За спиной
Старый рюкзак выглядел неполноценным. Голым.
- Что с тобой не так?
Сказав это вслух, Баш изменил привычкам. Он редко напрягал связки, даже не вскрикивал, порезав палец или вписавшись коленом в угол дивана - зачем сотрясать воздух, если никто не услышит? - но сообразив, чего не хватает, окончательно сошёл с рельсов:
- Твою мать! Ну почему? За что?
На молнии не болтался брелок - серебристое лезвие.
Ладно, подумаешь. Такие мелочи постоянно теряются.
Он продел в бегунок скрепку, взглянул на результат с отвращением и, не разобрав покупки, вышел под болотный свет подъездных ламп, потом - в декабрьский вечер, неотличимый от ночи.
На выходе из метро пулер был на месте, иначе он заметил бы пропажу, доставая шарф. Преодолев получасовой путь до станции, обратно чуть не ползя по чёрной наледи, ломкому насту и коричневой каше, он достиг двора с пустыми и окоченевшими руками.
Обидно было до слёз, и к тому же стыдно. Он постоял у подъезда, разрываясь между упрёками, что преследовали его с детства: ?Вечно у тебя всё ломается, надо быть аккуратней!? и ?Тебе твои цацки дороже людей!?.
- Потерял мелочь - не попадёшь по-крупному, - напомнил он себе, но давно усвоенное суеверие теперь рассмешило.
Баш развернулся и зашагал прочь от дома. От чего убережёт потеря подвески? Что можно у него отнять? Он, конечно, неплохо устроился. О том, чтобы содержать ячейку общества или хотя бы машину, можно и не мечтать, но он не нуждается ни в том, ни в другом. Итак, можно потерять дом и регулярный заработок. Такая перспектива вызвала извращённое любопытство.
Что ещё? Здоровье, жизнь. Он хмыкнул, потом вспомнил, как, играя на валунах у прибоя, уронил складной нож в глубокую щель. Лет семь ему было? Нож тут же занесло пеной, но времени до прилива оставалось навалом. Баш лёг на камни, опустил руку в разлом, и, прикинувшись осьминогом, медленно, по миллиметру, протискивал туда плечо, неудобно торчащую лопатку, отозвавшуюся саднящей болью грудную клетку...
- Не самая большая потеря! - уговаривала няня, обращаясь к его голове, готовой оторваться от вывернутой под неестественным углом шеи, - Смирись и впредь будь осторожней!
Он не смирился. Естественно, няня боялась, что он уделает белую футболку, исцарапается или вовсе застрянет, и боялась не зря - судя по ощущениям, кожа с локтя уже слезла. Новые вспышки боли подхлёстывали надежду - ещё немного крови, и нож точно вернут.
Он всегда вступал в торг с мирозданием, а фразу ?баш на баш? произносил так часто, что любая компания начинала звать его Башем раньше, чем запоминала настоящее имя.
- Не хватало ещё сломать что-нибудь! - подвывала няня.
- А вдруг именно этого и не хватает? - огрызнулся он, и тут пальцы ушли в солёную пену и сомкнулись на рукояти.
Вот и теперь Баш думал: ?Лучше бы шею сломал?.
Всего лишь брелок. Блестящая побрякушка. А ведь именно из-за неё рюкзак попал к нему. Точнее - якобы из-за неё: ?Мне тут привалило... Классная вещь. Но лезвие на молнии - не мой стиль. Может, заберёшь??.
Он не купился, но рюкзак взял. И правильно сделал, а то остался бы без прощального подарка.
Вокруг мусорных баков снега не было - только чёрное озеро застывшей лужи. Что-то блеснуло, нарушив однородность матовой глади. Фантик, монета? Баш знал, что это не фантик и не монета. Он ускорился, ступая по льду, поскользнулся раз, другой, на третий потерял равновесие, выбросил вперёд руки и, падая, всем весом пришёлся на левую, а пальцы правой сомкнулись на подвеске в виде лезвия.
Ночью запястье распухло.
- Ушиб или перелом? - гадал Баш, лёжа на боку поверх покрывала и вытянув повреждённую руку.
Он никогда не обращался за медицинской помощью, понимая, что этим отбрасывает себя в дремучее средневековье, рискуя умереть от запущенной простуды или случайного заражения крови.
Пальцы слушались, но все движения причиняли боль.
- Разве оно того стоило? - спросил он себя.
Он - левша, но при необходимости возьмёт ручку в правую. Печально убивать вечера за синтезатором, имея в распоряжении пять, а не десять пальцев, но ничего, перебьётся.
Посмотрев на возвращённый к первозданному виду рюкзак - чёрный, глянцевый, знакомый до последней царапины, всегда тяжёлый, даже когда пустой - он ответил уверенно и веско:
- Да, оно того стоило.
Включил музыку: взвинченный голос, плещущий электронный хаос, свинцовая основа повторяющегося ритма. Баш подпевал, прислушиваясь к себе: что не так, если не считать пульсирующего запястья? Наконец, источник беспокойства был найден - во рту пересохло ещё при падении.
Где он раздевался? Да здесь же, у дивана: вот пальто на полу валяется, вот свитер, из которого он вылезал минут пятнадцать. Шарф обнаружился на подлокотнике. Соорудив перевязь, он, пошатываясь, вышел на кухню.
Убеждённый, что кто-то наблюдает за ним через распахнутую дверь, Баш открыл кран, поставил стакан в раковину, наполнил его до краёв, жадно выпил и лишь затем обернулся, чтобы увидеть рюкзак, ползущий к нему с паучьей скоростью.
Моргнув, Баш захихикал - не над собой, а над сценой, достойной дешёвого фильма ужасов, которую секунду назад видел не менее отчётливо, чем теперь - рюкзак на прежнем месте, неподвижный, но удивительно похожий на своего хозяина: призванный держать жёсткую форму полуциркульной арки, он смялся и лениво привалился к стене, ухмыляясь плавным изгибом зубастой молнии - точь в точь Баш, категорически неспособный стоять по линейке.
Через неделю отёк спал, оставив запястью сине-зелёный оттенок, но вернув привычную форму. Рюкзак по-живому льнул к спине, вздыхал между лопаток и неразборчиво шептал, поднимая волосы на затылке. Рука ныла, отказывалась удерживать тяжести, но Баш считал состоявшуюся сделку удачной.
***
Календарь давно превратился в монотонную последовательность чисел, однако в преддверии рождества Баш сам себя удивил, купив бутылку игристого вина, которую рюкзак на несколько минут присвоил - заклинило молнию.
- Ну отдай. Отдай, жадина, - кривясь от боли в руке, Баш возился с ним, как с разыгравшимся котом, пока тот не сдался.
К извлечённой бутылке приклеился отсыревший лист бумаги. На дне рюкзака неизбежно скапливался мусор - чеки, упаковки из-под еды и сигарет. Баш рассеянно взглянул на расплывшиеся буквы и узнал свой почерк.
?Из школы шёл, идиотски подпрыгивая, но, перешагнув порог родного дома, ступил в царство досады, истинный повод которой мне неведом. Сегодня (впервые) нотации и поджатые губы мне до лампочки, потому как я влюблён. В Изабеллу Кастильскую. В ?красавицу с глазами цвета моря?, ту самую, которая из благочестия мылась два раза в жизни и пахла, должно быть, сногсшибательно, что меркнет перед тем фактом, что она уже несколько веков разлагается. Повторяю - ?С глазами цвета моря? - и ничего другого не слышу?.
Вот так сюрпризы. Сколько же лет пролежала в рюкзаке страница из дневника, который он вёл в двенадцать? Нет, что-то не сходится. Рюкзак появился позже, чем он выбросил дневник.
Преодолев удивление, Баш умилился: всё-таки он был развит не по годам. Преувеличил важность дохлой королевы, околдованный словами о глазах цвета моря, но, главное, почуял, что оглушительный, осязаемый, видимый мир ничего не может противопоставить бездне теней в его голове. Ворота, распахнутые внутрь, захлопнули окна вовне. С тех пор он смотрел вокруг сквозь мутное стекло, сделав исключение лишь однажды, на очень короткое время. Слишком короткое.
Не без труда откупорив бутылку, Баш вымыл единственный в доме стакан и плеснул туда розоватой жидкости - та шипела, взрываясь крошечными фейерверками.
- Счастливого рождества! - отсалютовал он, обращаясь то ли к рюкзаку, то ли к его дарителю.
На фоне квартиры, где каждая поверхность кричала о равнодушии жильца, стакан вдруг оказался прибежищем ликования.
- И почему я не стал алкоголиком?
Он знал ответ. Пуская на самотёк болезни тела, он и душевные недуги принимал как должное, не искал облегчения, ожидая развязки с невозмутимостью неодушевлённого предмета.
***
Шли недели. Кроме пачек кофе, пакетов молока и сэндвичей, Баш вытаскивал из рюкзака фотографии, обрывки записок, одинокие перчатки, ключи, компакт-диски, которые не на чем было слушать, жестяные банки с крем-содой, купленные много лет назад, складные ножи в ошмётках морской пены, клубнику с подгнившими боками, горсти фантиков и таблеток.
С завидным постоянством возникал бумеранг из чёрного дерева, похожий на те, с которыми Баш играл в детстве, но не являющийся одним из них. ?Ничего хорошего уже не случится?, эта мысль неотвязно крутилась в голове, когда из рюкзака торчал гладкий рог бумеранга, ?Ничего хорошего уже не будет, потому что ты этого не заслуживаешь?.
Бумага тлела, еда разлагалась, металл ржавел и рассыпался, чтобы рано или поздно вновь обнаружиться в недрах рюкзака. Баш научился, рассмотрев предмет и прислушавшись к его тихому ропоту, сразу прятать находку под молнию, чтобы не отравлять окружающее пространство. Фантики требовали особой осторожности: вечером забудешь хоть один на поверхности - утром придётся бродить по колено в сверкающем, шуршащем болоте.
Потом и вовсе полезла всякая дичь: пальцы влипали в тёмную вязкую субстанцию, которая взбиралась к плечам, а смывалась вместе с верхним слоем эпителия, сжимались на дымящихся револьверах и рукоятях разномастного холодного оружия, причём чистые лезвия вызывали не больше доверия, чем запятнанные.
Часто попадалось сердце - живое, мясистое, оно мерно вздрагивало на ладони, искушая сравнить его ритм со своим, но после второй попытки Баш оставил эту затею: у него просто не получилось нащупать собственный пульс.
***
Молнию заело прямо у кассы. Баш подёргал за пулер и решил не настаивать.
- Похоже, сегодня обойдусь без молока.
Он улыбнулся продавщице одной стороной лица, та отвела глаза.
Дома застёжка поддалась сразу.
- Ты точно хочешь открывать его при посторонних? - шёпот взобрался по шее к затылку, хотя рюкзак уже не висел на плечах.
- Открывай, не открывай - невелика разница, - процедил Баш, вспомнив недавнюю сцену.
Шагах в десяти перед ним шли женщина и девочка. Последняя оглядывалась с явным любопытством, из сумки её матери торчал помпон, подпрыгивая и покачиваясь, пока детская шапка не вывалилась на асфальт. Баш подобрал её и нагнал их, получив дежурное ?Спасибо? от женщины, а от попятившейся девочки - визг о том, что эта шапка ей больше не нужна.
- Может, она эту шапку ненавидит, - думал он, - Может, я зря не дал ей потеряться. Нельзя исключать и такой вариант.
Избавляться от рюкзака Баш не желал, несмотря на непредсказуемое содержимое и несговорчивую молнию. Во-первых, невинно посапывающий между лопаток аксессуар не нёс ответственности за всё, что его владелец имел за спиной. Во-вторых, если бы исчезло то, что за спиной, что осталось бы от самого Баша?
Деньги, ключи и проездной он переложил в карманы, а рюкзак продолжил носить с собой просто так - чтобы тот не грустил в пустой квартире.
***
Подобно людям с хроническими недугами, Баш умел находить положение, в котором боль притуплялась, но стоило сомкнуть пальцы на предмете из гладкого чёрного дерева, оказывалось, что удобного положения нет, и боль из хронической превращалась в острую: ?Ничего хорошего уже не будет, тебе нечем оплачивать старые счета?.
- Ну почему ты мне так не нравишься? - вопрошал он, крутя бумеранг в руках, - Ты - лучший символ неотвратимой расплаты - что посеешь, то и пожнёшь, иначе говоря, что метнёшь, то и получишь в морду. Зато тебя нельзя потерять, как брелок или человека.
Неразборчивый шёпот взбирался по шее к затылку. Баш прислушался и метнул бумеранг в открытое окно.
- Потеря. Поиск, - улыбнулся он, следя за полётом чёрной птицы, и, сжав вернувшееся орудие правой рукой, закончил: - Обретение.
Древняя схема сюжета, в которой про обмен, сделку или расплату ничего не сказано.
Потеря, поиск, обретение. Слова всю ночь свивали спирали и не давали спать. Перед рассветом Баш вырвал страницу из блокнота и схватил ручку. Запястье заныло, но он не позволил себе отвлечься.
?У меня нечего взять. Я ничего не предлагаю. Просто позвольте мне найти то, что я потерял?.
Он бросил исписанный лист на дно рюкзака и сжал в ладони бумеранг - залог возвращения в исходную точку. Потом встал на колени, опустил в рюкзак руку - по локоть, по плечо, по неудобно торчащую лопатку, засунул внутрь голову, понял, что на этот раз изображать осьминога не придётся, и нырнул в живую, колеблющуюся темень.
Декабрь 2018
Автор иллюстрации - Kristina Lavrinaitis
- Что с тобой не так?
Сказав это вслух, Баш изменил привычкам. Он редко напрягал связки, даже не вскрикивал, порезав палец или вписавшись коленом в угол дивана - зачем сотрясать воздух, если никто не услышит? - но сообразив, чего не хватает, окончательно сошёл с рельсов:
- Твою мать! Ну почему? За что?
На молнии не болтался брелок - серебристое лезвие.
Ладно, подумаешь. Такие мелочи постоянно теряются.
Он продел в бегунок скрепку, взглянул на результат с отвращением и, не разобрав покупки, вышел под болотный свет подъездных ламп, потом - в декабрьский вечер, неотличимый от ночи.
На выходе из метро пулер был на месте, иначе он заметил бы пропажу, доставая шарф. Преодолев получасовой путь до станции, обратно чуть не ползя по чёрной наледи, ломкому насту и коричневой каше, он достиг двора с пустыми и окоченевшими руками.
Обидно было до слёз, и к тому же стыдно. Он постоял у подъезда, разрываясь между упрёками, что преследовали его с детства: ?Вечно у тебя всё ломается, надо быть аккуратней!? и ?Тебе твои цацки дороже людей!?.
- Потерял мелочь - не попадёшь по-крупному, - напомнил он себе, но давно усвоенное суеверие теперь рассмешило.
Баш развернулся и зашагал прочь от дома. От чего убережёт потеря подвески? Что можно у него отнять? Он, конечно, неплохо устроился. О том, чтобы содержать ячейку общества или хотя бы машину, можно и не мечтать, но он не нуждается ни в том, ни в другом. Итак, можно потерять дом и регулярный заработок. Такая перспектива вызвала извращённое любопытство.
Что ещё? Здоровье, жизнь. Он хмыкнул, потом вспомнил, как, играя на валунах у прибоя, уронил складной нож в глубокую щель. Лет семь ему было? Нож тут же занесло пеной, но времени до прилива оставалось навалом. Баш лёг на камни, опустил руку в разлом, и, прикинувшись осьминогом, медленно, по миллиметру, протискивал туда плечо, неудобно торчащую лопатку, отозвавшуюся саднящей болью грудную клетку...
- Не самая большая потеря! - уговаривала няня, обращаясь к его голове, готовой оторваться от вывернутой под неестественным углом шеи, - Смирись и впредь будь осторожней!
Он не смирился. Естественно, няня боялась, что он уделает белую футболку, исцарапается или вовсе застрянет, и боялась не зря - судя по ощущениям, кожа с локтя уже слезла. Новые вспышки боли подхлёстывали надежду - ещё немного крови, и нож точно вернут.
Он всегда вступал в торг с мирозданием, а фразу ?баш на баш? произносил так часто, что любая компания начинала звать его Башем раньше, чем запоминала настоящее имя.
- Не хватало ещё сломать что-нибудь! - подвывала няня.
- А вдруг именно этого и не хватает? - огрызнулся он, и тут пальцы ушли в солёную пену и сомкнулись на рукояти.
Вот и теперь Баш думал: ?Лучше бы шею сломал?.
Всего лишь брелок. Блестящая побрякушка. А ведь именно из-за неё рюкзак попал к нему. Точнее - якобы из-за неё: ?Мне тут привалило... Классная вещь. Но лезвие на молнии - не мой стиль. Может, заберёшь??.
Он не купился, но рюкзак взял. И правильно сделал, а то остался бы без прощального подарка.
Вокруг мусорных баков снега не было - только чёрное озеро застывшей лужи. Что-то блеснуло, нарушив однородность матовой глади. Фантик, монета? Баш знал, что это не фантик и не монета. Он ускорился, ступая по льду, поскользнулся раз, другой, на третий потерял равновесие, выбросил вперёд руки и, падая, всем весом пришёлся на левую, а пальцы правой сомкнулись на подвеске в виде лезвия.
Ночью запястье распухло.
- Ушиб или перелом? - гадал Баш, лёжа на боку поверх покрывала и вытянув повреждённую руку.
Он никогда не обращался за медицинской помощью, понимая, что этим отбрасывает себя в дремучее средневековье, рискуя умереть от запущенной простуды или случайного заражения крови.
Пальцы слушались, но все движения причиняли боль.
- Разве оно того стоило? - спросил он себя.
Он - левша, но при необходимости возьмёт ручку в правую. Печально убивать вечера за синтезатором, имея в распоряжении пять, а не десять пальцев, но ничего, перебьётся.
Посмотрев на возвращённый к первозданному виду рюкзак - чёрный, глянцевый, знакомый до последней царапины, всегда тяжёлый, даже когда пустой - он ответил уверенно и веско:
- Да, оно того стоило.
Включил музыку: взвинченный голос, плещущий электронный хаос, свинцовая основа повторяющегося ритма. Баш подпевал, прислушиваясь к себе: что не так, если не считать пульсирующего запястья? Наконец, источник беспокойства был найден - во рту пересохло ещё при падении.
Где он раздевался? Да здесь же, у дивана: вот пальто на полу валяется, вот свитер, из которого он вылезал минут пятнадцать. Шарф обнаружился на подлокотнике. Соорудив перевязь, он, пошатываясь, вышел на кухню.
Убеждённый, что кто-то наблюдает за ним через распахнутую дверь, Баш открыл кран, поставил стакан в раковину, наполнил его до краёв, жадно выпил и лишь затем обернулся, чтобы увидеть рюкзак, ползущий к нему с паучьей скоростью.
Моргнув, Баш захихикал - не над собой, а над сценой, достойной дешёвого фильма ужасов, которую секунду назад видел не менее отчётливо, чем теперь - рюкзак на прежнем месте, неподвижный, но удивительно похожий на своего хозяина: призванный держать жёсткую форму полуциркульной арки, он смялся и лениво привалился к стене, ухмыляясь плавным изгибом зубастой молнии - точь в точь Баш, категорически неспособный стоять по линейке.
Через неделю отёк спал, оставив запястью сине-зелёный оттенок, но вернув привычную форму. Рюкзак по-живому льнул к спине, вздыхал между лопаток и неразборчиво шептал, поднимая волосы на затылке. Рука ныла, отказывалась удерживать тяжести, но Баш считал состоявшуюся сделку удачной.
***
Календарь давно превратился в монотонную последовательность чисел, однако в преддверии рождества Баш сам себя удивил, купив бутылку игристого вина, которую рюкзак на несколько минут присвоил - заклинило молнию.
- Ну отдай. Отдай, жадина, - кривясь от боли в руке, Баш возился с ним, как с разыгравшимся котом, пока тот не сдался.
К извлечённой бутылке приклеился отсыревший лист бумаги. На дне рюкзака неизбежно скапливался мусор - чеки, упаковки из-под еды и сигарет. Баш рассеянно взглянул на расплывшиеся буквы и узнал свой почерк.
?Из школы шёл, идиотски подпрыгивая, но, перешагнув порог родного дома, ступил в царство досады, истинный повод которой мне неведом. Сегодня (впервые) нотации и поджатые губы мне до лампочки, потому как я влюблён. В Изабеллу Кастильскую. В ?красавицу с глазами цвета моря?, ту самую, которая из благочестия мылась два раза в жизни и пахла, должно быть, сногсшибательно, что меркнет перед тем фактом, что она уже несколько веков разлагается. Повторяю - ?С глазами цвета моря? - и ничего другого не слышу?.
Вот так сюрпризы. Сколько же лет пролежала в рюкзаке страница из дневника, который он вёл в двенадцать? Нет, что-то не сходится. Рюкзак появился позже, чем он выбросил дневник.
Преодолев удивление, Баш умилился: всё-таки он был развит не по годам. Преувеличил важность дохлой королевы, околдованный словами о глазах цвета моря, но, главное, почуял, что оглушительный, осязаемый, видимый мир ничего не может противопоставить бездне теней в его голове. Ворота, распахнутые внутрь, захлопнули окна вовне. С тех пор он смотрел вокруг сквозь мутное стекло, сделав исключение лишь однажды, на очень короткое время. Слишком короткое.
Не без труда откупорив бутылку, Баш вымыл единственный в доме стакан и плеснул туда розоватой жидкости - та шипела, взрываясь крошечными фейерверками.
- Счастливого рождества! - отсалютовал он, обращаясь то ли к рюкзаку, то ли к его дарителю.
На фоне квартиры, где каждая поверхность кричала о равнодушии жильца, стакан вдруг оказался прибежищем ликования.
- И почему я не стал алкоголиком?
Он знал ответ. Пуская на самотёк болезни тела, он и душевные недуги принимал как должное, не искал облегчения, ожидая развязки с невозмутимостью неодушевлённого предмета.
***
Шли недели. Кроме пачек кофе, пакетов молока и сэндвичей, Баш вытаскивал из рюкзака фотографии, обрывки записок, одинокие перчатки, ключи, компакт-диски, которые не на чем было слушать, жестяные банки с крем-содой, купленные много лет назад, складные ножи в ошмётках морской пены, клубнику с подгнившими боками, горсти фантиков и таблеток.
С завидным постоянством возникал бумеранг из чёрного дерева, похожий на те, с которыми Баш играл в детстве, но не являющийся одним из них. ?Ничего хорошего уже не случится?, эта мысль неотвязно крутилась в голове, когда из рюкзака торчал гладкий рог бумеранга, ?Ничего хорошего уже не будет, потому что ты этого не заслуживаешь?.
Бумага тлела, еда разлагалась, металл ржавел и рассыпался, чтобы рано или поздно вновь обнаружиться в недрах рюкзака. Баш научился, рассмотрев предмет и прислушавшись к его тихому ропоту, сразу прятать находку под молнию, чтобы не отравлять окружающее пространство. Фантики требовали особой осторожности: вечером забудешь хоть один на поверхности - утром придётся бродить по колено в сверкающем, шуршащем болоте.
Потом и вовсе полезла всякая дичь: пальцы влипали в тёмную вязкую субстанцию, которая взбиралась к плечам, а смывалась вместе с верхним слоем эпителия, сжимались на дымящихся револьверах и рукоятях разномастного холодного оружия, причём чистые лезвия вызывали не больше доверия, чем запятнанные.
Часто попадалось сердце - живое, мясистое, оно мерно вздрагивало на ладони, искушая сравнить его ритм со своим, но после второй попытки Баш оставил эту затею: у него просто не получилось нащупать собственный пульс.
***
Молнию заело прямо у кассы. Баш подёргал за пулер и решил не настаивать.
- Похоже, сегодня обойдусь без молока.
Он улыбнулся продавщице одной стороной лица, та отвела глаза.
Дома застёжка поддалась сразу.
- Ты точно хочешь открывать его при посторонних? - шёпот взобрался по шее к затылку, хотя рюкзак уже не висел на плечах.
- Открывай, не открывай - невелика разница, - процедил Баш, вспомнив недавнюю сцену.
Шагах в десяти перед ним шли женщина и девочка. Последняя оглядывалась с явным любопытством, из сумки её матери торчал помпон, подпрыгивая и покачиваясь, пока детская шапка не вывалилась на асфальт. Баш подобрал её и нагнал их, получив дежурное ?Спасибо? от женщины, а от попятившейся девочки - визг о том, что эта шапка ей больше не нужна.
- Может, она эту шапку ненавидит, - думал он, - Может, я зря не дал ей потеряться. Нельзя исключать и такой вариант.
Избавляться от рюкзака Баш не желал, несмотря на непредсказуемое содержимое и несговорчивую молнию. Во-первых, невинно посапывающий между лопаток аксессуар не нёс ответственности за всё, что его владелец имел за спиной. Во-вторых, если бы исчезло то, что за спиной, что осталось бы от самого Баша?
Деньги, ключи и проездной он переложил в карманы, а рюкзак продолжил носить с собой просто так - чтобы тот не грустил в пустой квартире.
***
Подобно людям с хроническими недугами, Баш умел находить положение, в котором боль притуплялась, но стоило сомкнуть пальцы на предмете из гладкого чёрного дерева, оказывалось, что удобного положения нет, и боль из хронической превращалась в острую: ?Ничего хорошего уже не будет, тебе нечем оплачивать старые счета?.
- Ну почему ты мне так не нравишься? - вопрошал он, крутя бумеранг в руках, - Ты - лучший символ неотвратимой расплаты - что посеешь, то и пожнёшь, иначе говоря, что метнёшь, то и получишь в морду. Зато тебя нельзя потерять, как брелок или человека.
Неразборчивый шёпот взбирался по шее к затылку. Баш прислушался и метнул бумеранг в открытое окно.
- Потеря. Поиск, - улыбнулся он, следя за полётом чёрной птицы, и, сжав вернувшееся орудие правой рукой, закончил: - Обретение.
Древняя схема сюжета, в которой про обмен, сделку или расплату ничего не сказано.
Потеря, поиск, обретение. Слова всю ночь свивали спирали и не давали спать. Перед рассветом Баш вырвал страницу из блокнота и схватил ручку. Запястье заныло, но он не позволил себе отвлечься.
?У меня нечего взять. Я ничего не предлагаю. Просто позвольте мне найти то, что я потерял?.
Он бросил исписанный лист на дно рюкзака и сжал в ладони бумеранг - залог возвращения в исходную точку. Потом встал на колени, опустил в рюкзак руку - по локоть, по плечо, по неудобно торчащую лопатку, засунул внутрь голову, понял, что на этот раз изображать осьминога не придётся, и нырнул в живую, колеблющуюся темень.
Декабрь 2018
Автор иллюстрации - Kristina Lavrinaitis
Метки:
