Его поленья в наш общий костёр Алитет
Чаще бывает, что у писателя главенствует фамилия. Имя как бы уходит в тень, иногда почти вытирается. Фет! Блок! Твардовский!... Но случается и обратное. Имя становится самодостаточным и оттесняет фамилию. Вспомните: Джамбул, Булат, Белла. Фазиль. Разумеется, экзотичность имени играет определённую роль, хотя и русское имя Марина способно существовать самостоятельно, но мне кажется, немаловажна и другая причина. Для того чтобы имя ?заиграло? и стало обходиться без фамилии, необходимо, чтобы творчество и поведение автора максимально приблизились к народу, заслужили его особое доверие. По имени называют только своего. Родного и близкого. Подобной чести был удостоен и Алитет. И уже не существенно, что в паспорте он назван Альбертом. Алитет – всего лишь псевдоним. Читатель смотрит в книги, а не в паспорт.
Около пяти лет мы жили в соседних домах на улице Копылова. Не раз приходилось видеть из окна, как он возвращается домой. Стоишь на балконе, куришь, и вдруг, рассеянный взгляд помимо воли цепляется именно за него, непохожего на других прохожих. Можно, конечно, написать, что его отличала походка потомственного таёжника. Может быть и так. Но мне запомнилось не это. Он шел по городскому тротуару совершенно обособленно. Идущих рядом или навстречу, как бы, не существовало для него. Обходил людей, как деревья в лесу. Шёл вроде и самоуглублённо, но не рассеянно, автоматически замечая всё, что может ему помешать.
Но это вовсе не значит, что он замыкался только на себе. В отличие от большинства из нас, он находил время читать тех, с кем живёт рядом. Частенько, сразу же после публикации, не только журнальной, но и газетной, звонил, поздравлял и цитировал строчки, которые понравились. А на встречах с читателями после греющих его самолюбие пушкинских строк:
? …И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык…?
Он не пускался в рассуждения, какие они, например, друзья с Астафьевым, понимая, что желающих похвастаться дружбой с живым классиком и без него предостаточно, Алитет читал стихи изгоя Коли Рябеченкова. И читал без шпаргалки.
Иногда он звонил и спрашивал, не прочь ли я посидеть, поговорить. В ту пору у меня всегда была северная рыба, грибки, папоротник, черемша – настоящая таёжная пища. Алитет её любил, но поварчивал, что мы, русские, всегда пересаливаем рыбу. Я объяснял, что иначе не довезёшь, северяне-то ловят вовремя и сразу морозят, а у нас выбора нет: или пересоленная, или тухлая. Он соглашался, но, мне кажется, только из вежливости. Пить водку, если была возможность заменить чем-то более легким, он избегал, приходил с вином или
пивом. Доставая из карманов бутылки, говорил: ?А вот и мои полешки к вашему костру?. Как-то раз возник весьма актуальный для русского и тунгуса (он сам себя так называл) разговор: кто как пьёт. Я вспомнил нашего общего знакомого и говорю: ?Валера Ковязин пьёт по-еврейски – не допьяна, но каждый день?. Алитет подумал и сказал: ?У нас это называется – пить по-русски?.
Лучше всего человек познается, наверное, на войне. Но некоторые поездки на Север, пусть и не в полной мере, можно приравнять к военным рейдам. В декабре 2001 года в Норильске проводились Дни Заполярной литературы. Из Красноярска были приглашены Алитет, Задереев и я. Праздник начался с задержки нашего рейса. Норильские любители словесности уже собрались во Дворце культуры для торжественного открытия, а наш самолёт еще не вырулил на взлётную полосу. Но народ всё-таки дождался и не только потому, что заполярный декабрь не располагает к бесполезным прогулкам. Не так часто бывают подобные праздники. И, кроме того, норильчане пока ещё читают и чтят даже своих авторов. Во Дворец нас привезли прямо из аэропорта, даже в гостиницу пришлось устраиваться только на следующий день. Потом были выступления в клубах и школах Норильска и Талнаха. Хорошие, тёплые встречи. Отзывчивые щедрые слушатели… и равнодушные скуповатые чиновники. Сразу после заселения в гостиницу Алитет зашёл к нам в номер и с грустной усмешкой обрадовал: ?Был в буфете. Пиво – 70, салат – 80, а командировочные – 55. И ни копейки за выступления. Попробовали бы они на таких условиях московских поэтов пригласить, я не говорю уже про певичек. Несправедливо, однако. Не уважают?. Обвинять Алитета в жадности ни у кого (из тех кто его знал) язык не повернётся. Но он был профессионалом, и неуважение обижало его. Да и дочерям надо было помогать.
Завершение Чтений совпало с юбилеем их вдохновителя Сергея Лузана, самобытного поэта, яркого прозаика, влюблённого в Север бывалого мужика. На банкете хорошо знающий себе цену (и не занижающий её) Лузан, приостанавливая славословия в свой адрес, то и дело кивал на Алитета и восхищался его мудростью. А гость, чтобы сгладить неловкость, решил сделать комплимент вдове нашего общего приятеля Юрия Бариева: ?Если бы был свободен, обязательно на тебе женился?. Красавица Соня всплеснула ручками и с деланным испугом воскликнула: ?Ну, что за напасть! Опять поэт и опять нерусский?. Но и ?поэт? и ?нерусский? прозвучали весьма ласково.
Северяне встречают тепло, но северная погода постоянно напоминает, где вы находитесь и расслабляться нельзя. За день до нашего отъезда в Норильске началась ?чёрная пурга?. Аэропорт никого не принимал и не выпускал. Даже машины туда не ходили. Дорогу переметало, и были случаи, когда резкие порывы ветра переворачивали легковые автомобили. Срок проплаченного пребывания в гостинице истёк, и друзья перевезли нас в пустующую квартиру, хозяева которой догуливали отпуск на ?материке?. Квартира находилась на верхнем этаже девятиэтажной ?свечки?. Порою чувствовалось, как дом раскачивается от ветра. Ключей у нас не было. Чтобы дверь с английским замком не захлопнулась и не оставила нас без жилья, кто-то должен был постоянно оставаться дома. Питались китайской лапшой и салом, которые, на всякий случай положила в сумку моя жена. Задереев застрял где-то в гостях. Впору и нам было запить, но прежний опыт подсказывал, что аэропорт может неожиданно открыться на три-четыре часа и снова закрыться. Если не успеешь выскочить в это ?окно?, придётся ждать следующего. А когда оно соблаговолит повторить широкий жест ещё раз, никому неизвестно. Самое медленное и муторное время. Периодически поднимаешь трубку телефона, и слышишь приятный женский голос, перечисляющий длинный список отложенных рейсов. Этой виртуальной ?женщине? можно высказать всё, что ты думаешь об аэрофлоте, о небесной канцелярии и даже о ней самой – она не обидится. Ты её слышишь, она тебя – нет. Тоскуем, хотя и сознаём, что в квартире тосковать намного комфортнее, нежели в порту. Приходилось в нём сиживать и мне, и ему. Особенно неуютно было в начале семидесятых, когда зал ожидания ютился в старом здании, тесном, без удобств. Выйдешь покурить, а твое место уже занято. Алитет рассказал, как трое суток спал в нём на подоконнике. А здесь вроде все удобства, никто не мешает, и всё равно тоскливо, да и родные заждались, Новый год на носу. День просидели, два, три… Выглянешь в окно – на улице ни души, только позёмка испуганно мечется от дома к дому. Теплосети в Норильске отлаженные. В квартире тепло. Более того – жарко. И еще один плюс – у хозяев богатая и со вкусом подобранная библиотека. Я взял ?Курсив мой? Нины Берберовой. Алитет – сборник стихов Бродского. Лежу, пытаюсь разобраться в хитросплетениях парижской жизни эмигрантов первой волны. Потом иду поделиться впечатлениями. Алитет сидит на полу и читает Бродского. Читает вдумчиво. Мне показалось, что он спит. Но окликать не стал. Дождался, когда он перевернёт страницу. Чтобы не отвлекать, потихоньку возвратился на свой диван. Сам я к Бродскому равнодушен и весьма удивлен интересом Алитета. Вспоминаю шутку Рябеченкова: ?Нет повести печальнее на свете, чем повесть о непьющем Алитете?. Через какое-то время снова иду подсматривать. Сидит, читает. Почувствовал мой взгляд, захлопнул книжку и ворчит: ?Ну и напутано. Ни хрена не понял?. Вернул книгу на полку, а взамен взял том Есенина: ?Вот великий поэт! Столько лет читаю и всегда с интересом. Только вместо Нобелевской премии петлю получил?. Подошёл к телефону, послушал сводку и уныло обругал ?женщину-автомат?.
– Алитет, – спрашиваю, – а если в тундре такая пурга застанет, что делать?
– Ждать, – говорит, – если дров хватит, выживешь.
Образ костра для северянина один из центральных. Прозу он писал по-русски. Но к очагу русской литературы пришёл со своими дровами. И вклад его был щедрым. Не пристало северянину скупиться.
Аэропорт открыли на пятый или шестой день, сейчас точно не помню. Мы успели вылететь, а потом порт снова закрылся. Я специально звонил, чтобы подтвердить предчувствие.
ЧЕРНАЯ ПУРГА В НОРИЛЬСКЕ
Алитету Немтушкину
С похмелья Алитет молчун,
Но знает кто за все в ответе.
Наш девятиэтажный чум
Раскачивает хриплый ветер.
Накурено и воздух сперт,
А форточку открыть опасно –
Пурга. Закрыт аэропорт.
Когда откроется – неясно.
Страдает пожилой тунгус,
Тоскливо хворому поэту.
Пусть холодильник наш не пуст,
Но выпить, к сожаленью, нету.
Пурга, все злые духи с ней,
А кто же с нами – непонятно.
Успевший приземлиться снег
Пытается взлететь обратно,
По окнам шарит, дом слепит,
Ползет, цепляясь за антенны,
Срывается и вновь летит,
Бросаясь в бешенстве на стены,
Но железобетонный кров
Пока что терпит и спасает.
Вот если б в тундре и без дров…
Подумаешь, и в жар бросает.
Такого страху нагнала,
Тоски тупой и обреченной.
Везде пурга белым бела,
Но здесь ее назвали черной.
А в доме теплый туалет
И риска нет поймать простуду.
Я спрашиваю:
?Алитет,
Скажи за что ты любишь тундру??
Тунгус не прост, тунгус не трус,
Не уклоняется от справки.
?Люблю за холод и за гнус…
И за полярные надбавки.?
Около пяти лет мы жили в соседних домах на улице Копылова. Не раз приходилось видеть из окна, как он возвращается домой. Стоишь на балконе, куришь, и вдруг, рассеянный взгляд помимо воли цепляется именно за него, непохожего на других прохожих. Можно, конечно, написать, что его отличала походка потомственного таёжника. Может быть и так. Но мне запомнилось не это. Он шел по городскому тротуару совершенно обособленно. Идущих рядом или навстречу, как бы, не существовало для него. Обходил людей, как деревья в лесу. Шёл вроде и самоуглублённо, но не рассеянно, автоматически замечая всё, что может ему помешать.
Но это вовсе не значит, что он замыкался только на себе. В отличие от большинства из нас, он находил время читать тех, с кем живёт рядом. Частенько, сразу же после публикации, не только журнальной, но и газетной, звонил, поздравлял и цитировал строчки, которые понравились. А на встречах с читателями после греющих его самолюбие пушкинских строк:
? …И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык…?
Он не пускался в рассуждения, какие они, например, друзья с Астафьевым, понимая, что желающих похвастаться дружбой с живым классиком и без него предостаточно, Алитет читал стихи изгоя Коли Рябеченкова. И читал без шпаргалки.
Иногда он звонил и спрашивал, не прочь ли я посидеть, поговорить. В ту пору у меня всегда была северная рыба, грибки, папоротник, черемша – настоящая таёжная пища. Алитет её любил, но поварчивал, что мы, русские, всегда пересаливаем рыбу. Я объяснял, что иначе не довезёшь, северяне-то ловят вовремя и сразу морозят, а у нас выбора нет: или пересоленная, или тухлая. Он соглашался, но, мне кажется, только из вежливости. Пить водку, если была возможность заменить чем-то более легким, он избегал, приходил с вином или
пивом. Доставая из карманов бутылки, говорил: ?А вот и мои полешки к вашему костру?. Как-то раз возник весьма актуальный для русского и тунгуса (он сам себя так называл) разговор: кто как пьёт. Я вспомнил нашего общего знакомого и говорю: ?Валера Ковязин пьёт по-еврейски – не допьяна, но каждый день?. Алитет подумал и сказал: ?У нас это называется – пить по-русски?.
Лучше всего человек познается, наверное, на войне. Но некоторые поездки на Север, пусть и не в полной мере, можно приравнять к военным рейдам. В декабре 2001 года в Норильске проводились Дни Заполярной литературы. Из Красноярска были приглашены Алитет, Задереев и я. Праздник начался с задержки нашего рейса. Норильские любители словесности уже собрались во Дворце культуры для торжественного открытия, а наш самолёт еще не вырулил на взлётную полосу. Но народ всё-таки дождался и не только потому, что заполярный декабрь не располагает к бесполезным прогулкам. Не так часто бывают подобные праздники. И, кроме того, норильчане пока ещё читают и чтят даже своих авторов. Во Дворец нас привезли прямо из аэропорта, даже в гостиницу пришлось устраиваться только на следующий день. Потом были выступления в клубах и школах Норильска и Талнаха. Хорошие, тёплые встречи. Отзывчивые щедрые слушатели… и равнодушные скуповатые чиновники. Сразу после заселения в гостиницу Алитет зашёл к нам в номер и с грустной усмешкой обрадовал: ?Был в буфете. Пиво – 70, салат – 80, а командировочные – 55. И ни копейки за выступления. Попробовали бы они на таких условиях московских поэтов пригласить, я не говорю уже про певичек. Несправедливо, однако. Не уважают?. Обвинять Алитета в жадности ни у кого (из тех кто его знал) язык не повернётся. Но он был профессионалом, и неуважение обижало его. Да и дочерям надо было помогать.
Завершение Чтений совпало с юбилеем их вдохновителя Сергея Лузана, самобытного поэта, яркого прозаика, влюблённого в Север бывалого мужика. На банкете хорошо знающий себе цену (и не занижающий её) Лузан, приостанавливая славословия в свой адрес, то и дело кивал на Алитета и восхищался его мудростью. А гость, чтобы сгладить неловкость, решил сделать комплимент вдове нашего общего приятеля Юрия Бариева: ?Если бы был свободен, обязательно на тебе женился?. Красавица Соня всплеснула ручками и с деланным испугом воскликнула: ?Ну, что за напасть! Опять поэт и опять нерусский?. Но и ?поэт? и ?нерусский? прозвучали весьма ласково.
Северяне встречают тепло, но северная погода постоянно напоминает, где вы находитесь и расслабляться нельзя. За день до нашего отъезда в Норильске началась ?чёрная пурга?. Аэропорт никого не принимал и не выпускал. Даже машины туда не ходили. Дорогу переметало, и были случаи, когда резкие порывы ветра переворачивали легковые автомобили. Срок проплаченного пребывания в гостинице истёк, и друзья перевезли нас в пустующую квартиру, хозяева которой догуливали отпуск на ?материке?. Квартира находилась на верхнем этаже девятиэтажной ?свечки?. Порою чувствовалось, как дом раскачивается от ветра. Ключей у нас не было. Чтобы дверь с английским замком не захлопнулась и не оставила нас без жилья, кто-то должен был постоянно оставаться дома. Питались китайской лапшой и салом, которые, на всякий случай положила в сумку моя жена. Задереев застрял где-то в гостях. Впору и нам было запить, но прежний опыт подсказывал, что аэропорт может неожиданно открыться на три-четыре часа и снова закрыться. Если не успеешь выскочить в это ?окно?, придётся ждать следующего. А когда оно соблаговолит повторить широкий жест ещё раз, никому неизвестно. Самое медленное и муторное время. Периодически поднимаешь трубку телефона, и слышишь приятный женский голос, перечисляющий длинный список отложенных рейсов. Этой виртуальной ?женщине? можно высказать всё, что ты думаешь об аэрофлоте, о небесной канцелярии и даже о ней самой – она не обидится. Ты её слышишь, она тебя – нет. Тоскуем, хотя и сознаём, что в квартире тосковать намного комфортнее, нежели в порту. Приходилось в нём сиживать и мне, и ему. Особенно неуютно было в начале семидесятых, когда зал ожидания ютился в старом здании, тесном, без удобств. Выйдешь покурить, а твое место уже занято. Алитет рассказал, как трое суток спал в нём на подоконнике. А здесь вроде все удобства, никто не мешает, и всё равно тоскливо, да и родные заждались, Новый год на носу. День просидели, два, три… Выглянешь в окно – на улице ни души, только позёмка испуганно мечется от дома к дому. Теплосети в Норильске отлаженные. В квартире тепло. Более того – жарко. И еще один плюс – у хозяев богатая и со вкусом подобранная библиотека. Я взял ?Курсив мой? Нины Берберовой. Алитет – сборник стихов Бродского. Лежу, пытаюсь разобраться в хитросплетениях парижской жизни эмигрантов первой волны. Потом иду поделиться впечатлениями. Алитет сидит на полу и читает Бродского. Читает вдумчиво. Мне показалось, что он спит. Но окликать не стал. Дождался, когда он перевернёт страницу. Чтобы не отвлекать, потихоньку возвратился на свой диван. Сам я к Бродскому равнодушен и весьма удивлен интересом Алитета. Вспоминаю шутку Рябеченкова: ?Нет повести печальнее на свете, чем повесть о непьющем Алитете?. Через какое-то время снова иду подсматривать. Сидит, читает. Почувствовал мой взгляд, захлопнул книжку и ворчит: ?Ну и напутано. Ни хрена не понял?. Вернул книгу на полку, а взамен взял том Есенина: ?Вот великий поэт! Столько лет читаю и всегда с интересом. Только вместо Нобелевской премии петлю получил?. Подошёл к телефону, послушал сводку и уныло обругал ?женщину-автомат?.
– Алитет, – спрашиваю, – а если в тундре такая пурга застанет, что делать?
– Ждать, – говорит, – если дров хватит, выживешь.
Образ костра для северянина один из центральных. Прозу он писал по-русски. Но к очагу русской литературы пришёл со своими дровами. И вклад его был щедрым. Не пристало северянину скупиться.
Аэропорт открыли на пятый или шестой день, сейчас точно не помню. Мы успели вылететь, а потом порт снова закрылся. Я специально звонил, чтобы подтвердить предчувствие.
ЧЕРНАЯ ПУРГА В НОРИЛЬСКЕ
Алитету Немтушкину
С похмелья Алитет молчун,
Но знает кто за все в ответе.
Наш девятиэтажный чум
Раскачивает хриплый ветер.
Накурено и воздух сперт,
А форточку открыть опасно –
Пурга. Закрыт аэропорт.
Когда откроется – неясно.
Страдает пожилой тунгус,
Тоскливо хворому поэту.
Пусть холодильник наш не пуст,
Но выпить, к сожаленью, нету.
Пурга, все злые духи с ней,
А кто же с нами – непонятно.
Успевший приземлиться снег
Пытается взлететь обратно,
По окнам шарит, дом слепит,
Ползет, цепляясь за антенны,
Срывается и вновь летит,
Бросаясь в бешенстве на стены,
Но железобетонный кров
Пока что терпит и спасает.
Вот если б в тундре и без дров…
Подумаешь, и в жар бросает.
Такого страху нагнала,
Тоски тупой и обреченной.
Везде пурга белым бела,
Но здесь ее назвали черной.
А в доме теплый туалет
И риска нет поймать простуду.
Я спрашиваю:
?Алитет,
Скажи за что ты любишь тундру??
Тунгус не прост, тунгус не трус,
Не уклоняется от справки.
?Люблю за холод и за гнус…
И за полярные надбавки.?
Метки:
