со сливками, добавьте шоколад и растопите. Спички, те палочки для розжига, вы уронили за плиту.
Анечка, услышав о сливках, сразу же озвучила рецепт чудесного сливочного супа с фасолью, вычитанного в книге; у Виолетты Павловны начало покалывать в сердце.
– Борис, а вы что же под столом сидите, устали? Как вы считаете, суп со сливками и фасолью – это вкусно? Странно ведь как, представляете: и суп, и пирожные, а состав – сливки!.. Кстати, а кот, который Шрёдингер, какой породы?
Маменька тем временем что-то недовольно вливала, размешивала, просила с поджатыми губами творожный сыр, вновь размешивала… Каждое движение сопровождалось глубоким, укоряющим вздохом, вбивающим несчастного учителя в пол. Анна Петровна следила за ней с открытым ртом и шептала:
– Софья… Чистая Софья Толстая, право!..
Боречка бормотал теорию относительности и держал себя в руках, обхватив за плечи.
Скоро пирожные были отправлены в холодильник; наступила тишина. Учитель физики решил: пора.
– Маменька, Анечка, я должен вам кое-что сказать… Сегодня в кафе, то есть на школьной репетиции, мы почувствовали связь, ну, мы с Анечкой… – Борис смущенно посмотрел на Анну Петровну и – испуганно, краем глаза, – на маму.
– И, знаете… – он вздохнул. – Нам нужно пожениться.
Анечка прыснула. У Виолетты Павловны началась тахикардия.
– Ну, и шутник вы, Борис, право!.. Развеселили. Я и вы – да это же просто ах!.. Умора, и только. Это, вы знаете, как у Дюма: матлот из угря, – ну просто неприемлемо! Угорь, тушеный в вине, представляете? Ах! А вы знаете, Виолетта Павловна, что раньше перцы фаршировали печёными голубями?
Отняв руку от сердца, женщина неуверенно произвела звук, похожий на кудахтанье.
– Да-да, голубями!.. Кстати, я тут голубей у вас видела у подъезда. Такие жирные, откормленные!.. Мечта девятнадцатого века!
Милейшая учительница с голубыми глазами и изящными пальчиками что-то ещё верещала под ухом, но Боря уже ничего не слышал. Чувство обреченности его отпустило, и он понял, что очень хочет надеть пижаму, колпак и поставить идеальным перпендикуляром тапочки у кровати; мысль, что рядом с ними могли бы стоять ее, разбросанные и без помпонов, привела его в ужас. Он вдруг осознал, что ничего о ней не знает: а вдруг она, Господь помилуй, ходит босиком?!..
Конечно, когда Анна Петровна рассмеялась, Боря на секунду почувствовал, как его сердце разбилось, но потом всё же решил: пронесло. Отсутствие тапочек, разбросанные спички… Маменька бы не пережила. Да и голубей он не для того подкармливает.
Как хорошо, что Мариночка, соседка по площадке, ничего не понимает в литературе.
Тишина.
Боречка недовольно поёрзал под одеялом, тяжело вздохнул, выплюнул из себя остатки ночного храпа и поднялся. У кровати в идеальном перпендикуляре стояли тапочки с облезлыми помпонами; под ночным колпаком, который маменька купила ему на блошином рынке, чесалась лысина. Спать в пижаме было довольно душно, но так ему казалось надёжнее и правильнее. Боречка работал учителем физики и любил, чтобы всё наверняка.
Потирая платком мокрый лоб, учитель залез в тапочки и пошел на кухню. Там никого не было. В маминой спальне оказалось пусто; в кладовке, меж баночек с персиковым вареньем и старой гладильной доской, хозяйничала лишь мышь, – услышав Борю, она с любопытством уставилась на его колпак. Колпак с человеком уныло закрыли дверь и пошли дальше.
Боречка включил телефон. Посыпались эсэмэски.
?Борис Авдотьевич, с Днем варенья Вас! От всего 11А!))?
?Боречка милый я ушла в ларек. в холодильнике остатки холодца и торт покушай?
?Коллектив магазина ?СтройСам? поздравляет Вас с днём рождения и дарит 15% скидку на все модели кораблей 2017 года! Скидка действительна с 23 по 27 июня.?
Сообщения кончились.
Спустя три часа вернулась маменька. Борис Авдотьевич к тому моменту загрустил и съел два куска торта. Колпак снял.
– Боречка, миленький, проснулся! Помоги с пакетами, сынок. Я тебе сегодня пирожки буду стряпать. Трюфельные называются, а рецепт-то Мариночка дала, ну разве не золото?
Пышная приземистая женщина, именуемая маменькой и увенчанная шиньоном, с плюханьем опустилась на стул.
– Маменька, то, вероятно, не пирожки, а пирожные, а мне бы на работу сходить…
Женщина вскочила и бодро всплеснула руками, а затем, протиснувшись мимо сына, схватила пакеты и поставила на кухонный стол. Её бормотание смешалось с постукиванием дверцы холодильника.
– Сегодня же суббота! Тук… Да и праздник. Тук… Кудай-то ты? А холодец покушал? Тук!
Боречка помолчал и отвёл глаза. Ему было стыдно: он влюбился.
– У нас театральный спектакль в школе намечается, маменька. И не кудай-то, а куда… Без меня никак. Всех помочь попросили. К двум.
– Вот так нате, надо ему, совсем стыд потеряли! В день рождения, тьфу… Сынок, ты только не задерживайся. Я гостей приглашу, Мариночку… Холодец-то покушай.
Борис Авдотьевич мысленно застонал. Мариной звали их соседку слева. Ей стукнуло уже лет сорок; она была дивно хороша для своих лет и необременительно образована, с темными кудрявыми волосами, дважды замужем и – по её словам – трижды в разводе, что никак не укладывалось в его математически выверенной голове. Уточнить сие несовпадение он стеснялся. Он не раз замечал её хитрые взгляды, розовые тапочки на ногах и запах борща из квартиры, но об отношениях до недавнего времени не думал. Боречка любил корабли.
А последние полгода ещё и учительницу литературы.
– Нет, маменька, не надо никого. Я, возможно, вернусь не один.
Мама огорчилась. Её чуткое, опытное в любовных делах сердце безошибочно определило нотки смущения в голосе сына. Причина для неё была ясна и возмутительна, как размер пенсии в почтовом конверте. Кроме соседки, она не признавала никаких кандидатур на роль золовки: Виолетта Павловна считала, что может передать Боречку лишь в столь же зрелые, опытные и крепкие женские руки. “Никаких молоденьких вертихвосток”, – твердила она подружкам во дворе. Где женщина увидела их в жизни лысеющего учителя физики, было неясно.
– Тогда пусть гость твой, коль навяжется, поможет мне с пирожками. Приводи к пяти.
Повышенные нотки во властном маменькином голоске сделал Бориса Авдотьевича еще сутулее и грустнее. Спорить с ней он не смел: пирожки так пирожки. Учитель вздохнул и ушёл в школу.
***
Школой оказался старый кафетерий на пересечении Романовской и Кузнецкой улиц; там было несколько столиков, накрытых цветастыми скатертями в прорехах, картины с видами Ялты и барная стойка, а на ней – рыжий кот с хриплым мяуканьем пропойцы. Миниатюрная Анечка Петровна в ожидании нервно грызла салфетку.
– Анечка, вы простите меня за опоздание, – сконфуженно забормотал Борис Авдотьевич, присев на краешек пластикового табурета. – Маменька, понимаете ли, пришлось обождать... жарко ночью, вспотел, а теперь надо идти пирожки готовить, тьфу ты, пирожные, которые трюфельные... и ещё эта Мариночка.., то есть, никакой Марины! Только мы с вами. Я хотел сказать, здравствуйте.
Анечка Петровна рассмеялась.
– Ну, что вы распереживались, право. Я тут, знаете ли, сижу себе спокойно, о Толстом думаю. С детьми проходим, с девятым ?Б?. У него столько кулинарных рецептов в романах, представляете?! А его женушка, Софья, так она целую книгу издавала. Там и вода лимонная, и пастила яблочная, и сливочный суп с фасолью, – просто ах! Наверное, и про трюфельные пирожные что-то есть. Я, знаете ли, не сильна в кулинарии, мне больше читать нравится… А Мариночка – это сестра ваша?
Учительница литературы была мила и наивна, а Борис Авдотьевич напрочь не умел вести себя рядом со столь обаятельными особами. В общем-то, и с не обаятельными тоже; но от вида вздёрнутого носика и анечкиных распахнутых глаз у него особо потели ладони и отнимался язык. Когда он приглашал ее в кафе, то от растерянности сказал, что хочет посоветоваться по литературным вопросам; звучало нелепо, но Анечка поверила. И даже принесла подарок.
– Борис, я тут слышала, вы кораблями увлекаетесь. Вот, это вам.
На чудных изящных пальчиках лежала копия испанского фрегата. Борис Авдотьевич хрюкнул; вид подарка окончательно растопил его неопытное в любовных делах сердце. Анна Петровна работала у них уже полгода, за это время говорили они целых раза два или три. И он решительно подумал, что этого достаточно: сегодня он сделает ей предложение.
***
– Маменька, мы дома!
К пяти часам Борис Авдотьевич и Анна Петровна были в дверях. Под конец свидания он набрался смелости и пригласил ее к себе, ?попотчевать?. Весь день они обсуждали чревоугодие в литературе, и он счел, что именно так проводят время влюбленные люди; и вот они здесь. Анечка же чувствовала себя несколько неудобно: ей с самого утра жали туфли.
– Здрассьте. Проходите, разувайтесь, здесь, ага… Давайте куртку, я повешу.
Виолетта Павловна двигалась так неспешно и демонстративно холодно, что её неприступности позавидовал бы айсберг. Боря разочаровал её ещё сильнее, чем с утра. На вид Анне Петровне было всего около тридцати.
– Маменька, знакомься – Анна Петровна! Учительница литературы. Специализируется на кулинарных шедеврах девятнадцатого века. Будет тебе пом-м-могать…
Голос учителя физики, поначалу бодрый и радостный, в конце скатился в виноватое мычание. Анечка покраснела и хихикнула.
– Я, знаете ли, больше теоретик… Прямо как ваш сын, вот забавно!
Её никто не слушал. Виолетта Павловна величаво удалилась, оставив их самостоятельно искать дорогу к кухне. Учитель физики зарылся лбом в вереницу плюшевых курток и не двигался: всю решимость он растратил на первые три фразы и совсем сник. Поиск пути лежал на Анечке.
***
– Вы, Мариночка – то есть Анна, простите, – готовить-то хоть умеете? Включите-ка, милочка, плиту. Нужно повернуть вот эти рычажки и поднести огонь. Огонь берётся из спичек. Спички, чтобы вы знали, продаются на кассах. Не справитесь, Боренька поможет. А чем вы вообще занимаетесь, кроме этих ваших книжулек?
Маменька была по-прежнему неприступна.
Учительница литературы бодро радовалась, что сняла туфли, размахивала руками и непринуждённо разрушала пирамидки из спичечных коробков. Её мысли были о далёком и вечном: дома стопка сочинений от девятого ?Б?, которые нужно успеть проверить до понедельника, а кот вечером совсем не кормлен, – просто ах.
Борис Авдотьевич сполз под стол и боялся выглядывать.
– Мариночка, то есть Анна, вот вам бисквит. Крошите. Четыреста грамм. Это как взвешивать себя, только не вставайте на кухонные весы. Поставьте на них блюдце.
Анечка Петровна энергично крошила и щебетала о том, что раньше такого бисквита не было, и в девятнадцатом веке вместо него крошили бы сладкие баранки с изюмом и сушеные сливы, а занимается она плаванием.
– Возьмите, Ма… дорогуша, сливочное масло со сливками, добавьте шоколад и растопите. Спички, те палочки для розжига, вы уронили за плиту.
Анечка, услышав о сливках, сразу же озвучила рецепт чудесного сливочного супа с фасолью, вычитанного в книге; у Виолетты Павловны начало покалывать в сердце.
– Борис, а вы что же под столом сидите, устали? Как вы считаете, суп со сливками и фасолью – это вкусно? Странно ведь как, представляете: и суп, и пирожные, а состав – сливки!.. Кстати, а кот, который Шрёдингер, какой породы?
Маменька тем временем что-то недовольно вливала, размешивала, просила с поджатыми губами творожный сыр, вновь размешивала… Каждое движение сопровождалось глубоким, укоряющим вздохом, вбивающим несчастного учителя в пол. Анна Петровна следила за ней с открытым ртом и шептала:
– Софья… Чистая Софья Толстая, право!..
Боречка бормотал теорию относительности и держал себя в руках, обхватив за плечи.
Скоро пирожные были отправлены в холодильник; наступила тишина. Учитель физики решил: пора.
– Маменька, Анечка, я должен вам кое-что сказать… Сегодня в кафе, то есть на школьной репетиции, мы почувствовали связь, ну, мы с Анечкой… – Борис смущенно посмотрел на Анну Петровну и – испуганно, краем глаза, – на маму.
– И, знаете… – он вздохнул. – Нам нужно пожениться.
Анечка прыснула. У Виолетты Павловны началась тахикардия.
– Ну, и шутник вы, Борис, право!.. Развеселили. Я и вы – да это же просто ах!.. Умора, и только. Это, вы знаете, как у Дюма: матлот из угря, – ну просто неприемлемо! Угорь, тушеный в вине, представляете? Ах! А вы знаете, Виолетта Павловна, что раньше перцы фаршировали печёными голубями?
Отняв руку от сердца, женщина неуверенно произвела звук, похожий на кудахтанье.
– Да-да, голубями!.. Кстати, я тут голубей у вас видела у подъезда. Такие жирные, откормленные!.. Мечта девятнадцатого века!
Милейшая учительница с голубыми глазами и изящными пальчиками что-то ещё верещала под ухом, но Боря уже ничего не слышал. Чувство обреченности его отпустило, и он понял, что очень хочет надеть пижаму, колпак и поставить идеальным перпендикуляром тапочки у кровати; мысль, что рядом с ними могли бы стоять ее, разбросанные и без помпонов, привела его в ужас. Он вдруг осознал, что ничего о ней не знает: а вдруг она, Господь помилуй, ходит босиком?!..
Конечно, когда Анна Петровна рассмеялась, Боря на секунду почувствовал, как его сердце разбилось, но потом всё же решил: пронесло. Отсутствие тапочек, разбросанные спички… Маменька бы не пережила. Да и голубей он не для того подкармливает.
Как хорошо, что Мариночка, соседка по площадке, ничего не понимает в литературе.
Метки:
